Глава 21
Если вы обожаете тарантулов и гремучих змей, эта пустыня порадует вас ничуть не меньше, чем «Метрополитен-опера» поклонников Пуччини, Доницетти и Верди. Пауков и ядовитых змей, приходящихся на одну квадратную милю, здесь в десять раз больше, чем в Трансильвании, а по раздвоенным языкам Мохаве даст фору коридорам Конгресса.
Миссис Фишер быстрее, чем я, среагировала на то, что пересекало сланцевую дорогу, подсвеченное лучами наших фар, и сумела остановить автомобиль до того, как переехала хотя бы одну змею. Я наклонился вперед, зачарованный зрелищем, от которого кожа пошла мурашками. Как минимум сорок шестифутовых змей извивались под проливным дождем. Одни ползли не отрываясь от дороги, другие — с поднятыми головами, все с юга на север, словно стадо, перегоняемое пастухом. Их извивающиеся тела блестели под дождем, мокрые черные чешуйки отражали галогеновые лучи, и мускулистые, невероятно гибкие тела словно светились какой-то магической энергией.
Возможно, вода залила их подземные гнезда, заставив их выползти в дождь, но я в этом сильно сомневался, потому что инстинкт, больше похожий на программу, позволял выбирать гнезда так, что их ни при каком раскладе не могло залить водой. А кроме того, гремучие змеи охотились в одиночку, стаями — никогда, не гнались за добычей, а ждали, когда она приблизится к ним. Эти змеи вели себя очень уж неестественно, не потому, что вода выгнала их из гнезд или у них вдруг пробудился зверский аппетит. Они целенаправленно куда-то спешили.
Я подумал о крысах, с которыми столкнулся сегодня, о койотах в Магик-Биче более чем месяцем раньше и ожидал, что змеи повернут свои плоские, злобные головы в нашу сторону, покажут тем самым, что их интересуют именно мы. Но они переползали дорогу, словно не замечая лимузина.
— Не могут они этого делать в такую ночь, — покачала голой миссис Фишер.
— Вы про дождь?
— Нет. Про холод. Они же холоднокровные.
Разумеется. В отличие от млекопитающих, рептилии не поддерживают оптимальной температуры тела, их кровь нагревается и охлаждается в соответствии с температурой окружающей среды. Они охотятся, когда пустыня, нагревшись за день, вечером отдает тепло. В такую холодную погоду им полагалось лежать, свернувшись колечком, в гнездах, впав в летаргический сон, возможно, видеть сны хищников или не видеть их вовсе.
Если бы количество змей с сорока увеличилось до нескольких сотен, меня бы это не удивило. Логика подсказывала, что подобная странность могла стать еще более странной.
Но последняя переползла дорогу и скрылась среди шалфея и мескитовых деревьев. «Эти молнии чуть раньше… — Миссис Фишер насупилась. — Думаю, они что-то значили».
— И что они, по-вашему, значили?
— Ничего хорошего.
Она убрала ногу с педали тормоза, и лимузин покатился вперед.
Справа краем глаза я уловил какое-то движение, и когда повернул голову, гремучая змея с раскрытой пастью ударилась о стекло пассажирской дверцы со звуком, какой издает голый кулак при ударе о боксерскую грушу в спортивном зале, и тут же упала, исчезнув из виду. Еще две вырвались из ночи, напоминая кнуты, со сверкающими глазами, разинув пасти, капли белесого яда потекли по стеклу, но их тут же смыло дождем. Свернувшаяся змея может совершить прыжок на длину своего тела, то есть в данном случае на шесть с небольшим футов, потому что змеи нам попались большие, необычайно большие, откормившиеся на черепашьих яйцах, мышах, сумчатых крысах, кузнечиках, ящерицах, тарантулах и всякой разной вкуснятине, которую человек, конечно, не ставит на стол.
— Боже милосердный, — воскликнула миссис Фишер, давая понять, что змеи атаковали лимузин не только с моей стороны.
Извивающиеся змеи, казалось, плыли в сильном дожде, и, набрав крейсерскую скорость, четыре из них в быстрой последовательности атаковали стекло водительской дверцы.
— Я такого и представить себе не могла. — В голосе миссис Фишер слышалось недовольство Матерью Природой за ничем не спровоцированное нападение.
Когда она нажала на педаль газа, гремучая змея появилась над левым передним крылом, прыгнула мордой вперед на лобовое стекло, и ее клыки сомкнулись на дворнике, источая яд. Дворник затрясся, прежде чем подняться, едва не сломался, но потом отбросил змею в ночь, стукнулся о лобовое стекло и вновь принялся очищать его от потоков дождевой воды.
— Хорошее стекло, — прокомментировал я.
— Это точно, — согласилась она.
— Одноухий Боб?
— Абсолютно.
Змеи остались позади.
Миссис Фишер уменьшила нажим на педаль газа.
— Вы никогда не слышали о змеях, нападающих на автомобиль? — спросил я.
— Нет, никогда.
— Я тоже. Любопытно, почему они это сделали?
— Мне тоже. И я не верю, что змея может прыгнуть так далеко.
— На длину своего тела, мэм.
— Эти прыгали дальше.
— Мне тоже так показалось.
Пули дождя разбивались о бронированное стекло.
— Ты когда-нибудь ел гремучую змею, дорогой?
— Нет, мэм.
— Она вкусная, если ее правильно приготовить.
— Я в пище довольно-таки разборчив.
— Сочувствую. От вкуса ягненка меня мутит.
— Ягнята слишком милые, чтобы их есть.
— Именно. Нельзя есть слишком милых животных. Как котят.
— Или собак, — добавил я. — Коровы хорошие, но не милые.
— Да, — кивнула она. — Как и куры.
— Свиньи чуть милее.
Миссис Фишер не согласилась:
— Только в некоторых фильмах, вроде «Бейба» и «Паутины Шарлотты». Это сказочные свиньи — не настоящие.
С минуту мы молчали, прислушиваясь к дождю, барабанящему по лимузину, который словно плыл сквозь ночь, и наконец я спросил:
— Закончив с тем делом к «Мейзи», мы поедем другой дорогой, или придется возвращаться по этой?
— Эта единственная. Но не волнуйся, дитя. Я не верю, что у змей есть способность к стратегии. В любом случае делай что ты должен, всегда и без жалоб… это правильный путь.
— Правильный, да?
— Правильный, — подтвердила она.
Пара деревьев Иисуса, по одному с каждой стороны дороги, появились из дождя, такие странные, больше похожие не на деревья, а на слепые существа, которые бродят по дну океана, съедая все, что попадает в пасти, главным образом мелкую рыбешку из холодных потоков. Их так назвали переселенцы-мормоны, думая, что эти странные гиганты выглядят воинственно, но при этом умоляюще простирают ветви, словно руки, к небесам, как делал Иисус в Иерихонской битве.
Приподняв ногу с педали газа, миссис Фишер указала на деревья.
— Даже при дневном свете они выглядят как настоящие.
— Это не деревья Иисуса? Тогда что это, мэм?
— Попробуй вломиться в ворота, — ответила она, когда мы двинулись дальше, — и ты узнаешь.
Сетчатый барьер высотой в девять футов, с колючей проволокой поверху, надвинулся на нас из дождя, и миссис Фишер нажала на педаль тормоза, остановившись перед ним.
К воротам крепился зловещего вида металлический щит, с черепом и скрещенными костями в каждом углу. Красные буквы предупреждали:
«ПРЕДЕЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ. БИОЛОГИЧЕСКАЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ СТАНЦИЯ. СМЕРТОНОСНЫЕ БОЛЕЗНИ. ПОЖИРАЮЩИЕ ПЛОТЬ БАКТЕРИИ. ЯДОВИТЫЕ СУБСТАНЦИИ. СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНЫЕ ГРИБКИ. ЛАБОРАТОРНЫЕ ЖИВОТНЫЕ, ЗАРАЖЕННЫЕ БОЛЕЗНЯМИ. ВХОД ТОЛЬКО ПЕРСОНАЛУ СО ВСЕМИ НЕОБХОДИМЫМИ ПРИВИВКАМИ».
В нижней части щита эти же слова повторялись на испанском.
— Это всего лишь способ Мейзи и Киппа сказать: «Частная собственность, не суйтесь».
— Вероятно, срабатывает. Кто такой Кипп?
— Ее муж. Он тебе понравится.
— Я думал, она тут только с двумя сыновьями.
— Дорогой, она женщина, не инфузория-туфелька. Не разделялась пару раз, чтобы произвести на свет Трэкера и Леандера.
— Мэм, с учетом того, как все происходит в последнее время, я ничего не принимаю как само собой разумеющееся.
Из сумки миссис Фишер достала мобильник и позвонила.
— Привет, Мейзи. Это Лулу из Тускалузы, — помахала она рукой воротам, точнее, как я сообразил, скрытой видеокамере, нацеленной на лобовое стекло лимузина. — Это мой новый шофер, — протянула руку и ущипнула меня за щеку, — да, он душка.
Из вежливости я тоже помахал рукой, не зная, зафиксировала ли камера румянец, которым от смущения вспыхнули мои щеки.
— Дело в том, что он ведет автомобиль без должного азарта, — продолжила миссис Фишер. — И поскольку у нас срочное дело, а времени в обрез, я села за руль. — Она послушала. — Спасибо, Мейзи, ты прелесть, — и оборвала связь.
— Лулу из Тускалузы? — повторил я.
Ворота начали откатываться.
— Это мой секретный пароль. Когда занимаешься делами, которыми занимаются Мейзи и Кипп, не обойтись без паролей, и кодов, и криптограмм, всего такого.
— И чем они занимаются?
— Помогают людям, дорогой.
— Это уж очень неопределенное занятие.
— Помогают людям, но только тем, кому действительно надо помочь.
Когда мы проезжали ворота, я спросил:
— Как Мейзи и Кипп определяют, кому надо помочь, а кому — нет?
— С новичками они общаются лишь по рекомендации тех, кому они полностью доверяют. И у Мейзи встроенный детектор лжи. Опять же, есть еще и Большой пес.
Мы остановились в клетке, с сетчатыми стенами и крышей, перед еще одними воротами. Ворота позади нас закрылись.
— Кто такой Большой пес? — спросил я, пока мы ждали.
— Ты поймешь, когда увидишь. Никакая другая кличка ему просто не подойдет.
Просачиваясь сквозь плотную сетку, капли воды дробились и повисали вокруг нас туманом. Хаотические порывы ветра рвали этот туман в клочья, которые кружили по клетке, как вальсирующие танцоры, и вырывались в ночь.
— Мэм, уж извините за все эти вопросы, но… чего мы ждем?
— Они проверяют автомобиль, чтобы убедиться, что в нем больше никого нет. Вдруг нас держат на мушке.
— Как они нас проверяют?
— Понятия не имею. Не разбираюсь я во всей этой технике, может, сканируют с помощью электронных насекомообразных шпионских дронов, хотя я не знаю, запустили они такой в клетку или нет.
Ворота перед нами откатились, и «Мерседес» выехал за забор, уходящий в обе стороны участка. Вероятно, здесь имелся собственный источник воды, вроде артезианской скважины, потому что целый лес финиковых и королевских пальм качался на ветру. Мейзи вырастила целый оазис.
Мы катили по усыпанной гравием подъездной дорожке, вдоль которой вроде бы тянулись клумбы с сочными, зелеными растениями. Миссис Фишер припарковалась под крышей галереи, которая в жаркие дни затеняла фасад дома.
Ни галерея, ни сам дом элегантностью не отличались. Судя по тому, что я увидел, одноэтажное здание занимало площадь в десять тысяч футов, построили его из монолитного железобетона, «естественную» поверхность ничем не обшили. Добавьте к этому плоскую крышу. Оно больше напоминало бункер, чем дом, с глубоко утопленными узкими окнами, разделенными на маленькие панели. Рама и горбыльки оконного переплета — из нержавеющей стали — блестели серебром в свете фар.
Когда мы вышли из «Мерседеса», под крышей галереи вспыхнули лампы.
— В такой дали от человеческого жилья они должны иметь свой генератор. — Мне пришлось возвысить голос, чтобы перекричать ветер, который трепал кроны пальм.
— У них множество солнечных батарей, — ответила миссис Фишер, беря меня под руку и делая вид, будто я помогаю ей дойти до двери. — Плюс два генератора, работающие на бензине, второй включается автоматически, если первый выходит из строя.
— Они кто… участники движения за выживание?
— Нет, дорогой. Просто хотят, чтобы никто и ничто не нарушало их жизнь.
Открылась стальная дверь, более уместная в банковском хранилище, чем в доме, и перед нами появился мужчина лет пятидесяти с копной рыжих волос и яркими зелеными глазами. Его лицо так же располагало к себе, как и лицо Билла Косби, и с таким лицом он бы идеально подошел на роль отца в телевизионном сериале о семье, не в современном, а отснятом в те дни, когда в сериалах отцы выглядели более реальными и менее гротескными, чем ныне, когда все еще думали, что семья имеет значение, когда слово «ценности» означало нечто более важное, чем цены на распродаже в классном магазине одежды, где вы привыкли покупать наряды.
В белых теннисных туфлях, брюках цвета хаки, белой футболке и длинном желтом фартуке с надписью «КУХОННЫЙ РАБ», он вытирал руки посудным полотенцем. При виде миссис Фишер расплылся в улыбке, в которой с ним не смогли бы сравняться ни Том Круз, ни золотистый ретривер.
— Заходите, выбирайтесь из этой жуткой ночи. — Проведя нас через порог, он сунул полотенце в карман фартука. Взял руки миссис Фишер, поднес к губам, поцеловал, не как галантный француз, а как сын мог бы поцеловать натруженные и состарившиеся руки любимой матери.
— Мы были так счастливы, когда услышали об Оскаре.
— Кипп, дорогой, ты добр, как и всегда. Оскар долго ждал своего великого момента, и я уверена, он нашел, что ожидание того стоило.
— Никаких страданий? — спросил Кипп.
— Разве мог страдать тот, кто целиком и полностью вернул свою невинность? Оскар долгие годы был выглаженным и синим.
— Это просто отличные новости.
— Когда люди на похоронах дали мне урну с его пеплом, мы все выпили «Дом Периньон». Ты знаешь, как Оскар любил «Дом Периньон».
Кипп повернулся ко мне.
— А ты новый шофер Эди?
— Да, сэр. Меня зовут Томас.
Мы обменялись рукопожатием, и он спросил:
— Можно мне называть тебя Том?
— Ничуть не хуже чего-то еще, сэр.
— Пожалуйста, называй меня Кипп.
— Да, сэр.
Ему наверняка не требовался нож, чтобы размазать масло по столу. От его улыбки оно плавилось и растекалось само.
— Вы пообедали? — спросил он.
— Да, сэр. В Барстоу.
— Мы столкнулись с Гидеоном и Шандель у ресторана, — добавила миссис Фишер.
— Проделанное ими в прошлом декабре в Пенсильвании — это удивительно, — поделился своим мнением наш хозяин.
— Не то слово. И этой бедной, сонной Пенсильвании давно требовалось встряхнуться.
— Они превосходят нас числом, Эди, но мы все равно победим.
— Я никогда в этом не сомневалась, — ответила миссис Фишер.
— Победим в чем? — полюбопытствовал я.
— Во всем! — воскликнул Кипп с детской радостью. — В любом случае мы как раз собирались обедать, когда вы подъехали, но я слышал, вы торопитесь.
— Мы ужасно торопимся, Кипп, — подтвердила миссис Фишер. — Можешь ты поставить обед в статис и сначала помочь нам?
— Именно это мы и сделали, поставили его в статис.
Я знал, что означает слово «статис»: состояние равновесия или инертности, вызванное противодействием равной силы. Я подозревал, что Кипп имел в виду не теплую духовку, куда поставлен обед.
Что-то огромное и черное ворвалось в прихожую, и из меня вырвался писк тревоги, похожий на тот, что издала девочка Муфточка, присевшая на минуточку и увидевшая, что компанию ей составляет паучок.