Глава 20
Не во всех пустынях постоянно царит жара. В тех, что расположены на большой высоте, зимой может быть холодно, как на канадской равнине. Зима, конечно, подходила к концу, но с наступлением темноты заметно похолодало. Ветер чуть пахнул дождем, который мы обогнали, но, похоже, скоро грозил вновь нас настигнуть.
Большущий, как с картинки, «Харлей Дэвидсон» застыл рядом с лимузином, такой же черный, но в свете, падающем из окон ресторана, с поблескивающими хромированными деталями отделки.
Стоявшие у мотоцикла мужчина и женщина как раз сняли шлемы. Выглядели они как Ангелы Ада. У мужчины, лет пятидесяти, высокого, мускулистого, но худощавого, чисто выбритого, в глаза сразу бросалась львиная грива тронутых сединой волос. Он больше походил на характерного актера, чем на исполнителя главной роли. Его лицо привыкло не к смягчающим лосьонам и тонирующим гелям, а к солнцу и ветру и понятия не имело, что такое ботокс. Женщина выглядела моложе лет на десять, с высокими скулами, гордыми, словно вырубленными из камня, чертами лица и бронзовым оттенком кожи, указывающим на присутствие толики крови чероки. Если бы журналы «Солдат удачи» и «Вог» слились в один, эти двое могли бы появиться на обложке нового издания. Я мог поспорить на собственную печень, что ни у одного кожу не пятнала татуировка, а к пирсингу они относились крайне отрицательно. Я видел, что плевать они хотели на мнение о них окружающих, что они никогда не оглядывались на моду, но выглядели ее законодателями и, конечно же, не теряли время на твиттер.
Баритоном, густым, как портвейн пятидесятилетней выдержки, мужчина обратился к миссис Фишер:
— Мы услышали по тайным каналам, что Оскар закончил свой путь на земле и отправился домой.
Миссис Фишер обняла женщину.
— Он доел последнюю ложку лучшего крем-брюле, которое мы когда-либо пробовали, и метрдотель сказал, что никто не умирал в этом ресторане с большим достоинством.
Мужчина обнял миссис Фишер.
— Оскара всегда отличал класс.
— Как его мама? — спросила женщина.
— Что ж, дорогая, нельзя прожить сто девять лет, раз-другой не взвалив на плечи весь мир.
Мужчина протянул мне правую руку.
— Меня зовут Гидеон. Это моя жена, Шандель. Ты, должно быть, новый шофер Эди. Томас, не так ли? Могу я называть тебя Том?
— Да, сэр. — Я пожал протянутую руку. — Но я еще не согласился на эту работу.
— Он очень независимый, — вставила миссис Фишер. — Полагающийся только на себя.
— Так и надо, правда? — спросил Гидеон.
— Так и надо, — подтвердила миссис Фишер.
Когда мотоциклист улыбался, его лицо становилось таким доброжелательным, будто сталкивалось только с хорошей погодой, а с плохой — никогда.
Из глубин памяти выскочила мысль, которую я тут же облек в слова:
— Шандель — это на французском «свеча».
Улыбалась она так же тепло, как и муж, только яркости хватило бы не на одну свечу.
— Том и его подружка Сторми, — поделилась с мотоциклистами миссис Фишер, — однажды получили карточку от ярмарочной гадальной машины, в которой говорилось: «Вам суждено навеки быть вместе».
— Я бы отнеслась к этому со всей серьезностью, — прокомментировала Шандель.
— Я так и отношусь, — заверил ее я.
— Сторми ушла молодой, — добавила миссис Фишер, — но он по-прежнему верен ей и не сомневается, что сказанное в карточке — правда.
— Разумеется, он в это верит, — кивнул Гидеон. — Каким надо быть дураком, чтобы в это не верить?
— Круглым, сэр.
— Именно.
— Что ж, — продолжила миссис Фишер, — у нас тут что-то вроде кризиса, действительно вопрос жизни и смерти, и Том хочет побыстрее с этим разобраться, хотя я подозреваю, он думает, что не доживет до утра.
— Это бодрит, — отметил Гидеон.
— Да, сэр, в какой-то степени.
Шандель и Гидеон поцеловали миссис Фишер в щеку, миссис Фишер поцеловала их щеки, я поцеловал щеку Шандель, а она — мою, и я вновь обменялся рукопожатием с Гидеоном.
Со шлемами в руках, более соответствующие сну, чем Барстоу, они направились к «Эрнестине». Через несколько шагов Гидеон обернулся и спросил миссис Фишер:
— В июле мы увидимся в Одиноком Опоссуме?
— Ни за что на свете не пропущу эту встречу, — заверила их миссис Фишер.
— Мы очень надеемся, что увидим там и тебя, — сказала мне Шандель.
— Мне, безусловно, хочется там побывать, мэм.
— Называй меня Шандель.
— Да, мэм. Благодарю вас, мэм.
Они вошли в придорожный ресторан.
«Харлей Дэвидсон» производил впечатление. Выглядел тихонько рычащей, всем довольной и хорошо накормленной пантерой.
Я, известный по тайным каналам как шофер миссис Фишер, уселся на пассажирское сиденье. А куда же еще?
Миссис Фишер развернула карамельку, бросила в рот и завела двигатель.
Когда мы выезжали со стоянки, я предложил:
— Может, нам остановиться и заправиться, мэм.
— Дорогой, один бак полон, второй — почти.
— Как такое может быть? Мы в дороге весь день.
— Вроде бы я рассказывала тебе об Одноухом Бобе.
— Вы рассказали самую малость.
— Когда дососу карамельку, расскажу еще.
Кода мы выехали на автостраду 15 и покатили на восток, я спросил:
— Откуда вы знаете Гидеона и Шандель?
— Я их познакомила.
— Вы настоящая сваха, мэм.
— Мне нравится делать людей счастливыми.
— Они живут где-то неподалеку?
— У них дом во Флориде, но по большей части они в дороге.
— Они всегда бывают в этих краях в марте?
— Нет, никакого расписания у них нет. Едут, куда им хочется в тот или иной момент.
— Вы знали, что они в Барстоу?
— Нет, дорогой. Встреча с ними — приятный сюрприз.
— Как с Энди Шефорном, когда он остановил нас.
— В каком-то смысле, — согласилась она.
— У Гидеона прекрасный голос. Он певец? А она выглядит так, будто танцует.
— Они умеют все, дитя.
— Все?
— Много, много чего. И будь уверен, эти двое всегда все делают правильно.
— В июле в Одиноком Опоссуме, так?
— Там может быть чертовски жарко, но все равно отлично.
Мы успели проехать по автостраде совсем немного, когда небо вспыхнуло огнем, и вся пустыня в изумлении подпрыгнула и продолжала подпрыгивать, когда молнии выхватывали ее из темноты, падала в темноту и вновь подпрыгивала. Гром так яростно сотрясал ночь, что казалось, Мохаве треснет под его раскатами и провалится в глубокую пещеру, свод которой держался десятки тысячелетий, а тут не выдержал.
Капли, большие, как подвески хрустальной люстры, застучали по крыше лимузина и стопорили дворники на лобовом стекле, пока миссис Фишер не придала им максимальную скорость. Но скоро капли уменьшились до размера жемчужин, хотя фейерверк продолжался еще несколько минут с необычной интенсивностью.
Когда же наконец небеса потемнели и успокоились, когда все ограничилось лишь потоками дождя, обрушивавшимися на нас, миссис Фишер заметила:
— Ничего себе зрелище. Надеюсь, оно ничего не означает.
Я только отчасти понимал, что она хотела этим сказать, потому ответил нейтрально:
— Я тоже надеюсь, что оно ничего не означает, мэм.
— Он по-прежнему у тебя на крючке, Одди?
— Ковбой? Да, мэм. Он где-то здесь. Мы его найдем.
Молния и гром вновь ввергли нас в печаль, которую мы ощутили, разговаривая с Сэнди и Четом у кассового аппарата в «Эрнестине». Какое-то время мы ехали молча, задумавшись.
Мистер Хичкок то и дело вдруг возникал в моих мыслях, примерно в той же манере, в какой он из озорства появлялся в каждом из своих фильмов. Я вновь думал о крысах и койотах и об этих строках Элиота: «Время настоящее и время прошлое/ Оба они во времени будущем/ И время будущее во времени прошлом…» Я прочитал его «Четыре квартета» раз сто и понимал смысл, несмотря на сложный язык и идеи. Но подозревал, что эти строки вертятся у меня в голове не из-за их значения в этом цикле поэм, но потому, что они выражали, и настоятельно, предупреждение об угрозе, которую я чувствовал, но осознанно определить не мог.
Это странно, но самая глубинная наша часть не может говорить с той нашей частью, которая живет под сенью этого мира. Тело — исключительно материя, мозг — и да, и нет, потому что состоит из компьютерных цепей мозговой ткани и призрачного программного обеспечения, которое на них установлено. Но самая глубинная наша часть, душа, нематериальна на все сто процентов. При этом материальное тело и нематериальная душа неразрывно связаны по эту сторону смерти и, как учат нас теологи, на Другой стороне тоже. Там душа и тело должны функционировать в полной гармонии. Поэтому, как я полагаю, проблема по эту сторону смерти в том, что с того момента, как мы подвели Господа, душа и тело превратились в две соседние страны, все еще связанные дорогами, мостами и реками, но каждая теперь говорит на своем языке. И чтобы успешно пройти по жизни, им необходимо как можно чаще правильно понимать друг друга. Но, сидя на пассажирском сиденье кабины лимузина, я не мог истолковать предупреждение самой глубинной моей части.
Мы мчались по залитой дождем автостраде, каким-то чудом оставались на проезжей части, не слетая в кактусы, как того, похоже, требовали законы физики, когда миссис Фишер нарушила уютную тишину кабины:
— Где бы ни окопались эти похитители детей, ты не можешь идти туда с этим пистолетом или с еще двумя, которые у меня есть. Тебе нужно вооружение получше.
— Я не люблю оружие, мэм.
— Разве имеет значение, любишь ты его или нет?
— Думаю, что не имеет, мэм.
— Ты делаешь то, что должен. Таким я, во всяком случае, тебя воспринимаю. Ты тот, кто делает то, что должен делать.
— Может, это не всегда то, что следует делать.
— Незачем тебе сомневаться в себе, дитя. Ты хорошо пообедал в меру зажаренными чизбургером, картофелем, луком, и, если ты хочешь хорошо пообедать еще раз, тебе необходимо должным образом вооружиться.
Дождь лил с такой силой, что в лучах фар весь мир просто таял. По сторонам автострады пустыня фосфоресцировала, словно каждый акр у нас на глазах превращался в жидкость и пытался найти дренажную решетку, чтобы излиться в нее.
— Мэм, ближайший город, в котором можно купить оружие, — Барстоу. И они не позволят вам положить деньги на прилавок и через десять минут выйти из магазина с базукой, или что там еще мне, по-вашему, необходимо. Оружие выдадут не сразу, после полицейской проверки, и все такое.
— Именно так все обстоит в Барстоу и Вегасе, но между этими городами территории хватает.
— По большей части пустынной территории.
— Не столь пустынной, как ты думаешь, милый. И в некоторых местах на этой территории не столь щепетильно подходят к задержке с выдачей оружия и прочему. Что нам нужно в это конкретное время и на этой конкретной дороге, так это сделать небольшой крюк, заглянуть в «Мейзи» и получить все, что тебе требуется.
— «Мейзи»? Что это за «Мейзи»? — спросил я с сомнением и определенной подозрительностью.
— Это не публичный дом, хотя по названию можно и спутать, — ответила миссис Фишер. — Мейзи и ее сыновья, Трэкер и Леандер, занимаются всем понемножку, и делают это хорошо.
— И сколько времени у нас уйдет на этот крюк?
— Немного. Свернув с автотрассы, попадем на дорогу с твердым покрытием, потом гравийную и наконец из сланца. Но проехать можно везде, и дорога ведет в холмы, не в низину, потому шансы, что мы попадем под селевой поток, такие маленькие, что волноваться не стоит.
— Насколько маленькие?
— Крошечные.
— Насколько крошечные?
— Бесконечно малые.
За год в пустыне выпадает не так много осадков, но есть у них тенденция выпадать если не за один раз, то за несколько. Множество потрясающих японских поэтов написало бессчетное количество хайку о серебристом изяществе дождя, о том, как он элегантно исчезает в залитой лунным светом реке или серебряном озере, или в дрожащем пруду, дожде, похожем на слезы девственницы, но ни одной строчки, описывающей такой жуткий ливень. Он больше напоминал русский дождь, даже злой советский дождь, падающий на землю с грохотом десяти тысяч молотов, обрушивающихся на десять тысяч наковален в народной кузнице революции.
— Съезд к «Мейзи» в двух милях отсюда.
Когда мы добрались до нужного съезда, на указателе о «Мейзи» ничего не говорилось. Зато он предупреждал: «ЗАБРОШЕННАЯ ДОРОГА. ВЫЕЗДА НЕТ».
Когда я указал на несоответствие между обещанным миссис Фишер и тем, что видели мои глаза, она наклонилась ко мне, чтобы похлопать по плечу правой рукой, ведя автомобиль одной левой, хотя, тут я отдаю ей должное, приближаясь к съезду, она снизила скорость до шестидесяти миль в час.
Двухполосную асфальтовую дорогу построили в те времена, когда мы еще собирались воевать с европейскими странами, и покрывали ее скорее выбоины, чем асфальт. К счастью, она быстро перешла в гравийную, более подходящую для проезда, хотя мне пришлось наклоняться вперед и щуриться, чтобы под слоем воды отличить дорогу от песка с растущим на нем шалфеем.
Когда мы проехали четверть мили по гравию, фары выхватили из темноты щит-указатель со светоотражающими желтыми буквами:
«ОПАСНО! ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН! АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ПОЛИГОН! ТОЛЬКО ДЛЯ ВОЕННЫХ АВТОМОБИЛЕЙ!»
На мой вопрос, правильно ли игнорировать предупреждение, миссис Фишер ответила: «Это ерунда, дорогой».
— По-моему, нет, — не согласился я.
— Этот щит поставлен не властями, а Мейзи и Трэкером много лет тому назад, чтобы отпугивать людей.
— Да какие люди захотят поехать в это богом забытое место?
— Именно те, которых лучше отпугнуть.
Судя по наклону дороги, я чувствовал, что мы взбираемся по склону пологого холма, хотя в темноте и под ливнем не мог сказать, соответствуют ли мои ощущения действительности. Миссис Фишер сказала мне, когда гравий сменился раскрошенным сланцем, но никаких изменений я не ощутил.
Сланец хрупок, разломившиеся кусочки зачастую острые, потому я и сказал: «Надеюсь, шину мы здесь не проколем».
— Такое просто невозможно, дитя.
— Вы только не обижайтесь, мэм, но, по-моему, очень даже возможно. Почему нет?
Она глянула на меня и подмигнула:
— Одноухий Боб.
— Что… у вас бронированные покрышки или что-то такое?
— Что-то такое, — подтвердила миссис Фишер.
Прежде чем я успел узнать у нее подробности, нам пришлось остановиться из-за змей.
