Глава 21

И вот с тех пор, как они в последний раз виделись с Дельфиной, прошло уже семь лет. Впрочем, это не имело значения. Весь день Эскофье пробовал фиги в лавках зеленщиков, чтобы послать их ей. Он только что получил очередное «вознаграждение» — эти деньги поставщики каждый месяц платили ему за привилегию поставлять продукты отелю «Савой». Во всяком случае, самому Эскофье нравилось так считать. На этот раз в лавках оказалось такое изобилие фиг, что устоять было невозможно. Один лишь вид этих фруктов поднимал Эскофье настроение. Ему казалось, будто он снова идет по парижской rue de Figuier — на этой улице всегда торговали фигами, и она, единственная в этом городе, была целиком обсажена старыми фиговыми деревьями — и покупает фиги, чтобы наесться ими досыта. Именно этого жаждала сейчас его душа; и потом, фиги будут идеальным подарком от мистера Бутса.

От ее любимого мистера Бутса.

Несмотря на то что некогда все это началось как обман, порожденный внезапной паникой, с течением времени еженедельные посылки, которые получала мадам Эскофье от «мистера Бутса», превратились для Эскофье в источник настоящей радости. В письмах жене он был вынужден прибегать к тону этакой веселой вежливости, вполне, впрочем, дружескому. Но, отправляя ей посылки от имени «мистера Бутса», он мог не скрывать своих чувств, точно самый пылкий любовник.

Его вдохновляла уже сама по себе покупка различных фруктов, тщательный их выбор. В летнюю жару он посылал ей эльзасскую мирабель — мелкие золотистые сливы с красными пятнышками. Или крупные сливы ренклод из Муасака, сладкие, тонкокожие, салатного цвета, как бы слегка тронутые позолотой. В августе это были лесные орехи; затем — грецкие, еще зеленые, нежные, сочившиеся молочным соком. А в самом начале осени, разумеется, pêche de vigne — «винные персики», редкий сорт невероятно нежных персиков; порой такая посылка стоила Эскофье чуть ли не годичной зарплаты. И уже перед наступлением зимы — Chasselas de Moissac, особый сорт винограда «шасла», который выращивают только в Муасаке: мелкий, похожий на жемчуг виноград, растущий огромными барочными гроздьями, как на картинах Караваджо.

Но в этот день в лавках оказалось так много фиг, что Эскофье опоздал на встречу с Ритцем, хоть и знал, что Ритц непременно рассердится. Впрочем, Ритц так часто сердился, что на это можно было не обращать внимания.

Когда Эскофье вошел наконец в американский бар отеля «Савой», Ритц уже сидел в дальнем углу и ждал его. Выглядел он, как обычно, — в безупречном черном костюме, отлично выбрит, отлично причесан, концы усов идеально загнуты кверху, на лице ни один мускул не дрогнет; однако Эскофье сразу заметил, как нервно стиснуты его руки, даже косточки побелели. За минувшие годы Ритц очень сильно похудел и стал каким-то сумрачно-спокойным.

За соседней дверью в обеденном зале ресторана вовсю подавали пятичасовой чай. Оттуда в прохладный темноватый бар доносились звуки оркестра. «Оркестр необходим, чтобы прикрыть тот погребальный покров тишины, который так и повисает над обеденным столом англичан», — сказал однажды Ритц. Но в данный момент для Эскофье оркестр лишь в очередной раз напоминал о том святотатстве, что творилось в обеденном зале.

Пятичасовой чай он считал отвратительной привычкой. И сколько бы он ни старался создать самые лучшие кушанья к чаю, англичане упорно от них отказывались и признавали только то, что было знакомо им с детства, а зачастую еще и портили то или иное блюдо, посыпая его, скажем, чрезмерным количеством сахара; и все это они запивали своим драгоценным чаем.

Лимонно-творожные английские тартинки неизменно оказывались для Эскофье источником раздражения. Он знал, что такие тартинки следует делать исключительно со сладкими лимонами из Ментоны, с Лазурного Берега; это был единственно приемлемый фрукт для данного блюда. Ментонские лимоны обеспечивали и глубину вкуса, и нежный, несколько цветочный привкус, замечательный уже сам по себе. Но британцы его тартинки есть не желали. И раза три в неделю по крайней мере Эскофье подзывала то одна обернутая в шотландку матрона, то другая, и он слышал от них вечную жалобу: «Но это же совсем не то, что готовила моя милая нянюшка!», на что он неизменно отвечал: «Je ne parle pas l’anglais», хотя слышал эту жалобу столько раз, что прекрасно понимал каждое слово.

И этот ужасный запекшийся крем! Нет, это же просто беда! Человек с изысканным вкусом непременно потребовал бы crème chantilly, подслащенный каким-нибудь крепким напитком, вроде кальвадоса, или eau-de-vie de poire, грушевой водкой, потому что груши осенью всегда особенно вкусны. Но только не англичане. Пятичасовой чай должен был быть именно таким, каким они его помнили с пеленок.

И, разумеется, в меню должно было быть не менее семнадцати разновидностей чая, хотя в итоге дамы по большей части пили шампанское, а некоторые — даже джин с тоником, который им подавали в высоких стаканах и обязательно с мелкими лаймами. «Ах, я чувствую себя падшей женщиной», — доверительно сообщали они официанту, заказывая джин.

В общем, этот пятичасовой чай был для Эскофье сущим кошмаром.

Войдя в бар, он сел рядом с Ритцем за стойку, хотя предпочел бы сесть нормально, за столик. В обеденном зале оркестр затянул популярную мелодию из «Пиратов Пензанса» — арию генерал-майора, — и некоторые дамы стали подпевать. Эскофье поморщился. Поскольку из зала доносился пьяный смех, он пришел к выводу, что «улучшенное» дамами либретто, возможно, пришлось бы не по вкусу тому генерал-майору, с которого писалась эта роль.

— Неужели клиент всегда прав?

— И, мало того, обычно не попадает в ноты.

— Никогда мне не понять этих англичан с их дурацким чаем! День должен венчать обед. Какой может быть чай в пять часов вечера? Он способен только испортить аппетит перед обедом и больше ничего.

— Зато мы неплохо на нем зарабатываем. К тому же этот чай удерживает англичан от их любимой капусты с сосисками.

Перед Ритцем стояли два маленьких бокала для коктейля. В одном болтался одинокий ломтик лимона. В другом — одна-единственная оливка. Ритц без конца переставлял бокалы, пока ему не показалось, что они стоят как надо.

— Выпей. И выскажи свое мнение. — Он подал Эскофье бокал с ломтиком лимона. — Это «Мartinez» из Калифорнии. Джин «Old Tom». Горький вермут. И ликер мараскино.

Эскофье понюхал и отвел руку, держа бокал за ножку, чтобы не согреть напиток.

— Весьма похоже на «Манхэттен». Можжевеловый вкус джина очень приятен. И очень чувствуется. А если использовать сухой вермут и убрать мараскино?

Ритц подал ему второй бокал.

— А это другой напиток. Пополам джин и вермут «Martini e Rossi». Этот коктейль называется «Мартини».

Эскофье снова понюхал.

— Этот лучше.

— И крепче. Вот с этих коктейлей мы сегодня и начнем обед с нашими инвесторами. Денежки у них из карманов так и посыплются.

— Коктейли портят вкусовое восприятие.

— Коктейли — изобретение американское, а потому экзотическое.

В общем, Эскофье довольно быстро понял, что отнюдь не является, как обещал ему вначале Ритц, посланником Франции в Великобритании. Скорее он чувствовал себя похожим на того ручного хамелеона, которого Сара часто носила на плече в виде украшения: абсолютно декоративное животное, лишенное привычной среды и привязанное к хозяйке золотой цепью.

Эскофье развернул меню, специально составленное им для обеда с инвесторами. Коктейли почти наверняка все испортят, но пьяные инвесторы — это щедрые инвесторы, а компания «Ritz Hotel Development», основными партнерами которой являлись Ритц и Эскофье, отчаянно нуждалась в деньгах.

В этом году они планировали открыть отель «Ритц» в Париже, на модной Вандомской площади, а на следующий год — свой флагманский отель «Карлтон» в Лондоне.

Построенный в двух шагах от «Савоя», «Карлтон» должен был стать еще более современным, еще более элегантным и еще более дорогим отелем. Честно говоря, он во всех отношениях должен был стать лучше «Савоя». А потому Ритц говорил, что, как только строительство «Карлтона» будет завершено, они тут же расторгнут свой контракт с «Савоем» и вскоре будут столь же богаты, как сам Д’Ойли Карт.

— И наша компания «Ritz Development» станет величайшей в мире.

— И там не будут подавать чай среди бела дня?

— Слова «Ритц» и «чай» никогда больше даже в одной фразе не появятся!

Эскофье часто мечтал об этом дне.

А потому воспринял как своеобразный вызов необходимость составить меню обеда с инвесторами так, чтобы придать ему некий налет экстравагантности — особой экстравагантности, которую легко было бы оплатить за счет самого «Савоя», скрыв излишние расходы внутри того или иного счета.

Столь многое было поставлено на кон, что поставленная перед ним задача не давала ему спать всю ночь. Они с Ритцем зарабатывали очень много, гораздо больше самого английского премьер-министра, но Дельфина тратила долю Эскофье с какой-то пугающей скоростью — хотя действительно содержать великое множество разнообразных членов ее семейства, поселившихся на вилле «Фернан», было безумно дорого. Эскофье прекрасно понимал: если они с Ритцем и впрямь намерены покинуть «Савой» и открыть два новых заведения, то его жалованье ни в коем случае не должно уменьшаться: на вилле «Фернан» слишком много ртов, которые требуется кормить.

Эскофье положил меню на стойку бара.

— Одни только вина обойдутся в тысячу фунтов. Это чрезмерно?

— А разве достижение цели для нас не важнее всего?

Ритц пил мартини и читал вслух:

— Caviar frais — охлажденная черная икра. Blinis de Sarrasin — гречишные блины. Oursine de la Méditerranée — морской еж. Consommé aux Oeufs de Fauvette — консоме с яйцом славки, созданное в честь знаменитой певицы Аделины Патти. Velouté Dame-Blanche — суп из сладкого миндаля со сливками и куриными фрикадельками в форме звездочек. Starlet du Volga à la Moscovite — очень редкая разновидность осетра (стерлядь), которая водится как в реках, так и в Каспийском море. Barquette de Laitance à la Venicienne — рыбьи молоки, запеченные в пирожках. Chapon fin aux Perles du Perigord — каплун с трюфелями из Перигё. Cardon épineux à la Toulousaine — испанские артишоки по-тулузски, обжаренные в телячьем жире и под соусом. Selle de Chevreuil aux Cerises — седло оленя с вишнями. Suprêmes d’Ėcrevisses au Champagne — раки в шампанском с трюфельно-сливочным соусом. Mandarines Givrées — замороженные мандарины из Танжера. Terrine de Caille sous la Cendre, aux Raisins — террин из куропатки с виноградом. Salade Mignon — креветки, артишоки и черные трюфели под соусом майонез. Asperges à la Milanaise — спаржа по-милански. Delices de Foi-gras — фуа-гра, начиненная трюфелями и покрытая ломтиком бекона, в желе из шампанского; подается сильно охлажденной с горячими ломтиками хлеба, поджаренным на решетке. Soufflé de Grenade à l’Orientale — суфле из граната «в восточном стиле». Biscuit glacé aux Violettes — пирожное-мороженое с засахаренными фиалками. Fruits de Serre Chaude — оранжерейные фрукты.

— Перевод сделал Эшенар. Но, по-моему, следовало бы обойтись без перевода, — сказал Эскофье.

— Инвесторам следует знать, что они едят.

— Инвесторам следует говорить по-французски.

— Они говорят на языке денег. Это абсолютно универсальный язык.

Меню было чрезмерно роскошным, даже вызывающим. В тот вечер отель был полон, и мест в обеденном зале на всех не хватило даже по предварительной записи. Эскофье посмотрел на часы.

— Берти и мисс Лангтри все еще у него в номере. А жена Берти и все остальные из компании Мальборо должны вот-вот прибыть, чтобы выпить коктейли; осталось менее часа.

— В таком случае ей тоже следует подать мартини — принц Эдуард обожает драму.

— А если будущая королева появится в баре, неся в руках голову Лилли Лангтри, что подумают наши инвесторы?

— Они будут в восторге. Инвесторы обожают, когда ссорятся члены королевской семьи. Это помогает им почувствовать собственную значимость. Деньги так и потекут у них меж пальцами.

Ритц допил коктейль, но не успел он побарабанить пальцами по пустому бокалу, как бармен принес ему другой. Он тут же сделал большой глоток. А Эскофье, понизив голос, сказал:

— Этот сегодняшний обед… Он обойдется нам в немыслимую сумму.

— А что Аделина Патти?

— Она согласилась спеть «Дом, милый дом», как ты просил, но за пять тысяч фунтов. На какой счет мне это записать?

— Хороший вопрос. Жалованью за сколько лет равна эта сумма?

— Для некоторых? За всю жизнь.

— Интересно посмотреть, какой из счетов выбрал бы ты. Обслуживание отеля? Это было бы забавно. Ты мог бы сказать, что принц Эдуард потребовал застлать постель золотыми простынями. Разумеется, спать он никогда по-настоящему не ложится. Не так ли?

— А что на это скажут аудиторы?

— Во всяком случае, принца они точно ни о чем таком спросить не смогут.

Совет директоров «Савоя» приказал аудиторам осуществить проверку, и они трудились уже четыре месяца. Постояльцев в отеле было полно, его бар и залы ресторана каждый вечер посещала уйма народа, однако, согласно полугодовым отчетам, сетевой доход с 24 процентов в 1895 году теперь упал до 13 процентов.

— Бизнес всегда цикличен, — пытался объяснить Ритц. — Возьмем, например, тюльпан. Некогда его могли позволить себе только короли, теперь же он считается чуть ли не сорняком.

И все же совет директоров прямо и резко выразил Ритцу свое недовольство. За закрытыми дверями прогремела грозная литания в адрес Ритца и Эскофье, ибо лишь они одни получали выгоду от связей отеля с самыми различными предпринимателями, призванными этот отель обслуживать. Затем последовала нудная череда вопросов, и этот допрос продолжался невероятно долго; Ритца и Эскофье открыто обвиняли в том, что они выпрашивают у клиентов финансовую поддержку, а у поставщиков — льготные условия, и в том, что они слишком часто устраивают за счет отеля обеды и развлечения для своей семьи и ближайших друзей. Совет был также весьма недоволен тем, что потенциальные партнеры компании «Ritz Hotel Development» представляют к оплате чрезмерно раздутые счета, которые ни с кем заранее не были согласованы. Припомнили и подарки, не имевшие никакого отношения к деловым отношениям «Савоя», но тем не менее рассылавшиеся различным лицам, участвовавшим в неких посторонних мероприятиях, причем подарки эти посылали «с наилучшими пожеланиями от управляющего». А уж сведения о том, что различные предметы домашнего обихода и продукты, записанные на счет отеля, поставлялись в новый дом Ритца в Хэмпстеде, вызвали у Д’Ойли Карта ощущение, что его предали.

— Но ведь все так делают. Это самая обычная практика, — оправдывался Ритц.

— Когда отель приносит большой доход — да.

— Тринадцать процентов — это…

— Этого недостаточно. Вы просто использовали «Савой» как временное пристанище и офис, где можно спокойно трудиться над воплощением в жизнь иных, ваших личных планов. Средства «Савоя» послужили вам отличным рычагом для запуска новых проектов, которые для нас не представляют ни малейшего интереса.

— Но «Савой» — это я! — воскликнул Ритц.

— Вы переоцениваете собственную значимость.

— Возможно, следовало бы спросить об этом королеву или ее сына.

— Я не позволю вам меня шантажировать!

— А я не позволю вам меня унижать!

Эскофье молчал. Его самого, помимо всего прочего, обвиняли в создании собственных компаний, поставлявших «Савою» различные товары, хотя на самом деле большая часть названных компаний исходно принадлежала самому отелю. Поставили ему в упрек и то, что он получает от поставщиков комиссионные и подарки.

Обвинения были явно нелепые. Хотя перечисленные «злоупотребления» действительно отчасти имели место, ничего особо злостного в них не было. Это был просто бизнес. Просто quid pro quo. А совет директоров выставлял их с Ритцем настоящими преступниками.

«Это же всего лишь вознаграждение за труды», — хотелось сказать Эскофье. Ведь он, в конце концов, от многого отказался ради «Савоя» — от семьи, от Франции, — ибо искренне желал представить англичанам французскую культуру и французскую кухню! А в итоге за все принесенные им жертвы получил лишь этот кошмарный английский чай среди бела дня и немного денег, которых было далеко не достаточно, чтобы содержать два дома. Ему хотелось объяснить свою позицию, защитить себя, однако он молчал. Ему казалось недостойным спорить с этими людьми. «Через год меня уже здесь не будет», — думал он.

— Джентльмены, собрание закончено, — сказал Ритц и встал. — Согласно нашему контракту, мы имеем право шесть месяцев в году заниматься также иными проектами. Если же вы обвиняете нас в неких правонарушениях, то я убедительно прошу вас представить более солидные доказательства, иначе я, как и тот генеральный менеджер отеля, что работал здесь до меня, буду вынужден возбудить против «Савоя» судебное дело и выиграю. — И он вышел из зала.

Эскофье последовал за ним.

Уже на следующее утро в «Савое» появилась целая армия аудиторов.

Все это случилось четыре месяца назад, и Эскофье понимал, что теперь они должны быть очень осторожны. Он снова просмотрел меню.

— Это могут воспринять весьма негативно. А Патти… Может, нам лучше самим ей заплатить?

— Ты же назвал в ее честь кушанье, ставшее знаменитым! Ей бы следовало просто спеть и не требовать за это денег.

— Даже если бы мы назвали в ее честь этот отель, деньги она бы все равно потребовала. Она теперь завела себе попугая и повсюду с ним ездит. Между прочим, единственное слово, которое он умеет говорить, — это «Cash! Cash!»

— Так, может, Мельба споет?

— Она занята.

— Ты спрашивал? Ты сказал ей, что она оказала бы мне огромную услугу?

— Сказал. А она ответила, что ей очень жаль.

Она действительно это сказала. Но на самом деле ее ответ звучал так: «Мне очень жаль, что успех от вас отвернулся. Ритц так раздулся, что вот-вот лопнет. Да и ты тоже».

Но такого Эскофье Ритцу сказать не мог. Он и священнику вряд ли в таком бы признался.

— Значит, ей очень жаль? Если бы ей действительно было жаль, она выкроила бы десять минут в своем расписании!

— Я только передаю ее слова.

— Тогда назови в ее честь что-нибудь совершенно несъедобное, — сказал Ритц. — Она становится толстой, как знаменитые три поросенка.

— Ладно. Можно назвать ее именем какое-нибудь диетическое блюдо. Например, тоненький ломтик поджаренного хлеба — чтобы она несколько уменьшила свои алчные устремления.

— А можно выставить в витрине «Савоя» молочного поросенка с персиком в пасти в качестве новой рекламы десерта «персики Мельба». А что? Это было бы весьма забавно.

Ритц допил второй мартини и прислушался к звукам оркестра в соседнем зале. Теперь там играли Баха, менуэт соль-мажор. Пятичасовой чай подходил к концу. А значит, в мире вскоре будет вновь восстановлен знакомый им обоим порядок.

— Не правда ли, это поистине храм земных наслаждений? — Бармен принес Ритцу еще один коктейль, но Эскофье отставил бокал в сторону, на расстоянии вытянутой руки от Ритца.

— Хватит, Цезарь, сегодня вечером у нас обоих голова должна быть совершенно ясной.

Ритц привстал, наклонившись над столом, взял бокал с коктейлем и сообщил:

— Между прочим, эти аудиторы сегодня убрались.

— Насовсем?

— Да.

— И?

— И теперь ты встретишься с инвесторами во время коктейля, а потом извинишься и уйдешь домой. Тебе лучше оставаться в стороне день или два, пока я сам все не проясню. Я не хочу, чтобы они увели тебя в сторонку — «просто немного поболтать», как выражаются англичане, — чтобы убедиться, что мы с тобой говорим одно и то же. Так что ступай домой. Я тебе телеграфирую.

— Я и так дома.

— Поезжай к жене. Уж это-то точно ни у кого никаких вопросов не вызовет.

Эскофье не видел Дельфину с тех пор, как родилась их дочь, — то есть почти семь лет. И семь лет Дельфина получала посылки от пылкого мистера Бутса. Так что он уехал еще до того, как стали разносить коктейли.