6
«Они» — это Эн-би-си, Национальная радиовещательная компания. Накануне днем старший вице-президент компании — некий мистер Аира Росс — позвонил Эрику в его офис на тридцать втором этаже Рокфеллеровского центра и попросил о короткой встрече с ним и его коллегой. Эрик поинтересовался, не подождет ли встреча до завтра — поджимали сроки сдачи очередного выпуска шоу Марти Маннинга. На что Росс ответил:
Извини, но нам необходимо встретиться с тобой сейчас.
Нам, — сказал Эрик. — Как только этот сукин сын произнес во нам, мне стало ясно, что со мной все кончено.
Эрик отхлебнул кофе. Спросил, нет ли в доме виски.
Эрик, шесть утра.
Я знаю, — бросил он. — Но кофе слабоват, а глоток виски меня бы взбодрил.
Увидев, что я колеблюсь, он стал напирать:
Пожалуйста, Эс. Сейчас не время спорить о плюсах и минусах предрассветного пьянства.
Я достала из шкафчика бутылку «Хайрам Уокер»:
Есть только бурбон. Джек не пьет шотландское виски.
Если крепость выше пятидесяти градусов, на остальное мне плевать.
Он налил бурбон прямо в кофейную чашку. Начал отхлебывать, слегка морщась при каждом глотке.
Так-то лучше, — сказал он и продолжил рассказ: — В общем, я поднялся в кабинет Росса на сорок третьем этаже. Среди нас, авторов Эн-би-си, за Россом закрепилась кличка Гиммлер — поскольку именно ему поручали убирать из компании неугодных. Его секретарша заметно побледнела, увидев меня, — и это было верным признаком того, что мое дело дрянь. Но, вместо того чтобы проводить меня в его кабинет, она пригласила меня в соседнюю комнату для совещаний. За столом сидело пятеро парней. Когда я вошел, все они дружно уставились на меня, как на смертника, которого привели в апелляционный суд с просьбой о смягчении наказания. Повисло долгое напряженное молчание. Я, идиот, попытался разрядить обстановку.
«И все это для меня?» — сострил я. Но никто не засмеялся. Росс поднялся из-за стола. Он действительно палач, этот Росс. Ничем не примечательный человечек, с внешностью бухгалтера, в очках с толстыми линзами, с жидкими, вечно сальными волосенками. Представляю, как над ним издевались в школе — наверное, с тех пор он и жаждет мести, упиваясь той маленькой властью, которую дает его должность. Особенно в такой момент — когда ему предстоит провести собственное расследование антиамериканской деятельности на сорок третьем этаже Рокфеллеровского центра.
Итак, он встал и бесцветным голосом представил каждого из присутствующих. Это были Берт Шмидт, глава редакции эстрады и комедии. Двое ребят, Голден и Френкель, — из юридической службы. И был еще один джентльмен, агент Брэд Свит, — из ФБР. Ты бы видела этого Свита. Как будто только что из массовки гангстерского фильма. Верзила с квадратной челюстью, короткой стрижкой и бычьей шеей. Уверен, он держал оборону в школьной футбольной команде в своей родной Небраске, потом женился на девушке, которую привел на выпускной, и все четыре года в Уичито мечтал о том дне, когда будет служить мистеру Гуверу, защищая мамочку и американский флаг от опасных писателей-извращенцев вроде меня. Улавливаешь?
Да, — сказала я, подливая себе в кофе немного бурбона. — Картина ясна.
Чего это тебя потянуло на выпивку?
Думаю, мне тоже не помешает.
Так вот, Росс жестом пригласил меня к столу. Я сел. И сразу заметил толстую папку перед агентом Свитом, на которой значилось мое имя. Я перевел взгляд на юристов. Перед ними на столе лежали мои контракты с Эн-би-си. Я попытался встретиться глазами с Бертом Шмидтом — он всегда стоял на моей стороне, — но тот отвернулся. Было заметно, что он перепуган до смерти.
Росс открыл процесс инквизиции стандартной фразой:
«Уверен, тебе известно, почему ты здесь».
«Не совсем, — ответил я, — но раз уж тут присутствуют двое юристов, должно быть, я совершил нечто из ряда вон выходящее. Позвольте угадать? Я своровал пару анекдотов у Эрни Ковакса, и теперь меня хотят привлечь к ответственности за плагиат».
И опять моя шутка не возымела успеха Наоборот, Росс ощетинился и попросил проявлять уважение к присутствующим. На что я ответил: «Я вовсе не пытаюсь демонстрировать неуважение. Мне просто непонятно, что я здесь делаю… и что, черт возьми, я натворил».
И тогда агент Свит вперился в меня своими патриотическими глазками — вылитый Оди Мерфи — и процедил вопрос, на который, как я и предполагал, мне рано или поздно придется отвечать.
«Мистер Смайт, состоите ли вы сейчас или состояли ли вы когда-нибудь в коммунистической партии?»
Не задумываясь, я ответил: «Нет». Агент Свит попытался скрыть усмешку, открывая пухлую папку, и сказал:
«Вы лжете, мистер Смайт. Если бы вы были в суде, вас могли бы привлечь к ответственности».
«Но здесь же не суд, — ответил я. — Скорее пародия на суд…»
Это взбесило Росса. «Послушай, ты, умник, — угрожающе прошипел он, — советую тебе сотрудничать или…»
Один из юристов — кажется, это был Френкель — тронул его за руку, словно предупреждая: никаких угроз. Потом повернулся ко мне и заговорил доброжелательным тоном.
«Вы абсолютно правы, мистер Смайт. Здесь не судебное заседание. И это даже не расследование и тем более не комиссия Конгресса. Мы собрались исключительно для вашего блага…»
«Моего блага! — произнес я, пожалуй, слишком громко. — Что ж, это меня устраивает».
«Все, к чему мы стремимся, — продолжил Френкель, — это помочь вам избежать потенциально опасной ситуации».
«О, так, значит, все мы тут друзья? — сказал я, уставившись на Берта Шмидта. — Ну и ну, я даже не предполагал, что у меня столько друзей в высших эшелонах…»
«Это бесполезно», — обратился Росс к своим коллегам-инквизиторам.
Но Шмидт попытался сыграть роль доброго полицейского:
«Эрик, прошу тебя… постарайся сотрудничать».
«Хорошо, хорошо, — ответил я. — Валяйте спрашивайте».
Агент Смит снова потянулся к папке. «Как я уже сказал, мистер Смайт, у нас есть доказательства, опровергающие ваше последнее заявление. По нашим данным, вы вступили в коммунистическую партию в марте тридцать шестого года и были членом нью-йоркского отделения в течение пяти лет. Вышли из партии лишь в сорок первом году».
«Ладно, признаюсь. Действительно, в течение короткого периода времени, сразу по окончании колледжа, я состоял в партии. Но с тех пор прошло уже долгих десять лет…»
«Почему же вы только что солгали мне о своем прошлом членстве в партии?» — спросил агент Свит.
«А вам бы хотелось признаться в ошибках молодости?»
«Конечно нет, но, если бы меня спросил федеральный офицер правительства Соединенных Штатов, я бы сказал правду. Ошибка есть ошибка. Но ошибку можно исправить, лишь когда сознаешься в ней и попытаешься поступить правильно».
«Как я только что сказал вам, я вышел из партии более десяти лет тому назад».
Вступил второй юрист, Голден. Он избрал дружеский тон:
«Что заставило тебя выйти из партии, Эрик?»
«Я потерял веру в доктрины, которые они провозглашали. Я решил, что они дают идеологически неверное представление о многих вещах. К тому же я начал верить распространяющимся слухам о сталинских репрессиях в России».
«Итак, — подытожил вечно услужливый Голден, — ты осознал ошибочность коммунистического учения».
Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Берт Шмидт устремил на меня умоляющий взгляд, в котором читалось: «Не лезь в бутылку». И я ответил:
«Совершенно верно. Я решил, что коммунизм — это ошибка. Зло».
Это был единственно правильный ответ, поскольку в тот же миг все присутствующие заметно расслабились, хотя Росс и выглядел разочарованным. Все-таки ему хотелось видеть во мне врага. Представляю, с каким удовольствием он бы светил мне в лицо лампой или долбил по башке телефонным справочником, выбивая из меня правду. Но вместо этого все демонстрировали миролюбие и легкомысленный настрой. Во всяком случае, какое-то мгновение.
«Учитывая ваше замечательное перерождение, — продолжил агент Свит, — вы можете сегодня назвать себя патриотом Америки?»
Я ожидал и этого тупого вопроса. И знал, что придется врать. В общем, я заверил агента Свита — и всех сидящих за столом, — что люблю свою страну больше жизни, ну и все такое прочее. Свит, казалось, был доволен таким ответом.
«Значит, вы будете охотно сотрудничать с нами?» — спросил он.
— Сотрудничать? Что вы имеете в виду под словом сотрудничать?
«Я имею в виду, помочь нам внедриться в коммунистическую среду, которая угрожает безопасности Соединенных Штатов».
«Я и не знал о такой угрозе», — ответил я.
«Поверьте мне, мистер Смайт, — сказал агент Свит, — угроза существует, и она очень серьезная. Но при сотрудничестве бывших партийцев, вроде вас, мы можем пробраться в самое сердце партии и нейтрализовать ее лидеров».
Скажу тебе честно, Эс, в тот момент я едва не лишился всего. Меня так и подмывало сказать агенту Свиту, что он напоминает мне одного из мальчишек Харди, которые охотятся за плохими коммунистами. Помочь нам внедриться в коммунистическую среду, которая угрожает безопасности Соединенных Штатов. Ты можешь поверить в такую ересь? Как будто в нашей стране существует коммунистическая среда.
Я попытался привести логические доводы:
«Послушайте, мистер Свит. Тогда, в тридцатые годы, многие вступали в партию просто за компанию. Это было модно, как крутить хулахуп».
Росс уцепился за эту реплику:
«Ты осмеливаешься приравнивать вредоносную коммунистическую доктрину к такой безобидной вещице, как хулахуп?»
«Я лишь хотел сказать, мистер Росс, что в те времена я был наивным мальчишкой, новоиспеченным выпускником Колумбийского университета, и мне импонировал весь этот треп о правах человека, справедливом распределении богатств и тому подобное. Но все-таки главной причиной, побудившей меня вступить в партию, было желание следовать моде. Я ведь тогда работал в федеральном театральном проекте…»
«Колыбель подрывной деятельности», — прервал меня Росс.
«Мистер Росс, разве когда-нибудь и где-нибудь горстка актеров и режиссеров угрожала стабильности режима?»
«О! — обрадовался Росс. — Так ты считаешь правительство Соединенных Штатов режимом?»
«Я не то имел в виду…»
«Истинный патриот Америки должен знать, что отцы-основатели дали нам самую демократическую систему правления, когда-либо существовавшую на планете».
«Я читал «Записки федералиста», мистер Росс. И понимаю доктрину разделения властей, как ее преподносят Гамильтон, Мэдисон и другие просвещенные мужи… которые, откровенно говоря, пришли бы в ужас, если бы увидели, что гражданина этой страны допрашивают о его верности флагу…»
«Это не допрос», — рявкнул Росс, стукнув кулаком по столу.
И вновь Френкель успокаивающим жестом тронул его за руку. После чего произнес:
«Эрик, я думаю, что агент Свит — как и все присутствующие — лишь пытается выяснить, связан ли ты по-прежнему с партией».
«Неркели в том талмуде нет сведений о том, что я вышел из партии десять лет назад?»
«Конечно, есть, — сказал Свит. — Но кто подтвердит, что ваш выход из партии не был блефом? Насколько мы понимаем, вы вполне могли остаться ее тайным функционером, маскирующимся под бывшего коммуниста…»
«Вы ведь это не всерьез?» — заметил я.
«Мистер Смайт, ФБР никогда не шутит. Тем более когда речь идет о национальной безопасности».
«Я уже произнес это однажды и повторю снова: я вышел из партии в сорок первом году. С тех пор у меня не было никакой связи с партией. Мне не нравится эта партия, будь она неладна, и сегодня я проклинаю тот день, когда вступил в нее. Послушайте, я всего лишь один из авторов шоу Марти Маннинга. С каких это пор писатель-юморист представляет собой угрозу национальной безопасности?»
«Мистер Смайт, — вновь вступил агент Свит, — по нашим сведениям, за последние десять лет вы общались со многими коммунистами…» И тут он принялся перечислять множество имен — в основном писателей, с которыми я, в лучшем случае, пересекался по роду своей профессиональной деятельности. Я попытался объяснить, что, так же как и я, большинство этих ребят принадлежит к поколению тех, кто примкнул к коммунистам в тридцатые. И знаешь, что сказал Свит?
«Мой брат из того же поколения, но он не вступил в компартию».
Я едва удержался, чтобы не сказать: «Это потому, что твой брат, вероятно, был деревенщиной со Среднего Запада, а не писателем с университетским образованием, с Восточного побережья, которому хватило глупости начитаться Маркса и купиться на его лозунг „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"». Вместо этого я попытался еще раз объяснить, что это была всего лишь ошибка юности, о которой сейчас я глубоко сожалею. И вновь Голден попытался отвести от меня беду.
«Эрик, я знаю, что каждый из сидящих за этим столом с удовольствием слушает твое признание в прошлых грехах. Как сказал агент Свит, все мы допускаем ошибки, особенно в молодости. И хотя лично я верю тебе, когда ты говоришь о том, что не контактировал с компартией с сорок первого года, уверен, ты оценишь тот факт, что от тебя ждут подтверждения твоего полного разрыва с этой организацией».
Я уже знал, что последует дальше, хотя все еще не терял надежды увильнуть от задания, которое они пытаются мне навязать.
«Все очень просто, — продолжал Голден, — агенту Свиту необходимо знать имена тех людей, которые привели тебя в партию, и тех, кто поныне является ее активистом».
«И назвав эти имена, — добавил агент Свит, — вы не только продемонстрируете окончательный и бесповоротный разрыв с партией… но и докажете свой патриотизм».
«С каких это пор донос на невинных людей считается актом патриотизма?» — спросил я.
«Коммунистов нельзя причислить к невинным», — крикнул Росс.
«Среди бывших коммунистов таких людей немало».
«Ага, — подхватил агент Свит, — значит, вы признаете, что знакомы с коммунистами».
«Бывшими коммунистами, такими же, как я».
«Эрик, — обратился ко мне Френкель, — если бы ты мог просто назвать агенту Свиту несколько имен…»
«И тем самым погубить их?»
«Если они ни в чем не виновны, как ты утверждаешь, им нечего бояться».
«Пока они, в свою очередь, не откажутся назвать другие имена В этом суть вашей игры, не так ли? Вы запугиваете меня, выбивая показания. Потом, после того как я со страху сдам вам пару своих знакомых, вы пойдете к ним и проделаете то же самое с ними. Назовите имена, и мы оставим вас в покое. Проблема в том, что после того, как вы от меня отстанете, мне придется иметь дело с самим собой. И возможно, мне совсем не понравится тот человек, с которым вы меня оставите наедине».
«Ты хочешь сказать, что имен не назовешь?» — спросил Росс.
«Я хочу сказать, что, поскольку не знаю никого из нынешних активистов, называть чьи-то имена считаю бесполезным занятием».
«Позвольте нам судить об этом, мистер Смайт», — сказал Свит.
«А если я откажусь?»
«Можешь распрощаться со своей работой, — отрезал Росс. — Не только в Эн-би-си, но и в любой телерадиокомпании, киностудии, рекламном агентстве или колледже по всей стране. Ты будешь безработным до конца своих дней. Я об этом позабочусь».
Я выдержал его взгляд.
«В этом я не сомневаюсь», — ответил я.
Неожиданно в наш философский спор вмешался Берт Шмидт: «Эрик. Послушай меня. Ты один из самых талантливых комедийных авторов современной Америки. Лично я считаю тебя ценнейшим приобретением Эн-би-си; ты главный игрок в нашей индустрии, у тебя впереди блестящее будущее. Проще говоря, мы совсем не хотим тебя терять. Я понимаю, все это в высшей степени неприятно, но всем нашим сотрудникам приходится отвечать на подобные вопросы. Так что, даже если ты откажешься назвать имена, это сделает кто-то другой. И в отличие от тебя, им удастся остаться в профессии. Подумай над моими словами: не осложняй себе жизнь. Скажи агенту Свиту все, что ему необходимо знать, и забудь об этом. В любом случае, никто никогда не узнает, что ты назвал эти имена… разве не так, агент Свит?»
«Совершенно верно. Ваше подписанное признание получит гриф „Секретно" и будет доступно только узкому кругу офицеров ФБР и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности».
«Выходит, и я никогда не узнаю, кто именно сдал меня федералам?»
«Никто вас не сдавал, мистер Смайт, — сказал агент Свит. — Просто люди исполнили свой гражданский долг. Собственно, чего мы добиваемся и от вас».
«У меня контракт с компанией. Вы не можете вот так запросто уволить меня».
Голден и Френкель погрузились в изучение условий моего контракта. Френкель заговорил первым. «Согласно пункту 21а ты можешь быть уволен из Эн-би-си по причине аморального поведения».
«Ну, это уже полный бред».
«Это будет решать суд, — сказал Френкель. — Ты можешь затеять процесс против нас, что обойдется тебе весьма недешево, и ты это знаешь. Конечно, я не хочу угрожать тебе, но ты же понимаешь, что наши финансовые возможности куда серьезнее, чем твои, Эрик Процесс затянется на годы, и все это время ты будешь сидеть без работы… и, как предупредил мистер Росс, глухо».
Я не мог поверить своим ушам. Было такое впечатление, что в Рокфеллеровский центр явился Кафка. Я решил притормозить. И сказал:
«Мне необходимо подумать».
«Конечно, — обрадовался агент Свит. — Мы с удовольствием дадим вам семьдесят два часа на размышление. И учтите: если вы откажетесь сотрудничать, не только у Эн-би-си возникнут основания для вашего увольнения, но и ФБР будет вынуждено передать ваше дело в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Несомненно, в этом случае вам придется давать показания перед Комиссией. Откажетесь отвечать на их вопросы под присягой — вас будут судить, и не исключен тюремный срок».
«Надо же, какое светлое будущее вы мне уготовили».
«Совсем не обязательно, что оно будет таким, — ответил агеня Свит, — все зависит от вашей готовности к сотрудничеству».
И тут он достал козырную карту. Раскрыв папку, Свит извлек фотографию Ронни и поднял ее на уровень моих глаз. Я почувствовал, что у меня внутри все сжалось. Мне пришлось убрать руки под стол, чтобы никто не видел, как они трясутся.
«Вам знаком этот человек?» — спросил меня Свит.
«Да, я его знаю». Мой голос дрогнул.
«Откуда вы его знаете?»
«Он мой друг».
Свит подался вперед:
«Насколько близкий друг?»
Ты бы видела испепеляющий взгляд этого говнюка — в нем как будто сошлись Содом и Гоморра. Я с надеждой посмотрел на Берта Шмидта, но в его глазах сквозило отчаяние, он как будто говорил мне: здесь я тебе не помощник.
Свиту не понравилось мое молчание.
«Пожалуйста, ответьте на вопрос, мистер Смайт. Дружба какого характера связывает вас с этим мужчиной?»
Взгляды всех присутствующих устремились на меня. Росс усмехался. Я поймал себя на том, что мне трудно говорить.
«Мы просто друзья», — наконец произнес я.
Свит тяжело вздохнул. Потом достал маленькую папку из моего досье, открыл ее и начал зачитывать:
«Рональд Гарсиа. Родился в Бронксе, Нью-Йорк. Возраст: тридцать один год. Профессия: музыкант. Не судим, к уголовной ответственности не привлекался. Адрес проживания: сюит 508, Хемп-шир-Хаус, 15 °Cентрал-Парк-Саут, Нью-Йорк. Какое совпадение: это ведь ваш адрес, мистер Смайт».
«Да, это мой адрес».
«Выходит, мистер Гарсиа фактически проживает с вами».
«Как я уже сказал, мы друзья. Мы знакомы по шоу-бизнесу. Роналду негде было жить. С деньгами у него туго, поэтому я предложил ему временно пожить у меня».
«И где же он спит в вашей квартире?»
«На диване. Знаете, такой раскладной…»
Свит снова уткнулся в папку:
«По показаниям двух горничных из Хемпшир-Хаус, которых мы опросили, ваш диван никогда не использовался в качестве спального места. Они также подтвердили, что видели личные вещи мистера Гарсиа на тумбочке возле вашей кровати, его туалетные принадлежности в ванной комнате. Более того… ээ… состояние постельного белья на вашей кровати однозначно указывало на то, что… ээ… двое определенно делили одну постель и занимались…»
Френкель прервал его.
«Думаю, достаточно для наших ушей, агент Свит. Я уверен, что мистер Смайт понял вашу точку зрения».
Я закрыл лицо руками. Мне стало не по себе. Эти ублюдки загнали меня в угол. И упивались этим.
Чья-то рука легла на мое плечо. Я расслышал голос Берта Шмидта: «Хватит, Эрик… пошли, выпьем по чашке кофе».
Он помог мне встать из-за стола. Я был потрясен. Было невыносимо смотреть на лица этих подонков. Но когда мы выходили из комнаты, вслед прозвучал голос агента Свита: «Семьдесят два часа, мистер Смайт. Не дольше. И я искренне надеюсь, что вы поступите правильно».
Мы со Шмидтом спустились на лифте в вестибюль. Он вызвал такси и попросил водителя отвезти нас в закусочную «Карнеги» на углу 56-й улицы и Седьмого авеню.
«Я не так уж голоден, Берт», — сказал я.
«Я просто хочу убраться подальше от этого проклятого здания».
В закусочной мы выбрали дальний столик за перегородкой. Когда официантка принесла нам кофе, Шмидт заговорил тихим заговорщическим голосом.
«Мне очень жаль, — сказал он. — Ты не представляешь, как мне жаль».
«Что ты им рассказал?»
«Меня не допрашивали».
«Не юли. Я даже не сомневаюсь в том, что они задавали тебе вопросы. Я ведь слышал, как ты хвастался своим знакомством с Одетсом и Гарольдом Клерманом, когда служил в Театральной гильдии… настоящем рассаднике политического экстремизма… если такой вообще существовал».
«В отличие от тебя, я не был членом этой чертовой партии…»
«Но все равно ты знал многих ее активистов. И готов спорить, что, когда тебя начали прессовать, наверняка выдал этим говнюкам хотя бы парочку имен, разве не так?»
«У меня и в мыслях не было…»
«Брехня, Берт. На твоей шее две бывшие супруги и трое детей, которые учатся в частной школе. И ты вечно ноешь, что тебе не хватает денег, чтобы оплачивать своих телок из стриптиза…»
«Что ты разорался?..»
«Меня уничтожают, а ты хочешь, чтобы я шептал, черт возьми?»
«Ладно, ладно, — тихо сказал Берт. — Все это ужасно. Дерьмо полное. Тут я с тобой полностью согласен. Но, Эрик, у меня нет никакого влияния на этих идиотов. И ни у кого нет. Они играют по своим правилам…»
«Неконституционным правилам».
«Возможно… но все слишком запуганы, чтобы открыто заявить об этом».
«Берт, ты должен сказать мне честно: ты сдал меня?»
«Клянусь жизнью моих детей: нет, это не я».
«Но ты ведь стал сотрудничать с ними, разве нет?»
«Эрик, прошу тебя…»
«Отвечай».
Он зажал глаза ладонями. Когда он убрал руки, я увидел, что его глаза влажные от слез.
«Да, — тихо произнес он. — Я назвал им некоторые имена».
«Некоторые?»
«Два или три… может, четыре. Но, честно тебе скажу, Эрик, имена, которые я назвал… это люди, которых все равно будут допрашивать. Я имею в виду, что я рассказал им то, что они и без меня уже знали».
Он смотрел на меня, умоляя о понимании, о прощении. Я не знал, что ему ответить. От него это не ускользнуло.
«Не мучай меня своим презрительным молчанием, — вдруг разозлился он. — У меня не было выбора. У меня столько ртов, которые нужно кормить, столько обязательств. Если бы я отказался сотрудничать…»
«Я знаю: ты потерял бы все. Теперь те ребята, которых ты сдал, потеряют все, если откажутся сотрудничать. Кажется, это называется, свалить с больной головы на здоровую».
«Что ж, валяй, — прошипел он. — Играй в святошу. Получай „Оскара" за добродетель и благородство».
«Меня все равно уволят — теперь, когда они знают мой маленький грязный секрет».
«Если ты станешь сотрудничать с федералами, компания тебя не уволит».
«Откуда тебе знать?»
«Я знаю. Френкель и Голден заверили меня в том, что, пока ты будешь помогать агенту Свиту, они закроют глаза на… мм… твои личные дела».
«У тебя это заверение есть в письменном виде?»
«Ты в своем уме? Они и не собираются ничего подписывать, ведь у них на руках все карты. Но я точно знаю, что, если ты поможешь им в этой ситуации, они тебя не уволят. Как я уже говорил, никто не хочет терять тебя. Ты слишком ценное приобретение для компании. И что касается меня лично, то я надеюсь, ты по-прежнему будешь-считать меня своим другом».
И вот тогда я встал из-за стола и вышел из закусочной. Во сколько же это было? Да, в пять вечера, вчера. С тех пор я и брожу по городу.
Я потянулась к бутылке «Хайрам Уокер» и плеснула ему в кофе еще немного бурбона.
Ты так и не был дома?
Нет. Просто шатался по округе. Наконец зашел в круглосуточный кинотеатр на 42-й улице. Пытался забыться.
А где Ронни?
Он уехал на пару дней в Атлантик-Сити — с группой, котори аккомпанирует Розмари Клуни. Я собирался позвонить ему в отель. но потом решил, что пока не стоит его расстраивать. Еще будет время. В любом случае мне невыносимо возвращаться домой… зная, что эти чертовы федералы дошли до того, что расспрашивали у горничных про…
Он поднял кофейную чашку и чокнулся с бутылкой.
Неужели я такая важная персона, Эс? Неужели я представляю такую угрозу национальной безопасности, что они были вынуждены выяснять у горничных, кто спит в моей постели?
Я не могу в это поверить.
А придется поверить, Эс. Потому что эти ублюдки настроены очень серьезно. Тут одно из двух: либо ты сотрудничаешь с ними, либо совершаешь профессиональное самоубийство.
Тебе необходим адвокат.
Зачем? Что может сказать какой-то дорогущий адвокат, чего я сам не знаю? В любом случае, даже если он сотворит чудо и избавит меня от федералов, компанию все равно заставят уволить меня за аморалку. И как только дело получит огласку, на моей карьере можно будет поставить жирный крест. Со мной будет покончено.
Ты должен найти того, кто тебя сдал.
И что мне это даст?
Возможно, тебе удастся воздействовать на их совесть, заставить отказаться от показаний…
Совесть. Ты, конечно, умная девушка, Эс… но сейчас ты мне напоминаешь Полианну. В этой игре нет таких понятий, Эс. Каждый сам за себя — это как раз то, на чем играют Джо Маккарти со своими дружками: на страхе каждого взрослого потерять все, что заработано таким трудом. Берт Шмидт прав: когда приходится делать выбор между собственной жизнью и друзьями, скорее всего, ты пожертвуешь друзьями.
Значит, ты собираешься сотрудничать?
Только не смотри на меня так, — вдруг обозлился он.
Никак я на тебя не смотрю, Эрик. Я просто спрашиваю…
Не знаю. У меня в запасе… сколько?… Два с половиной дня на принятие решения. И на банковском счете пусто.
Что значит пусто? Ты же в прошлом году заработал более шестидесяти тысяч…
Да, и столько же потратил.
Как тебе это удалось, черт возьми?
Очень легко. Так легко, что сейчас у меня образовалось нечто под названием «долг».
Долг? И какой же?
Не знаю. Семь… может, восемь тысяч…
О боже…
Вот именно: о боже. Так что сама видишь, в чем моя проблема. Если я откажусь сотрудничать, получу клеймо коммуниста и извращенца, а Эн-би-си перекроет денежный поток. И я со всех сторон банкрот.
Что же ты намерен делать?
Понятия не имею. А что бы ты сделала?
Честно?
Да, честно.
Честно… — задумалась я и ответила: — Не знаю.
