5
Поезд пересек границу штата Нью-Джерси, когда я вновь обрела дар речи.
Когда ты рассказал ей? — прошептала я.
В тот вечер, когда вернулся из Олбани.
И как ты объяснил…
Я рассказал всё, как было, с самого начала. Как мы с тобой встретились, когда я вернулся в Штаты в сорок пятом… Как я сразу понял, что ты…
Он замолчал и глубоко затянулся сигаретой. Потом снова заговорил:
Дороти не дура/ Она сразу ухватила суть. Только спросила: «Так ты уходишь от нас?» Я сказал, что нет, я не уйду, потому что взял на себя обязательство… дал клятву… ей. И конечно, из-за Чарли тоже. Но сказал, что и от тебя не могу отказаться. Разумеется, если она будет настаивать на моем уходе, я уйду. Но это будет ее выбор, ее решение.
Так она выгнала тебя?
Нет. Она сказала, что ей нужно время подумать. И попросила меня дать ей обещание не видеться с тобой, пока она не примет решение. Вот почему я пропал почти на неделю. Я уважал ее просьбу — хотя на целых пять дней она и объявила мне бойкот. И вот вчера вечером она все-таки заговорила со мной.
Боюсь, выбор у меня невелик, — сказала она. — Но пойми: я не хочу ничего знать. Пару дней в неделю ты в разъездах. Тебя нет в городе. Но когда ты дома, с Чарли и со мной, ты должен быть полностью нашим.
Я наконец пришла в себя:
Конечно, выбор у нее есть. Она могла бы вышвырнуть тебя. Будь я на ее месте, я бы так и сделала. В мгновение ока.
Да… возможно, именно этого я и заслуживаю.
Я отставила свою чашку. Перегнулась через стол и тихо сказала:
Ты ведь так не думаешь, Джек. Видел бы ты свое лицо десять минут назад, когда я шла по платформе. Ты был похож на кота, который получил сливки. А я-то всё не могла понять, с чего вдруг такая радость. Теперь все прояснилось. Какое фантастическое везение для парня: верная маленькая женушка дома с ребенком… а тут еще другая женщина, которую верная жена решила не замечать, при условии, что адюльтер будет происходить только на выезде. Кстати, я тут подумала: почему бы тебе не перестать обращаться ко мне по имени и не придумать мне псевдоним — Д. Н. В…. девушка на выезде?
Я думал, тебя обрадует эта новость.
Еще бы тебе так не думать. В конце концов, именно ты вдруг в одночасье превратился из обремененного чувством вины католика в счастливого полигамного мормона. Потому что твоя бедная жена дала тебе разрешение ходить налево.
Я вовсе не испытываю эйфории от этого.
Нет… ты просто очень доволен собой. Да и как иначе? Ты признался, тебе отпустили грехи. И теперь ты можешь трахать меня два-три раза в неделю, а потом лететь домой с букетом роз, весь в белом…
Ш-ш-ш… — Он нервно оглянулся по сторонам.
Не смей затыкать мне рот, — сказала я, поднимаясь из-за стола.
Куда ты?
Я ухожу.
Он тоже вскочил:
Что значит — ухожу?
Я бросилась по коридору. Джек швырнул на стол мелочь и поспешил за мной. Он настиг меня в тамбуре. Я резко оттолкнула его.
Я не понимаю, — громко произнес он, стараясь перекричать грохот колес.
Конечно, не понимаешь. Это потому, что ты никогда не задумывался о том, что чувствуют другие…
Я рассказал Дороти, потому что не мог больше врать…
Нет, ты рассказал Дороти, потому что тебе было необходимо, чтобы она успокоила твою совесть. Ты просчитал, что она не прогонит тебя. Ты все верно просчитал. И заключил идеальную сделку. За исключением одной маленькой проблемы: я не хочу иметь к ней никакого отношения.
Если ты только позволишь мне объяснить…
Прощай, — сказала я.
Что?
Я сойду в Ньюарке.
Я перешла в следующий вагон. Джек не отставал от меня.
Не сходи с поезда, — взмолился он.
Я не хочу быть частью сделки.
Это никакая не сделка.
Ну а лично мне все это чертовски напоминает сделку. А теперь, если позволишь…
Дорогая… — Он коснулся моего плеча.
Убери руки! — рявкнула я. И в тот же миг взгляды всех пассажиров устремились на нас. Я покраснела от стыда. Джек побледнел.
Что ж, отлично, — прошептал он. — Поступай как хочешь.
С этими словами он развернулся и пошел обратно, в сторону вагона-ресторана.
Уставившись под ноги, чтобы не видеть осуждающих взглядов — соседей-пассажиров, я плюхнулась на свое место. Отвернулась к окну. Во мне все еще клокотали эмоции, как обычно бывает после обмена мнениями. Вскоре по вагону двинулся кондуктор, вещая:
Ньюарк. Следующая станция Ньюарк.
Я уже собиралась встать и схватить свой чемодан и пишущую а'шинку. Но не шелохнулась. Поезд въехал на станцию. Я все сидела. Через несколько минут раздался свисток кондуктора, и мы продолжили путешествие на юг.
Спустя полчаса в вагоне появился Джек. Он явно опешил, увидев меня. Но не улыбнулся.
Ты еще здесь? — спросил он, усаживаясь напротив.
Как видишь.
Я удивлен.
Я тоже.
Что заставило тебя передумать?
А кто сказал, что я передумала? Я могу сойти и в Филадельфии.
Тебе решать, Сара. Так же, как и выбирать, стоит ли…
Я не буду пробоваться на роль другой женщины.
Именно поэтому я и рассказал ей все, — прошептал он. — Признался в том, что люблю тебя. Потому что не хотел навязывать тебе роль любовницы. И Дороти должна знать, как бы ни было больно, что я люблю тебя. Ей это тоже давало свободу выбора — при желании она могла выгнать меня.
Ты не был разочарован, когда она по глупости решила удержать тебя?
В какой-то степени, да… я был разочарован. Ведь, если бы она дала мне свободу, я мог бы все время быть с тобой. Но это обернулось бы для меня и тяжким испытанием… из-за Чарли, да и Дороти тоже, ведь она так хорошо относилась ко мне, идиоту.
Я шумно вздохнула:
Знаешь, лучше бы ты ей ничего не говорил. Потому что теперь всякий раз, когда ты будешь со мной, я буду думать: она знает.
Да, теперь она знает. Но ведь нас с Дороти не связывает настоящая любовь. Мы не были бы вместе, если бы не ее случайная беременность. И она тоже это знает. Так что именно с ней у меня сделка. А не с тобой. Не с тобой. Поверь мне: все у нас будет очень хорошо.
Не знаю…
Будет. Я обещаю.
Никогда ничего не обещай.
Почему?
Потому что тем самым ты открываешь дорогу разочарованию. И потому что теперь — когда Дороти все знает — наши отношения изменятся. А перемены всегда непредсказуемы.
Я не позволю, чтобы между нами что-то изменилось.
Это произойдет помимо твоей воли, любовь моя. Ведь мы больше не будем жить в страхе перед разоблачением.
Но это же хорошо.
Согласна, — сказала я и добавила: — Только в нашей жизни уже не будет той романтики.
В Вашингтоне мы сразу же зарегистрировались в отеле и занялись любовью. Вечер мы тоже провели в постели. Как и следующий вечер в Балтиморе. И вечер в Вилмингтоне. Мы вернулись на Манхэттен. На такси вместе доехали до жилых кварталов. Он высадил меня у моего дома. Долго целовал на прощание. Обещал позвонить завтра.
Обещание свое он сдержал, позвонив мне на следующий день с работы. Я спросила, как его встретили дома. Мой слух уловил, как осторожно он подбирает слова.
Она была рада видеть меня.
Никаких вопросов о девушке на выезде?..
Нет, ни слова.
Как Чарли?
Замечательно.
Ты спал с ней? — вдруг расслышала я собственный голос.
Сара… — Он пытался проявить терпение.
Мне необходимо знать.
Мы были в одной постели.
Отвечай на вопрос, Джек.
Она хотела, так что…
У тебя не было выбора.
Черт! Мисс Сарказм опять не сдержалась.
Тебе не стоило спрашивать об этом.
Ты прав. Не надо было. Это мазохизм какой-то. Прямо как любовь к женатому мркчине. Ты можешь приехать сейчас? — спросила я.
Сейчас?
Да. Сейчас. Потому что ты нужен мне сейчас.
Он переступил порог моего дома через полчаса. А еще через час выпрыгнул из постели и поспешил к телефону сообщить своему клиенту, что опоздает минут на десять. Одеваясь, он сказал:
Завтра меня не будет в городе.
Куда едешь?
Якобы в Хартфорд и Спрингфилд. Но на самом деле я могу быть здесь, если это не помешает твоим планам.
Я посмотрю, можно ли кое-что сдвинуть.
Следующим вечером он явился с большим чемоданом.
Я просто подумал, что можно было бы оставить кое-какие вещи у тебя. Если не возражаешь, конечно.
Думаю, тебе понадобится собственный шкаф.
Было бы очень удобно.
В тот вечер он оставил два костюма, две пары обуви, три рубашки, несколько смен нижнего белья. Вскоре его зонт разместился по соседству с моим у входной двери. В его личном шкафу появилось запасное пальто. Потом и плащ, и одна из его любимых фетровых шляп. Постепенно он оброс вторым гардеробом. Его халат висел на двери спальни рядом с моим халатом. Крем для бритья, бритва и кисточка заняли угол раковины. Его галстуки болтались на ручке шкафа (пока я не купила ему вешалку для галстуков). В одном из кухонных шкафчиков отныне хранились два блока сигарет «Честерфилд». В холодильнике — бутылки эля «Баллантайн» (его любимого). В гостиной — неизменная бутылочка «Хайрам Уокер».
Теперь он жил здесь.
Или, по крайней мере, жил два дня в неделю. Еще два дня он официально был на выезде. Колесил по захолустьям Новой Англии (Уорсестер, Лоуэлл, Манчестер). Ездил на запад, в промышленные города Пенсильвании. Или на юг, в Филадельфию и Вашингтон. Время от времени я паковала свой «ремингтон» и сопровождала его в этих командировках (хотя снобистски предпочитала все-таки направление Вашингтон — Филадельфия). В пятницу вечером он возвращался домой, к Дороти и Чарли. И хотя в выходные он все-таки звонил мне (всегда из телефонной будки), до понедельника мы не виделись. Поначалу мне совсем не нравились эти трехдневные разлуки. Но через месяц я начала ценить симметричность нашего расписания. Мне было очень хорошо с Джеком. Я обожала его компанию. Обожала его в постели. Я никогда не уставала от него. С ним я была счастлива.
Но со временем я полюбила и то ощущение личного пространства, что возвращалось ко мне в уик-энд. Как я уже успела осознать в период моего короткого замужества, по натуре я не была компанейским человеком. Даже с Джеком — мужчиной, от которого я была без ума. Какая-то частичка меня радовалась, когда он уезжал по пятницам, потому что это означало, что целых три дня моя жизнь будет принадлежать мне одной. Я могла передвигаться с удобной мне скоростью, следовать собственному расписанию, не подстраиваясь под чьи-то желания и нужды. Но вот наступал понедельник — и с шести вечера я начинала прислушиваться к топоту шагов за дверью, щелчку отпираемого замка (теперь у Джека был собственный ключ от моей квартиры).
Мне пришлось смириться с мыслью о том, что это действительно сделка. Потому что, в отличие от традиционного брака, наши отношения подчинялись строгому распорядку. Мы четко знали, когда можем (и не можем) видеться. Я никогда не звонила ему на работу. Я никогда не звонила ему домой. Он приходил ко мне по расписанию. При желании я могла расширить границы наших свиданий, сопровождая его в поездках. Наступала пятница, и он уже не принадлежал мне. Но, вместо того чтобы предаваться унынию и сокрушаться по поводу его отсутствия, я воспринимала это как своего рода подарок. Сделка во многом устраивала меня — и даже давала некоторые преимущества (в смысле личной свободы и самостоятельности), чего, как правило, лишены замужние женщины. Более того, я была освобождена от семейных дрязг и выяснения отношений. Негласное соглашение, которое заключили мы с Джеком, работало по очень простому принципу: никто не был главным. Никто не отвечал за хозяйство. Никто не выступал в роли нахлебника или бесправной домработницы. Мы были на равных.
Разумеется, не обходилось без ссор. Бывало и так, что пух и перья летели. Но со временем наши споры вышли из плоскости моральных сложностей моей усеченной жизни с Джеком. Ведь не зря я сказала ему в тот вечер в Олбани: как только романтика начинает вязнуть в бесконечных дискуссиях, на ней можно ставить крест.
Мы старались сглаживать острые углы. Естественно, я всегда расспрашивала о Дороти и Чарли. Каждый раз, когда речь заходила о сыне, во мне оживала горечь утраты, неизменно сопровождавшая мысли о моем несостоявшемся материнстве. Джек трепетно и с пониманием относился к этому и всегда переводил разговор на другую тему. Но я упорно задавала вопросы, повторяя, что хочу знать, как растет Чарли… тем более что сын был для Джека всем.
Месяца через три такого сосуществования до меня вдруг дошло, что чаще всего мы спорим из-за каких-то глобальных материй, вроде того, стоит ли нам защищать такое полицейское государство, как Южная Корея.
Послушай, — настаивал Джек, — этот сукин сын, который правит Южной Кореей… как его…
Сигман Ри.
Точно… так вот, нет никаких сомнений в том, что Ри — настоящий диктатор. Но, по крайней мере, это наш диктатор.
Вот, ты сам это признаешь. Мало того, он еще и тиран. И хотя я не испытываю ничего, кроме презрения к Сталину и его северокорейскому ставленнику, разве нам к лицу поддерживать тоталитарные режимы?
Слышала бы ты себя. Типичные вопли либералов Адлая Стивенсона…
А я и есть либерал Адлая Стивенсона.
Что однозначно указывает на твой сентиментальный взгляд на мир. Надо учиться реальной политике. Как с ужасом признал Чемберлен, уступки — это путь в никуда.
О, умоляю, не надо агитировать меня за жесткую внешнюю политику. «Говори тихо, но держи в руках большую дубинку» — это было актуально при Тедди Рузвельте, но сегодня большие дубинки — не что иное, как атомные бомбы… и мне становится не по себе от этого.
Послушай, сила — это единственное, что понимает любой агрессор. Генерал Макартур прав; есди мы хотим завтра рахрешить корейский конфликт, надо дать попробовать и Северной Корее, и Китаю наших атомных бомб, а потом пусть Чан Кайши наводит там порядок.
Ну, слава богу, что в Белом доме сидит Гарри Трумэн, а не этот психопат Макартур…
Этот человек — герои воины.
Да, но он совершенно неуправляем.
Для коммунистов.
Я не коммунист.
Может, и нет… но учитывая, что у вас это семейное… — Он запнулся. — Извини, — поспешно произнес он. — Это было глупо.
Да. Очень глупо.
Прости меня.
При одном условии: ты больше никогда не поднимешь эту тему. Яжалею, что вообще рассказала тебе о легкой интрижке с этой партией, которая была у Эрика в далеком прошлом.
Я больше ни словом не обмолвлюсь об этом.
Обещаешь?
Клянусь.
Хорошо. Потому что я думаю, пора рассказать брату про нас.
Как, ты думаешь, он воспримет эту новость?
Я пожала плечами. Хотя и знала ответ на этот вопрос: без восторга.
В тот год я редко виделась с Эриком — и все из-за его занятости. Он сочинял репризы для шоу Марти Маннинга, разрабатывал новые идеи программ для Эн-би-си, проводил время с Ронни, вел все ту же богемную жизнь, и на меня его уже не хватало. Но все равно он оставался любящим и заботливым братом, звонил мне пару раз в неделю.
И вот, вскоре после того, как Джек перевез в мою квартиру кое-что из своих вещей, Эрик и Ронни преподнесли мне сюрприз, завалившись ко мне в воскресенье, часов в пять вечера. С порога Эрик объявил, что они намерены вытащить меня на аперитив в бар «Сент Реджис», в девять на ужин, а потом на вечеринку в «Блю Ноут».
Отлично, — сказала я. — Сейчас только возьму пальто.
Эрик и Ронни обменялись удивленными взглядами.
Ты хочешь сказать, что не позволишь нам войти? — спросив Эрик.
Конечно, входите, — нервно произнесла я. — Но какой смысл, если мы сейчас же уходим?
Эрик подозрительно уставился на меня:
Эс, кто там у тебя, черт возьми?
Никого. С чего ты решил, что у меня кто-то…
Вот и хорошо, — сказал Эрик, — тогда мы зайдем, погреемся, пока ты одеваешься.
Он решительно шагнул в прихожую. Ронни переминался на пороге, не желая показаться невежливым.
Ты тоже можешь войти, Ронни, — сказала я. — Потому что скрывать уже нечего.
Нет, Джека в тот день у меня не было, и он не прятался в комнате. Но следы его присутствия были повсюду, и если бы я знала, что нагрянет Эрик, то, конечно, стерла бы их.
Итак, что мы имеем, — торжественно произнес Эрик, разглядывая пару черных, явно мркских, ботинок, стоявших в прихожей, — таинственный мркчина, да еще и с большим размером ноги.
Он прошелся по квартире, вскидывая брови при виде мужских туалетных принадлежностей в ванной, тапочек у моей кровати, книжек в мягком переплете на столике в гостиной.
Я и не знал, что ты поклонница Микки Спиллейна, — сказал Эрик, взяв в ррда книжку «Я, судья».
Это мое новое увлечение, — ответила я.
Я вижу, — продолжал Эрик, — так же, как и бурбон «Хайрам Уокер», и сигареты «Честерфилд». Кто бы мог подумать, Эс, в тебе развиваются настоящие мужские привычки. Не удивлюсь, если скоро возле твоей кровати появится пепельница, а сама ты начнешь часами просиживать за пиноклем с ребятами из клуба «Твентис Присинкт».
Знаешь… я подумываю о боулинге.
Эрик обернулся к Ронни:
Острячка, моя младшая сестренка.
Я всегда считал ее остроумной.
Спасибо тебе, Ронни, — сказала я.
Ни за что не подумаешь, что здесь живет мужчина, правда, Ронни? — спросил Эрик.
Не вижу никаких признаков, — невозмутимо произнес Ронни.
Еще раз спасибо, Ронни, — сказала я.
Да, большое тебе спасибо, Ронни, — съязвил Эрик, — за то, то ты заодно с моей сестрой.
Не то чтобы я заодно с ней, — ответил Ронни. — Я просто уважаю ее право на частную жизнь.
Как трогательно, Ронни, — сказал Эрик. — Но мне, как старшему брату, совсем не обязательно уважать ее право на частную жизнь. Поэтому я задам вопрос в лоб: какого черта ты не рассказала мне, что живешь с кем-то?
Потому что, — спокойно ответила я, — я ни с кем не живу.
Что ж, доктор Ватсон, — сказал Эрик, — все улики указывают на присутствие мужчины в этом доме. Постоянное присутствие.
Может, она просто не хочет говорить тебе, — заметил Ронни.
Да, — поддержала я, — может, она не хочет.
Отлично, — сказал Эрик. — Я никогда, никогда и не думал вмешиваться в личную жизнь своей сестры. У него есть имя?
Ты знаешь, как ни странно, есть. Но я пока тебе его не назову.
Какого черта?
Я еще не готова.
Остаток вечера Эрик мучил меня одним и тем же вопросом: кто этот парень? После его двадцатой попытки выудить из меня информацию, Ронни заявил ему, что встанет и уйдет, если 'Эрик не прекратит допрос. Эрик уловил намек. Но уже на следующее утро позвонил мне и снова поинтересовался именем рентльмена.
Должно быть, с ним что-то не так, раз ты отказываешься сказать мне.
Наберись терпения — когда я буду готова, обязательно расскажу.
А почему ты сейчас не готова?
Потому что еще не знаю, есть ли будущее у наших отношений.
Ну если будущего нет, тогда тем более ты должна рассказать мне сейчас…
Ты можешь смириться с тем, что тебе совсем не обязательно знать обо мне все?
Нет.
Что ж, очень плохо. Но пока ты все равно ничего не узнаешь.
В течение следующих двух недель Эрик усиливал давление — а я чувствовала себя все более виноватой. Потому что он был прав: мы всегда были открыты друг другу. Эрик даже признался мне в своей нетрадиционной сексуальной ориентации — в те времена об этом помалкивали, — поэтому, что и говорить, он заслуживал прямого ответа на вопрос… хотя я с ужасом представляла себе его реакцию. В конце концов я предложила Эрику встретиться в баре отеля «Плаза». Мы уже приканчивали по второму мартини, когда я, словив хмельной кураж, выпалила:
Его зовут Джек Малоун.
Эрик побледнел.
Ты шутишь, — сказал он.
Я совершенно серьезно.
Это он?
Да. Он.
Но это невероятно. Он же был унесенным ветром. Он покалечил тебе жизнь. И после того, как ты встретила его с женой, не ты ли говорила мне, что послала его куда подальше?
Я знаю, знаю, но…
И как долго это продолжается?
Больше четырех месяцев.
Эрик, казалось, был потрясен.
Четыре месяца. Какого черта ты так долго держала это в секрете?
Я очень боялась, что ты будешь ругаться.
О, ради всего святого, Эс… Может, этот парень и не вызвал у меня восторга, и мне определенно не по душе, как он с тобой обошелся, но…
После того как Джек исчез, ты столько раз говорил мне, что я дура, что трачу столько душевных сил на такого неудачника. Совершенно естественно, что, когда он вернулся в мою жизнь, я всерьез опасалась твоей реакции.
У меня нет клыков, и я не сплю в гробу, Эс.
Я знаю, знаю. Мне и самой было тошно так долго хранить это в тайне. Но я решила для себя, что расскажу тебе все только после того, как пойму, есть ли у нас будущее.
Очевидно, есть, иначе ты бы не рассказала.
Я люблю его, Эрик.
Догадываюсь.
Но я действительно люблю. Это вовсе не тупая интрижка с женатым мужчиной, не какой-то пошлый роман. Это настоящее чувство. И оно взаимное.
Эрик притих. Он потягивал свой мартини. Курил. Наконец он пожал плечами и сказал:
Я так полагаю, мне следует снова встретиться с ним, не так ли?
Я устроила нашу встречу несколькими днями позже — в пятницу вечером, в баре отеля «Сент-Моритц», в квартале от дома Эрика. Я ужасно нервничала. Собственно, Джек тоже, хотя я и заверила его, что брат обещал вести себя прилично. Все пошло по плохому сценарию: для начала мы полчаса просидели в ожидании. Потом подошел бармен и сообщил, что звонил Эрик и пробил передать, что задержался на встрече, но будет через десять минут.
Прошло еще сорок минут. За это время Джек успел осушить еще два бурбона с содовой и выкурить еще три сигареты.
— Это у твоего брата юмор такой? — наконец спросил он, явно раздраженный.
Я уверена, причина у него уважительная… — нервно ответила я.
Или так, или же он полагает, что его время более ценно, чем мое. Конечно, я всего лишь пиарщик, в то время как он великий писатель-юморист.
Джек, прошу тебя.
Ты права, права. Я погорячился.
Нет, ты совершенно справедливо сердишься. Просто я ничего не могу поделать…
Ну давай тогда еще выпьем.
Четвертый бурбон с содовой?
Ты что, хочешь сказать, что я пьян?
Официант! — крикнула я, когда тот поравнялся с нашим столиком. — Еще один бурбон с содовой для джентльмена, пожалуйста.
Спасибо, — сухо произнес Джек, когда официант двинулся дальше.
Я никогда не стою между мужчиной и алкоголем.
Это ты сейчас иронизируешь?
Нет, просто намекаю, но ты не улавливаешь намека
Я знаю свою норму.
Вот и хорошо.
Джек бросил взгляд на дверь:
Чего нельзя сказать о твоем брате.
Я посмотрела в ту же сторону. И сердце ухнуло. Потому что в бар входил Эрик — и он был пьян. В зубах у него была зажата потухшая сигарета, глаза были стеклянными, походка нетвердой. Заметив нас, он снял шляпу и отвесил нам пышный поклон. Шатаясь, он приблизился к нашему столику и наградил меня смачным поцелуем в губы.
Во всем виноват мистер Маннинг. Он настоял на том, чтобы за ланчем влить в меня две бутылки вина.
Ты опоздал на час с лишним, — сказала я.
Это шоу-бизнес, — ответил он, падая на стул.
Ты, по крайней мере, мог бы извиниться перед Джеком.
Эрик тут же вскочил с места. Цокнул каблуками ботинок и по-военному отдал честь. Теперь мне хотелось убить его. К счастью Джек сохранял невозмутимость. Он опрокинул бурбон с содовой и потянулся к свежему коктейлю, который официант только что поставил на стол.
Рад тебя видеть, Эрик, — спокойно произнес он.
Мое почтение, мистер Малоун, — произнес Эрик с ужасным ирландским акцентом.
Может, мы перенесем эту встречу на другой день? — предложила я.
Да, — согласился Джек. — Думаю, так будет лучше.
Ерунда, — запротестовал Эрик. — Один глоток — и мое равновесие будет восстановлено. Ну а что выпьют мои голубки? Ах да, конечно… Официант! Бутылку шампанского.
Я продолжу бурбон.
Бурбон? — сказал Эрик. — Да ладно, ни к чему демонстрировать свою пролетарскую сущность…
Ты называешь меня пролетарием? — изумился Джек.
Эрик снова переключился на ирландский акцент:
Ну конечно, в каждом из нас живет поэт.
Ради всего святого, Эрик, — взмолилась я.
Я просто шучу, — произнес он нормальным голосом. — Никого не хотел обидеть.
Джек кивнул, но ничего не сказал. Вместо слов он поднял свой коктейль и отхлебнул половину.
А… понимаю, — продолжил Эрик, — сильная молчаливая натура.
Что, проблемы? — спросил Джек.
Нет у меня никаких проблем, — ответил Эрик. — Я вообще счастлив, как ирландец в сортире.
Довольно, Эрик, сказала я.
Ты абсолютно права. Я приношу извинения за свою нелепую выходку. Что ж, сэр, давайте отпразднуем примирение бокалом французской шипучки.
Как я уже сказал, я продолжу бурбон.
Хорошо, хорошо. Все понимаю. И одобряю.
Ты что? — спросил Джек.
Одобряю. Я имею в виду, бурбон. Тем более что бурбон — такой серьезный американский напиток.
Ты что-то имеешь против американского напитка? — спросил Джек. — далыне.
Черт возьми, нет, партнер, — сказал он, теперь подражая Джону Уэйну. — Просто бурбон — это не мое, сынок.
Да, я забыл. Все коммунисты пьют шампанское.
Эрик побледнел, как будто ему влепили пощечину. Мне захотелось провалиться сквозь землю. После минутного замешательства Эрик пришел в себя и заговорил голосом Скарлетт О'Хары:
Дорогая, кто-то слишком вольно рассуждает о моем колоритном прошлом. Тебе так не кажется, сестренка?
Джек, пошли, — решительно сказала я.
А как же шампанское? — спросил Эрик.
Засунь его куда подальше, — сказал Джек.
Как же мне нравится этот поэтический говор бруклинцев!
Я говорю как американец, хотя, я уверен, американский говор кажется тебе слишком патриотичным.
Это вряд ли. В конце концов, разве не Сэм Джонсон сказав что патриотизм — это последнее убежище негодяя?
Да пошел ты… — прошипел Джек и плеснул остатки своего бурбона в лицо Эрика. Потом резко поднялся и вышел из бара.
Эрик остался за столом, по его щекам струился бурбон с содовой. Казалось, он был ошеломлен таким обрядом крещения.
Спасибо тебе, — дрожащим от негодования голосом произнесла я. — Большое тебе спасибо.
Я сделал что-то не так?
Иди ты к черту, — бросила я в сердцах.
Я выбежала в лобби и успела догнать Джека на выходе
Дорогой, мне так жаль…
Ты не представляешь, как мне жаль. Какого черта он это сделал?
Я не знаю. Наверное, нервы.
Это не была нервозность. Он вел себя как говнюк.
Пожалуйста, прости меня.
Ты ни в чем не виновата, дорогая. Просто у твоего брата проблема. И эта проблема — я.
Он чмокнул меня в щеку.
Послушай, мне пора домой, — сказал он. — Я позвоню тебе после выходных, когда у меня пропадет желание биться головой об стену.
Он пошел в сторону Центрального парка. Я хотела броситься следом, убедить его в том, что ничего страшного не произошло… хотя в глубине души знала, что это не так. Нет ничего хуже, чем делать хорошую мину при плохой игре, притворяться, что все чудесно, что настанет завтра и все проснутся друзьями. Если бы только жизнь шла по такому сценарию. Если бы только мы сами не усложняли ее.
Я не побежала за Джеком, решив, что лучше всего поговорить с ним, когда он остынет. Вместо этого я вернулась в бар, настраиваясь на предстоящую стычку с братом.
Но когда я зашла в зал, то обнаружила, что Эрик уже отключился. Развалившись на стуле, он громко храпел, к явному неудовольствию окружающих, не говоря уже о бармене.
Этот парень с вами? — спросил бармен, когда я присела рядом с ним на корточки.
Боюсь, что да.
Ну тогда уведите его отсюда.
Мне пришлось минуту трясти Эрика, прежде чем он очнулся. И тут же вопросительно уставился на меня.
Что ты здесь делаешь? — спросил он.
Любуюсь придурком, — ответила я.
Бармен позвал кого-то из служащих отеля помочь мне вывести Эрика из «Сент-Моритца» и проводить до его квартиры в Хемп-шир-Хаусе. К счастью, Ронни оказался дома. У него округлились глаза, когда увидел Эрика в таком состоянии. Мы взяли его под руки и повели в спальню.
Кажется, я немного устал, — пробормотал Эрик, прежде чем рухнул пластом на кровать и отключился. Ронни снял с моего брата ботинки, укрыл его одеялом.
Пусть проспится, — прошептал он, жестом приглашая меня в гостиную. — Думаю, тебе не помешает выпить.
После всего, что произошло, мне об алкоголе даже думать тошно. — И я рассказала ему о спектакле, который устроил Эрик в баре отеля «Сент-Моритц».
О господи, — произнес Ронни, когда я закончила. — Он действительно умеет поставить все с ног на голову.
Я просто не могу поверить, что он мог так поступить… тем более зная, как мне важно, чтобы они подружились с Джеком.
Он ревнует.
Кого к кому?
Тебя к этому парню, конечно.
Но это безумие. Я хочу сказать, что, когда я была замужем, он не возражал против моего мужа…
Но насколько я могу судить, это лишь потому, что он не видел в нем угрозы для себя. В то время как этот новый парень…
Но чем, черт возьми, ему может угрожать Джек?
Тем, что он слишком много значит для тебя. И к тому Эрика действительно задело то, что ты так долго все скрывала.
Откуда ты знаешь?
Он сам сказал мне, вот откуда.
Я была вынуждена скрывать от него правду. Пока сама не убедилась в том, что…
Послушай, я ни в чем тебя не упрекаю. Я лишь хочу сказать, что твой брат обожает тебя. Ты бы слышала, как он говорит о тебе. Ты для него — всё. И вот теперь появляется этот парень — с которым он однажды уже встречался, не так ли?
Да. И они возненавидели друг друга с первого взгляда.
Ну вот, а ты говоришь. Вдруг этот Джек вновь возникает в твоей жизни — и все это настолько серьезно, что ты скрываешь это от брата. Месяцами. Да он просто боится потерять тебя.
Потерять меня? Это невозможно.
Ты это знаешь. И я знаю. Но ревность — не самое рациональное чувство, не так ли?
Я просидела с Ронни часов до шести, все надеясь, что Эрик проснется. Но когда стало очевидным, что он будет спать до утра, я вернулась к себе домой. Мне отчаянно хотелось услышать голос Джека, но телефон молчал. Однако в восемь утра раздался звонок в дверь.
Я спрыгнула с кровати, накинула халат и кинулась к двери. На пороге стоял Эрик. Его глаза были красными, лицо землистым. Он заметно нервничал.
Ты захочешь когда-нибудь говорить со мной? — спросил он.
Боюсь, выбор у меня невелик, не так ли?
Он вошел. Я поставила кофейник на плиту. Он сидел за кухонным столом, молчал. Я заговорила первой.
Ну давай свою покаянную речь.
Я был неправ.
Еще как неправ.
Теперь Джек ненавидит меня.
Тебя разве волнует, как он к тебе относится?
Конечно. Потому что я знаю, как много он значит для тебя.
Тогда, выходит, тебе следует извиниться не только передо мной.
Верно, — сказал он. — Этого больше не повторится.
Да уж, не повторится. Потому что я не хочу ставить себя в положение, когда приходится выбирать между тобой и Джеком. Нет никакой необходимости в таком выборе.
Я знаю, знаю. Ронни говорил то же самое… после того, как устроил мне хорошую взбучку за то, что я натворил. Он сказал, что я вел себя, как тринадцатилетний подросток.
Это еще мягко сказано.
Как ты думаешь, Джек простит меня?
Спроси у него.
В тот уик-энд Джек так и не позвонил, что обеспокоило меня, потому что обычно он отмечался хотя бы одним звонком по субботам. К вечеру воскресенья я уже всерьез подумывала о том, не повлияла ли выходка Эрика на его отношение ко мне. К утру понедельника я твердо знала, что последует дальше: напряженный телефонный звонок, в котором он сообщит мне, что после долгих раздумий решил не изводить себя жизнью на два дома и поэтому возвращается в лоно семьи. А может, с утренней почтой придет прощальное письмо, в котором он напишет, что выходка Эрика открыла ему глаза и теперь он понимает, что у наших отношений нет будущего. Или, хуже того, ограничится скупой телеграммой: «Прости. Джек», как однажды, много лет тому назад.
Неизвестность порождает страх и ожидание худшего, я лишний раз в этом убедилась.
Но вот в понедельник утром, ровно в девять, он позвонил.
Я думала, что больше никогда не услышу твой голос.
Я не настолько глуп.
Но ты был так зол.
Да, я разозлился. Но не на тебя.
И все-таки не позвонил. Я начала беспокоиться.
Мне нужно было успокоиться. Да и уик-энд дома прошел с осложнениями. Чарли слег с высокой температурой…
О боже! Ему лучше?
Да. Пришлось вызвать на дом педиатра. В общем, какая-то вирусная инфекция. Но в пятницу мы не спали всю ночь. Потом в субботу, за завтраком, Дороти вдруг расплакалась. Я спросил, в чем дело, но она так и не сказала. Конечно, я знал причину. Но когда я попытался вызвать ее на откровенность, она совсем замкнулась. Тогда я прямо спросил: «Ты хочешь, чтобы я ушел?» И истерика сразу прекратилась. Но злая она была, как черт.
«Для тебя это было бы лучшим вариантом, не так ли?» — сказала она.
«Нет, — ответил я, — ты ошибаешься».
«Не знаю, смогу ли я выдержать все это». С этими словами она бросилась в спальню. Я решил, что лучше оставить ее одну. Вскоре она вышла, одетая, накрашенная, с виду совершенно спокойная. Поцеловала меня, попросила прощения за эту вспышку и сказала, что, раз уж мы вынуждены сидеть дома с Чарли, она сходит в нашу местную закусочную и купит что-нибудь вкусное для ланча. Ее не было около получаса. Когда она вернулась, у нее было такое настроение, как будто ничего и не случилось. Мы сели за стол, поели, у Чарли спала температура, мы посмотрели телевизор… в общем, дружная, счастливая семья. Уик-энд закончился мирно. Сегодня утром я собрал свой чемодан и сказал ей, что уезжаю до вечера четверга. Она поцеловала меня на прощание и весело попросила: «Не забывай звонить». Знаешь, Сара, никогда в жизни я не чувствовал себя таким подлецом.
Тогда давай покончим с этим, Джек.
Ты ведь этого не хочешь, правда?
Конечно нет, — сказала я. — А ты?
Больше всего на свете я хочу быть с тобой. Если бы я не знал, что ты у меня есть, я и дня не смог бы прожить. Извини… я, кажется, становлюсь похожим на сентиментального идиота.
Меня это совершенно не смущает. Продолжай в том же духе.
Сегодня я получил сюрприз от твоего брата.
Что?
Я была потрясена.
Утром, когда я пришел в офис, меня дожидался красивый подарочный пакет с письмом Хочешь послушать, что он написал?
Конечно.
Коротко и мило: «Дорогой Джек, я вел себя, как ребенок. Пьяный ребенок. Мне нет прощения. Иногда мы творим очевидные глупости. Моя выходка была худшей из них. Я знаю, как любит тебя моя сестра. Я никогда не позволю себе обидеть ее намеренно, но знаю, что в пятницу заставил ее страдать, и мне очень стыдно. Мне стыдно и за то, что я отнесся к тебе с таким презрением. Если ты не захочешь простить мне эту выходку, я не буду винить тебя. Всё, что я могу сказать в свое оправдание: я был неправ. И раскаиваюсь в этом».
А еще он добавил постскриптум: «Это та самая бутылка шампанского, которую я собирался распить с тобой в пятницу. Надеюсь, вы с Сарой выпьете ее за ваше счастье». Должен сказать, что я был тронут. И отослал ему ответ: «Спасибо за шипучку. Зла не держу. Джек». Как ты думаешь, этого достаточно?
Думаю, вполне, — ответила я. — Спасибо тебе.
За что?
За то, что умеешь прощать. Иногда это дается так тяжело.
Я люблю тебя, Сара.
Я тебя тоже, Джек. Мы увидимся сегодня?
Ну не пить же мне шампанское в одиночку.
С этого момента между моим братом и Джеком установилось entente cordiale. Хотя они практически не встречались, каждый из них расспрашивал меня, как дела у другого. Джек был преданньм поклонником шоу Марти Маннинга и обязательно посылал Эрику открытку, если ему особенно понравился тот или иной скетч, На очередной день рождения Джека Эрик прислал ему в подарок красивую ручку «паркер».
Конечно, я была счастлива оттого, что Эрик и Джек помирились. Ведь, честно говоря, они были полными противоположностями, с полярными взглядами на мир. Я знала, что на самом деле они недолюбливают друг друга, но после инцидента в «Сент-Моритце» они оба стали избегать при мне острых комментариев в адрес друг друга. Возможно, поняли, что глупо сражаться за мою благосклонность, ведь это мужское соперничество разрушительно. Как бы то ни было, мне вовсе не хотелось выбирать между ними — этот выбор мог бы стать губительным для каждого из нас. Как я сказала Эрику под впечатлением от его извинений, принесенных Джеку:
Пойми, ведь это не конкурс популярности. Ты — мой обожаемый брат. Он — мой обожаемый мужчина. Если бы не я, вы вообще могли никогда не пересечься.
Да уж, — сказал Эрик, — тебя бы стоило призвать к ответу.
Я знаю, знаю. И прекрасно понимаю, почему у вас такие разные взгляды на…
На всё.
Ты прав. Он — до мозга костей республиканец, поклонник Эйзенхауэра, ты — либерал-демократ. Ты — человек шоу-бизнеса, он работает на компанию. Ты атеист, он до сих пор убежденный католик.
Не говоря уже о том, что строгий приверженец седьмой заповеди.
Может, хватит, а? Утомил своими остротами.
Извини.
Прошу тебя, Эрик, не превращай Джека в яблоко раздора; между нами. Это кончится плохо.
Всё, умолкаю.
К его чести надо сказать, что он сдержал слово и больше не прохаживался насчет моральных устоев Джека. Впрочем, и Джек не злословил о моем брате. Да и жена Джека больше не устраивала сцен (или, по крайней мере, мне о них не рассказывали). В лучших традициях пятидесятых, мы все просто закрыли глаза на щекотливую проблему. В те времена старались избегать откровенных дискуссий на потенциально болезненные темы. Не грузить себя чрезмерным анализом. Безопаснее было промолчать — и смиренно принять тот факт, что не все в нашей власти.
В общем, установился некий статус-кво. Я встречалась с братом по выходным. С Джеком мы были вместе на неделе. Его жена никогда не спрашивала обо мне. Я никогда не запрещала Джеку говорить о семье. Все было очень цивилизованно, очень вежливо, очень разумно. И еще я обрела надежного союзника — в лице Мег, сестры Джека.
После сцены в «Сент-Моритце» я очень сомневалась, стоит ли же знакомиться с Мег, опасаясь того, что она может невзлюбить меня с первого взгляда или просто не одобрит моего присутствия в жизни ее брата. У Джека, казалось, тоже не было особого желания признаваться во всем сестре.
Мне нужно выбрать подходящий момент, — сказал он. И я, хотя знала, что кроется за этими словами (я до смерти боюсь ее реакции), заверила его в том, что не стоит торопиться со знакомством.
Поэтому для меня было настоящим сюрпризом, когда однажды, июньским утром, в моей квартире раздался телефонный звонок, и в трубке прозвучал нахальный, резкий голос:
Это Мег Малоун, сестра-фантом.
О, привет, — произнесла я неуверенно.
Ты, кажется, нервничаешь?
Видишь ли…
Не надо. Тем более что я без комплексов. Ты свободна сегодня для ланча?
М-м… конечно.
Хорошо. Тогда в час дня в «Сарди». Один маленький вопрос: ты ведь выпиваешь?
Ну да.
Тогда мы поладим.
Несмотря на призывы Мег не нервничать, я была ужасно напряжена, когда входила в «Сарди». Метрдотель проводил меня к «столику мисс Малоун» — он был одним из лучших, по центру боковой стены обеденного зала. Она уже была на месте — с сигаретой в одной руке, бокалом в другой, и перед ней на столике лежал раскрытый журнал «Атлантик манфли». В отличие от Джека, она была миниатюрной, но довольно хорошенькой, эдакой взрослой девчонкой-сорванцом. Когда я подошла ближе, она внимательно оглядела меня с ног до головы. И как только я села, она ткнула в раскрытый журнал и сказала:
Тебе никогда не приходило в голову, что в Эдмунде Уилсоне слишком много дерьма?
Дерьма… или, может, просто жира и помпы? Моя реплика удостоилась намека на улыбку.
Что ты пьешь? — спросила она.
Если у тебя «буравчик», то я тоже выпью,
Заметано, — сказала она и снова пустилась в диатрибу против Уилсона, Сирила Коннолли и других претендующих на мировую славу литературных критиков. К тому времени, как подоспел второй «буравчик», я уже была полностью в курсе внутренних конфликтов, бушующих в «Макгро-Хилл». А когда принесли ланч вместе с бутылкой «Суаве», ей захотелось знать все о работе в журнале «Суббота/Воскресенье». Когда дошла очередь до кофе, а это был уже в три пополудни, мы обе находились в изрядном подпитии, и я досконально знала историю недавнего романа Мег со старшим редактором «Кнопфа».
Знаешь, что мне больше всего нравится в женатых мужчинах? — сказала она, размахивая бокалом. — То, что они думают, будто контролируют ситуацию, в то время как именно мы обладаем реальной властью. Мы можем в любой момент вышвырнуть их пинком под зад из своей квартиры. Конечно, я в таких вещах романтик.
Могу себе представить, — рассмеялась я.
Джек всегда говорил, что я унаследовала гены циников нашего рода. Чего нельзя сказать о нем. Пусть у него этот бруклинский ирландский фасад, но по жизни он очень мягкий. Ты бы слышала, как он говорит о тебе. Ты для него — спасение, избавление от всех тягот. Когда он впервые попытался заговорить со мной о тебе, он так путался, так боялся. Наконец я прервала его и твердо сказала: «Ради бога, Джек, я ведь не святой отец. Ты любишь эту девушку?» На что он ответил: «Больше всего на свете». И… вы только посмотрите… она краснеет.
Да, краснею, — согласилась я.
Не смущайся. Я просто рада за вас обоих. Как написал один из ребят в Брилл Билдинге, «любовь — это классная штука».
Он так боялся рассказать тебе.
Все потому, что мой брат — худший вариант ирландского католика. Он по-настоящему верит в первородный грех, в грехопадение, проклятие, осуждение на вечные муки и прочую библейскую ересь. В то время как я всегда говорила ему, что мораль — это все чушь. Главное, соблюдать приличия. Насколько я понимаю, он довольно порядочно обошелся с Дороти.
Может быть… но иногда я чувствую себя ужасно виноватой перед ней.
Послушай, он вполне мог бросить ее с Чарли на руках. Что уж говорить, большинство мужиков на его месте поступили бы именно так. Но он верный и преданный человек. Так же, как и Дороти. Я хочу сказать, что всегда считала Дороти порядочной женщиной. Она, конечно, не зажигает, ей не хватает изюминки, но, по сути, она правильная. Ну и что, если в их браке не было большой и страстной любви, зато он нашел ее с тобой. С Дороти у него крепкая дружба — и это тоже неплохо. Большинство известных мне браков основано на взаимной ненависти.
Не хочешь ли ты сказать, что именно поэтому никогда не выйдешь замуж?
Предпочитаю никогда не говорить никогда. Но в глубине души я все-таки чувствую, что создана для холостяцкой жизни. Мне нравится, когда рядом есть парень… но мне нравится и тот момент, когда он уходит.
Мне близка эта позиция.
Значит, тебя не смущает роль «другой женщины»?
Иногда просто диву даешься, как много можно вынести в этой жизни.
После этого ланча мы с Мег стали закадычными подругами и договорились время от времени устраивать себе ночные девичники. Джек был в восторге оттого, что мы нашли общий язык… хотя его всегда немного беспокоило, о чем мы болтаем в эти пьяные застолья. Однажды вечером, когда мы уютно устроились на диване у меня дома, он устроил мне допрос с пристрастием по поводу моей недавней встречи с его сестрой.
То, о чем мы говорили, тебя не касается, — поддразнила я его.
Надеюсь, это была обычная девчоночья болтовня.
Ха! Как ты себе это представляешь — чтобы мы, две взрослые женщины, выпускницы Брин-Мора и Барнарда, состоявшиеся в профессии, — и обменивались рецептами выпечки?
Нет, но я так полагаю, вы обсуждаете лак для ногтей или колготки.
Если бы я не знала, что ты нарочно меня провоцирует непременно поддалась бы на это.
Ну ладно, колись — о чем болтали?
О твоих подвигах в постели.
Он побледнел:
Ты серьезно?
Абсолютно. Мег хочет знать все и в мельчайших подробностях.
Господи Иисусе…
А о чем еще, по-твоему, мы можем разговаривать?
Ты ведь шутишь, да?
И почему мужчины такие тупые?
Потому что мы допускаем ошибку, влюбляясь в таких умных, как ты.
А ты предпочел бы тупицу?
Никогда.
Ответ предусмотрительный.
Значит, ты ничего мне не расскажешь…
Нет. Наши разговоры сугубо конфиденциальные… как и положено. Так и быть, скажу тебе одну вещь, в которой я вчера призналась Мег: я счастлива.
Он внимательно посмотрел на меня:
В самом деле?
Не делай вид, будто страшно удивлен.
Я не удивлен. Мне просто приятно, вот и всё.
Знаешь, мне тоже. Потому что все складывается так хорошо.
Он наклонился и поцеловал меня:
Жизнь может быть сладкой.
Я ответила ему поцелуем:
Однозначно.
Когда жизнь сладкая, то и время как будто летит с пугающей скоростью. Возможно, потому, что события плавно сменяют друг друга, подчиняясь некоему распорядку, и обстоятельства складываются непременно ко всеобщему благу. Мои колонки имели успех. «Харперз энд Бразерс» выплатили мне целое состояние в пять тысяч (огромные деньги по тем временам) за выпуск книги-сборника моих скетчей из серии «Будни». Джек получил повышение по службе. Он стал старшим менеджером по работе с клиентами — и хотя по-прежнему вел дела страховых компаний, его жалованье увеличилось вдвое. Между тем Эрику возобновили контракт с Эн-би-си с повышением оклада, что значительно пополнило его банковский счет. Мег получила должность старшего редактора в «Макгро-Хилл» и закрутила роман с бас-гитаристом (длился он почти полгода — по меркам Мег, целая романтическая эпопея). Моя жизнь с Джеком все больше напоминала сладостную рутину. Насколько я могла судить, Дороти тоже сумела приспособиться к странностям своего брака — притом что по-прежнему называла дни, которые он проводил со мной, командировками.
Наверное, не стоит повторять старую истину о том, что мы сознаем счастье, только когда оно уходит. Но тогда, во второй половине пятьдесят первого года, я твердо знала, что это самое удивительное время моей жизни.
И вот оно кончилось. Я даже помню точную дату: восьмое марта 1952 года. В шесть часов утра. Меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Джек был по делам в Питсбурге — и я не могла представить, кто мог беспокоить меня в столь ранний час.
Я открыла дверь и увидела дрожащего на пороге Эрика. Вид у него был такой, будто он всю ночь не сомкнул глаз. И в то же время он казался испуганным. Меня тотчас охватил страх.
Что случилось? — спросила я.
Они хотят, чтобы я назвал имена.
