7 - В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди - RutLib.com

Назад: 6

7

Прошло еще несколько ужасных дней, прежде чем я решилась пойти к Эрику и выложить ему новость. Он поморщился, потом надолго замолчал. Наконец он задал мне вопрос:

Ты счастлива от этого?

И вот тогда я разрыдалась, уткнувшись ему в плечо. Он обнял меня и нежно покачал утешая.

Ты не должна оставлять все, как есть, если не хочешь этого, — прошептал он.

Я подняла голову:

Что ты предлагаешь?

Я просто говорю, если ты хочешь избавиться, я, наверное, смогу тебе помочь.

Ты имеешь в виду медицинским путем?

Он кивнул:

Моя приятельница-актриса знает одного врача…

Я жестом заставила его замолчать:

Об этом не может быть и речи.

Хорошо, — сказал он. — Я всего лишь предложил…

Да, я знаю, и очень тебе благодарна…

Я снова прильнула к нему и заплакала:

Черт возьми, я просто не знаю, что делать.

Позволь спросить: ты действительно хочешь выйти замуж за этого парня?

Нет. Это ошибка. Даже его мать сказала мне об этом.

Когда?

После той ночи, что я провела в их доме в Гринвиче.

Не в ту ли ночь вы с Джорджем…

Я кивнула. И покраснела.

Она как-то узнала об этом.

Должно быть, стояла под дверью, прислушивалась. Как бы то ни было, если она говорит, что это ошибка, тогда, значит, ее не сильно шокирует твое решение разорвать помолвку.

Ты не можешь без шуточек. Джордж знает, что я беременна. Его родители знают, что я беременна. Кто же мне позволит так запросто все порвать?

Но мы же не при феодальном строе, несмотря на все усилия республиканцев. Ты не рабыня. И вольна делать все, что хочешь.

Ты имеешь в виду растить ребенка одной?

Да. Собственно, мы можем делать это вместе.

До меня не сразу дошел смысл его слов.

Я тронута. Глубоко тронута. Но это бредовая идея. И ты это знаешь. Я не смогу вырастить ребенка одна.

Но я же буду рядом.

Я не об этом.

Тебя волнует, что скажут люди?

Меня волнует, что я стану изгоем. Ты сам не раз говорил: в душе мы пуританская страна. Мы осуждаем любого, кто совершает сексуальное прегрешение. А внебрачный ребенок, к тому же всоспитываемый матерью-одиночкой, — грех вдвойне.

Значит, вынужденный брак — это достойная альтернатива.

Я уверена, что смогу сделать наш брак счастливым. Джордж — неплохой человек.

Неплохой человек. Звучит как приговор, Эс.

Я знаю, знаю. Но… что я могу сделать?

Один решительный телефонный звонок. Скажи ему, что у тебя будет ребенок, но не будет его в качестве мужа.

Я не настолько храбрая, Эрик. И к несчастью, я консервативна.

Что ж, к тому времени, как Джорджик и его родители доконают тебя, ты будешь вполне чувствовать себя ибсеновской героиней.

Большое спасибо.

Кстати, как они восприняли новость?

Я задумалась, потом ответила:

Как им и положено.

Как положено? Что ты имеешь в виду?

Скажем так, отреагировали сдержанно, как обычно.

Ну конечно, они же «белая кость», а не какие-то там плебеи итальянцы. Разумеется, они вынуждены сдерживать свои эмоции. Но думаю, на этот раз сдержанность была ледяная.

Я промолчала. Потому что Эрик был, как всегда, прав. Хотя о нашей помолвке Джордж сообщил родителям в тот же день, как я приняла его предложение, было решено, что мы подождем месяц-два, прежде чем назначать день свадьбы.

А потом я побывала у доктора Балленсвейга, и мне пришлось объявить Джорджу новость о ребенке. Он воспринял ее с энтузиазмом, сказав, что мечтает о детях. Я все-таки не преминула заметить, что ребенок несколько осложняет брак, тем более если будущие супруги до помолвки были знакомы лишб месяц. Но Джордж заверил меня, что все к лучшему.

У нас все будет тип-топ, — сказал он. — Мы ведь так любим друг друга, и нам не страшны никакие трудности.

Тип-топ. Замечательно.

Естественно, — сказал он, — мать и отец не слишком обрадуется тому, что со свадьбой теперь придется поторопиться.

Ты скажешь им, да?

В телефонной трубке воцарилось долгое молчание. Когда он наконец заговорил, его голос звучал так, будто он только что записался добровольцем в передовой отряд по борьбе с индейцами.

Конечно, скажу, — нервно произнес он. — И я уверен, они будут в восторге оттого, что скоро станут бабушкой и дедушкой.

Вечером того же дня он выехал в Коннектикут. Рано утром у меня в офисе раздался телефонный звонок. Это была моя будущая свекровь.

Говорит Джулия Грей, — сухо произнесла она.

О, здравствуйте, — разволновалась я.

Завтра я планирую быть в городе. Нам необходимо встретиться. Скажем, в четыре пополудни в «Палм Корт» отеля «Плаза». Договорились?

Прежде чем я успела ответить, она уже повесила трубку — красноречиво давая понять, что ей плевать, удобно ли мне ветретиться с ней в назначенное время. Меня как будто вызвали повесткой. И я должна была явиться во что бы то ни стало.

Я тут же сняла трубку и позвонила Джорджу на работу.

Дорогая, я как раз собирался тебе звонить, — приветствовал он меня.

Твоя мама тебя опередила.

О, понимаю.

И по ее резкому тону можно судить о том, как она восприняла новость.

Он откашлялся. Громко. Потом сказал:

Естественно, для них это был сюрприз. Но после первоначального… мм…

Шока?

Да, ну… мм… по правде говоря, они были шокированы. Но это длилось всего какое-то мгновение. После чего они…

Пришли в ярость?

Да нет, задумались.

Теперь они действительно меня ненавидят.

Дорогая, вовсе нет. Наоборот…

Что наоборот? Они думают, что я — отличная партия?! Идеальная жена банкира?

Я как будто слышала, как он ерзает на другом конце трубки.

Дорогая, все будет хорошо. Просто отлично. Доверься мне.

Кажется, у меня нет выбора?

И не переживай из-за грубости матери. Это просто…

Ее стиль, я так полагаю?

Надо же, ты даже знаешь, что я хотел сказать.

Я положила трубку. Схватилась за голову. Я чувствовала себя загнанной в угол, в западню. И оттуда было не выбраться.

На следующий день я вышла из редакции в половине четвертого дрожа от страха, двинулась вверх по Пятой авеню. Я вошла в «Плаза» в назначенное время. Миссис Грей сидела за столиком в «Палм Корт». Она увидела меня. И даже не улыбнулась. Не протянула мне руки. Она просто жестом указала на соседний стул и сказала:

Присаживайся, Сара.

Я послушно опустилась на стул. Она долго смотрела на меня, и ее плотно сжатые губы казались тонкой линией, которая делит лицо на две половинки. Я пыталась выдержать ее пристальный и презрительный взгляд. От волнения начала разминать кисти рук. Разумеется она это заметила.

Ты что, нервничаешь, Сара? — мягко спросила она.

Мои руки словно сковало льдом.

Да. Я нервничаю.

Думаю, если бы я была на твоем месте, я бы тоже нервничала. Впрочем, я бы никогда не оказалась в такой ситуации. За безрассудство всегда приходится платить слишком дорого.

Я так полагаю, вам это состояние не знакомо?

Ее губы растянулись в фирменной улыбке.

Нет, — сказала она.

Неужели за всю жизнь ни одного опрометчивого шага?

Боюсь, что нет.

Как вы строго себя контролируете.

Приму это как комплимент, Сара. Но вернемся к делу…

Я и не думала, что у нас деловая встреча.

О да! Разговор наш сугубо деловой. Поскольку что касается меня, то я не вижу иного предмета разговора, кроме как спешной подготовки к свадьбе. Мы не хотим, чтобы ты шла к алтарю заметно enceinte. Это понятно?

И снова ледяная улыбка. Я промолчала.

Разумеется, все присутствующие на церемонии будут знать, почему нам пришлось перенести дату свадьбы. И это, в свою очередь, означает, что придется обойтись малым кругом гостей и 6ез помпы. Боюсь, что это не будет соответствовать твоим детским фантазиям о пышной свадьбе с белым платьем…

Откуда вам знать, какими были мои фантазии? — спросила я, уже не скрывая злости.

Разве не все девочки мечтают о грандиозной свадьбе?

Нет.

Ах да, совсем забыла, ведь вы с братом всегда шли не в ногу с остальными, к великому огорчению ваших замечательных родителей.

Я смерила ее суровым взглядом:

Как вы смеете делать такие выводы…

Я не делаю никаких выводов, дорогая, я просто излагаю факты. У нас в Хартфорде остались старые добрые друзья — Монтгомери. Они ведь были вашими соседями, n'est-cepas?

Да. Они жили неподалеку.

Так вот, когда мы с мистером Греем узнали — следует сказать, очень неожиданно, — что ты будешь нашей невесткой, мы peшили заглянуть в твое прошлое. И как оказалось, мистер Грей знаком с мистером Монтгомери еще по Принстону. Выпуск 1908 года. А мистер Монтгомери и его жена, Мириам, прекрасно знают вашу семью. Я, например, даже не догадывалась, что твой брат — коммунист.

Он не коммунист.

Но ведь он вступил в партию, не так ли?

Да… но это было в тридцатые годы, тогда это было модно…

Модно? Насколько мне известно, коммунистическая партия мечтает свергнуть правительство этой страны. В этом ты видишь особый шик, Сара?

Он вышел из партии в сорок первом. Он допустил ошибку. И сейчас сам это признает.

Какая жалость, что ваши бедные родители не могут сльшать это признание.

Я почувствовала, что закипаю.

Эрик, возможно, и не придерживался традиционных взглядов, но он всегда оставался хорошим сыном для своих родителей… и он лучший на свете брат.

Меня всегда восхищает преданность семье. Особенно при такой нетрадиционности.

Я не понимаю, о чем вы.

О, да все ты понимаешь. Так же, как и ваши покойные родители. Говорят, что нетрадиционностъ твоего брата настолько огорчала отца, что ускорила его смерть.

Это неслыханно… обвинять Эрика…

Никто никого не обвиняет, Сара. Я просто передаю то, что слышала от других. Точно так же я слышала, что ты воспротивилась воле отца и переехала в Нью-Йорк по окончании Брин-Морского колледжа. Вскоре после этого отца настиг удар…

Еще немного — и я бы закричала на нее. Или влепила ей пощечину. Или плюнула в лицо. Сердце рвалось из груди. Она заметила состояние и отреагировала на него одной из своих противных улыбок, которые провоцировали меня на поступок, достойный порицания… и за который мне пришлось бы заплатить непомерно высокую цену. И эта же улыбка заставила меня сдержаться. Выровняв дыхание, я просто встала и сказала:

Нам больше не о чем с вами говорить, миссис Грей.

Ее голос даже не дрогнул.

Если ты сейчас уйдешь отсюда, дорогая, ты создашь себе огромные проблемы.

Мне все равно.

Еще как не все равно. Знаешь, я не могу себе представить респектабельный семейный журнал вроде «Субботы/Воскресенья», который держит у себя в штате незамужнюю мать-одиночку. И когда тебя выгонят из журнала по моральным соображениям, кто возьмет тебя на работу? Дальше. Вопрос с твоей квартирой. Разве нет такого пункта в стандартном договоре аренды… мистер Грей как-то вскользь упоминал… о том, что хозяин квартиры может избавиться от жильцов, ведущих аморальный образ жизни? Конечно, наличие внебрачного ребенка не совсем точно соответствует букве закона… но разве у тебя хватит сил и средств, чтобы противосто такому обвинению в суде?

Я снова села. Я ничего не сказала. На какое-то мгновение миссис Грей опустила голову. И когда снова посмотрела на меня, она была сама любезность.

В душе я знала, что ты здравомыслящая девушка, Сара. И я уверена в том, что с этой минуты мы с тобой поладим. Чаю?

Я не ответила. Возможно, потому, что во мне бушевали такие чувства, какие, должно быть, испытывает осужденный преступник, когда его приговаривают к пожизненному заключению. Перед мной зияла бездна. И я летела в нее.

Я принимаю твое молчание как согласие, — сказала она и подала знак официанту. — А теперь к делу. Бракосочетание…

Она изложила план церемонии. Учитывая особые обстоятельства, о венчании в семейной приходской церкви в Коннектикуте не могло быть и речи («Просто неприлично устраивать такое событие с уведомлением всего за две недели»). Поэтому состоится традиционная служба в коллегиальной церкви Марбл на Манхэттене, куда мне разрешалось пригласить четырех гостей, включая моего брата. («Я так полагаю, он подведет тебя к жениху?» — сухо спросила она.) После венчания предусматривался скромный, без изысков, прием. Здесь же, в «Плазе». Джорджу предстояло заняться организацией медового месяца, хотя миссис Грей посоветовала ему «уютный и скромный отель» в Провинстауне, где он в конечном итоге и забронировал номер на неделю. После медового месяца мы должны были переехать в наш новый дом… в Старом Гринвиче, штат Коннектикут.

Мне понадобилось время, чтобы осмыслить эту новость.

Мы с Джорджем переезжаем… куда?

В Старый Гринвич, в Коннектикут. Ты хочешь сказать, он не объявил тебе об этом?

Учитывая то, что он сообщил вам нашу новость только вчера вечером…

Конечно, конечно. У бедного мальчика сейчас голова кругом. Как бы то ни было, когда вчера вечером он явился к нам с радостной новостью, мистер Грей сделал шикарный сюрприз. В качестве свадебного подарка вам обоим мы отдаем домик, который прикупили в прошлом году в качестве инвестиции в Старом Гринвиче. Пойми правильно — это, конечно, не особняк. Но вполне приличный стартовый дом для молодой семьи. И всего в пяти минутах хотьбы от железнодорожной станции, так что Джорджу будет очень удобно добираться на Манхэттен. Ты знаешь Старый Гринвич? Очаровательный городок… и совсем рядом Лонг-Айленд-Саунд, что идеальное место для…

… чтобы утопиться.

…прогулок в компании с другими молодыми мамами. Когда родится малыш, я уверена, тебе там будет чем заняться. Кофе по утрам. Собрания церковной общины. Благотворительные распродажи. Родительский комитет…

Слушая, как она взахлеб расписывает мое унылое будущее, я думала только об одном: это же ловушка для самоубийц. Наконец я прервала поток ее красноречия:

А почему мы не можем какое-то время пожить в квартире Джорджа?

В этом ужасном месте? Я этого не позволю, Сара.

Место было вовсе не ужасное: однокомнатная квартира в гостинице для постоянных жильцов «Мэйфлауэр», на пересечении и улицы и Сентрал-парк-Вест.

Мы всегда сможем найти в городе квартиру побольше, — сказала я.

Город — это не место для воспитания детей.

Но ребенок ожидается не раньше, чем через семь месяцев. Я не хочу мотаться взад-вперед из Коннектикута на работу и обратно…

На работу? — усмехнулась она. — Какую еще работу?

Мою работу в журнале, разумеется.

Ах, эта. Ты уходишь оттуда в конце следующей недели.

Нет, я не уйду.

Конечно, уйдешь. Потому что неделей позже ты выходишь замуж. А замужние женщины не работают.

Я собиралась стать исключением.

Извини, дорогая. Это невозможно. В любом случае, тебе пришлось бы оставить работу через несколько месяцев. Таков закон материнства.

Я старалась держать себя в руках, рассуждать здраво и рационально, без эмоций.

А что будет, если я откажусь? Что, если я сейчас уйду отсюда и вы меня больше не увидите?

Я уже рисовала тебе последствия. Я действительно выступаю за свободное волеизъявление и считаю, что каждый вправе делать то, что он хочет. К сожалению, итог такого решения может прийтись тебе не по вкусу, поскольку воспитывать ребенка в одиночку, не имея ни работы, ни приличного жилья, все-таки трудновато. Но мы ни в коем случае тебя не останавливаем…

В моих глазах стояли слезы. И вот уже они предательски лись по щекам.

Зачем вы это делаете? — прошептала я.

Миссис Грей непонимающе уставилась на меня:

Что я делаю, дорогая?

Губите мою жизнь.

Я гублю твою жизнь? Пожалуйста, избавь меня от этой дешевой мелодрамы, Сара. Не хочешь же ты сказать, что я насильно засставляла тебя беременеть.

Я молчала.

В любом случае, я бы на твоем месте радовалась, что все устраивается так благополучно. В конце концов, не так много девушек могут похвастаться тем, что им в качестве свадебного подарка преподносят дом в очаровательном пригороде.

Холодная улыбка на прощание. Я сидела опустив голову. Повисло долгое молчание.

Что, язык проглотила, дорогая? Или просто увидела логику в моих рассуждениях?

Я не отвечала.

Замечательно, — наконец произнесла она. — Значит, все пройдет, как мы договорились. О… ты только посмотри, кто к нам пришел. И как вовремя!

Я подняла голову. Джордж мялся в дверях ресторана, ожидая, когда мать сделает ему знак подойти к столу. Не было никаких сомнений в том, что она сама назначила ему время, когда он должен явиться в «Плазу». Точно так же, как вчерашним вечером в точности расписала ему, как она собирается выстроить нашу будущую жизнь. Потому что, как считала миссис Грей, такова цена, которую должен заплатить тот, кто нарушает существующий в ее мире порядок, внешние приличия и моральные устои. Миссис Грей пальцем поманила Джорджа. Он робко приблизплся к столу, как школьник, которого вызвали в кабинет директора.

Всем привет, — нарочито бодрым голосом произнес он. — Все счастливы?

Он взглянул на меня и увидел мое заплаканное лицо. Он тотчас напрягся. Его мать сказала:

Мы с Сарой обсуждали планы на будущее и все согласовали.

Я ничего не сказала. Так и сидела, уставившись в стол. В ее голосе прозвучали раздраженные нотки.

Так ведь, дорогая?

Не поднимая глаз, я ответила:

Да. Все хорошо.

И теперь мы отлично понимаем друг друга, не так ли?

Я кивнула.

Вот видишь, Джордж, все складывается удачно… как я тебе и говорила. Ты ведь понимаешь, Сара, бедный мальчик очень переживает. Не так ли, Джордж?

Думаю, да, — нервно произнес он. Присев рядом со мной, он пытался взять меня за руку. Но я успела отдернуть руку. От миссис Грей не ускользнула эта маленькая драма, и она улыбнулась:

Пожалуй, пойду припудрю нос, а вас, голубки, оставлю поворковать наедине.

Как только она отошла на почтительное расстояние, Джордж заговорил:

Дорогая, не расстраивайся…

Я не думала, что выхожу замуж за твою мать.

Но ты и не выходишь за нее.

Да нет, как раз наоборот… похоже, это она здесь все решает.

После свадьбы мы можем вычеркнуть ее из нашей жизни…

После свадьбы мы будем жить в Старом Гринвиче. Как мило, что ты обсудил со мной эту маленькую деталь…

Дом мне предложили лишь вчера вечером.

И ты, естественно, решил принять предложение, не посоветовавшись со мной.

Я хотел позвонить тебе на работу сегодня утром.

Но не позвонил.

Замотался на работе.

Врешь. Ты просто боялся моей реакции.

Он опустил голову:

Да. Я боялся, что ты рассердишься. Но послушай, этот Дом в Старом Гринвиче — всего лишь щедрый подарок со стороны родителей. Мы не обязаны принимать его.

Я взглянула на него с нескрываемым презрением.

Да нет, обязаны, — сказала я, — и ты это знаешь.

Пауза. Он заерзал на стуле. И наконец произнес:

Тебе понравится Старый Гринвич.

Я очень рада, что ты так думаешь.

А если тебе не понравится…

Что тогда?

Тогда… — он заюлил, — обещаю тебе, у нас все получится. Давай сначала переживем бракосочетание…

А потом, осмелюсь предположить, ты скажешь ей, чтобы навсегда оставила нас в покое?

Последовала еще одна неловкая пауза.

Я попытаюсь, — сказал он почти шепотом. И тут же закашлял, давая понять, что его мать возвращается.

Когда она приблизилась к столику, Джордж тут же вскочил и отодвинул ей стул. Усевшись, она кивнула головой, разреш занять место. Потом перевела взгляд на меня.

Ну, что, — спросила она, — вы успели наговориться?

Если бы я была не робкого десятка, я бы тотчас встала и ушла из «Плазы», приняв свою судьбу такой, какая она есть. Но тогда, в 1947 году, это было равносильно игре в рулетку. Как бы ни была мне ненавистна миссис Грей, кое в чем она была права: матери-одиночке светили безработица и остракизм. В те годы лишь вдовам и разведенным женщинам дозволялось воспитывать детей без отца. А уж решение родить внебрачного ребенка — или, хуже того, отогнуть предложение о замужестве со стороны отца ребенка — было достойно самого серьезного общественного порицания, да меня бы попросту сочли сумасшедшей. А я, не умея остаться равнодушной к общественному мнению, не смогла бы противостоять ему. Мне очень не хватало бойцовской жилки Эрика. Нравилось мне это или нет, но я все-таки была консерватором с маленькой буквы. Пусть родители и возмущались моими мелкими бунтами — вроде переезда на Манхэттен, — но все-таки они заложили в меня токой страх перед авторитетом старших, уважение к власти и традициям, что я ни в коем случае не решилась бы послать к черту Джорджа Грея и его ужасную мать.

Разумеется, я не собиралась рассказывать Эрику о своем разгопоре с миссис Грей (как и о том, что мне уготована жизнь в Старом Гринвиче), зная, что он придет в ярость. В лучшем случае мне бы пришлось выслушать его трезвые и очень убедительные аргументы, призывающие меня вырваться из этого кошмара, пока не поздно. При худшем раскладе он мог бы выкинуть и какой-нибудь эффект-фортель… вроде того, чтобы вывезти меня из страны в Париж или Мехико до рождения ребенка.

Но для себя я уже приняла решение. Я собиралась выйти замуж за Джорджа. Переехать в провинцию. Родить ребенка. Я сама заварила эту кашу. И теперь мне оставалось лишь подчиниться судьбе, которую я заслуживала.

Я попыталась мыслить рационально. Хорошо, пусть Джорджа подавляет мать — но как только мы поженимся, я постепенно уберу ее подальше от нас. Да, мне безумно не хотелось покидать Нью-Йорк —, возможно, Старый Гринвич принесет мне мир и покой, и я смогу снова заняться сочинительством. Допустим, мой будущий муж был эмоциональным эквивалентом ванильного мороженого — но разве не я клялась больше никогда не становиться жертвой страсти? Не я ли клялась избегать повторения…

Джек.

Джек. Джек. Будь ты проклят, Джек. Не будь той ночи — единственной и нелепой, — я бы никогда не оказалась в объятиях скучного и надежного Джорджа Грея.

За две недели, что предшествовали свадьбе, я смирилась со всем. Я позволила миссис Грей заняться подготовкой брачной церемонии и банкета. Я позволила ей записать меня к портнихе, которая состряпала стандартное белое свадебное платье за восемьдесят пять долларов («Разумеется, мы не возьмем с тебя денег дорогая», — сказала миссис Грей на примерке). Я позволь выбрать ритуал венчания, меню банкета и даже украшение для свадебного торта. Я поехала с Джорджем в Старый Гринвич посмотреть наш новый дом. Это был маленький двухэтажный коттедж в кейпкодском стиле на улице под названием Парк-авеню, в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Парк-авеню был очень зеленым и очень уютным жилым районом. У каждого дома был довольно большой передний двор с изумрудно-зеленой лужайкой. Все было безукоризненно ухоженным. Дод с иголочки: никакой тебе облупившейся краски, драных крыш или тусклых окон. После прогулки по Парк-авеню мне стало ясно, что в этой общине нескошенная трава или небрежно усыпанные гравием подъездные дорожки приравниваются к тяжким преступлениям.

Дома вдоль Парк-авеню были типичными образцами новоанглийской застройки — с готическими выступами, белой обшивочной доской и федералистским красными кирпичом. Наш был одним из самых маленьких, с низкими потолками и тесными комнатами. Они были оклеены обоями с невзрачным цветочным рисунком или в мелкую красно-голубую клетку — в стариннном стиле «американа», и у меня возникло ощущение, будто я нахожусь внутри коробки с шоколадом от Уитмана. Мебель была спартанской и по стилю, и по размерам — неуютные угловатые диваны, жесткие деревянные кресла, пара узких односпальных кроватей в хозяйской спальне. В соседней комнате стоял простой деревянный стол с изогнутым стулом.

Идеальное место для твоего кабинета, где ты сможешь писать свой роман, — нарочито бодро произнес Джордж.

А где будет спать малыш? — тихо спросила я.

Первые месяцы — в нашей спальне. В любом случае, мы должны рассматривать этот дом как стартовый. Как только у нас будет двое детей, нам определенно понадобится…

Я перебила его:

Давай сначала с одним разберемся, хорошо?

Хорошо, хорошо, — разволновался он от моего раздраженного тона. — Я вовсе не хочу торопить события…

Я знаю.

Я вышла в коридор, вернулась в хозяйскую спальню и села на одну из кроватей. Матрас показался мне бетонной плитой. Джордж сел рядом. Он взял меня за руку:

Мы можем купить хорошую двуспальную кровать, если ты захочешь.

Я пожала плечами.

И все, что ты пожелаешь здесь изменить, я приму с радостью.

Как насчет того, чтобы спалить этот дом дотла, дорогой?

Все будет замечательно, — бесцветным голосом произнесла я.

Конечно. И мы будем счастливы здесь, верно?

Я кивнула.

Я знаю, что со временем тебе здесь понравится. Черт, Старый Гринвич — великолепное место для семейной жизни.

Черт. Я собиралась выйти замуж за человека, который употребляет слово черт.

Но я по-прежнему не предпринимала никаких попыток вырваться на свободу. Напротив, я спокойно рушила привычную жизнь. Подала заявление об уходе из «Субботы/Воскресенья». Сорила хозяину о том, что освобождаю квартиру. Поскольку я — арендовала ее меблированной, паковать было практически нечего. Так, книги, проигрыватель и коллекцию пластинок, несколько семейных фотографий, три чемодана с одеждой, пишущую машинку. Глядя на свой скромный багаж, я подумала о том, что и в самом деле путешествую по жизни налегке.

Наконец, за три дня до свадьбы, я набралась мужества сказать Эрику о своем вынужденном переселении в Старый Гринвич. Я намеренно не стала говорить об этом раньше, поскольку знала, что он придет в ярость.

Что, разумеется, и произошло.

Это они тебя надоумили? — гневно воскликнул он, расхаживая из угла в угол по моей квартире.

Родители Джорджа просто предложили нам в качестве свадебного подарка очаровательный домик, и я подумала: почему бы нет?

И это все, что тебе пришло в голову?

Да.

Он скептически посмотрел на меня:

Ты… такая преданная Нью-Йорку… вот так запросто решила свернуть свое существование на Манхэттене и переехать в этот проклятый Старый Гринвич только потому, что родители Джорджика дарят вам дом? Ни за что не поверю.

Я подумала, что пришло время что-то изменить, — сказала я как могла, спокойно. — И мне очень хочется мира и покоя.

О, прошу тебя, Эс, давай обойдемся без этого высокопарного дерьма. Ты не хочешь жить в Коннектикуте. Я это знаю. И ты это знаешь.

Это авантюра, но все может сложиться удачно.

Я тебе уже сказал однажды. И повторю. Ты можешь же все бросить, и я буду помогать тебе всем, чем смогу.

Я положила руку на живот:

У меня нет выбора.

Есть. Только ты его не видишь.

Поверь мне, все я вижу. Но я не могу совершить такой резкий пируэт. Я должна делать то, что от меня ждут.

Даже если это загубит твою жизнь?

Я закусила губу и отвернулась, мои глаза горели от слез.

Пожалуйста, перестань, — сказала я.

Он подошел ко мне, положил руку мне на плечо. Впервые в жизни я сбросила его руку.

Я виноват, — сказал он.

Но не так, как я.

Наверное, все мы так или иначе губим свою жизнь…

Меня это должно утешить?

Нет. Это я себя утешаю.

Мне удалось рассмеяться.

Ты прав, — сказала я. — В каком-то смысле мы сами себе все портим. Только некоторые делают это особенно мастерски.

К чести Эрика, надо сказать, что он больше ни разу не упрекнул меня в том, что я выхожу замуж за Джорджа и переезжаю в Коннектикут. Через три дня после этого тяжелого разговора у меня на квартире он облачился в свой единственный костюм, надел чистую белую рубашку, ненавистный (для него) галстук и повел меня к алтарю коллегиальной церкви Марбл. Джордж был в плохо скроенном сюртуке-визитке (и рубашке с высоким воротом), который подчеркивал его школярскую неуклюжесть. Священник — унылый старикан с редеющими волосами и сильной перхотью — монотонно и быстро прочитал молитву. Вся церемония заняла четверть часа. Поскольку приглашенных гостей было всего двенадцать, церковь казалась безлюдной — и наши голоса эхом разносились по пустым рядам. Зрелище было печальным.

Свадебный банкет не добавил оптимизма. Столы накрыли в приватной обеденной зале отеля «Плаза». Мистер и миссис Грей были не слишком-то радушными хозяевами. Они даже не пытались завязать разговор с Эриком или моими подругами из редакции. Банкиры — приятели Джорджа оказались на редкость скучными и скованными. Перед банкетом они сгрудились в углу и тихо переговаривались между собой, изредка взрываясь дружным смехом. Я почему-то была уверена, что они обсуждают то, о чем думал каждый из присутствующих на этом безрадостном мероприятии: вот что значит вынужденный брак.

Но поскольку женился представитель «белой кости», все делали вид, будто отмечают долгожданное и счастливое событие.

Банкет был за столом. Тост произнес мистер Грей. Как и все остальное в этот день, он был кратким и без эмоций: «Прошу поднять бокалы, приветствуя вхождение Сары в нашу семью. Мы надеемся, что они с Джорджем будут счастливы».

Вот и все. Джордж выступил под стать отцу: «Я лишь хочу сказать, что я самый счастливый человек в мире, и я знаю, что мы рой будем отличной парой. Наш дом в Старом Гринвиче открыт для всех, так что мы ожидаем наплыва гостей, и очень скоро».

Я покосилась на брата и увидела, что он закатил глаза. Потом заметил, что я за ним наблюдаю, и виновато улыбнулся. Это единственный момент, когда он отступил от правил, а так весь вечер держался на редкость тактично и уверенно. Хотя он и выглядел очень респектабельно в своем черном костюме, мистер и миссис Грей по-прежнему взирали на него с отвращением — как будто он был каким-то левым отморозком, который того и гляди запрыгнет на стол и забросает всех пассажами из «Капитала». Однако до начала банкета он все-таки умудрился увлечь разговором моих новоиспеченных родственников и даже сумел заставить их рассмеяться пару раз. Это было поразительное зрелище — оказывается, Греи были не лишены чувства юмора, — и я, улучив момент, когда Эрик шел к бару за новой порцией выпивки, отвела его в сторонку и шепнула:

Что ты им подсыпал в вино?

Я просто говорил, как они мне напоминают «Великом Эмберсонов».

Я едва не прыснула от смеха.

Я рад, что ты еще восприимчива к комичному, — сказал oн. — Тебе это пригодится.

Все будет хорошо, — сказала я, хотя это и прозвучало неубедительно.

А если нет, ты всегда сможешь прибежать ко мне.

Я пожала ему обе руки:

Ты лучший.

Он удивленно выгнул брови:

Наконец-то ты это признала.

Эрик все-таки не упустил возможность созорничать, когда Джордж предоставил ему слово «от семьи невесты». Поднявшись из-за стола, он поднял бокал и сказал:

Лучше всех про domicile conjuga высказался малыш француз Тулуз-Лотрек, который сказал, что «брак — это постная еда, которой предшевствует десерт». Я уверен, что это не случай Джорджа и Сары.

Я нашла его тост остроумным — хотя большинство гостей нервно закашлялись, когда Эрик сел на место. Потом мы с Джорджем разрезали торт. Позировали для фотографий. Торт подавали с кофе. Через десять минут мистер и миссис Грей встали из-за стола, красноречиво указывая на то, что банкет окончен. Мой свекор наспех поцеловал меня в лоб, но не произнес ни слова на прощание. Миссис Грей светски расцеловала меня в щеки, не касаясь губами, сказала: «Ты держалась достойно, дорогая. Продолжай в том же мы с тобой очень хорошо поладим».

Потом подошел Эрик, обнял меня и прошептал: «Не позволяй этим гадам сломать тебя».

Он ушел. Банкетный зал быстро опустел. Прием начался в половине шестого вечера, а в восемь все было кончено. Нам ничего не оставалось, кроме как подняться наверх, в «апартаменты для молодоженов», которые Джордж снял на эту ночь.

Как только мы вошли в номер, Джордж скрылся в ванной и явился оттуда уже в пижаме. Я тоже зашла в ванную, сняла платье и надела халат. Когда я вернулась в комнату, Джордж лежал в постели. Я развязала халат и, голая, скользнула к нему в постель. Он крепко прижал меня к себе. Начал целовать мое лицо, шею, груди. Потом расстегнул ширинку пижамных брюк. Раскинув мои ноги, он пристроился сверху. Через минуту он издал негромкий стон и скатился с меня. Натянул пижамные брюки, поцеловал меня в затылок и пожелал «спокойной ночи».

Я не сразу поняла, что он заснул. Я посмотрела на часы на прикроватной тумбочке. гной тумбочке. Без двадцати девять. Без двадцати девять вечера субботы — первая брачная ночь, будь она неладна, — а мой муж уже спит?

Я закрыла глаза и тоже попыталась заснуть. Куда там! Я встала с постели и пошла в ванную, заперев за собой дверь. Включила кран, чтобы наполнить ванну. Пока хлестала вода, я позволила себе выплеснуть все, что накопилось во мне за этот день. Я заплакала.

Вскоре я уже не могла сдерживать рыданий, и они станови все громче, так что их уже не мог заглушить шум воды. Но никто не постучал в дверь ванной, и не было утешительных объятий, Джорджа, как и его ласковых слов о том, что все образуется.

Просто Джордж был из тех, кто очень крепко спит. И даже если его не разбудил Ниагарский водопад из открытых кранов, с чего бы ему вдруг расслышать схлипывания своей жены?

Постепенно мне удалось успокоиться. Я выключила воду. Поймала свое отражение в зеркале. Мои глаза были красными, свадебный макияж струился черными потеками. Я нырнула в ванну. Тщательно умылась. И долго лежала, уставившись в белую пустоту ванной комнаты. Думая: я совершила самую большую ошибку своей жизеи.

Слишком быстро. Слишком быстро. Все произошло слишком быстро. Мы поспешили заняться любовью. Поспешили с помолвкой. Я слишком быстро приняла его предложение. Он ели быстро заснул.

И вот теперь…

Теперь я в ловушке… хотя, конечно, сама себя туда загнала.

Медовый месяц тоже получился совсем не сладким. Отель в Провинстауне, который посоветовала миссис Грей, оказался старой гостиницей, которой управляла пожилая супрркеская чета, и расчитан он был в основном на престарелых постояльцев. Во всем угадывалась тщательно маскируемая бедность. Продавленный матрас кровати. Постельное белье с запахом плесени. Ванная в коридоре. Умывальник со сколами эмали, усеянный пятнами ржавчины. В межсезонье в городе практически не было работающихп ресторанов, так что мы были вынуждены питаться в гостинице, где в меню были сплошь отварные блюда. Из пяти дней, что мы там пробыли, дня три шли дожди, но нам все-таки удалось погулять по пляжу. А остальное время мы проводили в комнате отдыха за чтением. Джордж пытался изображать радость. Я тоже. Мне даже удалось уговорить его заняться со мной любовью без пижамы. Но все равно секс занял не больше минуты. Я попросила его не скатываться с меня сразу и не притворяться спящим. Он извинялся. Долго и нудно. После этого крепко обнял меня и держал в объятиях. Но все равно быстро заснул — и я осталась в тисках его рук. В ту ночь я плохо спала. Впрочем, это можно было сказать обо всех ночах, что я провела в Провинстауне, и виной тому были и продавленная кровать, и отвратительная еда, и безрадостная атмосфера отеля, и, наконец, тот факт, что я начинала осознавать ущербность своего замужества.

Пять дней подошли к концу. Мы погрузились в автобус, которому предстояло пять часов тащиться по всему побережью Кейп-Код до Бстона. Там мы пересели на поезд южного направления. В Старый Гринвич мы прибыли незадолго до полуночи. В столь поздний час на станции не было ни одного такси, поэтому нам самим пришлось плестись с чемоданами до Парк-авеню. Когда мы подошли к дому, я могла думать лишь об одном: здесь я умру.

Согласна, я, наверное, излишне драматизировала ситуацию. Но дом казался таким тусклым, таким убогим, таким чертовски унылым. В гостиной были свалены коробки и чемоданы, которые мы перевезли из своих нью-йоркских квартир. Я посмотрела на свои вещи и подумала: завтра я могла бы вызвать грузчиков и, пока Джордж на работе, вывезти все свое барахло и уехать следом.

Но куда мне было ехать?

В нашей спальне стояли две кровати, разделенные тумбочкой. Когда мы приезжали смотреть дом, Джордж сказал, что в первую очередь нужно будет убрать эту тумбочку и сдвинуть кровати. Но двенадцатичасовая дорога из Провинстауна нас так измотала, что мы просто рухнули каждый в свою постель и сразу уснули. Когда нвутро я проснулась, на тумбочке меня дожидалась записка:

Дорогая!

Уехал в город зарабатывать на хлеб. И поскольку ты так мирно спала, я решил, что на завтрак смогу сам пожарить себе яичницу. Вернусь поездом в 6:12.

Люблю и целую…

Уехал в город зарабатывать на хлеб. Что за юмор у этоге парня?

Весь день я провела за распаковкой багажа. Прогулялась на Саунд-Бич-авеню — центральной улице Старого Гринвича — и сдлала кое-какие покупки. Тогда, в 1947-м, этот уголок Коннектикута еще не стал спальным районом Манхэттена, и в Старом Грринвиче сохранялась атмосфера маленького городка. И как водится, продавцы магазинов быстро распознали во мне новосела и включали на полную мощь свое местечковое обаяние.

О, так вы та самая девушка, которая вышла замуж за сына старика Грея и теперь живет на Парк-авеню? — поинтересовалась продавщица из «Каффс», местного магазина канцтоваров и единственной в городе точки, где можно было купить «Нью-Йорк таймс».

Да, я — Сара Грей, — сказала я, запнувшись на своей новой фамилии.

Как замечательно, что вы теперь живете у нас. Надеюсь, вы будете счастливы здесь.

Да, у вас очень приветливый городок, — ответила я, надеясь, что это прозвучало искренне.

Приветливый, это точно. И идеальное место, чтобы растить детишек. — Она красноречиво посмотрела на мой живот, который еще не выдавал предательской выпуклости, и глуповато улыбнулась. — Если, конечно, вы планируете обзавестись детьми так скоро после свадьбы.

Кто знает, — тихо сказала я.

В каждом магазине на Саунд-Бич-авеню меня встречали одним и тем же вопросом: «Вы у нас новенькая?» Когда я объясняла, кто я, следовала многозначительная улыбка, сопровождаемая добржелатеьно-ехидной репликой вроде: «Слышали, у вас была потрясающая тихая свадьба».

Или: «Надо же, у вас с Джорджем такой бурный роман».

К концу этой первой вылазки я уже была готова повесит на шею табличку: «Только что после свадьбы и беременна». Но куда тревожнее было отчаяние, охватившее меня при мысли о том, что отныне эти восемь магазинов на Саунд-Бич-авеню станут моим миром.

Джордж приехал домой поездом, который отправлялся с Центрального вокзала в 6:12 вечера. Он вошел с букетом цветов, поцеловал меня в губы и обратил внимание на то, что половина гостиной освобождена от коробок и чемоданов.

Распаковываешься? — спросил он.

Да, я убрала почти все свои вещи.

Отлично потрудилась, — сказал он. — А моими пожитками можешь заняться завтра. И, дорогая, если тебя не затруднит, отгладь, пожалуйста, костюмы…

О да, конечно.

Отлично, отлично. Пойду наверх, переоденусь. Как насчет того, чтобы отпраздновать бутылочкой мартини наш первый полноценный вечер в новом доме?

Мартини? Отлично.

Только не слишком сухое. Я предпочитаю вермут. И четыре оливки, если есть.

Боюсь, что оливок нет.

Ну и ладно. Просто внеси их в список покупок на завтра… забыл спросить… а что у нас на ужин?

Мм… я купила отбивные из баранины и брокколи…

О, черт, забыл тебе сказать… я ненавижу брокколи…

Уф, извини…

Ну что ты, откуда ты могла знать? Мясо с картошкой — мое любимое блюдо. Ты знаешь, как готовить мясной пирог?

Не совсем.

О, не беда. Я попрошу Беа — мамину повариху — позвонить тебе завтра и продиктовать ее фирменный рецепт мясного пирога. И, дорогая…

Да? — глухо произнесла я.

Если я ем после семи вечера, то потом плохо спится. Так что, если бы ты могла подавать ужин не позднее шести сорока пяти, было бы здорово.

Я постараюсь.

Он наклонился и поцеловал меня в лоб:

О большем счастье и мечтать нельзя.

Он пошел наверх переодеваться. Я поспешила на кухню осваивать новую для себя роль домохозяйки. Поставила отбивные в духовку. Почистила картофель и отправила его в кастрюлю с кипящей водой. Потом отыскала стеклянный кувшин, бутылку джина «Джилбис» и бутылку вермута. Смешала в кувшине коктейль. У меня вдруг возникла потребность напиться.

Джордж похвалил мой коктейль, мягко напомнив мне, что утром нужно «купить эти оливки». Ему понравились и отбивные, но он намекнул на то, что неплохо было бы прожарить их получше («Я люблю подгоревшее мясо»). А вот картофельное пюре не прошло проверку («Комковатое, ты не находишь, дорогая? На самом деле я фанат жареной картошки»). На десерт я ничего не приготовила, и это его разочаровало… «Но, послушай, ты же в первый готовишь для меня, как жена для мужа… так с чего я решил, что знаешь мои вкусы? Мы ведь только учимся, верно?»

Я улыбнулась. Натянуто. Совсем как его мать.

Удалось посмотреть Старый Гринвич? — спросил он.

Да. Он очень… своеобразный.

Своеобразный, — повторил он, смакуя это слово. — Как сказано. Я же говорил, что тебе здесь понравится.

Кажется, в городе уже все знают, кто я.

А что ты хотела? Городок-то маленький. Молва быстро распространяется.

Это уж точно. Похоже, всем известно и то, что я беременна.

О… — обеспокоенно произнес он.

Вот мне интересно, как просочилась эта новость.

Понятия не имею.

В самом деле?

На что ты намекаешь?

Я ни на что не намекаю. Просто задаюсь вопросом…

Я тебе скажу, как это могло произойти. Люди слышали о том, что мы так быстро поженились, вот и сложили два плюс два.

Если только кто-то не выдал наш маленький секрет.

Кто это мог сделать?

Твоя мать.

Какие ужасные вещи ты говоришь.

Это всего лишь предположение…

С чего бы ей это делать?

Это в ее стиле… не говоря уже о том, что тем самым она в очередной раз поставила меня на место. Знаешь, если бы у меня были деньги, я бы поставила тысячу долларов на то, что она намекнула кому-то в городе о моей беременности, прекрасно зная, что слух ространится, словно раковая опухоль…

Зачем ты так? — теперь уже резким тоном произнес он.

Как я уже сказала, это всего лишь предположение…

Тогда прекрати строить свои предположения. Я этого не позволю.

Я изумленно уставилась на него:

Ты не позволишь что?

Он глубоко вздохнул и попытался перейти на язык диплома

Я только одно хочу сказать: у моей матери, может, и трудный характер, но она не враг. Как бы то ни было, она любит тебя…

А вот это уже забавно.

Я и не знал, что женюсь на циничной женщине.

А я не знала, что выхожу замуж за маменькиного сынка.

Он отвернулся, как будто ему влепили пощечину.

Извини, — сказала я.

Все нормально, — сказал он.

Но мы оба знали, что это не так. На следующий день я проснулась в девять утра и снова обнаружила записку, на этот раз у меня на подушке:

Привет, соня!

Я что, каждое утро буду сам жарить себе яичницу?

Сегодня утром позвонит Беа с рецептом мясного пирога. юсъ отведать его в твоем исполнении сегодня вечером.

Обнимаю и целую…

Да, ты будешь сам жарить себе яичницу каждое утро. Потому что я ни за что не встану в такую рань для того лишь, чтобы исполнить роль твоего личного повара.

Беа позвонила ближе к полудню… я как раз разложила в гардеробе последние вещи Джорджа. По голосу это была женщина лет пятьдесят, с ярко выраженным южным акцентом и почтительными манерами, отчего в памяти сразу всплыл образ, сыгранный Хетти Макдэниел в «Унесенных ветром». Она называла меня «миз Грей». А моего мужа — «миста Джордж». Беа рассказала, что готовила для «миста Джорджа» еще с тех пор, как он был ребенком, и «другого такого сладкоежки» она не знает. Еще она добавила, что, если я буду подкармливать своего сладкоежку его любимыми лакомствами, «миста Джордж» будет счастлив. Я пообещала, что буду стараться.

Потом она продиктовала мне рецепт мясного пирога. Он был долгий и муторный. Требовалось несколько банок консервированного томатного супа «Кемпбелл» и не меньше пары фунтов мясного фарша. Я всегда терпеть не могла мясной пирог. А теперь поняла, что возненавижу его.

Записав рецепт, я отправилась в деревню и занесла все костюмы Джорджа в химчистку, поскольку я вовсе не собиралась становиться его горничной и утюжить одежду. Потом купила необходимые ингредиенты для мясною пирога, не забыв, разумеется, и про банку оливок, прихватила и торт из семи коржей в местной булочной. По дороге к дому мне на глаза попался гараж, где заодно торговали велосипедами. Я присмотрела себе подержанный дамский «швинн» — черный, с высоким рулем. К заднему сиденью крепилась пара плетеных корзин, и это делало велосипед идеальным транспортом для шопинга. Он был в хорошем состоянии, и хотя цена в двадцать долларов была не такой уж низкой для подержанного велосипеда, мне показалось, что я совершаю выгодную покупку, тем более что владелец гаража заверил, что лично будет его обслуживать. Я вручила ему деньги, погрузила свои покупки в корзины и поехала вдоль Саунд-Бич-авеню.

Но вместо того, чтобы ехать к дому, я проследовала в конец главной улицы — минуя местную среднюю школу, больницу, несколько солидных особняков, — потом свернула налево и проехала еще еще чуть больше мили, пока не уперлась в ворота, на которых висела табличка, возвещающая, что я прибыла к Тоддз-Пойнт-Бич: «Только для местных жителей».

Поскольку был конец апреля, охраны на воротах не было, я проехала прямо в ворота, мимо парковки, и свернула влево. И сразу резко затормозила. Впервые за последние дни на моих губах заиграла улыбка. Потому что там, прямо передо мной, тянулась длинная полоса белого песка, которую омывали глубокие голубые воды пролива Лонг-Айленд.

Я оставила велосипед у деревянного забора, сняла туфли и ощутила нежное прикосновение песка. Был теплый день, солнце стояло в зените, на небе ни облачка. Я глубоко вдохнула морской воздух и побрела по берегу. Пляж тянулся на целую милю. Я шагала медленно, ни о чем не думая, наслаждаясь покоем, который я ощутила впервые с того самого дня, как узнала о своей беременности. Дойдя до конца пляжа, я села на песок и просидела с полчаса, лениво наблюдая за приливом. Ритмичное накатывание волн навеяло моей душе полную безмятежность. И я подумала:

«Этот берег будет моей отдушиной, моей спасительной гаванью. Он поможет мне пережить Джорджа, его семью, Старый Гринвич, мясной пирог…»

Я вернулась домой и принялась за мясной пирог, ни на йоту не отступая от рецепта Беа: взять два фунта мясного фарша, смешать вручную с одной нарезанной луковицей, солью, перцем, мелко измельченными кукурузными хлопьями (да, кукурузными хлопьями), одной третью банки консервированного томатного супа «Кемпбелл». Вымесить в форме батона. Выложить на противень. Оставшиеся две трети супа вылить на батон, чтобы он полностью покрылся. Затем выпекать в духовке тридцать пять минут.

Зная, что Джордж вернется домой поездом на 6:12, я отправила пирог в духовку ровно в 6:05… чтобы выдержать требование мужа «ужинать до семи». Он зашел в дверь в 6:20. С букетом цветов. Чмокнул меня в щеку

Чем-то вкусно пахнет, — сказал он. — Должно быть, звонила Беа?

Звонила, — сказала я, вручая ему бокал с мартини.

Ты купила оливки! — воскликнул он с таким восхищением, будто я совершила нечто из ряда вон выходящее — ну, вроде расщепления атома.

Твое желание для меня закон, — беспечно произнесла я.

Он внимательно посмотрел на меня:

Это ведь шутка?

Да, Джордж, это шутка.

Просто хотел убедиться. А то от тебя всяких сюрпризов можно ожидать.

О… в самом деле? — изумилась я. — И каких же сюрпризов?

Он отхлебнул мартини и сказал:

Ну вроде нового велосипеда, что стоит у входа.

Он не новый, Джордж. Он подержанный.

Он новый для меня, потому что я его раньше не видел.

Он улыбнулся. Настала моя очередь сделать долгий глоток мартини.

Я купила его только сегодня.

Очевидно. Дорогой?

Двадцать долларов.

Не дешевый.

Но это хороший велосипед. Ты ведь хочешь, чтобы я каталась в безопасности, не правда ли?

Вопрос не в этом.

Тогда в чем?

В том, что ты купила его, не посоветовавшись со мной.

Я была потрясена.

Ты шутишь? — только и смогла я вымолвить.

Улыбка как будто приклеилась к его лицу.

Я всего лишь хочу сказать, что, если ты собираешься сделать какую-то крупную покупку, вроде велосипеда, я бы хотел, чтобы ты ставила меня в известность…

Я это внезапно решила. Увидела велосипед в гараже Фланнери. Цена была подходящей, и я его купила. В конце концов, мне нужен велосипед, чтобы ездить по городу…

Я не спорю.

Тогда в чем дело?

Двадцать долларов из семейного бюджета были потрачены тобой без…

Я прервала его:

Ты сам-то слышишь, что говоришь?

Не надо разговаривать со мной в таком тоне, Сара.

Нет, надо. Потому что ты ведешь себя нелепо. Только послушай себя. На словах ты такой великодушный, такой щедрый, такой любящий муж…

У него вытянулось лицо.

Я и не знал, что в тебе столько жестокости, — сказал он.

Жестокости? Все, что я делаю, — это отвечаю на идиотские обвинения в том, что, оказывается, нужно получить твое письменное одобрение, прежде чем разорять семейный бюджет бешеными тратами в размере двадцати долларов на покупку велосипеда…

Молчание. Наконец он произнес:

Я не просил тебя получать письменного одобрения.

Вот тогда я залпом допила свой мартини и бросилась в спальню, хлопнула за собой дверью и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Минуту спустя раздался осторожный стук в дверь.

Ты ведь не плачешь, нет? — спросил он с тревогой в голосе.

Конечно, не плачу. Я слишком зла, чтобы плакать.

Могу я войти?

Входи, это и твоя комната.

Дверь открылась. Он робко приблизился к кровати. В правой руке он держал мой бокал с мартини, уже снова наполненный.

В знак примирения, — сказал он, протягивая мне бокал. Я села и взяла из его рук бокал. Он опустился рядом со мной на корточки, чокнулся со мной. — Говорят, первые десять лет брака самые трудные.

Я попыталась улыбнуться.

Я просто пошутил, — сказал он.

Я знаю.

У нас какое-то не слишком радостное начало, да?

Да, действительно.

Что я должен сделать?

Для начала перестать относиться ко мне как к домработнице. Да, я сижу дома, и это означает, что я занимаюсь покупками и веду хозяйство. Но то, что я финансово зависима от тебя, не накладывает на меня обязанность прислуживать тебе.

Я никогда не относился к тебе как к служанке.

Поверь мне, это было. И я хочу покончить с этим раз и навсегда.

Хорошо, — сказал он и отвернулся, словно ребенок, которого только что отругали.

И что касается денег… ты очень скоро поймешь, что в вопросах трат я остаюсь верна своим новоанглийским корням. Меня не интересуют меха, бриллианты, круизы на «Куин Мэри», и я никогда не стремилась «равняться на Джонсов». Не думаю, что велосипед можно приравнять к предметам роскоши, тем более что я купила его для поездок за продуктами.

Он взял меня за руку:

Ты права. Я не прав. Прости меня.

Ты это искренне говоришь?

Конечно. Просто я еще не привык жить с женой.

Я не жена. Я — Сара Смайт. Есть разница. Помни об этом.

Конечно, конечно, — сказал он.

Мы оба отхлебнули мартини.

Я хочу, чтобы у нас все получилось, Сара.

Я приложила руку к животу:

Должно получиться. В силу объективных причин.

Мы сделаем так, что все получится. Обещаю.

Он поцеловал меня в губы, нежно коснулся моих волос.

Хорошо, — сказала я и погладила его по щеке.

Я рад, что мы поговорили об этом.

Я тоже.

Он притянул меня к себе и крепко обнял. Потом сказал:

Ну что там мясной пирог, готов?

Пирог был готов. Мы спустились на кухню и поужинали. Он похвалил мою стряпню. Одобрил и торт из семи коржей и долго смеялся, когда я рассказала ему, что Беа назвала его сладкоежкой. Мы пошли в постель. Занялись любовью. На этот раз ему удалось продержаться почти две минуты. Казалось, он был искренне рад этому. Потом он страстно поцеловал меня в губы, поднялся с постели и ударился об тумбочку, которая по-прежнему разделяла наши кровати. Забираясь под одеяло, он сказал: — Надо как-нибудь передвинуть эту чертову тумбу.

В ту ночь я спала хорошо. Но рано утром меня растормошил Джордж. Даже заспанная, я сумела заметить, что он чем-то сильно расстроен.

Что случилось, дорогой? — спросила я.

Мои костюмы…

Что?

Мои костюмы. Куда ты повесила мои костюмы?

Я отнесла их в химчистку.

Что?

Я окончательно проснулась:

Ты просил меня отгладить их, я и отнесла в химчистку…

Я просил, чтобы ты сама это сделала.

Я не умею гладить костюмы.

Не умеешь? В самом деле?

Извини, в Брин-Море нас не обучали таким фундаментальным наукам.

Ты опять со своими злобными шуточками.

Я же не виновата в том, что ты такой беспечный.

Беспечный? В чем, по-твоему, я должен идти сегодня на работу?

А что с костюмом, в котором ты был вчера?

Он мятый.

Тогда отгладь его сам.

Он подошел к шкафу и со злостью снял костюм с вешалки.

Хорошо, я поглажу, — сказал он. — Потому что я знаю, как это делается.

Здорово, что Принстон хотя бы чему-то тебя научил.

Я снова откинулась на подушку, накрылась с головой одеялом. В этой позе я пролежала с полчаса, пока не расслышала, как хлопнула входная дверь, возвестив о том, что Джордж ушел на работу. Пока я лежала, у меня в животе все бурлило. Меня тошнило. Но это был вовсе не токсикоз, мучивший меня по утрам. Это было отчаяние.

Разумеется, Джордж чувствовал себя виноватым после этой утренней перепалки — и вскоре после полудня курьер доставил мне огромный букет цветов, сопровождаемый открыткой:

Я хорошо отутюженный дурак.

И я люблю тебя.

По крайней мере, это было хоть немного остроумно.

Когда в тот вечер Джордж вернулся домой, он вел себя так, будто прошел обряд очищения. Естественно, пришел не с пустыми руками: привычное подношение в виде букета цветов было подкреплено коробкой шоколада… это отражало степень его страданий от осознания собственной вины.

Два букета за один день? — спросила я, кивнув на двенадцать роз на длинных стеблях, доставленных утром. — Напоминает репетицию похорон.

У него вытянулось лицо.

Ты не любишь цветы?

Я пыталась пошутить.

Конечно, конечно, — сказал он. — Я просто так спросил, чтобы убедиться.

Спасибо тебе.

Нет, это тебе спасибо.

За что?

За то, что миришься со мной. Я знаю, что это нелегко.

Все, чего я хочу, это справедливости в отношениях между нами.

Я все понял. Я обещаю, что так и будет.

Честно?

Он заключил меня в объятия:

Я все не так истолковал. Но я исправлюсь.

Хорошо, — сказала я и поцеловала его в лоб.

Я люблю тебя.

Я тебя тоже, — поспешно сказала я, надеясь, что это прозвучало убедительно.

Но голова у Джорджа уже была занята другим, потому что он спросил:

Это что, мясной пирог так пахнет? — Я кивнула. — Ты прелесть.

В течение следующих недель Джордж действительно пытался установить между нами entente cordiale. Он исключил из своего лексикона все домашние претензии. Он не стал просить Беа звонить мне с новыми рецептами его любимых блюд. Он смирился с тем, что я не умею гладить костюмы. Он не стал возражать, когда я предложила платить по пять долларов дважды в неделю за услуги приходящей домработницы. Он старался быть внимательным, тем более что моя беременность становилась все заметнее и я быстро уставала. Он пытался быть любящим и заботливым.

Короче говоря, он пытался. И я тоже. Пыталась приспособиться к домашней жизни — к жизни вдали от режущих слух ритмов и многоликости большого города. Я пыталась приспособиться к ведению хозяйства, стать той, кем я втайне клялась никогда не становиться: провинциальной домохозяйкой.

И больше всего я пыталась приспособиться к браку — к этому ощущению общего пространства, общих занятий, общих целей и судьбы. Только в глубине души я знала, что ничего общего между нами нет. Если бы не та биологическая случайность, наша помолвка давно была бы расторгнута (тем более после знакомства с его властной матерью). Но вместо этого мы были вынуждены играть в хозяев собственного дома, притворяться счастливыми молодоженами, втайне сознавая, что все это обман. Потому что не было никакой опоры в наших отношениях — ни дружбы, ни взаимопонимания. Не говоря уже о любви.

Я чувствовала, что и Джордж об этом знает. Прошел месяц после свадьбы, а нам уже не о чем было говорить. Да, мы вели разговоры, но вымученные, скучные, прерываемые долгим молчанием. У нас не было общих интересов. Его друзья по Коннектикуту были типичными членами загородных клубов. Мужчины, казалось, могли говорить только о гольфе, индексе Доу Джонса и злодеяниях Гарри Трумэна. Женщины обменивались кулинарными рецептами и советами по воспитанию детей, планировали утренние посиделки за чашкой кофе, поглядывали на меня с большой подозрительностью. И не потому, что я кичилась своим нью-йоркским прошлым. Я сходила на три утренника, честно пыталась участвовать в обсуждении проблем послеродовых растяжек и выпечки по-настоящему сочного бисквита. Думаю, они чувствовали, что все это мне неинтересно. Я не была «одной из них». Я казалась им слишком ученой, сдержанной и совсем не увлеченной своим новообретенным статусом замужней женщины. Я действительно очень старалась вписаться в их круг, но чужака всегда можно унюхать. Тем более когда этим занимается сплоченная клика домохозяек.

Эрик настоял на том, чтобы навещать меня раз в неделю. Он caдился на поздний утренний поезд, отходящий с Центрального вокзала, и проводил со мной целый день, а уезжал на вечернем поезде в 6:08… как раз, чтобы не встретиться с Джорджем. Я готовила для нас ланч. Потом, если была хорошая погода, я договаривалась с Джо Фланнери, хозяином гаража (мы с ним очень подружились), насчет велосипеда для Эрика, и мы ехали на Тоддз-Пойнт и проводили день на пляже.

Я тебе кое-что скажу, Эс, — признался Эрик однажды в середине мая, когда мы валялись на песке, нежась под ранним летним солнцем. — Старый Гринвич, может, и есть самый пресный уголок земного шара… но за это побережье я готов простить ему все.

Этот берег — мое лекарство, — сказала я.

Все так плохо, да?

Ну, он, конечно, не бьет меня обрезком трубы и не приковывает цепью к батарее…

По крайней мере, это было бы колоритно…

Я громко рассмеялась:

У тебя все-таки пристрастие к черному юмору, Эрик.

Ты только сейчас догадалась?

Нет, но, возможно, в содоме и гоморре Манхэттена твой юмор не так бросался в глаза.

В то время как здесь, в сердце утонченного аристократизма…

Если бы ты жил здесь, тебя бы сочли антихристом. И возможно, спалили бы прямо на изумрудной лужайке.

Как ты это выдерживаешь?

Я часто прихожу сюда.

Скучаешь по городу?

Всего лишь раз пять за час.

Тогда скажи ему, что ты хочешь вернуться обратно.

С таким же успехом я могла бы сказать ему, что хочу переехать в Москву. Как бы то ни было, его мать и слышать об этом не захочет. А если Джулия Грей чего-то не хочет слышать, значит, тема закрыта.

Готов поспорить, она сует свой нос повсюду.

Причем не скрывая этого. Бесстыдно. В первые две недели она нас не трогала. Но теперь, когда медовый месяц позади, она звонит мне каждый день.

Повезло.

Я никогда раньше не говорила этого ни о ком… но я действительно ненавижу ее.

Что, настолько все плохо?

Да.

И судя по всему, дальше могло быть только хуже. Поскольку отныне я была законной супругой ее сына, миссис Грей считала себя вправе контролировать каждый мой шаг. К тому же она ясно дала мне понять, что рассматривает меня исключительно в роли несушки потомства рода Греев.

Она звонила мне каждый день, ровно в девять утра.

Здравствуй, дорогая, — коротко приветствовала она меня. И, не тратя время на обмен любезностями, переходила сразу к делу, сообщая о распорядке, который она составила для меня на этот день.

Я записала тебя на прием к лучшему акушеру Гринвича.

Но мне нравится местный доктор.

Ты имеешь в виду доктора Рейда?

Да, я имею в виду Питера Рейда. Его кабинет в пяти минутах ходьбы от моего дома, и, что самое главное, мне с ним комфортно.

Я уверена в том, что он очень милый. Но тебе известно, где он учился медицине? В университете Макджилла, в Монреале.

Это отличный университет. И насколько мне известно, в Канаде рождаются дети. Так что я не сомневаюсь в том, что доктор Рейд…

Она перебила меня:

Моя дорогая, Макджилл, может, и неплохой университет, но это не американский университет. В то время как специалист, к которому я тебя отправляю, — доктор Айзенберг — учился в Гарварде. Ты ведь слышала про Гарвард, не так ли, дорогая?

Я промолчала.

Ко всему прочему, он еще главный акушер «Дркторз хоспитал», практикует и на Манхэттене, и в Гринвиче. И он еврей.

А при чем здесь это?

Из евреев всегда получаются лучшие доктора. Это как-то связано с их врожденным чувством социальной неполноценности, которое заставляет их быть более добросовестными и скрупулезными. Потому что им все время нужно трудиться больше других, чтобы доказать свою состоятельность. Тем более в случае доктора Айзенберга, который до сих пор пытается получить членство в Гринвичском загородном клубе. Я надеюсь, ты не против того, что тебя осмотрит еврей, дорогая?

Конечно нет. Я против тог, чтобы мне указывали, к какому доктору идти.

Но, дорогая, ведь мы оплачиваем твое медицинское обслуживание…

Платит мой муж…

Нет, дорогая. Зарплаты Джорджа хватает на то, чтобы oплатить услуги доктора Рейда, но не такого светила, как Милтон Айзенберг.

Тогда я не пойду к доктору Айзенбергу.

Конечно, пойдешь, дорогая. Потому что это наш внук. И мы должны дать ему самое лучшее.

Позвольте мне судить о том, какой доктор лучше подходит для…

Вопрос закрыт, дорогая. Визит к доктору Айзенбергу назначен на десять тридцать завтрашнего утра. Я пришлю за тобой такси к десяти часам.

Не попрощавшись, она повесила трубку. Когда в тот вечер я поделились своим возмущением с Джорджем, он только пожал плечами и сказал:

Но она хочет, как лучше.

Нет, это не так.

Она хочет, чтобы тебя осмотрел лучший врач.

Она хочет манипулировать всем и вся.

Ты несправедлива…

Несправедлива? Несправедлива? И ты осмеливаешься говорить со мной о справедливости?

Относись к ней с юмором, пожалуйста. Это всем облегчит жизнь.

Так я стала пациенткой доктора Айзенберга — грубого и неприветливого старикана, лишенного какой бы то ни было теплоты, зато с непомерно раздутым самомнением. Неудивительно, что миссис Грей одобрила его кандидатуру.

Ежедневные телефонные звонки стали нормой моей жизни. Каждый день возникало какое-то новое дело, которое миссис Грей считала необходимым обсудить со мной. Чаще всего речь шла о какой-то бессмыслице.

Здравствуй, дорогая. Я хочу, чтобы ты сходила в «Каффс» на Саунд-Бич-авеню и купила своему мужу утренний выпуск «Уолл-стрит джорнал». Там статья про его однокашника по Принстону, Прескотта Лоуренса, который делает потрясающую карьеру на Уолл-стрит.

Насколько я знаю, Джордж получает «Уолл-стрит джорнал» в банке.

А вдруг сегодня не получит? Так что будь умницей, сходи в «Каффс» и купи газету.

Хорошо, хорошо, — сказала я, даже не собираясь исполнять эту глупую директиву. Уже днем раздался стук в дверь. На пороге стоял посыльный с копией «Уолл-стрит джорнал» в руке.

Вот газета, которую вы заказывали, — сказал он.

Я не заказывала.

Ну значит, кто-то заказал для вас.

Через час последовал телефонный звонок.

Дорогая, ты получила газету?

Я промолчала.

Обязательно проследи, чтобы Джордж прочитал статью о Прескотте Лоуренсе. И пожалуйста, на будущее: не надо так бурно реагировать на мои маленькие просьбы.

Изо дня в день она изводила меня своими звонками. Совершенно естественно, что месяце на четвертом моей беременности я сорвалась. Был жаркий июльский день — столбик термометра неумолимо полз вверх, влажность не отставала. В доме было невыносимо жарко. Я изнывала от духоты и чувствовала себя раздутой. спальня больше напоминала парилку. Вот уже несколько ночей я плохо спала.

И вот, как обычно, утром позвонила миссис Грей:

Доброе утро, дорогая…

Прежде чем она успела изложить свой распорядок дня, я повесила трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Я не подошла. Спустя пять минут — еще звонок, но я не сняла трубку. И не отвечала весь день, хотя звонки раздавались с интервалом в двадцать минут.

После трех пополудни телефон замолчал. Я испытала невыразимое облегчение. Ведь я одержала маленькую победу. Наконец-то она уяснила, что к чему. И больше не будет травить меня.

Часам к шести вечера телефон вернулся к жизни. Решив, что это Джордж звонит предупредить меня о том, что задерживается на работе, я сняла трубку. Это была моя ошибка.

Здравствуй, дорогая.

Ее голос был, как всегда, невозмутимым.

Тебя не затруднит объяснить мне, почему ты бросила трубку сегодня утром?

Потому что я не хотела разговаривать с вами.

Возникла пауза. Я почувствовала, что она слегка опешила от такого заявления. Наконец она сказала:

Это недопустимо.

Мне плевать, допустимо это или нет. Просто я больше не стану мириться с вашим возмутительным поведением по отношению ко мне.

Она хохотнула:

Подумать только, мы сегодня такие смелые.

Дело не в смелости. Просто с меня довольно.

Боюсь, что тебе придется смириться с моей назойливой натурой. Потому что ты вышла замуж за моего сына и…

То, что я вышла замуж за вашего сына, не дает вам права диктовать мне, что делать.

Напротив, у меня есть все права. Ты носишь моего внука…

Он или она, это мой ребенок.

Только попробуй сбежать от этого брака, и ты очень скоро узнаешь, чей это ребенок.

Я не собираюсь бежать от брака.

Да нет, собираешься. Иначе почему твой брат навещает тебя каждую неделю?

Потому что он мой брат, вот почему. И мне здесь одиноко.

Это потому, что никто не испытывает к тебе симпатий, дорогая. Ты не вписываешься в местное общество… уверена, на это ты и жалуешься своему любимому братцу, пока вы коротаете время на пляже Тоддз-Пойнт…

Черт возьми, откуда вам известно про визиты моего брата?..

Городок маленький. Люди говорят. И что важно, говорят мне. И, дорогая, больше не произноси при мне ругательств. Я этого не переношу.

Мне плевать, что вы переносите, а чего нет…

Охотно верю, — мягко произнесла она. — Только помни: если ты захочешь уйти от Джорджа, меня это вполне устроит, как и мистера Грея. Только оставишь нам ребенка…

До меня не сразу дошел смысл ее слов.

Что вы сказали? — прошептала я.

Ее тон оставался мягким, сердечным.

Я сказала, что буду очень счастлива, если ты оставишь Джорджа после родов… конечно, при условии, что мы оформим опеку над ребенком.

Мы?

Джордж, разумеется… юридически.

Трубка задрожала в моей руке. Я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

Вы сами слышите, что говорите? — спросила я.

Какой странный вопрос, — фальшиво засмеялась она. — Естественно, я слышу, что говорю. Вопрос в другом: слышишь ли ты, дорогая?

Скажем, если я просто исчезну…

Куда? Подашься в леса? Снимешь какую-нибудь хибару в большом городе? Ты знаешь, что мы не пожалеем денег, чтобы найти тебя. И мы тебя найдем. В этом не сомневайся. И когда это произойдет, факт твоего бегства лишь укрепит наши позиции в суде. Конечно, ты можешь дождаться, пока родится ребенок, а потом подать на развод. Но прежде чем ты выберешь этот вариант, подумай: мистер Грей — партнер одной из наиболее влиятельных юридических компаний Уолл-стрит. При необходимости вся юридическая мощь этой конторы будет направлена против тебя. Поверь мне, суд признает тебя недобросовестной матерью, прежде чем ты успеешь открыть рот.

Трубка снова затряслась в руке. Мне вдруг стало нехорошо.

Ты еще на проводе, дорогая? — спросила она.

Я не могла говорить.

Я тебя огорчила, дорогая?

Молчание.

О, я чувствую, что огорчила. Хотя на самом деле всего лишь пыталась обрисовать тебе последствия, если вдруг ты решишься на какую-нибудь глупость. Но ты ведь не будешь делать глупостей, да, дорогая?

Молчание.

Я жду ответа.

Молчание. Я не могла даже пошевелить губами.

Ответ. Сейчас же.

Нет, — прошептала я, — я не наделаю глупостей. — И положила трубку.

Когда вечером вернулся Джордж, он застал меня в постели, укутанную одеялом. Он встревожился не на шутку:

Дорогая? Дорогая?

Он потряс меня за плечо. Я посмотрела на него отсутствующим взглядом.

Дорогая, что случилось?

Я не ответила. Потому что не чувствовала в себе сил ответить ему. Я словно лишилась дара речи. Я была здесь, но меня здесь не было.

Дорогая, умоляю, скажи мне, что случилось.

Я безучастно смотрела на него. В голове было на удивление пусто. Вакуум.

О боже… — произнес Джордж и выбежал из комнаты.

Я отключилась. Когда я пришла в себя, подоспела помощь — в виде моей свекрови. Она стояла в изножье кровати, Джордж — рядом с ней. Увидев, что я открыла глаза, Джордж встал возле меня на колени, начал гладить меня по голове.

Тебе лучше, дорогая? — спросил он.

Я по-прежнему не могла говорить. Он повернулся к матери, вид у него был встревоженный. Она кивнула головой в сторону двери, делая ему знак выйти. Как только за ним закрылась дверь, она подошла и села на кровать Джорджа. Она долго смотрела на меня. Ее взгляд был холодным и бесстрастным.

Полагаю, это я виновата во всем, — произнесла она, как всегда, сдержанно.

Я отвела взгляд. Мне было невыносимо смотреть на нее.

Я знаю, что ты меня слышишь, дорогая, — сказала она. — Точно так же, как знаю и то, что все эти недомогания — следствие глубокой личной слабости и чаще всего провоцируются собственной мнительностью. Так что меня не проведешь. Заруби себе это на носу.

Я закрыла глаза.

Что ж, продолжай притворяться спящей, — сказала она. — Как притворилась и с этим нервным срывом. Конечно, будь это связано с твоей беременностью, я бы тебе, возможно, и посочувствовала. Я сама ненавидела это состояние. Ненавидела каждую минуту своей беременности. Полагаю, и ты тоже. Тем более что так ненавидишь семью, в которую попала.

Она была права в том, что касалось моей ненависти к их семье. Но вот в моих чувствах к беременности ошибалась. Я презирала среду, в которой оказалась по собственной воле. Презирала абсурдность моего брака, омерзительную натуру миссис Грей… Единственное — единственное, — что помогало мне сохранить душевное равновесие, это был мой ребенок, которого я носила под сердцем Я не знала, кто у меня родится и каким вырастет этот человечек. Но я знала, что испытываю к нему или к ней глубокую, чистую, беззаветную любовь. Я даже сама до конца не понимала этой любви. Если бы меня спросили, я бы, наверное, не смогла толком объяснить ее природу. Потому что в ней не было ни крупицы рационального или осмысленного. Она просто была всепоглощающей. Ребенок был моим будущим, моим raison d'etre.

И вот миссис Грей посмела замазать это будущее черной краской.

Если ты захочешь уйти от /Джорджа, меня это вполне устроит, как и мистера Грея. Только оставишь нам ребенка…

У меня в голове начал вырисовываться состряпанный ею сценарий. Рождается ребенок. Мне разрешают подержать его в руках несколько минут. Потом заходит нянечка и говорит, что должна вернуть его в детскую. Как только у меня забирают ребенка, появляется судебный пристав с предписанием. Миссис Грей исполнила свою угрозу.

Поверь мне, суд признает тебя недобросовестной матерю, прежде чем ты успеешь открыть рот.

Я содрогнулась. Возникло ощущение, будто я только что прш< нулась к оголенному проводу. Я обхватила себя руками.

Знобит, дорогая? — участливо спросила миссис Грей. — Или ты нарочно разыгрываешь передо мной сцену?

Я снова закрыла глаза.

Хорошо, пусть будет так. Скоро приедет доктор. Но я уверена, он подтвердит то, что лично мне уже известно: с твоим здоровьем все в порядке. Между тем, если ты хочешь и дальше находиться в этом состоянии рассеянности, можно отправить тебя в какой-нибудь хороший санаторий в округе Фэйрфилд, где за тобой присмотрят до родов… а может, и после, если твое психическое здоровье не восстановится. Я слышала, что это не так сложно — добиться принятия решения о невменяемости. Особенно если, как в твоем случае, у человека проявляются типичные симптомы душевной болезни…

В дверь постучали.

Должно быть, это доктор.

Доктор был важным и малоразговорчивым мужчиной лет пятидесяти с небольшим. Он представился мне как доктор Руган и объяснил, что сегодня вечером он обслуживает домашние вызовы пациентов доктора Айзенберга. Теплоты и шарма в нем было не больше, чем в докторе Айзенберге. Когда я не ответила на его первые несколько вопросов — потому что все еще была не в силах говорить, — он не выразил ни участия, ни обеспокоенности. Просто перешел к делу. Пощупал пульс, измерил кровяное давление. Послушал сердце. Приложив стетоскоп к моему огромному животу, прислушался к внутриутробным звукам. Потом долго ощупывал и мял живот. Открыл мне рот и, вооружившись шпателем и фонариком, заглянул внутрь. Ручкой-фонариком посветил в глаза. Повернувшись к моему мужу и свекрови, он сказал:

Все органы в норме. Так что одно из двух: либо у нее небольшой нервный срыв, либо, что называется, приступ хандры. Это бывает во время беременности. Если женщина чувствительная, ранимая, в состоянии беременности она склонна видеть все в искаженном свете. И, как ребенок, замыкается в себе. Дуется на весь свет.

И как долго это может продолжаться? — спросил Джордж.

Не знаю. Постарайтесь обеспечить ей покой и нормальное питание. Через день-два она выйдет из этого состояния.

А если нет? — спросила миссис Грей.

Тогда, — сказал доктор, — рассмотрим другие методы лечения.

Я снова закрыла глаза. Только на этот раз желаемый эффект был достигнут. Я провалилась в беспамятство.

Когда я снова открыла глаза, то сразу поняла, что случилось что-то очень плохое. Была глубокая ночь. Я слышала, как тихо сопит Джордж на соседней кровати. В комнате было черно. И жарко. Так жарко, что я вся взмокла. Очень хотелось в туалет. Но когда я попыталась приподняться, у меня закрркилась голова, подкатила тошнота. Мне все-таки удалось спустить ноги на пол. Но чтобы встать потребовалось некоторое усилие. Я сделала шаг и едва не рухнула. Видимо, мое недавнее недомогание — состояние рассеянности, как назвала его миссис Грей, — оказалось куда более серьезным, чем я предполагала. Потому что мне действительно было очень худо.

Я на ощупь побрела через всю комнату к ванной. Дойдя до двери, я вошла внутрь и щелкнула выключателем. Ванная наполнилась светом. И я вскрикнула.

Потому что там — в зеркале — было мое отражение. Лицо цветя мела. Желтые глаза. А нижняя часть моей ночной сорочки была красной. Темно-красной. Она была в крови.

И тут я почувствовала, что опять проваливаюсь в пустоту. Только на этот раз мое падение сопровождалось отвратительным грохотом. И мир снова стал черным.

Когда ко мне вернулось сознание, я была в белой комнате. С ослепительным белым светом. И пожилой мужчина в хрустящем белом халате светил мне в глаза фонариком. Моя левая рука была привязана к опоре кровати. Я заметила, что из руки торчит трубка, соединенная с бутылкой плазмы, подвешенной к стойке рядом с кроватью.

С возвращением, — сказал доктор.

О… да, — пробормотала я еле слышно.

Вы знаете, где вы находитесь?

Мм… что?

Он говорил громко, словно я была глухая. Вы знаете, где вы находитесь?

Аа… эээ… нет.

Вы в Гринвичском госпитале.

До меня дошло не сразу.

Хорошо.

Вы знаете, кто я? — спросил доктор.

А должна знать?

Мы встречались раньше, я — доктор Айзенберг, ваш гинеколог. Вы знаете, почему вы здесь, Сара?

Где я?

Как я уже сказал, вы в Гринвичском госпитале. Ваш муж нашел вас на полу ванной, в крови.

Я помню…

Вам очень повезло. Вы упали в обморок. Если бы вы падали в другую сторону, вы могли бы сломать себе шею. Но, как выяснилось, у вас лишь небольшие ушибы.

Начала возвращаться ясность мысли. И я вдруг испугалась.

Со мной все в порядке? — тихо спросила я.

Он внимательно посмотрел на меня:

Я же сказал, у вас лишь поверхностные ушибы. И вы потеряли много крови…

Теперь мне стало по-настоящему страшно. И сознание окончательно прояснилось.

Доктор, я в порядке?

Айзенберг выдержал мой пристальный взгляд:

Вы потеряли ребенка.

Я закрыла глаза. У меня было такое чувство, будто я снова лечу в пропасть.

Мне очень жаль, — сказал он.

Я зажала рот рукой. До боли прикусила костяшки пальцев. Мне не хотелось плакать перед этим человеком.

Я вернусь позже, — сказал он и направился к двери.

Неожиданно для себя я спросила:

Кто это был — мальчик или девочка? Он обернулся:

Плод еще не сформировался.

Ответьте мне: это был мальчик или девочка?

Мальчик.

Я сморгнула слезы. И снова впилась зубами в костяшки пальцев.

Это еще не все, — сказал он. — Поскольку плод был сформирован лишь частично, нам пришлось извлекать его хирургическим путем. В ходе операции мы обнаружили, что часть стенки матки серьезно повреждена вследствие аномальной беременности. Повреждена настолько, что, скорее всего, вам больше не удастся забеременеть, не говоря уже о том, чтобы выносить еще один плод. Поймите: это не окончательный диагноз. Но по своему опыту могу сказать, что ваши шансы стать матерью, боюсь, ничтожны.

Последовала долгая пауза. Он уставился на носки своих ботинок.

У вас есть какие-нибудь вопросы? — наконец спросил он.

Я закрыла глаза рукой, словно в попытке отгородиться от мира В следующее мгновение Айзенберг произнес:

Думаю, вам сейчас хочется побыть одной.

Хлопнула дверь. Я лежала, не в силах открыть глаза, мне не хотелось никого видеть. Я была совершенно растеряна.

Дверь снова открылась. Я услышала голос Джорджа, тихо окликнувший меня. Я открыла глаза. Взгляд сфокусировался на его лице, Он был очень бледен и выглядел так, будто не спал несколько дней подряд. Рядом с ним стояла его мать. Я вдруг расслышала собственный голос:

Я не хочу, чтобы она была здесь.

Миссис Грей побелела.

Что ты сказала? — спросила она.

Мама… — Джордж положил руку ей на плечо, но она тут же отмахнулась.

Убирайтесь к черту, сейчас же, — закричала я.

Она спокойно подошла к кровати:

Я прощаю тебе эту реплику, учитывая твою тяжелую травму.

Мне не нужно ваше прощение. Просто уйдите.

На ее губах заиграла ненавистная мне улыбка. Она наклонилась ко мне:

Позволь задать тебе вопрос, Сара. Самолично спровоцировав эту трагедию, ты теперь своим хамством пытаешься спрятать тот факт, что стала гнилым товаром?

И вот тогда я ударила ее. Свободной рукой я влепила ей крепкую пощечину. Она не устояла на ногах и оказалась на полу. Раздался крик. Джордж бросился к ней, завопив что-то нечленораздельное Он помог матери подняться, зашептал ей на ухо: «Извини, извини…» Она обернулась ко мне, растерянная, сбитая с толку, потусневшая без привычной злобной маски. Джордж обнял ее за плечи и вывел за дверь. Через несколько минут он вернулся, побитый и взъерошенный.

За ней присмотрит медсестра, — сказал он. — Я объяснил, что она неловко повернулась и упала.

Я отвернулась от него.

Мне так жаль, — сказал он, приближаясь ко мне. — Я даже не могу выразить словами, как мне жаль…

Я прервала его:

Нам больше нечего сказать друг другу.

Он попытался взять меня за руку. Я жестом остановила его.

Дорогая… — начал он.

Пожалуйста, уйди, Джордж.

Ты правильно сделала, что ударила ее. Она заслужила…

Джордж, я не хочу сейчас говорить.

Хорошо, хорошо. Я приду позже. Но, дорогая, я хочу, чтобы ты знала: у нас все будет хорошо. Мне плевать, что говорит доктор Айзенберг. Это всего лишь его мнение. На худой конец, мы всегда можем усыновить ребенка. Но, право…

Джордж, дверь вон там. Пожалуйста, воспользуйся ею.

Он глубоко вздохнул. Выглядел он взволнованным. И испуганным.

Хорошо, я приду завтра утром.

Нет, Джордж. Я не хочу видеть тебя завтра.

Ну хорошо, я могу прийти послезавтра…

Я больше не хочу тебя видеть.

Не говори так.

Я говорю это.

Я сделаю все, что ты только пожелаешь…

Все?

Да, дорогая. Все.

Тогда я попрошу тебя сделать две вещи. Первое: позвонить моему брату. Рассказать ему о том, что случилось. Рассказать все, без утайки.

Конечно, конечно. Я позвоню ему сразу, как только вернусь домой. А вторая просьба?

Больше не показывайся мне на глаза.

До него дошло не сразу.

Ты это не всерьез? — спросил он.

Я говорю это серьезно.

Молчание. Я наконец взглянула на него. Он плакал.

Извини, — сказала я. Он вытер слезы руками.

Я сделаю то, о чем ты просишь, — сказал он.

Спасибо.

Он словно оцепенел, прирос к полу.

Прощай, Джордж, — прошептала я и отвернулась.

После того как он ушел, вошла медсестра с маленьким керамическим лотком, в котором лежали шприц и ампула. Она поставила лоток на тумбочку, проткнула иглой резиновую пробку ампулы и наполнила шприц вязкой жидкостью.

Что это? — спросила я.

Это поможет вам заснуть.

Я не хочу спать.

Приказ врача.

Прежде чем я успела сказать что-то еще, игла впилась мне в руку. В следующее мгновение я отключилась. Когда я снова очнулась, было утро. Эрик сидел на краю моей постели. Он грустно улыбнулся мне.

Привет, — сказал он.

Я потянулась к его руке. Он придвинулся ближе, и наши пальцы сплелись.

Тебе позвонил Джордж? — спросила я.

Да.

И он сказал тебе…?

Да. Он все рассказал.

Я вдруг разрыдалась. Эрик обнял меня. Я уткнулась ему в плеча Мои рыдания все больше походили на истерику. Он крепче прижимал меня к себе. Я была безутешна. Никогда еще я не знала такого горя и отчаяния. И остановить поток слез было невозможно. Не знаю, как долго это продолжалось. Эрик молчал. Никаких слов утешения или соболезнования. Потому что слова ничего не значили. Мне не суждено было иметь детей. И это был ужасный я трагический факт, который, кто бы что ни сказал, уже невозможно было исправить. Трагедия делает все слова пустыми.

В конце концов я успокоилась. Я отпустила Эрика и снова откинулась на подушки. Эрик погладил меня по лицу. Мы долго молчали. Я все еще была в шоке. Он заговорил первым.

Что ж… — сказал он.

Что ж… — сказала я.

Мой диван — не самое удобное спальное место, но…

Он мне прекрасно подойдет.

Значит, решено. Пока ты спала, я поговорил с одной из медсестер. Они полагают, что тебя выпишут дня через три. Поэтому — если ты не возражаешь — я позвоню Джорджу и договорюсь с ним, когда можно будет подъехать к вам домой и собрать твои вещи.

Этот дом никогда не был моим.

Джордж по телефону казался очень взволнованным. Он умолял меня поговорить с тобой, чтобы ты изменила свое решение.

Об этом не может быть и речи.

Я так ему и сказал.

Ему нужно жениться на своей матери и закрыть этот вопрос.

Почему мне не пришло в голову сказать ему об этом?

Мне удалось слегка улыбнуться.

Здорово, что ты вернешься, Эс. Я скучал по тебе.

Я сама все изгадила, Эрик. Сама.

Не думай об этом, — сказал он. — Потому что это не так. Но продолжай выражаться в том же духе. Это немножко подправит зой рафинированный образ. Я одобряю.

Я сама устроила себе эту катастрофу.

Ну, это всего лишь интерпретация, которая гарантированно принесет тебе немало бесполезной печали.

Я этого заслуживаю.

Прекрати! Ты ничего подобного не заслуживаешь. Но все уже произошло. И со временем ты найдешь способ примириться с этим.

Я никогда не смирюсь.

Придется. У тебя нет выбора.

Почему? Я могу выпрыгнуть из окна.

Но только подумай, сколько дрянных фильмов ты тогда пропустишь.

На этот раз мне удалось рассмеяться.

Я тоже по тебе скучала, Эрик. Так скучала, что не выразить словами.

Пару недель поживем соседями, и уверен, разругаемся в и прах.

Скорее астероид рухнет на Манхэттен. Мы с тобой две половинки.

Красиво сказано.

Да. Ирландцы умеют говорить красиво.

Он закатил глаза и сказал:

Век живи — век учись.

Чертовски верно подмечено.

Я выглянула в окно. Был погожий летний день. Голубое небо. Яркое солнце. Ни намека на мрачное будущее. В такой день все должно было казаться бесконечным, возможным.

Скажи мне, Эрик…

Да?

Это всегда так тяжело?

Что тяжело?

Всё.

Он засмеялся:

Конечно. Ты разве еще не поняла?

Иногда я думаю: смогу ли я когда-нибудь понять?

Он снова засмеялся:

Ты ведь и сама знаешь ответ на этот вопрос, не так ли?

Я неотрывно смотрела в окно, за которым открывался целый мир.

Боюсь, что да, — ответила я.

Назад: 6

Дальше: Часть третья Сара