Кросс-кантри: 23-й заезд для мальчиков и 1-й заезд для девочек, Питерсбридж, 14:30;

нетбол против Эпсомского колледжа: VII/1 (Грир), 14:30; чемпионат по гребле в помещении между школами Дорсета и Сомерсета, колледж Святого Стефана, Борнмут, 15:00;

концерт факультета Фицджеральд, зал богословия, 19:00;

киноклуб: «Добрые сердца и короны».

Ильди входит в комнату в тот самый момент, когда Лора вешает трубку.

– Ой, – вздрагивает та, – я не знала, что вы слушаете. Вот. Э-э…

Можно было сейчас же сказать: «Это Петер звонил». Ей нет оправдания. Лора уже три недели знает, что племянник Ильди жив, и до сих пор хранит это в тайне. Если они считают Петера мертвым, то она, по сути, раз за разом его убивает.

– Но, сэр… – говорит Марина, вцепившись в дверную ручку. Разговор происходит сразу после утренних уроков: в это время мистер Дэвентри обычно свистит на площадке для регби, и Марина планировала оставить ему записку. – Неужели для одного предмета нужно разрешение? Это довольно слож…

Мистер Дэвентри сидит во флотском командирском кресле и постукивает перьевой ручкой о большую медную чернильницу: такую мог бы в приступе ярости запустить в кого-нибудь адмирал. Его окружают, словно ангельский сонм, фотографии регбийной команды – портреты, групповые и одиночные, сверкающие мускулами динамичные кадры.

– Очень может быть, – говорит он, – но вы, мисс Фаркаш, не исключение из правил. Что бы вы о себе ни думали.

Мистер Дэвентри считает девочек необучаемыми: брат Люсинды Прентис сам от него это слышал. Возможно, он прав. Марина действительно чувствует себя глупой. Может, если она проявит интерес к его морским макетам…

– Какая… какая это лодка?

– «Королевский ковчег». И это корабль. Не трогайте.

Нужно быть дурой, чтобы расплакаться у него на глазах, но Марина до сих пор не оправилась от ссоры с матерью.

– Конечно, корабль, – говорит она, разглядывая картину маслом, изображающую морское сражение. – Да, здесь у него более… корабельный вид.

– Это Трафальгарская битва. Вы показываете на «Устрашающий». Это какая-то шутка?

– Нет, вовсе нет. Я… извините. – Марина озирается в поисках новой темы для разговора. Большой барометр – или это часы? Парусник в огромной бутылке. По виду не скажешь, что хрупкий, но… Она вовремя отдергивает руку. – Ого, бинокль! Я люблю смотреть на созвездия. Можно взглянуть? Отсюда видно игровое поле, или…

– Может быть, закончим на этом? – Мистер Дэвентри прячет бинокль в ящик стола. – У меня много дел.

– Но… Значит, если я не получу разрешения у ма… у родителей, то не смогу поменять предметы?

– Именно так. Разве я непонятно выразился?

Учитывая, как в семье относятся к мистеру Вайни, Марина вряд ли сможет позвонить домой и все объяснить – родным от нее и так сплошное расстройство. Выбора нет: придется изучать медицину. Если уж она побоялась признаться, что скатилась на четверки с двумя плюсами (и даже получила одну без плюсов), то как убедить их в своем желании поменять предметы? Все это, говорит она себе, и затевалось лишь для того, чтобы она стала врачом.

Но…

Что, если она их удивит?

Что, если мистер Вайни прав? По-настоящему образованный человек обязан разбираться в истории. Ильди и Рози всегда были неравнодушны к Искусству и Культуре; Жужи и та вечно вспоминает о Риме их юности и о старом дурацком Musee d’Orsay.

Тогда как в Кум-Эбби царит бескультурье, особенно среди тех, кто изучает естественные науки. Неделю назад, на химии и биологии, она придумала блестящую шутку о Феликсе Холте, Свободном радикале, и никто не засмеялся, даже учителя! Один мистер Вайни ее понял – сказал, что Марина умна, разглядел в ней потенциал. В конце концов, это отец (она решила не думать о нем как о «папе» или «Петере») хотел, чтобы Марина стала врачом; и хотя в детстве она немного боготворила его и мечтала, как он будет ею гордиться, в последнее время вспоминает о нем все реже. Возможно, стоит довериться мистеру Вайни.

Это Петер во всем виноват. Лора не хочет опять с ним встречаться, тем более в Блумсбери-сквер – будто проститутка эпохи Регентства, ублажающая клиентов за стакан джина. Он сказал: «Нам нужно поговорить». О чем?

Воскресным днем она торопливо шагает по Бедфорд-плейс, мимо «Селуэй-Альгамбры» и гостиницы «Креста». В груди закипает злоба – на Петера и на мужчин вообще, вечно уверенных, что ты прибежишь по первому зову. «Мне нужно, – решительно думает Лора, – сосредоточиться на других заботах. На благополучии дочери, например».

Наконец ворота… закрыты. Черная деревянная табличка гласит: «ЧАСТНЫЕ САДЫ». Как это типично.

Лора толкает створки. Ворота широко открываются.

Миссис Вайни тут ни при чем. Марина о ней совершенно не думает, когда поднимается по лестнице (с пульсом, явно нездоровым для ее возраста) в комнату мистера Стеннинга. К деканам не принято заявляться без приглашения – вот бы одноклассницы удивились, – однако Марина следует высшему зову. Когда мистер Стеннинг, чуть взъерошенный и без галстука, открывает дверь, Марина думает: секс; но при виде гостиной обо всем забывает. Прежде всего здесь красиво: почти всё – кремового цвета, включая ковер, так что невозможно представить где-то поблизости близнецов мистера Дэвентри или мускулистые ляжки Билла Солтера. Со стен смотрят настоящие картины и миллион книг по искусству. Бедный мистер Стеннинг, думает Марина. Холостая во всех смыслах жизнь; только миссис Вайни, подруга, в которую он, может быть, тайно влюблен. Марина, если бы не была занята, сама бы им увлеклась.

Чтобы ничего не забыть, она при первой возможности зарисует план его комнаты. Мысль о том, что, пока она скучает в Вест-стрит, миссис Вайни сидит на этом белом диване или на стуле у пианино, почти невыносима.

Мистер Стеннинг готов ей помочь. Услышав, что она знакома с семейством Вайни, что это, собственно, мистер Вайни подал идею, он выглядит удивленным (Марине на удивление), но соглашается.

– Я, наверное, – говорит он, – поговорю с Клайвом.

– С кем, простите?

– С Клайвом. Темплером. Заместителем директора. Помните?

– Да, извините. Но…

– Нет, против рекомендации Александра Вайни он возражать не будет. С ним я тоже поговорю.

Вот он, потайной сад, мир Вайни; место, о котором Марина мечтала.

– Правда? О, пожалуйста!

– Да, если не забуду.

– Я… могу я… вы мне скажете, что он ответил? Мне бы очень хотелось знать.

– Не сомневаюсь. – Мистер Стеннинг по-взрослому глядит на Марину. – Вы, разумеется, поставили в известность родителей? – Он переводит взгляд на окно. Марина издает неопределенный звук.

– Что вы будете изучать, медицину?

– Да. То есть я ведь могу…

– Вряд ли. Нужен экзамен по химии. Вы не знали?

– Но…

– Ничего страшного. Старине Кендаллу будет до лампочки, говоря откровенно.

Марина смотрит на мистера Стеннинга открыв рот, а потом быстро его захлопывает.

– Да, – говорит она, сглатывая комок, – наверное.

– Значит, решено. Поздравляю, мисс Фаркаш. Вы приступаете завтра.

– Привет.

– Это большая ошибка. Нет, правда. Если бы на этой чертовой лодке был телефон, я бы все отменила.

Он улыбается.

– Могла бы не приходить.

– Ну, я…

Зачем она здесь – отменить события прошлой встречи, наказать его? Убедить в том, что нужно поговорить с матерью?

– Погоди-ка… – Петер наклоняется и разглядывает кусок гравия под ногами. Давняя привычка, вспоминает Лора; отсюда, наверное, и происходит Маринина любовь к ископаемым. Лора смотрит на его макушку и думает о прогулках в Кенсингтонских садах, где ее дочь часами копалась в песочнице. В этот момент недобрый ветер, подув сквозь розовые кусты, подхватывает феромоны Петера и бросает их ей в лицо.

Нет! Никогда! Он все такой же подонок. Лора не позволит себя провести. Плевать на прошлый раз – она тогда сошла с ума. Отныне и навсегда Петер ничего для нее не значит. Даже химия умерла.

– Вроде кварц, – говорит он. – Но всяко бывает. Один мой приятель нашел в Престон-парке алмаз.

– Не будь идиотом.

У него на затылке новая складка, нежная бледная кожа – должно быть, пахнет пустым гардеробом. Одна эта мысль заставляет Лору вздрогнуть и резко выдохнуть.

Петер глядит на нее. Нет-нет, она обещала себе, что этому не бывать. Она человек, а не бланманже. Он причинил горе всем женщинам, которых знал, даже их дочери, черт возьми. Ладно, думает Лора, отходя к чешуйчатому, будто в струпьях проказы, розовому кусту. Вот так.

– Повернись, – говорит Петер.

Лора дергает ветку – судя по виду, мертвую.

– Нет. – Она запечатывает себя, дышит ртом, опускает веки. Свет густой, как первобытный бульон. Если бы можно было сбежать…

– Ну же, – говорит он.

Безнадежно. Она его чувствует даже отсюда – воздух стал маслянистым от капсул секса. Петер не должен к ней подойти. «Пожалуйста, – думает Лора. – Спаси».

Его шаги шуршат по гравию. Лора прижимает пальцы к глазам, пока не появляются оранжево-серые тени и мягкая боль, и, исполнившись ненависти, судорожно вздыхает. Феромоны делают свое грязное дело. Он кладет руки ей на плечи.

– Лора, – говорит он.