23
Я, думает Марина на биологии, совершила чудовищную ошибку.
Что скажет бабушка… Завтра начнутся короткие каникулы и Марина поедет домой – одна.
Когда Рози или кто угодно другой увидит ее, они обо всем догадаются. Марина поступила ужасно, предала их мечты о ее врачебной карьере – и ведь понятия не имеет, как изучать историю. Что на нее нашло? И что теперь делать?
Нужно сказать мистеру Стеннингу, что она полная дура и передумала.
Нет, невозможно. Нет ничего хуже позора, даже ярость Рози меркнет в сравнении с ним. Мистер Вайни обо всем узнает и расскажет жене, а то и дочери. При одной мысли о том, что Марина – ее странность, ее неудача – станет темой для обсуждения, пальцы ног впиваются в подошву от стыда.
Хуже того: если даже думать об этом невыносимо, то каково будет вернуться в Илинг?
Это ее самый большой секрет, дающий ростки по ночам. С приближением коротких каникул ее все сильнее одолевает мысль о побеге. Как заставить себя вернуться в Кум-Эбби после того, как она неделю проведет в кругу семьи?
Подходит к концу практическое занятие по биологии, но Марина не может найти свиную печеночную артерию, не говоря уже о нижней полой вене. Едва перевалило за полдень, а она уже так устала, будто всю ночь работала в реанимации. В последнее время она не ложится раньше двух – слишком многое нужно успеть. И речь не только о сочинениях. Марина сидит допоздна и обезвреживает скверну, которая дает себя знать через зловещие предсказания толкового словаря; часами блуждает в кромешной тьме, соблюдая необходимые ритуалы – их становится все больше, будто в новой, ей одной понятной религии.
А утром, стоит открыть глаза, тревога и отвращение тут как тут.
– Сэр, – доносится сзади голос Айво Уильямса по прозвищу «Мамонт», – у меня в кармане слизь.
Класс хохочет, а Марина замирает со скальпелем в руке. Внезапно она понимает: из Кум-Эбби можно уйти, если школа сгорит дотла или здесь случится какой-то скандал. Другими словами, если не останется выбора. Но если скандал – то какой?
Этот раз не похож на прошлый – никто никого не целует. Так даже лучше: Лорины руки не ложатся вдруг на его затылок, не стискивают плечи; он не прижимает ее к груди – только приобнимает, и они застывают так на какое-то время, словно пара, потерпевшая кораблекрушение и наблюдающая, как последняя спасательная шлюпка идет ко дну.
Наконец Лора замечает, что стоит на клумбе, спиной к дереву, которое трется о ее спину грубой корой, как большой отчаявшийся зверь.
– Что мы делаем?
Петер улыбается.
– Я по тебе скучал, – говорит он. – Очень. Думал, ты меня так ненавидишь, что…
– Правильно думал.
– Марина не захочет меня увидеть?
– Нет, – отвечает Лора, впиваясь ногтями в ладонь.
– И я не знаю, как быть с матерью. Никакого проку от меня, да?
Ее мозг топчется в нерешительности, как лошадь перед барьером. В голову не приходит ничего умнее, чем:
– Пожалуйста! Нам правда нельзя.
– Что?
– Сегодня. Нам. Встречаться вот так. Петер, пожалуйста. Задумайся.
– Почему? Все ведь отлично.
– Не отлично. Как у тебя язык поворачивается? Я…
– Я не в том смысле… Нет-нет, не надо слез. Иди ко мне.
– Нет, не пойду! Я не расстроена – я, если хочешь знать, злюсь.
– Все честно.
– Зачем ты говоришь эту чушь?
– Слушай, я… Когда я вернулся в Лондон, я не знал, что делать. Встречаться ли с тобой и как.
– Что? Ты еще сомневался? Это…
– Я не знал, как быть. Подумал, ну, от мамы далеко, Лондон большой – вот что я подумал.
– Я тебя не искала.
– Знаю. Просто я решил, что можно, ну, сказать «привет». Написать тебе на мамин адрес. Я знал, что ты там живешь.
– Откуда? Знал? Что еще ты знал?
– Мало что. Слухи доходили.
– Кто тебе говорил? Ничего себе, за мной еще и шпионят?
– Нет, конечно. Ну, там, ребята. Из Лондона, из прошлого, сама знаешь. Кое-что слышал время от времени. Знал, что все чуток… В общем, я по тебе скучал.
– Зачем тогда бросил?
Сумасшедший, думает Лора, другого объяснения нет. Он страдал? «Пропащий человек», – всплывает вдруг в голове.
Нетнет, нужно бороться с жалостью. Он ее не заслуживает.
– У тебя, наверное, было полно подружек, – раздраженно говорит Лора.
– Ага, – соглашается он, и еще один горячий кусок, оторвавшись от ее сердца, падает на гравий. – Но… – Он пожимает плечами. Лора ободряюще поднимает брови. – Сама знаешь, как бывает.
Лора вдруг очень ясно видит со стороны, как вышибает себе мозги.
– Нет, не особенно, – говорит она. – У меня на это не было времени. Я воспитывала нашу дочь. И потом, это же ты от меня устал, помнишь? «Лораберетизмором» – так ты говорил.
– Черт… Что, правда?
– Да. Господи… Как ты можешь…
– Вот я козел.
– Это даже не… ладно, проехали.
– Вот-вот. Когда об этом думаешь, хочется убежать обратно, так что… это самое большее, на что я способен. Быть здесь. Пытаться познать дзен. Вообще, я хотел тебя спросить: что мне теперь делать?
Лора вздыхает.
– Вряд ли я… Понятия не имею. Найти работу, наверное? На что ты живешь?
– Скопил деньжат в Уэльсе. Я был, – улыбается он, – садовником.
– Ну, садовником так садовником. С чего-то начинать надо. Или, не знаю, возвращайся туда. Что бы ты здесь ни искал, это…
– Нет, я имел в виду, что делать с другими? Я должен их увидеть. Рози и остальных. Я подумал, что надо, ну, извиниться. Но боюсь сделать им еще хуже.
– Господи, Петер, я…
– Нет, правда. Я собой не горжусь. Но стараюсь измениться. Вроде бы. С тех пор, как бросил пить, я, ну, ходил на курсы.
– Неужели? Учился ремонтировать вагоны? Нет, это вряд ли.
– Серьезно. На терапию. Так и знал, что будешь смеяться. Мужская дружба. Шаманизм, тантра, медитации; ерунда в основном, не спорю – просто удобный повод для самовлюбленных скотов пожалеть себя и продолжить ходить налево.
– Я тебя умоляю.
– Но это помогло.
– Что «это»? Что в этом было сложного? Что…
– Не кричи.
– Это какой-то сумасшедший сон.
– Ага. Суть в том, что теперь я себя прззн…
– Прости?
– Прзн.
– Я не слышу. Ты себя что?
Петер поднимает на нее взгляд.
– Я себя признал, – говорит он, и по его лицу разливается легчайший румянец.
– Ты…
– Я понял, что собой представляю.
Лоре ужасно хочется его ударить. Она еще раньше обняла себя руками, а теперь, будто рефери на ринге, усилила хватку.
– Правда? Наконец-то. Только вряд ли ты представляешь, какой…
– Безответственный, эгоистичный, бла-бла-бла. Ну да, все так. Чистая правда. Был и остался.
– И гордишься? Этому тебя научили на курсах? Господи, ты невыносим.
– Знаю. Но быть мужем, извини меня, хорошим сыном, отцом – после того, что случилось с моим папашей… Я не смог. И чем хуже становился, тем сильнее ненавидел… ну, это и так понятно. Так что подумал: слиняю, и дело с концом – но стало только хуже. А, к черту!.. Я получил по заслугам. И знаешь что? Я все равно думаю, что так было лучше всего.
Лора содрогается от ярости.
– Что?
– Знаю, было нелегко. Но я бы попортил крови, если б остался. Вам… обеим.
– Ха-ха.
– Я хотел быть подальше от тебя. Зря я тебе написал.
– Да, тут ты прав, – говорит Лора. Она подхватывает сумку и думает: «Этот чокнутый кобель у меня уже в печенках сидит. Утешает лишь мысль о тусклых пузырьках с таблетками в сахарной облатке».
– Есть еще кое-что, – говорит он.
Другая женщина. Может, десятки. Как глупо, думает Лора – вернуться из страны мертвых и остаться ни с чем.
– Что?
– А может, и нет. – У Петера, по его меркам, почти серьезный вид. – Скажу в другой раз.
– Другого раза не будет. Это самый дурной и самый глупый поступок в моей жизни. Я не только… Я…
Она думает: «Я могла бы сказать ему, что была плохой матерью – тогда он, возможно, меня заменит. Разве будет хуже?»
– Не знаю, – неуклюже кашляет он. – Нет, давай забудем. Так будет лучше.
– Пит, ты уже начал. – Ей хочется остаться наедине со своим огромным несчастьем. – Ради бога, хватит драматизировать. Выкладывай.
На его лице появляется странная кривая улыбка.
– У меня типа рак, – говорит он.
