В тот же день Вендрамин в ярости отправился к виконтессе де Со. Оказалось, что у нее прием в изысканной, черной с золотом, гостиной, служившей очень выгодным для нее фоном.

Центром изысканного общества была царственная Изабелла Теоточи, за которой напористо ухаживал маленький Альбрицци, имевший несколько потасканный вид.

Лидер барнаботто был принят довольно холодно, как это случалось везде в последнее время. Он находил утешение в презрении к ним, вполне искреннем. Эту шумную группу людей разных возрастов можно было встретить повсюду, и повсюду они вели себя неестественно и претенциозно, критиковали других самоуверенно и безапелляционно.

За кофе с мороженым и мальвазией много говорилось о свободе, веке разума и правах человека; велись псевдоинтеллектуальные беседы, во время которых пережевывались плохо усвоенные обрывки теорий энциклопедистов. Не чуждались они и сплетен, правда в интеллектуальной обертке, призванной создать впечатление широты взглядов того, кто их распространял.

Вендрамин маялся в нетерпении, пока не ушел последний из гостей.

Виконтесса упрекнула его за плохие манеры и кислый вид, с каким он держался в обществе ее друзей.

– Друзей? – презрительно фыркнул он. – Если ты считаешь своими друзьями этих сплетников-позеров и этих глупых девок, беспрерывно чешущих языки, то и сама, наверное, не лучше. Меня больше ничто не удивляет. Даже твое предательство.

Она уселась на черной с золотом кушетке и расправила свой кринолин.

– Ну, понятно. Опять ревность. – Она вздохнула. – Ты становишься ужасным занудой, Леонардо.

– Ну да, конечно, никаких причин ревновать у меня нет. Стыдно сомневаться в твоей преданности. Эти беспочвенные подозрения – плод моего необузданного воображения, так?

– Ты прав, как никогда.

– Слушай, оставь эти свои шуточки. Я сейчас не в том настроении. И не провоцируй меня больше.

Но грациозная женщина лишь рассмеялась:

– Это, случайно, не угроза?

Он посмотрел на нее негодующе:

– О господи, у тебя что, совсем нет ни стыда ни совести?

– Возможно, я переняла что-то от тебя. Правда, причин стыдиться у меня меньше.

– Я спрашиваю себя, существовала ли хоть одна женщина, у которой были бы причины гордиться собой?

– Возможно, это была твоя мать, Леонардо.

Он остановился рядом с ней и схватил ее за руку:

– Уйми свой развязный язык! Не смей произносить имя моей матери, потаскушка!

Она поднялась и вырвала у него руку, побелев из-за полученного оскорбления, и действительно стала похожа на разгневанную потаскушку.

– Знаешь, тебе лучше уйти. Убирайся из моего дома! – Видя, что он стоит ухмыляясь, она топнула элегантно обутой ножкой. – Убирайся! Слышишь? – Она потянулась за шнурком от звонка, но Вендрамин помешал ей.

– Сначала выслушай меня и сознайся в своем предательстве.

– Я не обязана отчитываться перед тобой, болван! Если уж ты заговорил об отчетах, то подумал бы лучше о своем долге.

– Я как раз о нем и думаю, поскольку ты предала это гласности.

– Предала гласности? – Она так удивилась, что даже гнев ее несколько утих. – Что значит «предала гласности»?

– То и значит. Предали, мадам. Сообщили об этом своему возлюбленному, этому проклятому англичанину, от которого у вас нет секретов. Неверность я еще могу простить. Чего ждать, в конце концов, от потаскушки? Но только не предательство. Ты понимаешь, что отныне я из-за тебя в его власти? Но ты, полагаю, этого и добивалась.

Ее ясные голубые глаза выражали теперь скорее беспокойство, чем гнев. Она провела тонкой белой рукой по лбу, смяв золотистые локоны, вьющиеся на висках.

– О господи, я ничего не понимаю. Это какой-то бред, Леонардо, полная бессмыслица. Я никогда не говорила о твоем долге ни Мелвиллу, ни кому-либо другому. Клянусь тебе. А что касается наших с ним отношений… – Она скривила рот и пожала плечами. – Мы не любовники, но это не так уж важно по сравнению с тем, что ты говоришь.

– То, что ты сказала это ему, уже доказывает, что он твой любовник. Ты лжешь мне. Почему он постоянно околачивается здесь? Почему всегда крутится рядом с тобой, где бы вы ни встретились?

– Брось ты нудить об этом! – воскликнула она с досадой. – Давай говорить о главном, об этих деньгах. Я еще раз клянусь тебе, что никогда никому ни словечка об этом не сказала.

– О да, поклясться ты можешь в чем угодно. Ложные клятвы для таких женщин, как ты, – пустяк. – Он возмущенно, пересыпая свою речь ругательствами, рассказал ей об утреннем разговоре с Мелвиллом, опустив кое-какие нелестные для него подробности. – Ну что, имеет смысл отрицать, что ты поступила подло?

Она была так поражена, что даже не обращала внимания на его оскорбления. Кожа на ее гладком белом лбу собралась морщинами. Она оттолкнула его, и он отступил и позволил ей пройти – не столько из-за толчка, сколько подчиняясь ее воле. Она опять села на кушетку, упершись локтями в колени и обхватив подбородок руками. Он ждал, недоверчиво глядя на нее.

– Это гораздо серьезнее, чем ты думаешь, Леонардо. Я понимаю, почему ты злишься. Ты, естественно, считаешь, что твой гнев оправдан. Но это не важно. Тут какая-то загадка. Ты ничего не преувеличил? Хотя и это не имеет значения. Главное, что он знает. Он всегда все знает, это просто невероятно. Откуда он все знает – вот в чем вопрос.

– Ты хочешь сказать, у него есть какие-то другие каналы информации? – спросил Леонардо все с тем же сарказмом.

– Умоляю тебя, подумай об этом серьезно. Похоже, мы действительно в опасности. Торжественно клянусь тебе, Леонардо, что единственным, кто знал об этом от меня, был мой кузен Лаллеман, снабжавший меня деньгами. Мелвилл мог получить сведения только от него.

– От Лаллемана? Ты хочешь сказать, что французский посол настолько близок с этим англичанином? Если он и вправду англичанин, – добавил он автоматически. Но едва он успел произнести эту фразу, как она превратилась в подозрение, и он повторил уже совсем другим тоном: – Если он и вправду англичанин…

Вендрамин глубоко задумался, опустив голову, и медленно подошел к ней, но глядел в пол, а не на нее. Если эта маленькая золотоволосая шлюха говорила правду, то напрашивался только один вывод.

– Если ты не лжешь, Анна, и он действительно в таких тесных отношениях с послом Французской республики, то это может означать только одно: он шпион.

На ее лице выразился испуг – и не только из-за высказанного им подозрения, как думал Леонардо. Ей пришло в голову то же самое. Но она осознала, что нарушила необходимую для тайного агента конспирацию и невольно навела Вендрамина на эту мысль.

– Ты что, это совершенно невозможно! – воскликнула она.

Он злорадно улыбнулся:

– Инквизиция разберется. В Венеции вопрос со шпионами решается просто и быстро. А он еще имел наглость угрожать мне тем же самым!

Она вскочила на ноги:

– Ты не посмеешь обвинить его на основе пустого подозрения, Леонардо!

– Ага, испугалась?

– Конечно. Я боюсь за тебя. Если ты ошибаешься, то не причинишь ему вреда, а себя погубишь. Как ты не понимаешь? Он чем угрожал тебе? Тем, что при каком-либо нежелательном происшествии с ним информация о твоих чеках у Виванти тотчас попадет к инквизиторам. Ты сам мне это сказал. А если он действительно шпион, то безусловно воспользуется этим для своей защиты.

Это охладило пыл Вендрамина. Он обхватил подбородок здоровой рукой:

– Господи боже мой! Как этот чертов мерзавец мешает мне!

Воспользовавшись его отчаянием, она подошла к нему и взяла за локоть:

– Дай мне разобраться с этим. Я схожу к Лаллеману, попытаюсь выяснить, что смогу. Возможно, существует другое объяснение. Того, что ты предполагаешь, не может быть. Оставь это мне, Леонардо.

Он хмуро посмотрел на нее и, обняв за плечи здоровой рукой, притянул к себе:

– А может быть, милая плутовка, ты просто водишь меня за нос? Может быть, ты хочешь сбить меня со следа, чтобы я не разнюхал о твоих собственных делишках?

Она высвободилась из его объятий:

– Ты все-таки несносен. Иногда я спрашиваю себя, почему я не порываю с тобой. До этого я никогда не сходилась с глупцами.

Ее тон заставил его броситься к ее ногам и униженно просить прощения за свою грубость, вызванную ревностью, которая, как он напомнил ей, первенец любви.

Они часто разыгрывали эту сцену, и обычно под занавес следовали поцелуи. Но на этот раз она была холодна и надменна. Даже из политических соображений трудно было уступить ласкам того, кто нанес ей непростительное оскорбление, назвав потаскушкой.

Вендрамин никогда ей не нравился. В глубине души она презирала этого ничтожного человека, которого ей поручили заманить в ловушку. Но сегодня он вызывал у нее такое отвращение, что она с трудом скрывала это.

– Я слишком часто прощала тебе твою грубость, – ответила она. – Мне понадобится время, чтобы забыть то, что ты мне сегодня наговорил. Советую тебе впредь придерживать язык и исправить манеры, иначе это наше свидание будет последним. Иди теперь.

Сердито глядя на нее, он глуповато ухмыльнулся:

– Ты что, и вправду меня прогоняешь?

Она так взглянула на него, словно дала пощечину. Протянув руку к шнурку от звонка, она дернула за него.

– Боюсь, ты никогда не поймешь, что такое порядочность, – ответила она.

Он лишь молча смотрел на нее. Лакей-француз открыл дверь.

– Мессер Вендрамин уходит, Поль, – произнесла виконтесса.