Неделю спустя Ланжеак предстал в Хамме перед д’Антрегом. Молодой человек не простил барону де Бацу обиды, которую тот нанес ему при расставании, и, возможно, именно по этой причине не попытался смягчить свой доклад или хотя бы проявить беспристрастность.

И д’Антрег, как и предсказывал де Бац, действительно потирал руки.

– Я предвидел провал этого хвастливого гасконца, – заметил он с кривой усмешкой. – Ничего другого от его родомонтад ждать не приходится. Хороши бы мы были, если бы связывали наши надежды с его успехом. К счастью, освобождение ее величества обеспечено мерами, которые я принял в Вене. Маршал Кобург получил указание выдвинуть предложение об обмене узниками. Мы хотим поменять господ из Конвента, которых выдал Австрии Дюмурье, на заключенных членов королевской семьи. Я слышал от господина де Траутмансдорфа, что предложение воспринято благосклонно, и теперь почти нет сомнений, что обмен состоится. Так что неудача господина де Баца не исторгает у меня слез. – Он помолчал. – Как, вы сказали, имена господ, которых мы потеряли из-за его безрассудства?

– Шевалье де Ларнаш и Андре-Луи Моро.

– Моро? – Д’Антрег напряг память. – Ах да! Еще один родомонт, которого де Бац завербовал здесь. Что ж… – Он умолк, пораженный внезапной мыслью. Выражение его смуглого худого лица показалось господину де Ланжеаку очень странным. – Так, говорите, господин Моро убит? – спросил граф резко.

– Если его не убили на месте, что весьма вероятно, то определенно казнили в самый короткий срок. Едва ли революционный трибунал пощадит человека, которому предъявлено такое обвинение.

Д’Антрег погрузился в раздумье.

– Ну вот что, – сказал он наконец. – Будет лучше, если вы повторите свой рассказ его высочеству. Думаю, ему будет интересно вас послушать.

Спустя час или два после того, как граф Прованский выслушал доклад господина де Ланжеака, его высочество отправился в гостиницу «Медведь» с визитом к сеньору де Гаврийяку.

Со стороны принца, который жестко придерживался предписаний этикета, этот визит был неслыханной милостью. Но, когда дело касалось господина де Керкадью и его племянницы, его высочество предпочитал забывать о формальностях. У него вошло в привычку заглядывать к ним запросто, без церемоний и подолгу сиживать в их обществе. В таких случаях принц если и не сбрасывал вовсе мантию величия, то, по крайней мере, настолько распахивал ее, что беседовал с дядюшкой и племянницей почти на равных. Он частенько обсуждал с ними свежие новости, делился своими страхами и надеждами.

Алине, воспитанной в почтении к принцам крови, добрые отношения с Месье очень льстили. Настойчивость, с которой он выспрашивал ее мнение, внимание, с которым он ее выслушивал, уважение, которое он неизменно выказывал по отношению к ней, поднимали в ее глазах их обоих. Терпение принца в стесненных обстоятельствах, его стойкость перед лицом несчастий и невзгод укрепляли ее веру в его личное благородство и придавали романтический ореол его неказистой, почти плебейской внешности. Истинно королевские качества, которые разглядела в Месье мадемуазель де Керкадью, особенно выигрывали в сравнении со своекорыстием прирожденного интригана д’Антрега.

Как мы знаем, граф д’Антрег метил высоко. Всеми правдами и неправдами он сумел добиться, чтобы Месье считал его незаменимым. Д’Антрег стремился укрепиться в этом положении, которое с приходом реставрации должно было сделать его первым человеком в государстве. Единственным возможным препятствием к осуществлению его честолюбивых замыслов во всей полноте было расположение Месье к господину д’Аваре. Последний своим положением был обязан главным образом госпоже де Бальби. Именно она приблизила д’Аваре к его высочеству, и влияние этой парочки на Месье стало поистине безграничным. Если бы госпожа де Бальби утратила привилегии maîtress-en-titre, положение д’Аваре сразу пошатнулось бы. Понимая это, д’Антрег усердно плел интригу против фаворитки. Несколько раз уже случалось, что какая-нибудь дама из окружения его высочества пробуждала в д’Антреге надежду. Но любовные похождения принца объяснялись не столько его нежными чувствами, сколько пустым и тщеславным желанием покрасоваться перед придворными. Если бы не разговоры, которые вызывала очередная интрижка Месье, он вряд ли обременил бы себя ухаживаниями. Несмотря на все свои измены, принц на свой лад хранил верность госпоже де Бальби. Но сейчас, как подсказывало д’Антрегу чутье, дело обстояло иначе. От всегда бывшего настороже графа не укрылась та нежность, которая сквозила во взгляде его высочества каждый раз, когда принц смотрел на очаровательную мадемуазель де Керкадью. Более близкое знакомство с самой Алиной укрепило надежды д’Антрега. Насколько он разбирался в людях, на сей раз победа не обещала быть легкой, но если уж девушка уступит, то ее власть над принцем будет абсолютной. И д’Антрег решил, что наконец-то нашел особу, способную полностью и навсегда затмить госпожу де Бальби. Но, как все удачливые и опасные интриганы, граф никогда не торопил события. Пока они развивались в нужном направлении, д’Антрег хранил терпение, сколько бы ему ни приходилось ждать. Он понимал, что привязанность мадемуазель де Керкадью к Андре-Луи Моро служит серьезным препятствием для его целей. Вот почему, как ни раздражало д’Антрега вторжение де Баца в область, которую граф считал своей, он смирился с авантюристическим планом барона и Андре-Луи ради того, чтобы де Бац на время увез Моро подальше от мадемуазель де Керкадью. Радость д’Антрега по этому поводу перешла в ликование, когда он понял, что и сам принц приветствует отъезд Моро. Этим, и только этим д’Антрег объяснял внезапную volte-face, неожиданную любезность по отношению к двум упомянутым искателям приключений и их предприятию, которую выказал регент, несмотря на явное недовольство господина д’Артуа.

Так что можно легко представить себе, с каким тайным удовлетворением д’Антрег препроводил господина де Ланжеака к его высочеству, где курьер повторил рассказ о кончине Моро. Графу показалось, что взгляд Месье оживился, хотя вслух принц выразил сожаление по поводу безвременной гибели, постигшей молодого смельчака на службе дому Бурбонов.

Однако когда регент пришел в тот день с визитом к господину де Керкадью, в его взгляде не было ни малейшего намека на живость. Напротив, Месье выглядел столь мрачно, что, когда дядя и племянница встали, приветствуя его высочество, Алина сразу же воскликнула с искренней тревогой:

– Монсеньор! У вас плохие новости?

Принц печально воззрился на них с порога. Он тяжело вздохнул, поднял правую руку и снова позволил ей безвольно повиснуть вдоль тела.

– Как остро вы всё подмечаете, мадемуазель! Просто поразительно.

– Ах, монсеньор, кто же не подметит расстройства в тех, кого любит и почитает?

Месье тяжелым шагом приблизился к стулу, который поспешил подставить ему господин де Керкадью. Граф д’Антрег задержался позади и прикрыл дверь.

На столе в вазе зеленого стекла красовались несколько роз, которые Алина срезала сегодня утром. Букет заметно украсил скромную комнату и наполнил ее сладковатым ароматом.

Его высочество взгромоздился на стул и, повинуясь привычке, принялся тыкать наконечником трости в одну из своих туфель. Его взгляд уперся в пол.

– И в самом деле, на душе у меня тяжело, – печально произнес он. – Попытка спасти ее величество потерпела неудачу, причем при таких обстоятельствах, что повторная попытка представляется нам невозможной.

В комнате воцарилась тишина. Регент вертел в руках трость. Лицо Алины выдавало искреннее огорчение. Наконец господин де Керкадью нарушил молчание:

– А господин де Бац? Что с господином де Бацем и теми, кто был с ним?

Месье избегал напряженного взгляда Алины.

– Господин де Бац вне опасности, – ответил он уклончиво, но слегка охрипший голос выдал его волнение.

От д’Антрега не укрылась дрожь, охватившая мадемуазель, и внезапная бледность, на фоне которой ее глаза стали казаться черными.

– А… остальные? – спросила Алина отстраненным, неуверенным голосом. – Остальные? Господин Моро? Что с господином Моро, монсеньор?

Ответом ей было молчание. Месье упорно продолжал изучать вощеный пол. Он явно не мог заставить себя посмотреть на девушку. Тяжелый вздох, опущенные плечи и безнадежный жест пухлой руки говорили красноречивее всяких слов. Наконец тягостную тишину нарушил д’Антрег.

– У нас есть основания опасаться худшего, мадемуазель, – осторожно произнес он.

– У вас есть основания… Какие основания? Скажите же мне, сударь!

– Ради бога, сударь! – вскричал Керкадью.

Господин д’Антрег осознал, что ему легче обращаться к сеньору де Гаврийяку.

– У нас нет никакой надежды увидеть господина Моро снова.

– Вы хотите сказать, что он… погиб?

– Увы, сударь.

Керкадью издал нечленораздельное восклицание и вскинул руки, словно защищаясь от удара. Мадемуазель де Керкадью с посеревшим лицом качнулась назад, к стулу, и упала на него как подкошенная. Она безвольно уронила руки на колени и уставилась невидящим взором в пространство.

Вместо комнаты и людей в ней перед глазами Алины возникли ноздреватый снег в пятнах солнечного света, перемежающихся тенями, обледенелые голые ветки над чернильным потоком реки, Андре-Луи, примеряющий шаг к ее шагам, такой проворный, подвижный, живой. Та утренняя прогулка с Андре, состоявшаяся полгода назад, была последним и самым ярким воспоминанием девушки о возлюбленном.

Спустя какое-то время Алина возвратилась мыслями в комнату и обнаружила, что принц стоит перед ней, положив руку ей на плечо. Вероятно, его прикосновение и вернуло девушку к страшной действительности.

– Д’Антрег, вы были слишком резки, – послышался густой, мурлыкающий голос принца. – Неужели вы не могли проявить больше такта, глупец?

В следующее мгновение Алина услышала собственный голос, поразительно ровный и безжизненный:

– Не вините господина д’Антрега, монсеньор. Такие новости лучше всего сообщать быстро и без обиняков.

– Мое бедное дитя! – Мурлыкающие нотки в голосе Месье усилились. Мягкая ладонь слегка сжала ее плечо. Его громоздкая, оплывшая фигура склонилась над девушкой. Принц долго хранил молчание, но в конце концов нашел необходимые слова: – Из всех жертв, принесенных во имя Трона и Алтаря, я считаю самой значительной эту. – Такое заявление могло показаться чудовищным преувеличением, но Месье поспешил объяснить свою мысль: – Ибо, поверьте мне, мадемуазель, я снес бы что угодно, лишь бы боль и горе не коснулись вас.

– Вы очень добры, монсеньор. Вы очень добры, – произнесла Алина механически и мгновением позже, устремив взгляд на д’Антрега, спросила: – Как это случилось?

– Прикажите позвать де Ланжеака, – распорядился принц.

Ланжеак, которого ранее оставили ждать внизу, поднялся в комнату. Ему опять пришлось пересказывать события роковой ночи на улице Шарло, но на сей раз он чувствовал себя неловко перед очевидным горем мадемуазель де Керкадью.

Слезы не шли к Алине. Даже теперь она едва ли понимала, что произошло. Все ее чувства восставали против необходимости поверить. Ей казалось немыслимым, что Андре – ее Андре, ироничный, деятельный, полный жизни, – мог погибнуть.

Но постепенно, по мере того как Ланжеак рассказывал о случившемся, страшная правда начала проникать в сознание девушки. Курьер утверждал, что Моро был убит на месте. Из соображений милосердия вероятность была обращена в уверенность. Д’Антрег предположил, а регент согласился, что так мадемуазель де Керкадью будет меньше страдать, не терзая себя предположениями, что он уцелел в схватке лишь для того, чтобы погибнуть под ножом гильотины.

– Узнаю его, – тихо произнесла Алина, когда Ланжеак закончил рассказ. – Он пожертвовал собой, чтобы спасти другого. Такова вся его жизнь.

Но слез по-прежнему не было. Они пришли позже, когда Алина и госпожа Плугастель, обнявшись, искали друг в друге силы, чтобы вынести это общее горе.

Графиня узнала новость от мужа. Не ведая о родстве, которое связывало жену с Андре-Луи, граф сообщил чудовищную весть, не озаботившись тем, чтобы как-то смягчить ее.

– Этот хвастливый дурак де Бац снова сел в лужу, как мы и предполагали. И его провал стоил нам нескольких человек. Но нет худа без добра. Теперь Алина де Керкадью избавлена от нелепого мезальянса, поскольку Моро убит.

Не получив ответа, господин де Плугастель повернулся к жене и обнаружил, что она потеряла сознание. Изумленный и негодующий, он долго стоял над супругой в хмурой задумчивости, прежде чем предпринял попытку вызвать помощь.

Когда госпожа де Плугастель наконец пришла в себя, граф раздраженно потребовал объяснений. Графиня прибегла к тому единственному, которое могла предложить. Она сказала, что знала Андре-Луи с детства и сопереживает горю Алины, чье сердце будет разбито этим ужасным известием. После этого она отправилась к мадемуазель де Керкадью – то ли предложить поддержку, то ли искать ее. Сеньор де Гаврийяк, сам сраженный горем, тщетно пытался успокоить обеих рыдавших дам.

Месье удалился из гостиницы в еще более мрачном настроении, чем пришел. Вероятно, его состояние можно объяснить первыми словами, которые он произнес, когда они с д’Антрегом вышли на яркое солнце и зашагали в направлении шале.

– Похоже, она питала к этому проходимцу очень глубокую привязанность.

Элегантный, как всегда, д’Антрег едва подавил улыбку.

– Если вдуматься, то, возможно, и неплохо, что господин Моро убрался с дороги.

– А? Что? – Регент удивленно застыл на месте. Что это было – слова графа или эхо его собственных мыслей?

Отношение господина д’Антрега к парижскому происшествию полностью совпадало с точкой зрения господина де Плугастеля.

– Если бы этот тип выжил, все могло бы окончиться злополучным мезальянсом.

– А! – Регент перевел дух и двинулся дальше. – Я придерживаюсь того же мнения. Но мне хотелось бы, чтобы ее горе не было столь острым.

– Мадемуазель де Керкадью молода. В таком возрасте горе быстро забывается.

– Мы обязаны приложить все силы, чтобы утешить бедное дитя, д’Антрег.

– Что ж, вы правы, монсеньор. В каком-то смысле можно сказать, что это наш долг.

– Долг, д’Антрег. Долг. Именно так. В конце концов, Моро погиб у меня на службе. Да-да, долг, и никак иначе.