Милосердная версия Ланжеака о гибели Андре-Луи на улице Шарло, версия, которую предложил сострадательный д’Антрег в надежде, что она окажется истиной, ничего общего с истиной не имела.

Андре-Луи пришел в сознание задолго до того, как его притащили в штаб-квартиру секции. На самом деле бо́льшую часть пути туда он проделал на собственных ногах. Когда сознание его прояснилось и к нему, помимо физиологических ощущений, вернулась способность рассуждать здраво, он тоже пришел к выводу, который впоследствии высказал господин де Ланжеак: лучше бы с ним покончили во время потасовки. В этом случае неприятный процесс расставания с жизнью уже полностью завершился бы, тогда как теперь его ожидали все прелести крестного пути к площади Революции и гильотине. На этот счет у Андре-Луи не было и тени сомнения. Как бы далеко ни распространялось влияние де Баца, барон не мог сотворить чуда и добиться освобождения человека, пойманного при совершении такого преступления.

Когда они добрались до штаб-квартиры секции, полночь давно уже миновала. В этот час там не было ни одного представителя власти, уполномоченного проводить допрос. Но Симон, ничуть не смущенный этим обстоятельством, открыл регистрационный журнал, напустил на себя надменный вид и официальным тоном потребовал, чтобы Андре-Луи сообщил ему имя, возраст и род занятий. Андре-Луи удовлетворил любопытство ретивого чиновника, но на остальные вопросы отвечать отказался.

– Может быть, вы и полицейский агент, но определенно не судья. У вас нет права меня допрашивать. Стало быть, я не буду вам отвечать.

Его избавили от пистолетов, денег, часов и документов и швырнули в темное подвальное помещение, где почти не было окон. Трехногий табурет и груда грязной соломы составляли всю обстановку этой убогой конуры. Здесь Андре-Луи и оставили до утра, предоставив ему размышлять о внезапном и малоприятном конце его деятельности по спасению монархии.

В восемь часов утра Моро вывели из камеры и, оставив без внимания его требование принести пищу, увели под конвоем из шести национальных гвардейцев. Гражданин Симон возглавлял шествие.

Они перешли Луврский мост и еще до девяти часов прибыли в Тюильри. Там, в просторном вестибюле, гражданину Симону сообщили, что Комитет общественной безопасности не будет заседать до полудня, поскольку его члены заняты в Конвенте. Но, если дело не терпит отлагательства, ему следует обратиться к председателю комитета, который в настоящий момент находится у себя в кабинете. Симон, которого с каждым часом все больше распирало от самодовольства, громогласно заявил, что речь идет о деле величайшего национального значения. Секретарь повел их небольшой отряд вверх по роскошной лестнице. Симон шагал рядом с ним, Андре-Луи с двумя охранниками по бокам – следом. Четверо других гвардейцев остались внизу.

По широкой галерее они вышли в просторный зал с высокими потолками, позолоченной мебелью и обшитыми дамастом стенами, которые все еще хранили следы побоища, состоявшегося во дворце около года назад.

Здесь секретарь покинул их и скрылся за высокой резной дверью. Он отправился доложить председателю о деле гражданина Симона.

Некоторое время посетителям пришлось ждать. Колченогий агент, помрачнев, начал ворчать. Меряя шагами натертый до блеска пол, Симон, не обращаясь ни к кому конкретно, потребовал объяснить ему, не вернулись ли они во времена Капета и к обычаям деспотизма, если патриотов заставляют понапрасну торчать в приемной, которую гражданин Симон охарактеризовал в непечатных выражениях.

Двое гвардейцев от души наслаждались этой колоритной обличительной речью. Андре-Луи никак не участвовал в общем веселье. Думы его были далеко, в Хамме, в гостинице «Медведь», рядом с Алиной. Как она воспримет весть о его смерти? Она будет страдать. Это неизбежно. Ему оставалось только молиться, чтобы ее страдания длились не слишком долго и на смену им поскорее пришли смирение и тихая грусть. Позже она, наверное, снова сможет полюбить, счастливо выйдет замуж, станет матерью. Именно этого он должен был желать Алине, поскольку любил ее. И тем не менее воображаемая картина ее счастья с другим обожгла ему душу. Он привык считать Алину своей, и сама мысль о том, что ею может обладать кто-то другой, была для него непереносима. Но что поделаешь? Надо встречать свою судьбу с большей покорностью.

Андре-Луи лихорадочно искал способ перекинуть мостик через даль, отделявшую его от Алины. Если бы только он мог написать ей, он вложил бы в это последнее письмо всю свою страсть, все преклонение перед ней, которых так не сумел выразить прежде! Но как он перешлет письмо из революционной тюрьмы аристократке в изгнании? Даже в этом маленьком утешении ему отказано. Он должен умереть, и наполовину не высказав ей своего обожания.

От этих мучительных раздумий Андре-Луи отвлекло появление секретаря.

Едва лишь открылась дверь, как брюзжание гражданина Симона немедленно прекратилось. Последние остатки своей горделивой независимости этот поборник равенства растерял, когда предстал перед председателем грозного комитета. С раболепной улыбкой и образцовым терпением присмиревший Симон ждал, когда изящная напудренная голова хозяина кабинета соблаговолит оторваться от бумаги, по которой он продолжал увлеченно водить пером.

Тишину кабинета нарушали только скрип пера да тиканье позолоченных каминных часов на резной полке. Наконец председатель закончил писать и заговорил, но даже тогда он не поднял головы, а по-прежнему сидел, склонившись над столом, закрытым длинным, до пола, бордовым саржевым полотном, и просматривал написанное.

– Это что еще за история с попыткой устроить побег вдовы покойного короля из Тампля?

– С вашего позволения, гражданин председатель, – почтительно начал Симон свой рассказ, в котором отвел себе исключительно благородную роль. Никакая ложная скромность не помешала ему воздать должное собственной проницательности, отваге и горячему патриотизму. В тот момент, когда он расписывал, как благодаря своей бдительности пришел к выводу о том, что необходимо проверить Мишони, председатель перебил его:

– Да-да. Обо всем этом мне уже доложили. Переходите к происшествию в Тампле.

Гражданин Симон, выведенный из равновесия столь грубым вторжением, остановившим поток его красноречия, запнулся и умолк, не в силах сходу найти новую отправную точку для своего рассказа. Председатель поднял наконец голову, и подозрение, которое возникло у Андре-Луи, когда он услышал этот характерный голос, подтвердилось. Он увидел узкое смуглое лицо и дерзкий нос Ле Шапелье. Но за те несколько месяцев, что прошли с момента последней встречи депутата с Андре-Луи, это лицо успело странным образом перемениться. Щеки Ле Шапелье ввалились, глаза запали, кожа приобрела землистый оттенок, между бровями пролегли глубокие морщины. Но больше всего поразил Андре-Луи его взгляд – напряженный взгляд загнанного животного. Андре-Луи с учащенно забившимся сердцем ожидал взрыва. Но ничего не произошло. Лишь взметнулись на мгновение тонкие брови, но так же быстро на лицо председателя вернулось прежнее выражение – один только Андре-Луи и заметил в нем какую-то перемену. Ничем иным Ле Шапелье не выдал своего знакомства с арестованным.

Он неспешно поднес к глазу монокль, внимательно оглядел присутствующих и снова заговорил невыразительным сухим голосом:

– Кого это вы привели?

– Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из тех людей, которые помогли бежать этому негодяю-аристократу де Бацу. Он имел наглость объявить себя агентом Комитета общественной безопасности. – И Симон приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но, когда он закончил, никакой чаемой им похвалы не последовало; более того, он не дождался ни единого слова благодарности.

Вместо этого председатель, по-прежнему бесстрастно, задал Симону вопрос, от которого пульс Андре-Луи участился еще больше:

– Вы сказали, что этот человек объявил себя агентом Комитета общественной безопасности. Какие шаги вы предприняли, дабы убедиться, что это не так?

Гражданин Симон открыл рот и выпучил глаза, что придало ему необыкновенно дурацкий вид. Председатель холодно повторил свой вопрос:

– Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что гражданин Моро не является одним из наших агентов?

Изумление ревностного патриота достигло апогея.

– Вы знаете его имя, гражданин председатель?

– Отвечайте на вопрос.

– Но… Но… – Гражданин Симон был ошеломлен. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то чудовищная ошибка. Он запнулся, помолчал, потом принялся защищаться: – Но, по моим сведениям, этот человек – неизменный помощник ci-devant барона де Баца, который, как я уже сказал, был захвачен мною врасплох во время попытки проникнуть в Тампль.

– Я спросил вас не об этом. – Голос Шапелье звучал теперь еще более строго. – Знаете, гражданин, вы производите на меня неблагоприятное впечатление. Я весьма невысокого мнения о людях, которые не умеют отвечать на вопросы. По моему убеждению, им чего-то недостает – либо сообразительности, либо честности.

– Но, гражданин председатель…

– Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приемной, пока я не вызову вас снова. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. – И Ле Шапелье звякнул в колокольчик, призывая секретаря.

Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определенному приказу, исходившему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы – Свободы, Равенства и Братства.

Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапелье наедине.

Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы растянулись в улыбку.

– Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я все гадал, Андре, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости.

Андре-Луи ответил колкостью на колкость:

– Не упрекай меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать свое присутствие столь занятому человеку.

– Понимаю. Ну что ж, вот ты наконец и здесь.

Они продолжали пристально глядеть друг на друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не слишком обнадеживающей.

– Скажи мне, – заговорил после паузы Ле Шапелье, – что связывает тебя с этим де Бацем?

– Он мой друг.

– Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией.

– Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг.

– Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить. Какого дьявола мне теперь с тобой делать?

– Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений.

Близорукие глаза председателя мрачно изучали стоявшего перед ним собеседника.

– Мне совсем нетрудно поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас снова и снова, несмотря на то что мы движемся в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре: насколько правдив рассказ этого олуха о ночной авантюре в Тампле?

– Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, что привел меня сюда…

– Проблема в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по комитету. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно не вовремя попался, Андре.

– Прими мои извинения, Изаак.

– Конечно, я мог бы без лишнего шума отправить тебя на гильотину.

– Если это неизбежно, то я бы предпочел, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил выставлять себя напоказ.

– К несчастью, я в долгу перед тобой.

– Мой дорогой Изаак! Какие счеты могут быть между друзьями?

– Ты способен говорить серьезно?

– Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чье положение серьезнее моего, я буду безмерно удивлен.

Ле Шапелье нетерпеливо махнул рукой.

– Не притворяйся, будто ты и в самом деле полагаешь, что я не хочу тебе помочь.

– Я заметил в твоем поведении кое-какие намеки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть не может не иметь кое-какие ограничения в государстве, где каждому оборванцу позволено диктовать свои условия министру.

– Однажды, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везет больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь, – и не только потому, что по воле случая тебя привели ко мне, а не на заседание комитета. Нынешнее положение дел требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене полным ходом идут переговоры о ее освобождении в обмен на выдачу Бернонвиля и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей.

– Я просто в отчаянье оттого, что подвернулся тебе так некстати.

Ле Шапелье пропустил эту реплику мимо ушей.

– С другой стороны, если я отпущу тебя, этот субъект, Симон, начнет мутить воду и заявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом.

– Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сочувствие, которое я собирался приберечь для себя.

– Дьявол тебя побери, Андре! – Ле Шапелье хлопнул ладонью по столу. – Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать? – Он встал. – Тут все совсем непросто. В конце концов, я не комитет, и мне придется представить своим коллегам какой-то отчет. На каком основании я могу тебя отпустить? – Он подошел к Андре-Луи и положил руку ему на плечо. – Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы взойти вместо тебя на эшафот.

– Мой дорогой Изаак! – На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки.

– Не очень-то лестного ты обо мне мнения, если тебя это удивляет. Я еще не позабыл о случае в Кобленце.

– Параллели здесь неуместны. В Кобленце меня ни с кем не связывал долг и, следовательно, ничто не мешало мне помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и едва ли служебный долг…

– Долг! Ха! – перебил его Ле Шапелье. – Мое чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция совершила причудливый зигзаг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами – последними сторонниками порядка.

Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряженному, затравленному взгляду, который так поразил его при виде Ле Шапелье. Его старый друг совершенно извелся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений.

Ле Шапелье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошелся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались задумчивые складки. Вдруг он резко остановился и спросил:

– Ты примешь назначение, если я его тебе предложу?

– Назначение?

– Может, оно и к лучшему, что в разговоре с этим Симоном ты назвал себя агентом Комитета общественной безопасности.

– Ты собираешься предложить мне должность агента? – В самом тоне вопроса уже содержался отказ.

– Ты возмущен? Почему? Разве ты уже не агент Бурбонов? Разве среди агентов не обычное дело – служить одновременно обеим сторонам? – презрительно поинтересовался Ле Шапелье. – Я мог бы объяснить комитету, что поручил тебе наблюдение за контрреволюционерами, считавшими тебя своим. Помощь, которую ты оказал мне в Кобленце, – безусловно, ценная услуга для революционной партии. Я немедленно доложил о ней комитету по возвращении в Париж, и теперь она послужит доказательством твоей лояльности. Мне с готовностью поверят, что твое присутствие здесь, твоя связь с известными контрреволюционерами – результат соглашения, которое мы заключили в Кобленце. Ты меня понимаешь?

– О, вполне. И благодарю тебя. – Андре-Луи насмешливо поклонился. – Но, по-моему, гильотина как-то чище.

– Вижу, что ты ничего не понял. Я не прошу тебя что-либо делать. Ты только подпишешь бумагу. Иначе я не смогу тебя отпустить.

Андре-Луи нахмурился.

– Но как же ты, Изаак? Что будет с тобой? Если ты поручишься за меня, а я не стану исполнять свои обязанности, если я воспользуюсь данными мне полномочиями, чтобы бежать? Что будет с тобой?

– Пусть это тебя не заботит.

– Нет, так не пойдет. Ты рискуешь собственной шеей.

Ле Шапелье медленно покачал головой и улыбнулся, не разжимая губ.

– Им некого будет призвать к ответу. Меня здесь не будет. – Он непроизвольно понизил голос: – В ближайшее время я отправляюсь в Англию с секретной миссией к Питту. Мы попытаемся отколоть Англию от коалиции. Это последняя достойная услуга, которую в наше время может оказать порядочный человек этой несчастной стране. Когда я выполню свою миссию – все равно, успешно или нет, – я вряд ли захочу вернуться. Потому что здесь, – добавил он с горечью, – честному человеку больше делать нечего. Это еще один секрет, Андре. Я открыл его тебе, чтобы ты ясно понимал, что́ я тебе предлагаю.

Андре-Луи понадобилось всего несколько секунд на размышление.

– При таких обстоятельствах отказываться было бы непростительной глупостью. Я всегда считал, что мне повезло в дружбе, Изаак.

Ле Шапелье пожал плечами, словно не хотел принять благодарность.

– Я привык возвращать долги. – Он вернулся к письменному столу. – Вот твоя карточка. Я подготовлю документ о твоем назначении агентом комитета и поставлю вторую подпись, как только все соберутся на заседание. Оно состоится не позже чем через два часа. Подожди в приемной, я пришлю тебе бумагу. Когда ты получишь ее, ты сможешь защитить себя. – Он протянул Андре-Луи руку. – На этот раз, кажется, прощай, Андре.

Глядя друг другу в глаза, они обменялись долгим крепким рукопожатием. Потом Ле Шапелье взял со стола колокольчик и позвонил.

Вошел секретарь. Ле Шапелье спокойно и сухо отдал ему распоряжения:

– Гражданин Моро будет ждать моих указаний в приемной. Проводите его и сразу же пришлите ко мне гражданина Симона.

Колченогий Симон, по-прежнему пребывавший в глубоком оцепенении, вошел в кабинет в надежде получить запоздалую благодарность от председателя Комитета общественной безопасности за бдительность, проявленную патриотом на службе нации. Вместо этого ему пришлось выслушать суровую лекцию об ошибках, к которым может привести чрезмерное рвение вкупе с ненадежными источниками информации. Гражданина Симона заверили, что он совершил серию грубых промахов в ходе раскрытия заговора, который никогда не существовал, и погони за заговорщиками, которые никогда не появлялись. В заключение его предупредили, что, если он и дальше будет поднимать панику по этому поводу, его ждут самые серьезные неприятности.

Слушая эту язвительную нотацию, гражданин Симон то краснел, то бледнел, а под конец требовательно вопросил, значит ли это, что он не должен доверять собственным чувствам. Эта слабая попытка съехидничать осталась незамеченной.

– Несомненно, – без промедления ответил председатель, – раз эти чувства оказались столь ненадежны. Вы оклеветали двух верных слуг нации в лице Мишони и Корти, хотя не можете ничем подтвердить свои обвинения в их адрес. Вы набросились на нашего агента, гражданина Моро. Это серьезные проступки, гражданин Симон. Вынужден напомнить вам, что мы покончили с деспотизмом, во времена которого жизнь и свобода людей зависела от милости какого-нибудь чиновника. Советую вам в будущем проявлять больше осмотрительности. Вам еще повезло, что вы остались на свободе, гражданин Симон. Можете идти.

Пламенный борец за свободу, равенство и братство вышел из кабинета пошатываясь, словно его огрели дубиной по голове.