На окраине деревушки Шаронна, милях в пяти от Парижа, рядом с парком Баньоле барон де Бац приобрел себе симпатичный домик, который некогда, в дни Регентства, служил охотничьим павильоном. В 1793 году здесь поселилась талантливая Бабетта де Гранмезон, в недавнем прошлом певица Итальянского театра. Формально дом принадлежал ее брату Бюретту, почтмейстеру из Бове. Бюретт служил барону де Бацу прикрытием. Проницательность барона подсказала ему, что имущество дворян, независимо от того, эмигрировали они или остались во Франции, обречено на конфискацию. Полагаясь на свой дар предвидения, который, как правило, его не подводил, де Бац устроил фиктивную продажу имения Бюретту, справедливо полагая, что тот не станет досаждать ему своими притязаниями.

В этом сельском уголке и собрались на следующий день после неудачной попытки спасти королеву все уцелевшие в драке на улице Шарло.

В ту ночь барону удалось беспрепятственно добраться до убежища в доме номер двенадцать. Туда же спустя несколько часов, когда тревога улеглась, добрались один за другим и остальные четверо заговорщиков. Все они оставались там до утра, а затем барон, сочтя за лучшее на несколько дней исчезнуть из города, отправился в Шаронну. Покинул он его через Адскую заставу, поскольку опасался ехать через ворота Бастилии, откуда к цели его путешествия вела прямая дорога.

Следуя приказу де Баца, его помощники добирались туда по отдельности. Ланжеак прибыл уже ближе к вечеру, на несколько часов позже остальных, поскольку считал своим долгом известить о ночных событиях шевалье де Помеля – ключевого агента д’Антрега в Париже и главы основанного им здесь роялистского комитета.

Ланжеак вошел и увидел де Баца, Дево, Буассанкура, Ла Гиша и Русселя, которые сидели за столом в обществе Бабетты де Гранмезон – красивой смуглокожей молодой дамы, преданной барону душой и телом. Вся компания пребывала в унынии, но тяжелее всех было де Бацу. Его тщательно подготовленный план побега провалился, судя по всему, из-за какой-то нелепой случайности. Но едва ли не больше барона мучила мысль о судьбе Андре-Луи, которого он успел полюбить и храбрости которого был обязан своим спасением.

Увидев Ланжеака, все встрепенулись в надежде услышать последние новости. Де Бац устремил на молодого человека нетерпеливый взгляд. Ланжеак в ответ на немой вопрос пожал плечами.

– Я не выяснил ничего определенного. Но оснований для надежды никаких.

Де Бац выказывал признаки сильнейшего нетерпения. Лицо его побледнело, глаза налились кровью.

– Он хотя бы жив?

Ответ Ланжеака прозвучал довольно апатично:

– А это так важно? Ради него же самого надеюсь, что нет. А если выжил, то его ждет гильотина. Это неизбежно.

Де Бац отбросил остатки сдержанности:

– К дьяволу ваши предположения! Они меня не интересуют! Меня интересуют факты. Если вы не в состоянии их собрать, так и скажите, и я пошлю за ними другого или отправлюсь сам.

Ланжеак обиженно поджал губы.

– Я уже сказал, что новостей не привез.

– Я должен был предвидеть, что так случится. Вы чересчур озабочены сохранностью своей драгоценной шкуры, Ланжеак. Может, вы соизволите поведать, какого дьявола делали так долго в городе?

Их взгляды скрестились над столом.

– Во всяком случае, не заботился о своей шкуре, сударь. Ваши слова возмутительны. Вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне.

– Мне нет дела до вашего возмущения! – Барон ударил по столу костяшками пальцев. – Я спрашиваю: что вы делали в Париже? Единственное, что я хочу знать, это жив ли Моро.

Буассанкур, флегматичный гигант, подле стула которого стоял Ланжеак, перегнулся через стол и накрыл ладонью руку барона.

– Терпение, дружище де Бац, – прогудел он мощным басом. – Вы уже получили ответ. В конце концов, Ланжеак не умеет творить чудеса.

– Вот уж воистину! – с желчным сарказмом воскликнул маркиз де Ла Гиш, порывистый молодой человек с тонкими чертами лица и ястребиным носом.

Дево попытался восстановить мир:

– Просто мы все немного не в себе, Ланжеак.

Де Бац раздраженно пожал плечами и принялся вышагивать по комнате вдоль стены с тремя высокими окнами, распахнутыми на лужайку. Бабетта следила за ним красивыми темными глазами, в глубине которых светились тревога и боль. Помолчав, она обратила взор на разобиженного Ланжеака и печально улыбнулась.

– Что же вы стоите, господин де Ланжеак? Присядьте и угоститесь чем-нибудь. Должно быть, вы устали и проголодались.

– Устал, еще бы. Одному Богу известно, как я устал. Но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы я мог испытывать голод. Благодарю вас, мадемуазель. – Он плюхнулся в кресло и вытянул под столом длинные ноги, обутые в пыльные сапоги. Лицо его выглядело осунувшимся, каштановые волосы были беспорядочно рассыпаны по плечам. – Дайте мне немного вина, Дево.

Тот протянул ему бутылку. Де Бац продолжал метаться по комнате, словно зверь в клетке. Наконец он остановился.

– Я должен знать, – прорычал он. – Я больше не могу выносить этой неопределенности.

– К несчастью, Ланжеак прав, – сказал Дево. – Здесь нет никакой неопределенности. О, избавьте меня от ваших свирепых взглядов, де Бац. Видит Бог, душа у меня болит не меньше вашей. Но нужно смотреть фактам в лицо. Не следует обманывать себя, приходится считаться с потерями. Ларнаш убит, а Моро либо погиб, либо скоро погибнет. Он потерян для нас безвозвратно.

Де Бац яростно выругался и заявил:

– Если он жив, я вырву его из лап палачей!

– Если вы предпримете такую попытку, – возразил Дево, – вы просто сунете голову под ту же гильотину. Мы не можем этого допустить. У вас есть долг перед нами, перед нашим делом. Образумьтесь, друг мой. Это не тот случай, когда вы в состоянии вмешаться. Будь ваше влияние даже в двадцать раз значительнее, вы все равно ничего не сможете сделать. Если вы предпримете такую попытку, это выдаст вашу причастность к событиям прошлой ночи. Пока свидетелем против вас может выступить лишь один человек, который мог легко ошибиться в темноте. Смиритесь, мой друг. Битв без потерь не бывает.

Де Бац сел и обхватил голову руками. В комнате повисло тягостное молчание. Дево был членом правительственного департамента и пользовался у своих единомышленников заслуженным авторитетом. Его спокойные, трезвые суждения снискали ему репутацию человека, который никогда не теряет головы. Буассанкур и Руссель поддержали его. На стороне барона остался только импульсивный маркиз де Ла Гиш.

– Знать бы хоть, как все произошло! – воскликнул он. – Что это было – вмешательство слепого рока или предательство? – Он обернулся к Ланжеаку. – Вам не пришло в голову разузнать, как там Мишони? Его вы не навестили?

– Можете назвать меня трусом, – ответил молодой человек, – но, честно говоря, я не осмелился. Если имело место предательство, дом Мишони теперь является ловушкой для любого из нас.

Лицо барона стало суровым и непроницаемым.

– Вы еще не рассказали нам, чем же все-таки занимались в городе.

– Я ходил на улицу Менар и виделся с Тиссо. Обыска там не проводили. Это обнадеживает. В случае предательства власти должны были явиться туда в первую очередь.

Барон кивнул.

– Так. А еще?

– Потом я разыскал Помеля.

Ла Гиш метнул в него новую насмешку:

– О, конечно, вам ведь надлежало отчитаться о нашем провале перед д’Антрегом и его комитетом.

– Вот именно, господин маркиз. Если вы не забыли, я, в конце концов, состою у него на службе.

– Вы нравились бы мне куда больше, Ланжеак, если бы я сумел об этом забыть, – заметил де Бац. – И что сказал Помель?

– Он потребовал, чтобы я немедленно отправился в Хамм с докладом о событиях.

Тут едва сдерживаемая ярость барона вновь прорвалась наружу:

– Вот как! Немедленно! И в чем же причина такой спешки, позвольте спросить? Он предвкушает, как д’Антрег будет потирать руки, радуясь моей неудаче. И когда вы намерены выехать?

– Сегодня вечером, если вы не возражаете.

– Я? Возражаю? Против вашего отъезда? Мой славный Ланжеак, я до сих пор не видел от вас никакой помощи. Надеялся, что получу ее прошлой ночью, но вы показали, сколь смехотворна была моя надежда. Отправляйтесь в Хамм, или к дьяволу, или куда вам будет угодно.

Ланжеак встал.

– Де Бац, вы несносны.

– Присовокупите это к вашему докладу.

Ланжеака уже трясло от негодования.

– Вы вынуждаете меня радоваться тому, что наше сотрудничество окончилось.

– Стало быть, у нас обоих есть повод для радости. Счастливого пути.