Эрон решил позаботиться о воде, поставив на стол графин и наполнив стаканы. Впрочем, он мог бы и не утруждать себя. Как только Рипли начала говорить, все забыли о таких мелочах, как жажда.

Рипли рассказывала подробно, не упуская ни одной детали. Она начала с обнаружения яиц чужих тварей в отсеке гигантского космического корабля (откуда он прилетел, так и осталось тайной) и гибели всего экипажа «Ностромо». Она объяснила, как ей удалось спастись, описала экспедицию на Ахеронт, также закончившуюся трагически, и ее бегство вместе с теперь тоже погибшими друзьями.

Стороннему наблюдателю способность Рипли помнить каждый мелкий инцидент, все подробности трагических событий могла бы показаться поразительной. Для самой Рипли это было большой проблемой: при всем желании она не могла ничего забыть.

Рипли кончила, но еще долго в кабинете начальника колонии стояла тишина. Внимательно наблюдая за реакцией Эндрюза, Рипли выпила полстакана очищенной воды. Начальник колонии сложил руки на животе и наконец сказал:

— Давайте проверим, правильно ли я вас понял, лейтенант. Если верить вашим словам, то мы имеем дело с неким хищным насекомым ростом восемь футов, в организме которого содержится чрезвычайно едкая жидкость. Это насекомое прибыло к нам на вашем корабле.

— Мы не можем утверждать, что это существо — насекомое, — поправила его Рипли. — Такая аналогия напрашивается сама собой, но это лишь предположение, не более того. Твари не склонны облегчать человеку изучение их таксономии. Трудно препарировать существо, которое растворяет инструменты, даже будучи мертвым, а живое старается сожрать исследователя или замуровать его в кокон. На Ахеронте колонисты прилагали отчаянные усилия, стараясь что-то узнать о тварях. Но безрезультатно. Чудовища опередили, расправившись с людьми. К сожалению, вся документация была уничтожена при взрыве термоядерного реактора. Мы очень мало знаем о чужих тварях и можем сделать лишь несколько выводов.

Более или менее уверенно можно сказать только одно: чужие твари создают биосоциальную систему, которая в общих чертах аналогична системам земных социальных насекомых, например, муравьев, пчел и некоторых других. Этим все наши познания и ограничиваются. По уровню развития чужие твари намного превосходят любых членистоногих, хотя в настоящее время трудно сказать, обладают ли они разумом в том смысле, в каком понимаем это слово мы. Я почти уверена, что у них хорошо развито обоняние. Не исключено, что у них имеются и другие системы восприятия, которые могут быть нам абсолютно неизвестны.

Они невероятно быстры, сильны и выносливы. Я сама была свидетельницей того, как одна из тварей оставалась живой и невредимой в глубоком космическом вакууме, пока мне не удалось поджарить ее выхлопными газами двигателей аварийно-спасательного корабля.

— Стало быть, тварь убивает человека, едва его завидев, и вообще она — зловредная штучка, — закончил за Рипли Эндрюз. — Это ваши слова. И разумеется, вы надеетесь, что я поверю этой совершенно фантастической истории, полагаясь только на ваш рассказ.

— Вы совершенно правы, сэр, — быстро поддакнул Эрон. — Изумительная сказка! Никогда не слышал ничего подобного.

— Нет, на это я не надеюсь, — спокойно ответила Рипли. — Я уже имела дело с вам подобными.

Эндрюз ответил без тени обиды:

— Пусть будет так. Предположим, я поверил всему, что вы рассказали, точнее, не всему, а самому главному. Что тогда, по вашему мнению, нам нужно делать? Написать завещания и послушно ждать, когда нас съедят?

— Возможно, для кого-то это было бы самым разумным выходом, — ответила Рипли, — но не для меня. С тварями можно бороться. Их можно уничтожать. Каким оружием вы располагаете?

Эндрюз расцепил пальцы и развел руками:

— Здесь исправительно-трудовое учреждение. Хотя на Фиорине некуда бежать, все же давать заключенным в руки оружие не стоит. Кому-то может, например, прийти в голову мысль с помощью оружия захватить шаттл, доставляющий нам припасы. Или какая-то другая сумасшедшая идея. Когда нет оружия, нет и соблазна украсть его и пустить в ход.

— У вас вообще нет никакого оружия?

— К сожалению. Как я уже сказал, Фурия-361 — современное и вполне цивилизованное исправительно-трудовое учреждение. Основой нашего существования является доверие. Наши заключенные совершили очень тяжкие преступления, но здесь они не просто расплачиваются за свои долги перед обществом. Они активно заботятся о сохранности имущества Компании. А руководство Компании полагает, что оружие только напугает заключенных и плохо скажется на их добросовестном отношении к труду. Как вы думаете, почему здесь только два надзирателя — Эрон и я? Если бы не наша система взаимного доверия, с этой бандой не справились бы и двадцать вооруженных до зубов надзирателей. — Эндрюз немного помолчал и уже спокойнее добавил: — Большие разделочные ножи есть на скотобойне, на кухне и в столовой. Кое-где сохранились пожарные топоры. Как видите, не Бог весть какое устрашающее оружие.

Рипли упала на стул и обреченно пробормотала:

— Значит, мы пропали.

— Нет — пропадете вы — пока на время, — холодно ответил начальник колонии. — Вы останетесь в лазарете. У вас карантин.

— Но почему? — поразилась Рипли.

— Потому что с первой минуты вашего появления на планете вы только создаете новые проблемы, а с меня вполне хватает старых. С тем, что произошло, я обязан разобраться и обязательно разберусь, но я буду чувствовать себя спокойней, если буду знать, где вы находитесь. Заключенные и без того взбудоражены сверх всякой меры. Если вы станете порхать, где вам заблагорассудится, и всюду совать свой нос, то обстановка в колонии дестабилизируется в еще большей степени.

— Вы не посмеете. Я не сделала ничего плохого.

— Я и не сказал, что вы сделали что-то плохое. Я ограничиваю вашу свободу передвижения исключительно ради вашей же безопасности. Здесь за все отвечаю я, и в данном случае я пользуюсь правами, которые дает мне положение начальника колонии. Когда вернетесь на Землю, можете вместе с комиссией по расследованию подать на меня официальную жалобу. — Эндрюз покровительственно улыбнулся. — Весь лазарет будет в вашем распоряжении, лейтенант. Думаю, там на вас никакое кошмарное страшилище не нападет. Правильно? Вот и хорошо, вот и договорились. Славная девочка. Мистер Эрон вас проводит.

Рипли встала.

— Вы приняли опасное решение.

— Почему-то я надеюсь, что последствия моего решения колония переживет. Эрон, как только проводите лейтенанта в ее новую квартиру, приступайте к организации поисковой группы. Как можно скорей. Пока мы не располагаем ничем, кроме спятившего Голика. Не исключено, что Боггз и Рейнз всего лишь ранены и ждут нашей помощи.

— Слушаюсь, сэр.

— Эндрюз, вы ошибаетесь, — сказала Рипли. — Вы абсолютно неправы. В тоннеле никто не мог остаться в живых.

— Увидим.

Эрон вывел Рипли из кабинета. Начальник колонии проводил их взглядом.

Расстроенная и разозленная Рипли сидела на койке. Клеменз стоял рядом. Громкоговоритель интеркома донес до них громкий голос Эрона:

— Всем собраться в помещении столовой. Приказ мистера Эндрюза. Всем немедленно в столовую, живей.

Короткое сообщение заместителя начальника колонии завершилось негромким треском статических помех.

Рипли бросила взгляд на Клеменза:

— Есть ли какой-нибудь способ сбежать с Фиорины? Аварийный челночный корабль? Любой способ, только бы удрать ко всем чертям.

Клеменз покачал головой.

— Это же колония, ты забыла? Отсюда не удерешь. Грузовой корабль приходит раз в полгода.

— И это все? — Рипли совсем сникла.

— Но тебе-то не о чем волноваться. Думаю, очень скоро сюда пришлют специальный корабль, чтобы забрать тебя и расследовать всю эту историю.

— В самом деле? Когда?

— Не знаю. — Очевидно, Клеменза беспокоила не смерть несчастного Мерфи, а что-то иное. — До сих пор сюда никто не торопился. В любом случае кораблю придется сделать большой крюк, а изменить маршрут всякого корабля нелегко и чертовски дорого. Ты не хочешь рассказать, о чем вы болтали с Эндрюзом?

Рипли отвернулась:

— Нет, не хочу. Ты подумаешь, что я сошла с ума.

Потом ее внимание привлек Голик. В кататоническом состоянии он стоял в дальнем углу и отсутствующим взглядом смотрел на стену. Сейчас он выглядел чуть лучше, чем в тот момент, когда его привели в лазарет.

— Это немножко нечестно, — пробормотал фельдшер. — Как ты себя чувствуешь?

Рипли облизала пересохшие губы.

— Не блестяще. Подташнивает и живот болит. Очень противно.

Клеменз выпрямился и кивнул, как бы подтверждая собственные мысли.

— Это последствия шокового состояния. Ничего удивительного, если учесть, что тебе пришлось пережить. Остается только удивляться, что ты не стоишь рядом с Голиком, уставившись в стену.

Клеменз подошел к Рипли, бегло осмотрел ее, потом направился к шкафчику и принялся рыться среди многочисленных склянок.

— Думаю, лучше всего дать тебе другой коктейль.

Клеменз взялся за шприц, но Рипли остановила его:

— Нет. Мне нужно быть начеку.

Ее глаза машинально обследовали возможные пути проникновения чужой твари в лазарет: решетки вентиляционных отверстий, двери. Но она никак не могла сосредоточиться, и даже очертания предметов расплывались перед ее глазами.

Подошел Клеменз со шприцем.

— Посмотри на себя. И это ты называешь "начеку"? Ты же едва держишься на ногах. Человеческий организм — чертовски эффективная машина, но всего лишь машина. Если от нее требовать слишком многого, недолго и до опасной перегрузки.

Рипли закатала рукав.

— Не учи меня. Я знаю, когда и чего могу от себя требовать. Давай свой коктейль.

По-прежнему стоя в углу, Голик забормотал:

— Не понимаю, почему меня всегда ругают. Странно, правда? Я, конечно, не идеальный человек, но, ей-богу, не понимаю, почему одни люди всегда стараются обвинить в своих маленьких бедах других.

— Очень глубокая мысль. Спасибо, Голик. — Клеменз улыбнулся, наполнил шприц и проверил уровень.

В ожидании укола Рипли случайно взглянула на Голика. К ее удивлению, тот обернулся и оскалился бессмысленной, идиотской улыбкой. Рипли с отвращением отвернулась; ее мысли были заняты более важными проблемами.

— Ты замужем? — неожиданно спросил Голик.

Рипли даже вздрогнула.

— Я?

— Тебе обязательно надо выйти замуж, — серьезно заявил Голик. — Завести детей… Ты симпатичная девушка. У меня таких было много. Только не здесь, на Земле. Они любили меня. И ты тоже умрешь.

Голик замолчал и задумался, насвистывая незамысловатую мелодию.

— Ты не ответила на его вопрос, — сказал Клеменз.

— Какой вопрос?

— Ты замужем?

— Зачем тебе это знать?

— Просто интересно.

— Нет.

Клеменз подошел к ней с готовым шприцем.

— Как насчет того, чтобы уравнять наши шансы? — спросила Рипли.

Клеменз задумался:

— Ты не могла бы выразить свою мысль более конкретно?

— В свое время я спрашивала тебя, как ты сюда попал. Ты уклонился от ответа. Позже я поинтересовалась, откуда взялся номер заключенного у тебя на затылке. Ты снова не ответил.

Клеменз отвернулся.

— Это долгая и скучная история. К тому же, боюсь, немного мелодраматичная.

— Так расскажи, развлеки меня.

Рипли, скрестив руки на груди, снова села на койку.

— Видишь ли, моя беда в том, что я был умен. Очень умен. Понимаешь, я знал все. Я считал себя выдающейся личностью и потому искренне полагал, что найду выход из любого положения. До поры до времени так оно и было.

Тогда я только окончил медицинскую школу. Мне удалось попасть в пять процентов лучших выпускников — и это несмотря на то, что уже тогда я приобрел скверную привычку. Впрочем, я был совершенно уверен, что у меня всего лишь вполне допустимое привыкание к мидафину. Тебе знаком этот препарат?

Рипли медленно покачала головой.

— О, это изумительная смесь пептидов и прочего. После очередной дозы мидафина ты чувствуешь себя непобедимым и в то же время не теряешь трезвости суждений. Правда, для этого нужно поддерживать его концентрацию в крови на определенном уровне. Будучи ловким парнем, я без особого труда доставал нужное мне количество мидафина в тех же учреждениях, где в то время работал.

Меня считали многообещающим молодым врачом; все отмечали мой исключительный природный дар, мою прозорливость, смелость в принятии решений и исключительно заботливое отношение к пациентам. Никто не подозревал, что моим первым пациентом был я сам.

Это случилось в медицинском центре, куда я был направлен по окончании школы. Меня приняли охотно. Я работал за двоих, никогда не жаловался, почти не ошибался в диагнозах и выборе лечения. Однажды после тридцатишестичасового дежурства я пошел домой, принял тройную дозу мидафина и забрался в постель в предвкушении изумительных снов. В это время зазвонил интерком.

На заправочной станции центра взорвалась цистерна под высоким давлением. Для ликвидации последствий аварии вызвали всех, с кем удалось связаться. Тридцать человек получили более или менее серьезные ранения, нескольких пришлось отправить в стационар, остальные нуждались лишь в беглом осмотре, перевязках и тому подобном. Ничего сложного, ничего такого, с чем не мог бы справиться молодой специалист средних способностей. Я рассудил, что лучше все сделать самому, а потом побыстрее смыться домой, чтобы никто не успел заметить, что для человека, поднятого из постели в три часа утра, я слишком энергичен и весел. — Клеменз задумался, собираясь с мыслями. — Так вот, из тридцати раненых одиннадцать умерли — я назначил им слишком большую дозу обезболивающего. Такая мелочь. Такая ерунда. С этим справился бы любой болван. Любой дурак. Вот что значит мидафин. Практически никогда не влияет на трезвость суждений и правильность решений. Только в исключительных случаях.

— Я тебе сочувствую, — тихо сказала Рипли.

— Мне не надо сочувствовать. — Клеменз ничего не хотел прощать себе. — И тогда никто не сочувствовал. Я получил семь лет тюрьмы, пожизненный испытательный срок, а моя лицензия навечно опустилась до категории 3-С со строгими ограничениями, где и как я могу практиковать. В тюрьме я избавился от своего губительного пристрастия. Но это уже не имело значения. Вокруг было слишком много родственников умерших. У меня не оставалось ни малейшей надежды на пересмотр решений суда, на снятие ограничений. Я скомпрометировал профессию врача, и на моем примере было очень удобно учить других. Понятно, что врача с таким послужным списком не спешили взять на работу. Так я и оказался здесь.

— И все же я тебе сочувствую.

— Мне? Или ты жалеешь о случившемся? Об этом сожалею и я. Но что касается приговора и вытекающих из него ограничений — я получил то, что заслужил. Я заслужил такую судьбу, потому что лишил жизни одиннадцать человек. Небрежно, как бы между делом, с идиотски-самоуверенной улыбкой на лице. Наверно, те, кого я убил, тоже подавали надежды. Я разрушил одиннадцать семей. Мне никогда этого не забыть, но я научился нести свое бремя. Между прочим, в этом одно из преимуществ Фиорины. Тут учишься жить в мире со всем своим прошлым.

— Ты отбывал срок здесь?

— Да, и поэтому очень хорошо знаю эту разношерстную банду. Когда они решили остаться на Фиорине, я присоединился к ним. Все равно меня бы никуда не взяли. — Клеменз нагнулся и снова взялся за шприц. — Итак, после всего, что я рассказал, ты доверишь мне сделать инъекцию?

В этот момент за спиной Клеменза из вентиляционного отверстия, расположенного под самым потолком, бесшумно вылезла огромная чужая тварь. Также бесшумно чудовище приземлилось, присев, чтобы не потерять равновесие после прыжка, потом выпрямилось в полный рост. Способность такого гигантского существа двигаться совершенно бесшумно поражала, но еще больше пугала человека. Рипли видела, как тварь сделала несколько шагов и нависла над ничего не подозревавшим, улыбавшимся Клемензом. В тускло освещенном лазарете огромные резцы твари отливали металлическим блеском.

Рипли безуспешно пыталась издать хоть какой-то звук. Как ни странно, но даже в таком состоянии она успела заметить, что внешне тварь заметно отличалась от тех, с которыми ей приходилось сталкиваться прежде. У этого чудовища голова была крупнее, а туловище массивнее. Сознание парализованной страхом Рипли отметило и другие, менее существенные отличия.

Клеменз наклонился к Рипли и тут заметил что-то неладное.

— Эй, в чем дело? У тебя затруднено дыхание? Я могу…

Чужая тварь в мгновение ока оторвала Клемензу голову и отшвырнула ее прочь. И даже после этого Рипли не закричала. Она хотела, пыталась, но так и не смогла издать ни звука.

Тварь оттолкнула истекающее кровью, обезглавленное тело Клеменза и уставилась на Рипли. Уж лучше бы у этого чудовища были глаза, подумала Рипли, а не какие-то неведомые визуальные рецепторы. Тогда можно было бы заглянуть ему в глаза, как бы страшен ни был его взгляд. Где-то она читала, что глаза — зеркало души.

Но у чужой твари не было ни глаз, ни — скорее всего — души.

Рипли охватила мелкая дрожь. Прежде она спасалась от тварей бегством, сражалась с ними, но в закрытом лазарете, напоминавшем сейчас гробницу, некуда было бежать и нечем сражаться. Все было кончено. Рипли даже почувствовала облегчение. По крайней мере теперь не будет ни ночных кошмаров, ни пробуждений в холодном поту на неведомых планетах. Будет только тишина.

— Эй, ты, пошел отсюда! — вдруг заорал Голик. — Слушай, развяжи меня. Я тебе помогу. Мы убъем всех этих ублюдков.

Исчадие ада медленно повернулось мордой сначала к Голику, потом снова к женщине, неподвижно сидевшей на койке. Одним прыжком оно взлетело к потолку, ухватилось гибкими пальцами за край того же вентиляционного отверстия, из которого вылезло минутой раньше, и исчезло. Сверху до Рипли донесся дробный перестук. Эти звуки становились все тише и тише и скоро стихли совсем.

Рипли не двигалась. Итак, с ней ничего не произошло. Чудовище ее не тронуло. Правда, в сущности, она ничего не знала о чужих тварях. И все же, что ее остановило? Может, эти твари не нападают на больных? Или ее остановил крик Голика?

Рипли не знала, радоваться тому, что она осталась в живых, или нет.