7
Существует темнота ночи. Известна жестокая пустота снов, которую заполняет и освещает лишь наше воображение. Космическое пространство темнее ночи и более опустошено, чем наши сны, хотя его населяют и освещают миллионы триллионов ядерных очагов, как бы слабы и рассеяны они ни были.
Однако истинную темноту, полное отсутствие света можно найти лишь глубоко в чреве планет. Сюда даже по ошибке не забредает ни один фотон. Как говорилось в одном старинном стихотворении, "в безмерной черноте пещер". Или в безмерной черноте тех пустот и полостей, что сам человек создает в толще планет, чтобы извлечь их богатства.
Небольшая — по сравнению со всей планетой, — но довольно внушительная для человеческого существа часть Фиорины была изрезана именно такими полостями и пустотами, которые пересекались под самыми разными углами подобно элементам гигантской невидимой головоломки и связывались друг с другом в запутаннейшую сеть. Структуру этой сети можно было понять лишь по схемам и картам, оставленным горняками.
Боггз высоко поднял пропитанный воском факел и поводил им из стороны в сторону. Тем временем Рейнз зажег очередную свечу. Эти люди не боялись темноты. Для них темнота была просто отсутствием света и ничем больше. К тому же в тоннелях было тепло, пожалуй, даже жарковато.
Рейнз поставил долгогорящую свечу на пол, ближе к стене. За их спинами тянулась длинная полоса огоньков таких же свечей, очерчивавшая проделанный ими путь и указывавшая дорогу назад, к жилым секторам комплекса.
Голик сел на пол и прислонился к двери, вмонтированной в каменную стену тоннеля. На двери была укреплена табличка с частично стертой временем и людьми надписью:
МЕСТО ЗАХОРОНЕНИЯ ТОКСИЧНЫХ ОТХОДОВ
ГЕРМЕТИЗИРОВАНО
ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
Фуражиров надпись вполне устраивала. У них не было ни малейшего желания быть непосторонними.
Рейнз расстелил на полу карту, опустился на корточки и в свете факела принялся за ее изучение. Карта представляла собой не просто сетку из разноцветных горизонтальных и вертикальных линий. На ней были отмечены совсем старые и сравнительно недавно прорубленные штреки, резервные проходы и даже очень узкие каналы, в которых могли разместиться лишь специальные машины и механизмы. Тут были изображены и тысячи пересекавшихся воздуховодов. Каждый тип сооружения обозначался своим цветом.
Прежние вылазки многому научили заключенных, но никогда нельзя было исключить возможность, что очередная бригада фуражиров натолкнется на нечто совсем неожиданное. Достаточно малейшего сбоя в работе запоминающего устройства, и опаснейший вертикальный ствол окажется в десяти метрах от обозначенного на карте места или даже в другом тоннеле. В лучшем случае карту можно было считать ненадежным проводником, плоховато знакомым с дорогой, поэтому фуражиры всегда продвигались очень медленно и осторожно, больше полагаясь на самих себя, чем на отпечатанные машиной ненадежные схемы.
Над картой склонился Боггз.
— Сколько?
Он старался говорить потише, и все же гладкие стены тоннеля далеко уносили громкое эхо его голоса.
Рейнз сверил карту со своими данными.
— Получается сто восемьдесят шесть.
— Давай вернемся и скажем, что ничего не нашли, — проворчал Боггз.
— Нельзя, — возразил Рейнз и показал на уходивший в бесконечность тоннель. — Мы должны дойти по крайней мере до конца штрека, иначе Диллон нам задаст.
— А как он узнает? Я ему не скажу. А ты, Голик?
Третий член бригады рылся в рюкзаке. Услышав
свое имя, он поднял голову, нахмурился и издал низкий звук, который скорее всего означал недовольный вопрос.
— Так я и думал, — прокомментировал Боггз.
Голику попалась старинная машинка для набивки
сигарет. Он сбил замок, откинул дверцу и принялся распихивать хорошо сохранившиеся сигареты по карманам. Само собой разумеется, жевать он при этом не переставал.
В жилых помещениях комплекса на беспрестанное чавканье Голика никто не обратил бы внимания, но в мертвой тишине узкого тоннеля этот звук казался оглушительно громким и напоминал скрип большого, плохо смазанного механизма.
— Ты не можешь жевать с закрытым ртом? — проворчал Боггз. — Или, еще лучше, заглатывать жратву целиком? Я пытаюсь понять, насколько здесь большое помещение и на самом деле тут хранилище опасных отходов или замаскированный под него тайник, а ты так дьявольски шумишь, что я никак не могу сосредоточиться.
Зашелестев картой, Рейнз бросил на Боггза неодобрительный взгляд.
— Мы здесь одни, но это еще не значит, что мы вольны забывать наши заповеди. Нельзя поминать всуе нечистую силу.
Боггз поджал губы.
— Извини. — Он сердито глянул на Голика, чего тот, естественно, не заметил. Безделье надоело Боггзу, он встал и всмотрелся в черноту тоннеля. — Этот сектор мы почти обошли. Большего от нас и не требовалось. Напомни, сколько свечей осталось? — Не дождавшись ответа, Боггз повторил: — Рейнз, сколько у нас свечей?
Рейнз не слышал товарища; уставившись в одну точку, он яростно скреб в затылке. Такая сильная нервная реакция не могла иметь никакого отношения ко вшам, потому что эти насекомые в шахтах вообще не водились. Это было настолько непохоже на Рейнза, что даже Голик перестал жевать, а Боггз невольно посмотрел туда же, куда был устремлен взгляд товарища, — на отмеченный огнями свечей путь, что привел их сюда.
Свечи, указывавшие им обратную дорогу домой, гасли одна за другой.
— Какая сволочь гасит свечи?
Голик закрыл рот, тыльной стороной ладони смахнул приставшие к губам крошки и произнес:
— Ругаться нельзя.
— Заткнись. — Не страх, потому что в заброшенных тоннелях бояться было нечего, а обеспокоенность прозвучала в голосе Боггза. — "Сволочь" говорить можно. Я не хулю Бога.
— Откуда ты знаешь? — с почти детским любопытством пробормотал Голик.
— Я недавно спрашивал об этом Диллона. А теперь заткнись.
— Диллону не понравится, если мы вернемся ни с чем, — машинально проговорил Голик.
Таинственность происходящего, очевидно, благотворно сказалась на разговорчивости Голика. Пусть болтает, решил Боггз, все лучше, чем постоянное чавканье.
— Не понравится, значит, не понравится, — сказал Боггз.
Он ждал, когда Рейнз зажжет второй факел. Голик неохотно затолкал в рюкзак то, что не успел проглотить, и встал. Все трое стали внимательно всматриваться в темный тоннель. Злоумышленника, задувавшего свечи, видно не было.
— Видно, свечи задуло обратным потоком воздуха.
Может, рядом вентиляционное отверстие? А может, на поверхности разразился ураган. Сам знаешь, что бывает, когда воздух ни с того, ни с сего начинает засасывать вниз. Черт! Если свечи погаснут, как мы узнаем, где находимся?
— У нас есть карта, — ответил Рейнз, для большей убедительности похлопав по планшету рукой.
— Ты надеешься, что карта приведет нас домой?
— Да нет, этого я не говорил. Я имел в виду, что пока мы не заблудились. Просто в некотором затруднении.
— Слушай, я не хочу испытывать никаких затруднений и не хочу торчать здесь ни одной лишней минуты.
— Я тоже, — покорно вздохнул Рейнз. — Сам понимаешь, что отсюда следует. Кому-то придется вернуться и снова зажечь все свечи.
— Или плюнуть на охоту и всем троим отправиться домой, — с надеждой в голосе добавил Боггз.
Рейнз заставил себя улыбнуться.
— Ага. Вот пройдем этот штрек до конца и повернем назад.
— Пусть будет по-твоему. — Скрестив на груди руки, Боггз всем своим видом показывал, что никуда идти не собирается. — Ты предложил, вот сам и топай зажигать свечи по новой.
— Понятно. Значит, выбор пал на меня.
Боггз повернулся к Голику:
— Отдай ему факел.
— Но тогда у нас останется один на двоих, — засомневался тот.
— Ничего страшного. — Боггз поводил факелом, показывая, что и одним можно осветить тоннель от стены до стены. — У нас еще остались свечи. Ну и потом, Рейнз-то скоро вернется, я правильно говорю?
— Вернусь, как только смогу. Это не займет много времени.
— Тогда валяй.
Голик без особого энтузиазма вручил Рейнзу свой факел и опустился на пол. Вдвоем с Богтзом они долго смотрели вслед товарищу. Рейнз быстро уходил вдаль, лишь на несколько секунд задерживаясь у каждой свечи. Все поставленные свечи оказались на месте. Погасивший их таинственный злоумышленник не оставил никаких следов.
Значит, действительно неожиданный порыв воздуха из системы вентиляции. Наверно, так, решил Рейнз. До него донесся раскатистый, приглушенный расстоянием голос Боггза:
— Эй, Рейнз, смотри под ноги!
По дороге сюда они наткнулись на пару вертикальных стволов и, конечно, нанесли их на карту, но, если очень торопишься, в темноте недолго и до беды.
Рейнз оценил предупреждение. Когда длительное время живешь в одной тесной компании, то знаешь, на кого можно положиться, на кого — нет. Впрочем, Боггз зря переживал. Рейнз продвигался вперед очень осторожно.
Впереди погасла еще одна свеча. Рейнз насторожился. Не было ни малейшего намека на самый слабый ветерок, абсолютно ничего, что указывало бы на нисходящий поток воздуха. Отчего же еще могут гаснуть свечи? На Фиорине лишь немногие из живущих существ были способны более или менее долго жить в тоннелях. К их числу относилось и своеобразное примитивное насекомое, достаточно крупное, чтобы случайно сбить свечу. Но чтобы целый ряд? Рейнз недоумевающе покачал головой. К тому же это насекомое — тихоход.
Тогда в чем же дело?
За спиной Рейнза успокаивающе светили вторично зажженные свечи. Он выпрямился. До сих пор в тоннелях ничего сверхъестественного не замечалось. Рейнз поднял факел, посмотрел вдаль. Ничего.
Он опустился на колени, зажег следующую свечу и двинулся дальше. Свет факела отражался от гладких каменных стен тоннеля. И еще от чего-то угловатого и массивного.
Оно двигалось.
Двигалось быстро, даже слишком быстро. В свете факела оно казалось отлитым из блестящего черного металла с инкрустацией из зеркального стекла. Чудовище издало негромкий булькающий звук и бесшумно прыгнуло на Рейнза. Он так и не понял, кто это был. Ничего подобного он не видел, разве только в полузабытых, особенно страшных детских кошмарах.
Через долю секунды чудовище навалилось на Рейнза, и в этот миг самый страшный сон показался бы ему приятным воспоминанием.
Находившиеся метрах в ста Голик и Боггз услышали многократно повторенный эхом единственный крик своего товарища. По спине Боггза потекли струйки холодного пота. Самое ужасное было в том, что крик оборвался не сразу, а стихал долго и медленно, как свисток уносящегося вдаль локомотива.
Боггз схватил факел и в панике ринулся по тоннелю дальше, как можно дальше от того места, откуда донесся крик Рейнза. Голик едва успевал за ним.
Если бы Боггзу сказали, что он может бегать так быстро, он бы ни за что не поверил. За считанные секунды он промчался не меньше сотни метров. Потом стало сказываться длительное отсутствие физических нагрузок: Боггз жадно глотал воздух, а факел плясал у него в руках, и отбрасываемые им тени метались по стенам, потолку и полу тоннеля. Когда Голик догнал Боггза, тот совсем выбился из сил и полностью потерял ориентацию. Лишь по счастливой случайности никто из них не провалился в открытую выработку или вертикальный ствол, соединяющий штреки разных уровней.
Заметно пошатываясь, Боггз схватил Голика за руку, развернул его лицом к себе. Голик был до смерти перепуган:
— Ты слышал? Это был Рейнз! Господи, как же он кричал!
— Да-а, — с трудом восстанавливая дыхание, отозвался Боггз. — Конечно, слышал. С ним что-то случилось. — Он поводил факелом вверх-вниз; пламя осветило лишь пустынный тоннель. — Надо ему помочь.
— Помочь? — У Голика округлились глаза. — Вот ты и помогай. А я хочу выбраться отсюда.
— Возьми себя в руки. Я тоже хочу выбраться. Только сначала нужно разобраться, где мы.
— А там разве не наши свечи?
Боггз повернулся, осторожно сделал несколько шагов. Ну конечно, отсюда была отчетливо видна уходящая вдаль дорожка колеблющихся огоньков.
— Черт побери! Должно быть, мы где-то свернули в боковой проход. Бежали по кругу. И вернулись…
Он оборвал себя на полуслове, в свете факела заметив человеческую фигуру. Человек неподвижно лежал у дальней стены тоннеля.
Это был Рейнз.
Остекленевший взгляд широко раскрытых глаз был устремлен не на товарищей, а просто в никуда, на лице его навсегда застыло выражение невыносимой муки, нечеловеческих страданий. Все остальное… все тело Рейнза…
Боггз почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и согнулся в неудержимом приступе рвоты. Ослабевшие пальцы выронили факел. Голик нагнулся, подобрал факел и, распрямляясь, случайно бросил взгляд на потолок тоннеля.
Там что-то было. Большое, черное, ловкое, оно словно прилипло к потолку. А морда… такая морда могла устрашить кого угодно даже в аду. Парализованный страхом, раскрыв рот, Голик смотрел на чудовище, а оно, уцепившись задними конечностями за потолок, как гигантская летучая мышь, ловко свесилось вниз и в мгновение ока обхватило голову
Боггза длинными, невероятно гибкими пальцами передних лап.
Одним резким, судорожным движением чудовище оторвало Боггзу голову. Голику понадобилось бы больше времени и усилий, чтобы скрутить гайку с болта. Но человеческая голова — не шайба, и из обезглавленного туловища Боггза фонтаном хлынула кровь, забрызгав и оцепеневшего Голика, и чудовище, и тело Боггза. Голик, наконец, вновь обрел способность двигаться, но совсем утратил разум.
Чудовище с пугающим безразличием швырнуло голову Боггза на пол и медленно повернулось к единственному еще оставшемуся в живых представителю двуногих. В полумраке клыки монстра блестели, как слитки платины, извлеченной из чрева Фиорины.
Голик завертелся, потом с воем, словно за ним гнались легионы чертей, со всех ног ринулся как можно дальше от проклятого места. Ему было все равно, куда бежать, он не задумывался о том, свидетелем чего только что стал, но больше всего на свете он старался не оглядываться. Он не осмеливался оглянуться, он знал, за спиной его ждет такое…
* * *
На рабочем столе были аккуратно разложены останки Бишопа. Мощные потолочные лампы освещали каждую деталь. Все инструменты лежали наготове, каждый на своем месте. Больше всего Рипли обескураживало невероятное множество оборванных оптических волокон, которые были не толще человеческого волоса.
Некоторые волокна Рипли просто соединила, как могла. Она умела многое, но ремонтом микроскопических деталей электронных устройств не занималась ни разу в жизни. Уйма времени ушла на подсоединение мелких деталей, на герметизацию и изоляцию, на проверку контактов. Ей оставалось лишь надеяться, что все самые надежные детали и соединения не окажутся абсолютно недоступными ее пониманию.
Рипли вытерла пот со лба и оглядела плоды своего труда. Получилось вроде бы не так плохо, но это еще ничего не значило. Во всяком случае шанс на частичное оживление андроида теоретически сохранялся. Впрочем, теоретически она сама никак не должна была оказаться в столь сложном положении.
Пока не попробуешь включить, ничего не узнаешь. Рипли еще раз проверила самые важные соединения и щелкнула тумблером. Где-то заискрило так, что она вздрогнула. Рипли поправила контакты и снова включила тумблер. Теперь обошлось без вспышек.
Она осторожно ввела пучок оптических волокон в то, что по ее догадкам должно было быть функционирующим контактным гнездом с автоматическим подбором контактов. Красные цифры на светодиодном экранчике стоявшего рядом контрольного устройства скачком изменились от нуля почти до восьми. Рипли щелкнула другим выключателем: изображение задрожало, но цифры на экранчике остались те же.
Моргнул единственный уцелевший глаз андроида. Рипли наклонилась и шепотом приказала:
— Включить речевое взаимодействие. Произвести последовательное самотестирование.
Позднее она сама не смогла объяснить, почему произнесла команду шепотом.
В изрядно побитой голове андроида что-то зашуршало. На контрольном устройстве ободряюще замигали новые светодиоды. Из искусственной гортани вырвалось нечленораздельное бормотание, а коллагеновые губы медленно зашевелились.
Рипли осторожно залезла пальцами в открытую глотку, поправила детали. Нечленораздельные звуки стихли, а единственный глаз сфокусировался на ее лице.
— Рипли.
Она с облегчением вздохнула. Значит, андроид способен видеть, узнавать, у него сохранились память и согласованность функций. Наружные слуховые органы выглядели довольно прилично; правда, это еще ничего не значило. Самое главное — состояние внутренних систем.
— Привет, Бишоп, — сказала Рипли и сама поразилась сердечности своего тона. Ведь она обращалась не к человеку. — Пожалуйста, сообщите предварительные результаты самотестирования.
Последовала довольно продолжительная пауза, потом к удивлению Рипли единственный глаз выразительно завертелся в глазнице.
— Хуже некуда. Двигательные функции отсутствуют, внечерепные периферийные системы не откликаются, перспективы выполнения запрограммированных операций равны нулю. Сенсорные системы выполняют минимум операций на самом низком уровне. Боюсь, самодиагноз получился не слишком оптимистичным.
— Горько слышать это, — призналась Рипли. — Очень хотелось бы, чтобы все было иначе.
— Мне тоже, только еще сильней.
— Вы что-нибудь чувствуете?
— Да. Боль в ногах.
Рипли поджала губы.
— Извините, что…
— Вашей вины здесь нет. Моделирование боли — всего лишь сигнал, который дает ориентировочные сведения о моем состоянии, хотя эти сведения, по-видимому, нуждаются в уточнении. Моя оценка верна?
— Боюсь, что да. — Рипли попыталась улыбнуться. — К сожалению, ваши ноги, как и большинство других частей тела, безвозвратно утрачены.
— Плохо. Терпеть не могу, когда бессмысленно теряются плоды высококвалифицированного труда. Впрочем, это не так уж важно. В конце концов, я — всего лишь несколько усложненный вариант тостера. А как ваши дела? Мне нравится ваша новая прическа. Теперь ваша голова напоминает мою до того, как на ней установили всякие аксессуары. Правда, моя блестела меньше.
— Я вижу, ваше чувство юмора не пострадало.
Единственный глаз мигнул.
— Как я уже сказал, основные функции мозга сохранились. В интерпретаторе моего запоминающего устройства юмор занимает очень небольшой объем.
— С этим я не могу согласиться, — сказала Рипли и перешла на более серьезный тон. — Бишоп, мне нужна ваша помощь.
Из коллагеновых губ вырвался нечленораздельный звук.
— Только не рассчитывайте на что-то существенное.
— От вас не потребуется глубокого анализа. Моя проблема проще. На планете, где мы с вами сейчас находимся, нет необходимых систем дешифровки. Мне нужно знать, можете ли вы получить доступ к банку данных бортового регистратора аварийно-спасательного корабля?
— Проще простого. Зачем вам это нужно?
— Долго объяснять. Вы скорее поймете, ознакомившись с этими данными. А потом расскажете мне.
Бишоп покосился на Рипли единственным глазом.
— Понятно. Вам придется подключиться непосредственно к мозгу, поскольку мои периферийные системы исчезли.
— Знаю. Я уже все подсоединила… Надеюсь, что все.
— Тогда подключайте!
Рипли взялась за тоненький проводок, связанный с черным ящиком, и в нерешительности наклонилась к голове андроида.
— Раньше я никогда ничего подобного не делала. Вам не будет больно или неприятно?
— Напротив, я надеюсь, что буду чувствовать себя лучше.
Рипли кивнула, осторожно закрепила проводок в одном из гнездышек на затылке Бишопа и слегка подергала, чтобы лишний раз убедиться в надежности контакта.
— Щекотно, — сказал андроид.
Рипли отдернула руку.
— Я же просто пошутил, — ободряюще улыбнулся андроид. — Начинайте.
Бишоп закрыл единственный глаз и, стараясь сосредоточиться, наморщил то, что осталось от его широкого лба. Рипли понимала: это означает лишь то, что у Бишопа сохранились какие-то обрывки косметических программ, но все же ей было приятно видеть, что андроид старается выполнять не только основные функции.
Через несколько минут Бишоп пробормотал:
— Я готов. Потребовалось больше времени, чем я предполагал. Пришлось обходить поврежденные участки.
— Я проверила регистратор, как только нашла его. Все было в порядке.
— Регистратор в порядке. Я имел в виду поврежденные участки в самом себе. Что именно вы хотите знать?
— Все.
— Бортовой регистратор Макнари, модель OV-122, заводской номер FR-3664874, установленный…
— Бишоп, где ваши цепи интуиции? Вы же отлично понимаете, что я имею в виду. Меня интересует все с момента включения аварийного сигнала. Что произошло на «Сулако»? Почему были выброшены наши капсулы?
Андроид заговорил другим голосом, на этот раз бесстрастно-механическим:
— В отсеке для гиперсна накапливаются взрывоопасные газы. Пожар в отсеке для гиперсна. Всем членам экипажа незамедлительно погрузиться на аварийно-спасательные корабли. — Бишоп снова перешел на свой голос: — Эти объявления повторяются много раз без существенного изменения содержания и смысла. Хотите прослушать их все?
Рипли напряженно размышляла.
— Нет, пока достаточно. Взрывоопасные газы? Откуда они появились? И что послужило причиной пожара? — Не дождавшись ответа от андроида, она забеспокоилась: — Бишоп! Вы слышите меня?
Раздалось какое-то жужжание, потом зазвучал глухой, искаженный голос андроида:
— Прошу прощения. Это оказалось сложнее, чем я думал. Подключение питания и работа резко ослабляют поврежденные участки. Я теряю память и скорость отклика. Не знаю, как долго мне удастся продержаться. Рекомендую задавать короткие, четко сформулированные вопросы.
— Бишоп, попытайтесь продержаться еще немного, — озабоченно попросила Рипли. — Меня интересовало сообщение о пожаре.
— Пожар… тр-р-р-р… да, пожар. Возник из-за повреждения электрооборудования непосредственно под отсеком для гиперсна. Под воздействием какого-то катализатора поврежденные материалы стали выделять взрывоопасные газы. Система вентиляции полностью вышла из строя. Сложилась ситуация, угрожающая жизни людей, и компьютер принял решение об эвакуации. Сразу после нее на «Сулако» произошел взрыв, зарегистрированный приборами аварийно-спасательного корабля, причем последний также получил повреждения. Именно по этой причине мы не смогли осуществить нормальную посадку на эту планету. Состояние и местонахождение «Сулако» в настоящее время неизвестны. В банке данных имеются детали полета от «Сулако» до этой планеты.
— К черту детали! Не зарегистрировали ли сенсорные устройства «Сулако» каких-нибудь подвижных живых организмов непосредственно перед аварийной эвакуацией?
Бишоп долго молчал, потом медленно заговорил:
— Рипли, здесь очень темно. Внутри. Мне не нравится, когда внутри меня темно. Какие-то участки непрерывно отключаются даже в процессе нашего разговора. Становится все труднее рассуждать, приходится переключаться на чистую логику. Мне это не нравится. Работа чрезмерно упрощается. Меня конструировали не для такой ерунды. Я уже не то, чем был раньше.
— Бишоп, потерпите еще немного, — настаивала Рипли. Она попробовала повысить напряжение, но в результате лишь немного расширился зрачок единственного глаза андроида, и Рипли поспешно вернулась к нормальному уровню. — Вы знаете, о чем я спрашиваю. Есть ли в банке данных бортового регистратора сведения о наличии на борту «Сулако» какого-либо живого существа, кроме четырех, сумевших пережить экспедицию на Ахеронт? Была ли на борту чужая тварь? Бишоп!
Андроид молчал. Рипли еще раз обратилась к контрольному устройству, проверила режим питания. Глаз Бишопа ожил.
— Отвяжитесь. Я все еще в банке данных регистратора. Вот и ответы. Просто мне требуется все больше и больше времени, чтобы их отыскать. Чтобы ответить на ваши вопросы. Отвечаю — да.
Рипли глубоко вздохнула. Ей показалось, что комната вдруг стала намного меньше, что стены сдвинулись и всей своей тяжестью навалились на нее. Правда, нельзя сказать, чтобы и раньше она чувствовала себя в стенах лазарета в безопасности. Уже давно она не чувствовала себя в полной безопасности нигде.
— Тварь осталась на «Сулако» или вместе с нами прилетела на аварийно-спасательном корабле?
— Она была с нами всегда.
В голосе Рипли почувствовалось напряжение:
— Компания знает?
— Компания знает все, что происходило на корабле с того момента, как он покинул Землю и направился на Ахеронт. Если «Сулако» уцелел, то Компании известно, что происходит на его борту и сейчас. Регистратор передает все данные в главный компьютер, который имеет постоянную двустороннюю связь с галактической сетью.
Рипли овладело чувство глубокой безысходности. Все это она уже видела, уже переживала. Смертельно опасная игра продолжалась. Однажды в аналогичной ситуации Рипли уже пыталась бороться с Компанией и видела, как реагировало ее руководство. В этой безликой организации всепоглощающая страсть к наживе давно победила здравый смысл и человеколюбие. На Земле люди старели и умирали, их место в администрации занимали более молодые, но сама Компания была бессмертна. Так будет продолжаться бесконечно. Почему-то Рипли сомневалась, что время внесло какие-либо существенные изменения в политику Компании, не говоря уж о ее моральных устоях. Впрочемi даже если она ошибалась, полагаться на авось она не имела права.
— Компания все еще хочет получить живую тварь?
— Не знаю. Я не запрограммирован на расшифровку секретных программ Компании. По крайней мере мне кажется, что хочет. Но точно сказать не могу. Я чувствую себя не очень хорошо.
— Бишоп, сделайте одолжение, постарайтесь найти такие сведения, поищите получше.
Рипли терпеливо ждала.
— Прошу прощения, — наконец отозвался андроид. — Сейчас здесь нет никаких данных. Это не значит, что не было и раньше. Я уже не в состоянии получить доступ к участкам, в которых с самого начала хранилась информация такого рода. Я очень хотел бы вам помочь, но в сегодняшнем состоянии мои возможности крайне ограничены.
— Чепуха. Программы вашей индивидуальности целы. — Рипли наклонилась и ласково прикоснулась к голове андроида. — Здесь сохранилось еще очень много от прежнего Бишопа. Я спасу ваши программы. Емкости здешних запоминающих устройств предостаточно. Если мне в конце концов удастся выбраться с этой планеты, я обязательно заберу вас с собой. Вас снова поставят на ноги.
— Как вы собираетесь спасти мою индивидуальность? Переписать ее на стандартное запоминающее устройство? Я знаю, что это значит. Ни сенсорного входа, ни осязательного выхода. Слеп, глух, туп и неподвижен. Люди называют такое состояние забвением. Знаете, как его называют андроиды? Болото. Электронное болото. Нет, благодарю. Лучше исчезнуть вообще, чем жить полным идиотом.
— Бишоп, вы не станете идиотом. Для этого вы слишком сильны.
— Силен? Я силен ровно настолько, насколько крепко мое тело и надежны кибернетические системы. Тела уже нет, а кибернетика быстро исчезает. Уж лучше остаться в памяти людей целым андроидом, чем превратиться в высушенную мумию. Я устал. Мысли ускользают. Сделайте одолжение, отсоедините питание. В принципе меня можно реставрировать, затолкать в новую оболочку, но при этом неизбежны омфатотические повреждения, а они могут сопровождаться потерей индивидуальности. Прежний уровень для меня недостижим. Я бы не хотел вернуться к жизни в худшем качестве. Представляете, что это значит — стать намного менее совершенным, чем прежде? Нет, благодарю. Я предпочту небытие.
Рипли все еще колебалась.
— Вы уверены?
— Рипли, выполните мою просьбу. Не забывайте, вы у меня в долгу.
— Я ничего вам не должна, Бишоп. Вы всего лишь машина.
— На Ахеронте я спас и вас и девочку. Выполните мою просьбу… Прошу вас как друга.
Рипли неохотно кивнула. Одинокий глаз моргнул в последний раз и медленно закрылся. Когда Рипли отключила питание, не последовало никакой реакции: ни подергивания, ни гримас. Голова снова лежала на столе неодушевленным предметом.
— Извините, Бишоп, но вы вроде старого калькулятора. Привычного и удобного. Если представится случай и вас можно будет реставрировать, я непременно так и сделаю. Если же нет, что ж, спите спокойно — хотя, признаться, я понятия не имею, что такое сон андроида, — и не пытайтесь вызвать сны. Если получится, я к вам вернусь.
Рипли выпрямилась и долго смотрела на стену прямо перед собой. Там висело голографическое изображение небольшого домика, крытого тростником. Домик был окружен живой изгородью из зеленых деревьев и кустарников. Перед фасадом домика журчал ручеек с прозрачной зеленовато-голубой водой, а вверху ветер гнал облака. На глазах Рипли небо потемнело, и огненный закат окрасил домик в мрачные тона.
Руки Рипли нервно забегали по крышке стола и наткнулись на прецизионный экстрактор. С неистовым воплем отчаяния она швырнула прибор в голограмму со всей силой, на какую только была способна. Преувеличенно идиллическое изображение треснуло и со звоном разлетелось на сотни сверкающих осколков. Рипли почувствовала большое облегчение.
На куртке и лице Голика кровь почти запеклась, превратившись в густую, вязкую массу, но время от времени тяжелые темные капли все еще падали на обеденный стол. Голик сосредоточенно поглощал рассыпанную кашу и лишь раз оторвался от тарелки, чтобы добавить немного сахара. Он не сводил взгляда с подноса, но не видел его. То, что он видел, находилось глубоко внутри его сознания. Это были сугубо личные переживания.
Со стопкой тарелок в столовую вошел дежурный повар по имени Эрик. Он направился было к ближайшему столу, но тут его взгляд упал на Голика. Эрик остановился как вкопанный. Он потерял дар речи и, раскрыв рот, молча смотрел на товарища. К счастью, тарелки были небьющиеся. Достать новые тарелки на Фиорине целая проблема.
— Голик? — пробормотал наконец Эрик.
Голик продолжал жевать, будто ничего не слышал и не видел.
Грохот посыпавшихся на пол тарелок привлек внимание всех, кто находился поблизости. Вбежав в столовую, Диллон, Эндрюз, Эрон, Морс и еще один заключенный, Артур, вместе с остолбеневшим поваром молча уставились на Голика.
В конце концов Голик заметил всеобщее внимание. Он поднял голову и бессмысленно, по-идиотски оскалил зубы.
Когда его привели в лазарет, там не было никого, кроме Рипли. Она молча смотрела, как Диллон, Эндрюз, Эрон и Клеменз укладывают Голика, уже в смирительной рубашке, на больничную койку. Все его лицо было в крови, правда, уже запекшейся, а глаза беспрестанно что-то выискивали, ненадолго задерживаясь то на вентиляционной решетке, то на потолке, то на двери.
С помощью салфеток, мягкого полотенца, безвредного растворителя и дезинфицирующего состава Клеменз принялся, как мог, отмывать Голика. Оказалось, что по крайней мере физически Голик не так уж сильно пострадал. Тем временем Эндрюз, Эрон и Диллон привязали его к койке. Голик ни на секунду не закрывал рта:
— Ладно, не хотите, можете меня не слушать. Можете мне не верить. Теперь все равно. Теперь уже все все равно. А вы, благочестивые ублюдки, все сдохнете. Зверь восстал и пожирает человечину. Никто его не остановит. Час настал. — Голик перевел взгляд на потолок. — Я его видел. Он смотрел на меня. У него нет глаз, но даже без глаз он все равно смотрел на меня.
— Что с Боггзом и Рейнзом? — мягко, но настойчиво спрашивал Диллон. — Где они? Что с ними случилось?
Голик заморгал, безумным взглядом окинул стоявших вокруг койки людей.
— Я ничего не делал. Это было в тоннеле. Они ничего не могли поделать, ничего. И я тоже ничем не мог им помочь, сам еле спасся. Это все дракон. Он открутил им головы как цыплятам. Но это не я. Почему меня всегда ругают даже за то, чего я не делал? Никто не мог помешать дракону. — Голик засмеялся и зарыдал одновременно. — Никто ничего не может сделать, ничего, ничего!
Клеменз тем временем отмывал Голику затылок, а Эндрюз бесстрастно смотрел на то, что совсем недавно было человеком. Точнее, не совсем человеком, но все же чем-то вроде того. Конечно, происшествие не из приятных, но Эндрюз был спокоен. В таких случаях не на кого сердиться.
— Типичное буйное помешательство. Не хочу сказать, что кто-то допустил оплошность, но Голика давно следовало обуздать. Не в буквальном смысле слова, разумеется. — Начальник колонии повернулся к Клемензу. — Я имею в виду седативные средства. Мистер Клеменз, раньше вы замечали за ним что-то, какие-то отклонения?
— Сэр, вы знаете мои возможности. Я не ставлю диагноз. Я только рекомендую лечение.
Клеменз почти закончил работу. Теперь Голик выглядел намного лучше — если не заглядывать ему в глаза.
— Да, конечно. Ведь психоанализ не по вашей части. Если кто-то и должен был обратить на него внимание, то в первую очередь я.
— Вы слишком строги к себе, сэр, — сказал Эрон.
— Ни в коей мере. Просто хотелось выразить свое сожаление. Иногда внешне человек кажется вполне нормальным, но в его сознании уже тлеет огонек безумия; тогда достаточно слабого толчка, какого-нибудь ничтожного стимула, чтобы невидимый огонек вспыхнул и ярким пламенем вырвался наружу. Вроде семян некоторых пустынных растений, которые прорастают раз в десять-двенадцатъ лет, когда выпадает дождливый год. — Эндрюз вздохнул. — Как бы я хотел сейчас постоять под обычным ласковым дождем.
— Вы совершенно правильно оценили ситуацию, сэр, — вставил Эрон. — Этот безмозглый урод ни с того ни с сего просто сбрендил.
— Мистер Эрон, я всегда с большим удовольствием слушаю, как вы украшаете свою речь выразительными анахронизмами, — Эндрюз искоса взглянул на своего заместителя. — Кажется, он немного успокаивается. Постоянное введение транквилизаторов — дорогое удовольствие, к тому же их повышенный расход нам следует отражать в отчетах. Мистер Диллон, давайте попробуем на время изолировать больного, а потом посмотрим, даст ли такая изоляция благотворный эффект. Я против того, чтобы Голик сеял панику среди моих подопечных. Клеменз, утихомирьте этого несчастного психа, чтобы он не навредил ни себе, ни другим. Мистер Диллон, я полагаюсь на вас в отношении контроля за больным после того, как его выпишут из лазарета. Будем надеяться, что скоро его состояние улучшится. Это облегчило бы многое.
— Слушаюсь, господин начальник. Только надо бы подождать с транквилизаторами, пока мы не узнаем от него о двух других братьях.
— От этого психа мы ничего путного не узнаем, — возразил Эрон, с отвращением глядя на дрожавшего от страха Голика.
— Надо попытаться. — Диллон наклонился, стараясь уловить взгляд Голика. — Соберись с мыслями, брат. Расскажи мне. Где другие наши братья? Где Рейнз и Боггз?
Голик облизал искусанные в кровь губы. Несмотря на принятые Клемензом меры, они все еще кровоточили.
— Рейнз? — прошептал Голик. Наморщив лоб, он отчаянно пытался вспомнить. — Боггз? — Вдруг его глаза округлились, он вздрогнул и удивленным взглядом окинул стоявших вокруг его койки, как будто видел их в первый раз. — Это не я! Я этого не делал! Это… это…
Он снова истерично зарыдал, время от времени громко всхлипывая и издавая нечленораздельные звуки.
Эндрюз расстроенно покачал головой:
— Безнадежно. Мистер Эрон прав. Вы от него ничего не добьетесь, по крайней мере сейчас. А ждать, когда он придет в себя, мы не имеем права.
Диллон выпрямился.
— Как скажете, господин начальник.
— Нужно послать поисковую группу. Включить в ее состав разумных людей, не боящихся темноты и друг друга. Как это не прискорбно, приходится признать: вполне вероятно, что их убил этот сумасшедший ублюдок. — Эндрюз немного помолчал. — Если вы хотя бы отчасти знакомы с его делом, то должны знать, что такой сценарий не за пределами возможного.
— Сэр, не надо обвинять Голика, пока мы не имеем доказательств, — возразил Диллон. — Мне он никогда не лгал. Он ненормальный. Он дурак. Но не лжец.
— Я могу понять ваши искренние намерения, мистер Диллон, но вы слишком добры по отношению к своим братьям-заключенным. — Эндрюз с трудом удержался от более язвительного замечания. — Лично я считаю Голика недостойным вашего доверия.
Диллон сжал губы.
— Сэр, я далеко не наивный ребенок. Я достаточно хорошо знаю Голика и намерен за ним присматривать, чтобы помочь бедняге.
— Хорошо. Мне не хотелось бы, чтобы из-за одного сумасшедшего у нас продолжали бесследно исчезать люди.
Рипли встала и подошла к мужчинам. Все как по команде повернули головы в ее сторону.
— Вполне вероятно, что больной говорит правду. — Клеменз изумленно смотрел на Рипли, но она не обращала на него внимания. — Мне нужно поговорить с ним об этом драконе.
Ответ Эндрюза был категоричен:
— Лейтенант, вы не будете говорить ни с кем. Меня не интересует ваше мнение, потому что вы не знаете фактической стороны дела. — Он показал на Голика. — Этот человек признан виновным в совершении нескольких преднамеренных убийств и других особенно жестоких и тяжких преступлений.
— Я этого не делал! — пробормотал Голик, беспомощно барахтаясь в смирительной рубашке.
Эндрюз оглянулся:
— Мистер Диллон, разве я не прав?
— Да, — неохотно согласился Диллон. — В какой-то мере правы.
Рипли не сводила серьезного взгляда с начальника колонии.
— Мне также необходимо переговорить с вами. Это очень важно.
Эндрюз с минуту подумал, потом сказал:
— Когда я закончу свои неотложные дела, буду рад немного поболтать с вами. Не возражаете?
Рипли, казалось, хотела что-то возразить или добавить, но промолчала и лишь кивнула.
