4
Мясо. Здесь попадались туши и давно знакомых человеку домашних животных, и небольших экзотических созданий. На старых крюках висели целые тушки и окаймленные слоем замерзшего сала огромные туши с обрубленными конечностями.
Неподалеку содержалась живая птица и несколько буйволов, ничего не подозревавших об уготованной им судьбе. Здесь же бродила одинокая овца. Тоже мясо, только пока еще живое.
Большая часть скотобойни пустовала, Она строилась для того, чтобы удовлетворять потребности сотен инженеров, техников, шахтеров и рабочих обогатительных фабрик и была намного больше, чем требовалось присматривавшим теперь за комплексом заключенным. Они могли бы разместить здесь скот и запасы мяса более просторно, но предпочитали не углубляться в огромное помещение, где все напоминало о потоках крови и тысячах разрубленных туш. Слишком много неприкаянных душ погибших животных скиталось в отравленном воздухе скотобойни.
Двое мужчин мучились с тележкой, на которой лежала огромная туша буйвола. Фрэнк пытался задавать тележке направление, а Мерфи никак не мог завести электродвигатель. Мотор недовольно чихал, рассыпая снопы искр. Если он в конце концов сгорит, они возьмут другую тележку. Среди заключенных не было специалистов по ремонту техники.
Внешне Фрэнк походил на типичного рецидивиста, одного из тех, для кого тюрьма — дом родной. Его намного более молодой напарник производил лучшее впечатление. У Мерфи лишь глаза выдавали его истинную натуру, а натура эта была такова, что он, находясь не в ладах с законом, долгое время скрывался от правосудия, потому что уже давно привык не работать, а лишь смотреть, как работают другие. Куда как проще присваивать заработанное ими — желательно, но не обязательно без их ведома. Иногда его ловили, иногда нет.
Когда его поймали в последний раз, суду показалось, что в биографии Мерфи таких случаев накопилось слишком много, и его отправили отбывать срок на "гостеприимную", экзотическую Фиорину.
Мерфи надавил на кнопку, тележка приподнялась и сбросила тяжелую тушу на грязный, годами не мытый пол. Фрэнк уже стоял наготове с цепями. Вдвоем они закрепили цепи на задних конечностях туши и взялись за лебедку. Туша поднималась медленно и неровно, рывками. Тонкие, но поразительно прочные звенья цепи позванивали от напряжения.
— Ладно, по крайней мере на этот раз Рождество для нас наступит чуть раньше, — сказал Фрэнк. Он отвык от тяжелой работы и теперь прерывисто, тяжело дышал.
— Как это? — спросил Мерфи.
— Хороший буйвол — это мертвый буйвол.
— Ей-богу, ты прав. Не буйволы, а вшивые, вонючие уроды. Лучше их есть, чем чистить.
Фрэнк бросил взгляд в сторону стойла.
— Осталось только три живых. Скоро мы с ними разделаемся. Терпеть не могу поливать этих ублюдков из шланга. Потом обязательно все ботинки в дерьме.
Мерфи слушал напарника вполуха, мысли его были где-то очень далеко.
— Кстати, Фрэнк, насчет поливать…
— Ты о чем?
Глядя на Мерфи, было нетрудно догадаться, что его захлестнули воспоминания, причем далеко не самые приятные.
— Я хочу сказать, если вдруг тебе подвернулся случай… ну предположим, что подвернулся… что бы яры ей сказал?
— Что ты бормочешь, какой такой случай? — недовольно поморщился Фрэнк.
— Ты же понимаешь. Если бы тебе представилась возможность… — у Мерфи участилось дыхание.
Фрэнк задумался:
— Ты имеешь в виду, совсем случайно?
— Ну да. Если бы она шла одна, и рядом не было бы ни Эндрюза, ни Клеменза. Ну если бы ты вдруг столкнулся с ней нос к носу в столовой или еще где-нибудь, как бы ты к ней подъехал?
У Фрэнка заблестели глаза.
— Проще простого. С женщинами у меня никогда не было никаких проблем. Я бы сказал: "Привет, милочка. Как дела? Не могу ли я чем-нибудь тебе помочь?" А потом посмотрел бы на нее. Не просто посмотрел, а окинул бы взглядом сверху вниз. Подмигнул бы. Она бы сразу смекнула, в чем дело.
— Конечно, — язвительно заметил Мерфи. — А она улыбнулась бы тебе в ответ и сказала бы: "Поцелуй меня в задницу, старый кобель."
— Ну и что? Я с удовольствием поцелую ее в задницу, в любое место, куда она только захочет.
— Да… — Мерфи помрачнел и недобро усмехнулся. — Женщин нужно держать в страхе, крепче любить будут… верно, Фрэнк?
Фрэнк понимающе кивнул:
— Говори с королевами, как со шлюхами, а со шлюхами, как с королевами. Никогда не ошибешься.
Они снова взялись за цепи. Наконец туша заняла то место, какое ей и полагалось, и, раскачиваясь, повисла на крюке. Фрэнк выключил лебедку и вместе с Мерфи отошел на шаг назад. Довольно долго они молча созерцали тушу, потом Фрэнк как бы между прочим непристойно выругался.
— Фрэнк?
— Что?
— Как ты думаешь, отчего сдох этот буйвол? — спросил Мерфи и кивнул в сторону туши.
Фрэнк пожал плечами:
— Откуда я знаю? Просто отбросил копыта. Может, сердце не выдержало.
Мерфи оглядел тушу со всех сторон и усомнился:
— Как это сердце не выдержало? Сколько ему было лет?
— Если верить бумагам, одиннадцать. В расцвете сил. Не повезло бедняге, зато мы в выигрыше. Ты же знаешь, начальник разрешает забивать животных только по большим праздникам. Что до меня, это вроде премии за хорошую работу. Что ты на нее уставился? Потом мы ее разделаем и бросим в котел. Такой туши нам должно хватить надолго. С мясом даже наши концентраты кажутся нормальной жратвой.
— Точно! — Мерфи проглотил слюну, представив себе кусок мяса на ломте горячего свежевыпеченного хлеба.
Потом его внимание привлекло какое-то странное существо, прилипшее к тележке. Тяжеленная туша буйвола раздавила и расплющила непонятное создание. Теперь лишь с трудом можно было различить небольшое дискообразное туловище, толстый гибкий хвост и множество, как у паука, основательно переломанных конечностей. Не скрывая отвращения, Мерфи осторожно поднял противное существо за хвост. Его многочисленные конечности кистью свесились в воздухе.
— Что это за чертовщина?
Фрэнк наклонился над странным существом, бегло оглядел его и равнодушно пожал плечами:
— Кто ее знает. Что я, ксенобиолог, что ли? Похоже на здешнюю медузу. Их иногда выбрасывает на берег.
Мерфи потянул носом. Существо ничем не пахло.
— Наверно, медуза и есть.
И он небрежно отбросил находку подальше.
* * *
Свинцовоплавильный цех походил на адское пекло. Здесь царили огонь и раскаленный воздух, из-за последнего предметы принимали смутные, колеблющиеся очертания. Как и многие другие производственные объекты горно-обогатительного комплекса, цех был оставлен в рабочем состоянии. Выплавка свинца гораздо проще, скажем, производства платиновой проволоки, требовавшего обслуживания тяжелых машин, и поэтому была по силам заключенным. Такая работа поощрялась не только потому, что заключенные с пользой проводили время, но и потому, что здесь производились некоторые детали, позволявшие ремонтировать вышедшее из строя оборудование.
Вот и сейчас автоматические экструдеры засасывали из плавильной печи раскаленный докрасна жидкий свинец и формовали из него тонкие трубы, предназначенные для замены прохудившихся.
Заключенные, выполнявшие функции операторов, кто с восхищением, а кто и с откровенной скукой следили за почти полностью автоматизированным процессом. Этот цех считался завидным местом работы не только потому, что здесь можно было отдохнуть и расслабиться, но и потому, что он неизменно оставался самым теплым помещением во всем комплексе.
— Ты пойдешь? — спросил своего напарника один из заключенных, проверяя показания двух простеньких приборов на панели управления. Как всегда, показания были точно в норме.
Его товарищ недовольно нахмурился:
— Еще не решил. Нам-то что до этого?
— Ничего. Но все-таки хоть какое-то разнообразие.
— Все равно пока не знаю.
Стоявший у пышущей жаром печи третий заключенный повернулся к товарищам и поднял на лоб защитные очки.
— А Диллон там будет?
Не успел он закончить фразу, как на металлических мостках появилась высокая фигура самого Диллона. Он направился прямо к бригаде и коротко распорядился:
— Выключай.
Первый оператор послушно щелкнул тумблером. Печь сразу же стала остывать.
— Слушай, а в чем, собственно говоря, дело? — спросил заключенный в очках; он усердно мигал, стараясь побыстрее привыкнуть к обычному освещению.
— Вот именно, — поддержал его второй. — Мы тут поговорили, но так ничего и не решили.
— Все уже решили за вас, — Диллон поочередно обвел взглядом всех троих. — Пойдут все. Конечно, мы не знали этих людей, значит, просто отдадим свой последний долг. Тела собираются сжечь. Нам-то все равно, ведь не нас будут кремировать.
Сообщив эту новость, Диллон собрался уходить. Заключенные последовали за ним.
— Давненько у нас не было похорон, — заметил тот, что работал у самой печи.
— Давно, — серьезно кивнул его товарищ. — Я вроде бы даже соскучился по отпеванию. Знаешь, похороны так похожи на проводы. С этой планеты.
— Лучше помолчи, брат, — сказал первый заключенный, прибавив шагу, чтобы не отстать от высокого Диллона.
Разбуженный после долгого сна цех выплавки платиновых металлов скрипел и стонал. Огромное помещение цеха в свое время вырубили и расчистили взрывами в мощном каменном пласте непосредственно над рудным телом, а потом отделали там, где это было необходимо, теплоотражательными плитами. Вдоль пешеходных дорожек и перил выстроились мониторы и контрольные приборы. Подъемные краны и другие тяжелые машины замерли там, где их оставили покинувшие планету горняки. В скудно освещавшемся помещении они напоминали ископаемых животных мезозойской эры, сбежавших из далекого музея.
Из-за скошенного верхнего края плавильной печи стали выбиваться языки пламени. В их свете застывшие фигуры двух заключенных, которые стояли на нависшей над печью стреле крана, казались неестественно большими. Между ними повисли два нейлоновых мешка, из-за податливости содержимого заметно прогнувшиеся посередине.
Вцепившись в перила, которые отделяли ее от бушевавшего внизу рукотворного ада, Рипли не отрывала взгляда от заключенных на стреле крана и их груза. Рядом с ней стоял Клеменз. Он хотел было что-то сказать, но, как всегда, не нашел нужных слов. Фельдшер с удивлением обнаружил, что, очевидно, израсходовал весь свой запас сострадания много лет назад и теперь не может произнести даже нескольких слов утешения стоявшей рядом одинокой, несчастной женщине.
Неподалеку расположились Эрон, Диллон и еще несколько заключенных. Несмотря на то что покойный в какой-то мере был исполнителем приказов правительства, никто из них не усмехнулся и не позволил себе отпустить язвительное замечание. Почти каждый день им приходилось заглядывать смерти в глаза, поэтому они не могли относиться к ней неуважительно.
Эндрюз многозначительно прокашлялся и раскрыл тоненькую книжку.
— Мы предаем в твои, о Господи, руки это дитя и этого солдата. Их тела расстаются с мраком нашего мира. Они навеки освободились от зла и боли. Избави их души от неприкаянного блуждания, но воссоедини их с душами тех, кто оставил наш мир прежде.
Внизу, у пульта управления плавильной печью, заключенный Трой слушал траурную церемонию по интеркому. Когда Эндрюз дошел до оговоренной ранее фразы, Трой взялся за рычаги и регуляторы на пульте управления. Желтые контрольные огни сменились зелеными. За спиной Троя раздался низкий рев, постепенно он переходил в свист, который становился все более и более высоким. Потом стих и он. Контрольные огни свидетельствовали, что необходимая температура достигнута.
Под ногами тех, кто стоял наверху на мостках, в плавильной печи с ревом бушевало ослепительно-белое пламя. В общем полумраке цеха оно было особенно впечатляющим. Но на этот раз пламя так и не дождалось тонн руды, а возле печи не толпились инженеры и технологи, готовые точнейшим образом отрегулировать параметры процесса восстановления руды, ее превращения в металл и шлак. Теперь пламя лизало голые стенки печи.
Рипли наблюдала за разгоравшимся огнем, и по ее щекам катились слезы. Она не рыдала, не издала ни единого звука — молча переживала свою печаль, свои воспоминания. Были только слезы. Клеменз сочувственно покосился в ее сторону. Ему очень хотелось обнять эту женщину, успокоить, но стесняло присутствие других и в первую очередь Эндрюза, и Клеменз не решился сказать даже пары слов в утешение.
— Дитя и взрослый мужчина покинули этот мир, — продолжал бубнить Эндрюз. — Пусть тела их изувечены, но зато души бессмертны и будут жить вечно.
Начальник колонии замолчал, и заключенные повернулись к Диллону. Тот торжественно, нараспев заговорил:
— Мы, страждущие, можем задать вопрос: почему? Почему наказываются невинные? К чему эти жертвы? Зачем эта боль? Но Господь не дает обещаний, не объясняет причин. Просто одних он призывает к себе раньше, других — позже.
Поднимавшийся из плавильной печи невыносимый жар заставил заключенных, стоявших на стреле подъемного крана, поторопиться. Они раскачали мешки и сбросили их в печь, поспешно отступив туда, где было менее жарко. Мешки несколько раз перевернулись в воздухе, и их поглотило адское пламя. Лишь у края печи на мгновение взметнулся высокий язык огня.
Рипли пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась за руку Клеменза. От неожиданности тот тоже чуть было не потерял равновесия, но, к счастью, удержался на ногах и поддержал женщину. На этот небольшой эпизод обратили внимание все заключенные, но в глазах мужчин была не зависть, а лишь сочувствие. Только Диллон, заканчивая свой панегирик, ничего не заметил.
— Но эти отошедшие в мир иной души никогда не познают тех трудностей, печалей и боли, которые еще не раз встретятся на жизненном пути каждого из нас, кто останется здесь. Поэтому мы с легким сердцем расстаемся с телами умерших. Ибо в каждом семени есть обещание цветка, и в каждой смерти, как бы ни был мал умерший человек, всегда таится новая жизнь. Новое начало.
В морозном, туманном воздухе скотобойни, среди подвешенных на крюках туш что-то зашевелилось. Тяжелая буйволиная туша дернулась, потом бешено затанцевала на цепях.
Никто не видел, как разбухло и раздулось брюхо туши, как расправилась и натянулась шкура, пока не стала походить на оболочку дирижабля. Никто не видел, как в конце концов внутреннее давление будто взорвало шкуру, разбросав по всему помещению куски мяса, жира, внутренних органов, печени, желудка и обрывки кишок, похожие на свернувшиеся в клубок веревки. И что-то еще.
Это что-то приподняло голову, судорожно распрямилось. С врожденной целеустремленностью небольшое чудовище медленно развернулось, знакомясь с обстановкой. Оно уже охотилось: сначала довольно неуклюже, потом все быстрей и быстрей уверенно помчалось по скотобойне в поисках жертвы. Оно обнаружило отверстие в стене, быстро осмотрело его и исчезло в темном воздуховоде.
С момента, когда чудовище вырвалось из туши, и до его исчезновения в воздуховоде прошло меньше минуты.
Закончив речь, Диллон склонил голову. Его примеру последовали другие заключенные. Рипли бросила взгляд на них, потом на плавильную печь, в которой бушевало управляемое автоматами пламя. Она подняла руку, почесала в голове, потом за ухом. Не прошло и нескольких секунд, как ей пришлось почесаться еще раз. Лишь после этого она обратила внимание на свою руку.
Все пальцы были покрыты чем-то вроде живой темной пыли.
Рипли с отвращением тщательно вытерла руку о комбинезон и, подняв глаза, встретила понимающий взгляд Клеменза.
— Я вас предупреждал.
— Хорошо, признаю, вы были правы. Но что мне делать теперь?
— Можете жить с паразитами, — сказал медик, — или… — Он провел ладонью по своей бритой голове и сочувственно улыбнулся.
Рипли поморщилась:
— Другого выхода нет?
Клеменз покачал головой:
— Если бы был, мы бы давно его нашли. Недостатка в стимулах мы не испытываем. Тщеславие — один из тех пороков, которые в конце концов приводят человека на Фиорину. Но вам беспокоиться не о чем. Волосы отрастут, как только вы покинете эту планету, однако если не принять мер, насекомые обязательно сожрут их до самых корней. Паразиты малы, но аппетит у них прямо-таки невероятный; к тому же они не приучены хорошо себя вести за столом. Поверьте, вы будете выглядеть намного хуже, если попытаетесь не замечать насекомых, хотя бы потому, что от зуда сдерете ногтями кожу.
Рипли сдалась:
— Хорошо. Где тут у вас парикмахерский салон?
— Прошу прощения, — виновато ответил Клеменз, — но его хозяин перед вами.
Расположившиеся в ряд стерильно чистые душевые кабины до самого потолка были выложены матово-белой плиткой. Сейчас все кабины, кроме одной, были пусты. Стоя под потоками горячего дезинфицирующего раствора, Рипли изучала себя в зеркале, вделанном в стенку.
Странное чувство возникает, когда видишь себя без волос. Казалось бы, волосы — это такая ничтожная, почти эфемерная часть тела. Единственная деталь внешнего вида, которую при желании легко изменить. У Рипли было такое ощущение, будто она удивительным образом стала меньше ростом. Королева, внезапно лишившаяся короны, — вот что такое женщина без волос. Но волосы отрастут. Во всяком случае Клеменз заверил, что отрастут. Заключенным приходилось сбривать волосы регулярно. Избавиться от насекомых раз и навсегда было невозможно.
Рипли намылила бритую голову. Непривычно ощущать голый череп. Несмотря на мощный поток горячей воды, мороз пробежал у нее по коже. В горнообогатительном комплексе, возможно, не хватало многого, но воды было вдоволь. На берегу залива имелась огромная опреснительная установка, в достатке снабжавшая ею как все производственные объекты, так и обслуживавший их персонал. Даже при минимальной производительности установка давала намного больше воды, чем требовалось двум дюжинам заключенных.
Рипли закрыла глаза и снова встала под обильные струи душа. Она всегда считала, что главными достижениями человеческой цивилизации за последние десять тысяч лет были речь, письменность и водопровод.
За стенами душевой Рипли поджидали смертельно опасные старые и менее опасные новые проблемы, хотя в сравнении с тем, что она уже пережила, последние казались совсем ничтожными. Клеменз, Эндрюз и все остальные не понимали, да и не могли понять этого, а она чувствовала, что именно на ней лежит ответственность за все население Фиорины.
После всего пережитого перспектива провести несколько недель в компании отъявленных уголовников пугала ее не больше, чем прогулка по парку в солнечный день.
* * *
Заключенные принимали пищу в помещении, которое прежде было столовой для руководящего состава комплекса. Конечно, для удовлетворения их скромных потребностей помещение было великовато. Даже лишенный дорогой обстановки и украшений, зал производил сильное впечатление. Правда, меню претерпело еще более радикальные изменения, но жалобы заключенных были редки и не слишком настойчивы. Конечно, здесь подавали пищу не для гурманов, зато ее было вдоволь. Компания не баловала рабов, стороживших ее добро, но и не позволяла им умереть с голоду.
Они могли есть, когда хотели, в установленные отрезки времени. Места здесь было с избытком, поэтому обычно заключенные собирались небольшими группками. Некоторые предпочитали питаться в одиночестве. К желанию уединиться здесь всегда относились с уважением. В условиях Фиорины небезопасно было навязывать человеку разговор против его воли.
Диллон взял подогреваемый поднос и оглядел столовую. Заключенные поглощали пищу, переговариваясь с напускной оживленностью. Как обычно, начальник колонии и его заместитель ели в той же столовой, только чуть в стороне от своих подопечных. Ни слова не говоря, Диллон направился к столу, где уже сидели трое его мрачных собратьев. Нет, не мрачных, поправил себя Диллон. Скорее поссорившихся.
Что ж, на Фиорине это вовсе не редкость. Тем не менее Диллона заинтересовало, что послужило причиной ссоры.
Когда большая тень Диллона упала на стол, Голик, подняв голову, переглянулся со своими друзьями Боггзом и Рейнзом. Диллон сел на свободный стул, а остальные трое с преувеличенным усердием занялись своим нехитрым обедом. Никто не возражал против присутствия Диллона, но никто и не выразил по этому поводу восторга.
Какое-то время все четверо молча жевали. Диллон не сводил с приятелей пристального взгляда. Те чувствовали его взгляд и тем не менее отмалчивались.
Первым не выдержал Диллон. Не донеся ложку до рта, он повернулся к Боггзу:
— Ну ладно, кончайте играть в молчанку. Сейчас обед, время общения, а не самосозерцания. Все уже давно болтают, что у вас что-то не так. Может, сами расскажете, в чем дело?
Боггз отвел взгляд в сторону, а Голик уткнулся в свою тарелку. Диллон не повышал голоса, но нетрудно было видеть, что он раздражен.
— Говорю вам, поделитесь со мной, братья. Вы хорошо знаете меня и, стало быть, понимаете, что меня не переупрямить. Я чувствую, у вас что-то стряслось, и хочу вам помочь, всего лишь помочь. — Огромный кулак Диллона лег на стол рядом с его подносом. — Оставьте греховные помыслы, очистите свою совесть. Расскажите, что случилось.
Рейнз помялся, потом бросил вилку и отодвинул свой поднос к середине стола.
— Значит, ты хочешь знать, что произошло? Скажу. Я уже понял, как здесь надо жить. Никогда не думал, что придется учиться такому, но вот пришлось. Я ничего не имею против темноты, я привык ко вшам, мне наплевать на изоляцию и на глупую трепотню, будто бы в машинном отделении живут привидения. Но мне надоел Голик, — выпалил Рейнз и кивнул в сторону Голика, который с блаженным выражением лица как ни в чем не бывало уписывал за обе щеки свой обед.
Диллон повернулся к Боггзу:
— И ты тоже так думаешь?
Боггз еще с минуту беспокойно ковырял в своей тарелке, потом поднял голову:
— Я тут ни при чем. Не я заварил кашу. Я просто хочу работать, как все, и благополучно дожить до конца своего срока.
Диллон, опершись на стол, подался вперед; стол опасно заскрипел под его тяжестью.
— Я спросил, что ты сам думаешь об этой истории?
— Ладно, скажу. Скажу. Слушай, этот тип сошел с ума. Мне наплевать на то, что говорит Клеменз или что написано в казенных бумагах. Он самый настоящий псих. Может, раньше, когда его только приволокли сюда, он таким не был, но сейчас он псих. Не знаю, планета на него так повлияла или наша жизнь, а может, и то и другое. И бегает он, как сумасшедший, а от него потом воняет. Я с ним больше никуда не пойду. Ни на берег, ни проверять шахты, никуда. И никто меня не заставит, — вызывающе закончил он. — Я знаю свои права.
— Свои права? — Диллон чуть заметно улыбнулся. — Ну да, конечно, твои права. — Он повернулся к Голику. — А ты ничего не хочешь сказать в свою защиту?
Голик поднял голову и по-идиотски оскалился. На его толстых губах повисли остатки пищи. Потом он равнодушно пожал плечами и снова уткнулся в тарелку.
Внимательно проследив за реакцией Богтза и Рейнза, Диллон сказал:
— То, что Голик не любит болтать, еще не означает, что он сумасшедший. Может, он просто неразговорчивый. Честно говоря, мне всегда казалось, что он выражает свои мысли не хуже любого из нас. Мы все не ораторы.
— Ладно, скорей добирайся до сути, — мрачно проворчал Боггз.
— А суть дела в том, что он как работал, так и будет работать с вами. Он член вашей бригады и останется им до тех пор, пока его не переведут в другую бригаду или пока он не совершит более серьезный проступок, чем игра в молчанку. У вас есть работа. Поверьте мне на слово, скоро вы привыкнете к Голику и перестанете замечать его странности. Он всего лишь такой же бедолага, такой же несчастный, страдающий сукин сын, как и мы с вами. Если он сумасшедший, то и все мы тоже.
— Только уж очень противно от него воняет, — с отвращением заметил Рейнз.
— И он псих, — добавил Боггз, оставшись при своем мнении.
Диллон выпрямился.
— Слушайте, не делайте из мухи слона. Я сталкивался с подобными историями и раньше. Что-нибудь в этом роде всегда бывает, если ты не занят по горло работой. Сначала начинаешь придираться к еде, потом ко вшам, потом к товарищу. Голик не похож на вас, только и всего. Но он не лучше и не хуже любого другого.
— Вонючий козел, — пробормотал Рейнз.
Диллон строго посмотрел на него:
— В шахте никто из нас не благоухает розами. Выбрось эти дерьмовые мысли из головы. У вас есть работа. У всех троих. И неплохая.
— Мы ее не просили, — проворчал Боггз.
— Здесь никто ни о чем не просит. Берите то, что дают, и старайтесь выполнить свою работу получше. Только так можно выжить. Это относится и к тебе, и к нему, и к любому другому. Наша колония — не тюрьма в Солнечной системе. Тут, если взбунтуетесь, ни один репортер не прибежит выслушивать ваши жалобы. Просто наживете кучу неприятностей. Или распрощаетесь с жизнью.
Боггз беспокойно зашаркал ногами.
— Теперь послушайте меня, — продолжал Диллон. — Найти желающих стать фуражирами нетрудно. Кроме того, могу сообщить — если вы сами этого не заметили, — что Эндрюз сейчас не в лучшем настроении. Я бы не отважился обращаться к нему по таким пустякам, как перевод одного рабочего из бригады в бригаду. — Гигант ободряюще усмехнулся. — Слушайте, на работе вы сами себе хозяева, за вами не смотрят ни начальник колонии, ни его подхалимы. А если повезет, можно найти что-нибудь полезное и припрятать.
— Боюсь, долго ждать придется, — проворчал Рейнз, но уже скорее по привычке. Диллон вовремя напомнил о преимуществах их работы.
— Вот так-то лучше, — продолжал гигант. — Думайте только о работе, и вы перестанете замечать Голика. Вы фуражиры, охотники за брошенным провиантом и всяческим добром, что может нам сгодиться. Мы уже давно обнаружили — теперь-то это знают все, — что честнейшие и благороднейшие вольнонаемные горняки Компании имели полезную привычку присваивать кое-что из ее собственности и прятать ворованное в своих крохотных кладовках или других укромных тайничках, которые они вырубали в скалах, в надежде потом продать. Просто рассчитывали немного добавить к своим доходам. А нам их добро пригодится, чтобы повысить наши шансы на выживание.
Не хочу больше ни слушать вас, ни спорить с вами. Будете настаивать на своем, что ж, здесь есть и куда более неприятные рабочие места. Но помните, сейчас вы работаете, чтобы помочь своим товарищам, чтобы доказать, что вы верите мне. И впредь я не хочу слышать ни слова о несчастном Голике.
— Да, но… — хотел было возразить Рейнз, но с разинутым от удивления ртом уставился на дверь, будто внезапно лишился дара речи.
Боггз и Голик тоже подняли головы. Диллон медленно повернулся.
В дверях стояла Рипли. При ее появлении воцарилась гробовая тишина. Она оглядела столовую, замечая все, но ни на ком не останавливая взгляда. Подойдя к раздаточной, она брезгливо, с нескрываемым отвращением осмотрела стопку одинаковых подносов. Дежуривший на раздаче заключенный, забыв о манипуляторе, бесцеремонно уставился на нее. Из большой пластиковой корзины Рипли взяла ломоть хлеба, повернулась и снова оглядела зал. На этот раз ее взгляд остановился на Диллоне.
Эндрюз и его помощник, похоже, тоже на время утратили дар речи. Начальник колонии молча смотрел, как Рипли подошла к столу, за которым сидел Диллон. Всем своим видом выражая покорность судьбе, Эндрюз снова взялся за вилку.
— Чего я и боялся, мистер Эрон. Чего я и боялся.
Его помощник, все еще не в силах отвести взгляд от Рипли, нахмурился.
— Как вы и предполагали, сэр. Что теперь?
Эндрюз вздохнул.
— Ничего. Во всяком случае пока ничего, — сказал он и ткнул вилкой в горячую коричневую массу на тарелке в центре подноса.
Рипли встала за спиной Боггза лицом к Диллону. Четверо мужчин демонстративно уткнулись в тарелки, не проявляя ни малейшего желания замечать ее присутствие.
— Благодарю вас за вашу речь на похоронах. Она помогла мне. Никогда не думала, что так могу быть тронута словами. Я всегда считала, что слова бессмысленны и бесполезны. Видно, я ошибалась. Мне очень хотелось выразить вам свою признательность.
Диллон упорно не отрывал глаз от тарелки и с впечатляющей решительностью орудовал вилкой. Но Рипли не уходила, и ему пришлось-таки поднять голову.
— Вам не следует находиться здесь. Я не хочу сказать, на Фиорине… в этом смысле у вас особого выбора нет. Но в этом зале. С нами. Вы должны были оставаться в лазарете. Подальше от нас.
Рипли, надкусив, задумчиво пожевала ломоть хлеба. Для продукта, приготовленного из обезвоженных концентратов, он был вполне съедобен.
— Я проголодалась.
— Клеменз принес бы вам поесть.
— Мне стало скучно.
В отчаянии Диллон бросил вилку и снова поднял голову.
— Не могу понять, почему вы так себя ведете. Есть вещи похуже скуки. Не знаю, зачем вы обратились ко мне. Лейтенант, вы меня совершенно не знаете. Я убийца и насильник. Я насиловал женщин.
— В самом деле? — Рипли удивленно подняла тоненькие, почти совсем выщипанные брови. — В таком случае мое присутствие должно вас особенно волновать.
Вилка Боггза замерла на полпути, Рейнз нахмурился, и лишь Голик, как ни в чем не бывало, продолжал спокойно жевать, не обращая ни малейшего внимания на разыгрывающийся спектакль. Диллон с минуту колебался, потом его хмурое лицо постепенно расплылось в улыбке. Он кивнул, и Рипли села на единственный пустовавший стул.
— Вы веруете, сестра? — спросил он.
— Во что? — вопросом на вопрос ответила Рипли, вонзая зубы в ломоть хлеба.
— Хоть во что-то.
— Скорее нет, чем да, — не задумываясь, ответила Рипли.
Диллон широким жестом обвел зал и всех присутствующих.
— А наша вера очень крепка. Больше у нас почти ничего и нет, это так, но вера есть. Она не требует ни пищи, ни места, ее не могут отнять у нас ни Компания, ни правительство, ибо каждый хранит свою веру в себе. В таком месте, как наша планета; вера не просто полезна, она чертовски необходима. Без веры человек отчаивается, и в отчаянии теряет душу. Правительство может отнять у нас свободу, но не душу.
Будь наша колония на Земле, все могло бы быть по-другому. Но это не Земля и даже не Солнечная система. Отсюда люди — и заключенные и их тюремщики — смотрят на жизнь иначе. Все мы не просто лишены свободы, а трижды мертвы. И только вера хранит нас. Ее у нас много, лейтенант. Хватит и на вас.
— Мне казалось, ваша вера запретна для женщин.
— Почему? Потому что здесь одни мужчины? Но такова уж особенность населения планеты, а не нашего мировоззрения. Если бы сюда присылали женщин, мы были бы рады их принять. В тюрьму сажают, не разбирая пола, но на Фиорину женщин не ссылают. А мы относимся терпимо ко всем. Неразумно отвергать того, кто уже отвергнут всем миром, хотя бы потому, что оказался здесь. Мы терпим даже то, что терпеть невозможно, — закончил Диллон, и его улыбка стала еще шире.
— Благодарю вас, — сухо ответила Рипли.
Диллон обратил внимание на ее тон.
— Вы меня неправильно поняли. Я объяснил вам все в самых общих чертах и совсем не имел в виду вас лично. Если необходимо набраться терпения и ждать, здесь идеальное место. И до сегодняшнего дня не было никаких соблазнов.
Рипли откинулась на спинку стула.
— Мне кажется, если вы в состоянии прожить здесь больше года и при этом не сойти с ума, то можете вынести любого.
Диллон снова с удовольствием принялся за свой обед.
— Так вот, я говорю, что Фиорина — хорошее место, если уж тебе приходится ждать конца срока, — повторил он. — Здесь не бывает никаких сюрпризов. Больше свободы передвижения, чем в любой колонии на любой обитаемой планете. Эндрюз не беспокоится, что мы уйдем слишком далеко от комплекса, потому что здесь некуда идти. На поверхности Фиорины прожить трудновато. Там на найдешь почти ничего съестного, климат ужасный и, понятно, планета совершенно безлюдна. У всех нас большие сроки, есть и пожизненные. Все знают друг друга, всем известно, что представляет собой каждый, у кого какие слабости и недостатки и кому нужна помощь, чтобы их преодолеть. — Диллон проглотил очередную порцию и продолжал: — Есть колонии и похуже. Я там не бывал, но слышал. В общем, Фиорина меня вполне устраивает. Самое главное, здесь нет соблазнов.
Рипли искоса взглянула на Диллона.
— Чего же именно вы ждете?
Казалось, ответ был готов заранее. Совершенно серьезно Диллон ответил:
— Мы ждем, когда Господь снизойдет и отпустит грехи рабов своих.
Рипли насупила брови:
— Боюсь, вам придется ждать долго.
