5. ДОБРОВОЛЕЦ ПОНЕВОЛЕ
Оставшись один, доктор Шект спокойно и не спеша нажал кнопку вызова. Тотчас же быстрой походкой вошел молодой лаборант в ослепительно белом халате с тщательно зачесанными назад длинными каштановыми волосами.
— Пола сказала вам… — начал Шект.
— Да, доктор Шект. Я наблюдал за ним через смотровое окно. Без сомнения, это настоящий доброволец. Он, конечно, не из тех, кого нам обычно специально подсылают.
— Как вы думаете, должен ли я сообщить Большому совету?
— Не знаю, что и порекомендовать. Совет против любых обычных средств связи, вы же знаете, все они легко прослушиваются, — сказал лаборант и более энергичным тоном добавил: — Я могу и отделаться от него. Можно, например, сказать, что нам нужны мужчины моложе тридцати. А ему не меньше тридцати пяти.
— Нет, нет. Лучше я сам поговорю с ним.
Разные мысли холодным вихрем проносились в голове Шекта. До сих пор ему всегда удавалось найти самое разумное решение. Он давал ровно столько информации, сколько требовалось для кажущейся откровенности, и не более того.
И вот настоящий доброволец, к тому же он появился сразу после визита Энниуса. Простое совпадение или что-то другое? Шект имел самое смутное представление о тех таинственных гигантских силах, которые именно сейчас начинали борьбу на исковерканной планете. И все же он знал достаточно. Достаточно для того, чтобы чувствовать, что его жизнь полностью зависит от Древних, и уж, конечно, намного больше, чем мог бы предположить любой из них.
Но что он мог сделать, если его жизнь подвергалась опасности по меньшей мере с двух сторон?
Через десять минут доктор Шект беспомощно вглядывался в стоявшего перед ним угловатого фермера, который, не выпуская шапки из рук, отвернулся в сторону, как бы стараясь уйти от слишком внимательного взгляда. Конечно, ему еще нет сорока лет, думал Шект, просто нелегкая жизнь фермера обычно не красит человека. Даже плотный загар не мог скрыть румянца на щеках фермера, а на лбу и висках у него выступили капельки пота, хотя в комнате было прохладно. Фермер беспокойно мял в руках шапку.
— Итак, сэр, — любезным тоном начал Шект, — мне сообщили, что вы отказываетесь назвать свое имя?
— Мне сказали, что добровольцам не будут задавать никаких вопросов, — упрямо твердил Арбин.
— Гм. Ну что ж, может быть, вы все-таки хотите что-нибудь сказать? Или ваше единственное желание — немедленно лечь на операцию?
— Мне? Здесь, сейчас? — в панике крикнул Арбин. — Доброволец-то не я. Я не говорил ничего такого, чтобы можно было подумать, что я доброволец.
— Не вы? Вы хотите сказать, что доброволец — это другой человек?
— Конечно. Я хотел только…
— Понятно. Этот другой человек с вами?
— Можно сказать и так, — осторожно ответил Арбин.
— Хорошо. Теперь давайте сделаем так. Вы расскажете то, что сочтете нужным. Все, что вы скажете, останется между нами, а мы поможем всем, что будет в наших силах. Договорились?
Фермер быстро кивнул. Очевидно, он хотел выразить согласие и одновременно почтение.
— Спасибо. Значит, сэр, дело обстоит так. У нас на ферме есть человек, наш дальний… ну… родственник. Он нам помогает, вы понимаете…
Арбин с трудом проглотил слюну, а Шект с серьезным видом одобрительно кивнул.
— Он очень хорошо и охотно работает… — продолжал Арбин. — У нас, видите ли, был сын, но он умер… моей доброй жене и мне самому, видите ли, нужен помощник, у нее не все в порядке со здоровьем… без него мы бы едва ли вытянули… — Арбин понял, что его рассказ почему-то получается не очень складным.
Но мрачноватый ученый только еще раз кивнул.
— И этого родственника вы хотите отдать на операцию? — уточнил он.
— Нуда, а разве я этого не сказал?.. Вы простите, что я так длинно рассказываю. Видите ли, бедолага не совсем… не совсем в своем уме, — сказал Арбин и поторопился пояснить: — Нет, он не больной, понимаете. Он не так уж плох, чтобы его нужно было отдать. Просто делает все медленно. И, понимаете, не говорит.
— Не умеет говорить? — удивился Шект.
— Нет, говорить он умеет. Но просто не любит. Он говорит, но плохо.
Физик засомневался.
— И вы хотите, чтобы синапсифайер улучшил его умственные способности, да?
Арбин не торопясь кивнул.
— Сэр, если бы он знал чуть больше, ну, тогда, видите ли, он смог бы выполнять кое-какую работу, какую не может сделать моя жена.
— Не исключено, что он умрет. Это вы понимаете?
Арбин беспомощно посмотрел на Шекта, а его пальцы еще энергичнее принялись мять шапку.
— Мне необходимо его согласие, — сказал Шект.
Фермер все так же медленно и упрямо покачал головой.
— Он не поймет, — сказал он и настойчиво, почти шепотом продолжил: — Судите сами, сэр, я уверен, вы поймете меня. Вы не похожи на человека, который не знает, что такое тяжелая жизнь. Этот наш родственник стареет. О шестидесяти пока речи нет, понимаете, ну а вдруг в следующую перепись его примут за полоумного и… и заберут? Мы бы не хотели его терять, вот поэтому и привезли сюда.
А почему я не говорю своего имени, — и Арбин непроизвольно обшарил глазами стены, будто хотел пронзить их взглядом и обнаружить за ними подслушивающие устройства, — так это потому что, ну, вдруг Древним не понравится то, что я делаю. Может, пытаться спасти больного считается нарушением законов, но ведь жизнь так трудна, сэр… И вам он будет полезен. Ведь вы спрашивали добровольцев.
— Знаю. Где ваш родственник?
Арбин постарался не упустить момент.
— На улице, в моем двухколесном, если его еще никто не обнаружил. Если что случится, так он и защитить себя не сумеет…
— Хорошо, будем надеяться, что с ним ничего не случилось. Сейчас мы с вами выйдем и загоним автомобиль в подвальный гараж. Я сделаю так, что кроме нас и моих помощников никто не узнает о его присутствии. Уверяю вас, со стороны Братства вам ничто не угрожает.
Шект дружески обнял Арбина за плечи. Арбин судорожно улыбнулся; у него было такое ощущение, будто с его шеи соскользнула веревка.
Шект оглядел лежавшего на кушетке плотного, заметно облысевшего мужчину. Пациент был в бессознательном состоянии, но дышал глубоко и ритмично. Он говорил что-то совершенно неразборчивое и не понимал ни слова. Тем не менее у него не обнаружили никаких симптомов слабоумия. Если сделать скидку на возраст, все рефлексы тоже были в норме.
Возраст! Это настоящая проблема.
Шект бросил взгляд на Арбина, который неотрывно наблюдал за происходящим.
— Вы не будете возражать, если мы сделаем анализ костной ткани?
— Нет! — выкрикнул Арбин, потом спокойнее добавил: — Не надо делать ничего, что могло бы помочь выяснению личности.
— Если бы мы знали его возраст, это помогло бы… было бы безопаснее, знаете ли… — сказал Шект.
— Ему пятьдесят, — коротко ответил Арбин.
Физик пожал плечами: в конце концов, это неважно. Он снова взглянул на спящего пациента. Когда его привели, он был подавлен, угнетен и совершенно безразличен ко всему окружающему или по крайней мере казался таким. Даже наркотические таблетки, очевидно, не вызвали у него никакого подозрения. Когда ему предложили эти таблетки, он судорожно улыбнулся и быстро проглотил их.
Лаборант уже вкатывал последний из множества довольно неуклюжих блоков, которые все вместе и составляли синапсифайср. При нажатии кнопки произошла перестройка молекул в поляризованных стеклах окон операционной, и они стали матовыми. Единственным источником света в операционной была очень яркая белая лампа, излучавшая ослепительный холодный свет прямо на пациента. Сам пациент висел в мощном магнитном поле в двух дюймах над операционным столом, к которому его только что перенесли.
Арбин сидел в темном углу. Он ничего не понимал, но был полон решимости уже одним своим присутствием предотвратить опасные фокусы, о которых он не имел ни малейшего представления, но, впрочем, отдавал себе в этом полный отчет.
Физики не обращали на него внимания. На черепе пациента укрепили электроды. Это отняло много времени. Сначала методом Улльстера тщательно изучили структуру черепа, выявив извилистые плотно подогнанные швы. Про себя Шект мрачно усмехнулся. Швы на черепной коробке нельзя считать точной мерой возраста, но в этом случае вывод был очевиден: этому человеку было не пятьдесят лет, как сказал фермер, а гораздо больше.
Потом Шект перестал улыбаться. Он нахмурился. Со швами было что-то не так. Они казались какими-то странными, не совсем…
В какой-то момент Шект был готов поклясться, что структура черепа пациента очень примитивна, даже атавистична, но потом… Впрочем, этот пациент был умственно отсталым. Почему бы и нет?
Вдруг потрясенный Шект вскрикнул:
— Как же я не заметил раньше? У него на лице растут волосы! — и обернулся к Арбину. — Он всегда был бородатым?
— Бородатым?
— С волосами на лице! Подойдите сюда! Разве вы не видите?
— Да, сэр, — Арбин торопливо соображал. Действительно, утром он заметил волосы на лице этого странного гостя, а потом про них забыл. — Он таким и родился, — стал объяснять Арбин, но сразу же уточнил: — Я так думаю.
— Ну так давайте удалим все это. Вы же не хотите, чтобы он был похож на дикого зверя, правда?
— Нет, сэр, не хочу.
Лаборант в защитных перчатках наложил на лицо пациента депиляторную мазь, и волосы без труда были удалены.
— Доктор Шект, у него и на груди волосы, — сказал лаборант.
— Боже милостивый! — изумился Шект. — Дайте мне взглянуть. Вот это да! Человек, заросший шерстью! Оставьте как есть. Под рубашкой все равно ничего не будет видно, а нам нужно торопиться с установкой электродов. Укрепите провода здесь, здесь и здесь, — лаборант ввел крохотные иголочки и присоединил платиновые заколки для волос. — Еще здесь и здесь.
Через кожу в черепные швы пациента ввели десятки электродов, напряжение на которых отражало тончайшие изменения силы микротоков, перетекавших от одной клетки мозга к другой.
Физики внимательно наблюдали за показаниями высокоточных приборов, стрелки которых резко дергались или плавно двигались по шкале по мере того, как в мозг пациента вводили новые электроды или извлекали из него уже ненужные. Миниатюрные точечные самописцы вырисовывали на диаграммных лентах сложнейшую паутину нерегулярно чередующихся пиков и впадин.
Потом ленты сняли и положили на освещенное снизу матовое стекло. Физики склонились над графиками и зашептались.
До Арбина долетали только обрывки фраз: «…удивительно регулярное… обратите внимание на высоту пиков в квадруплете… думаю, это нужно изучить тщательнее… видно невооруженным глазом…».
Затем началась настройка синапсифайсра, казалось, она длится целую вечность. Не сводя глаз со стрелок приборов, лаборанты крутили какие-то ручки, потом их закрепляли и записывали показания, еще и еще раз проверяли приборы и вновь их настраивали.
Шект улыбнулся Арбину и сказал:
— Скоро все кончится.
На спящего пациента надвинули большой прибор, похожий на медлительное и голодное чудовище. К его рукам и ногам подвели четыре длинных провода, а на шее чуть ниже затылка тщательно установили матовую черную подушечку из похожего на эбонит материала и жестко закрепили ее зажимами, опиравшимися на плечи. Наконец два противоположно заряженных электрода разъединились и спустились к бледному полному лицу пациента так, что каждый электрод нацелился на висок.
Шект не сводил глаз с хронометра, а в руке крепко держал переключатель. Он нажал на кнопку — никаких видимых изменений, даже обостренное страхом внимание Арбина ничего не отметило. Спустя какое-то время — Арбину показалось, что через несколько часов, хотя на самом деле прошло меньше трех минут, — Шект снова нажал на кнопку.
Его помощник торопливо наклонился над еще спящим Шварцем и с видом победителя выпрямился:
— Он жив.
Еще несколько часов ушло на то, чтобы собрать целую библиотеку диаграммных лент. Физики были предельно возбуждены. Полночь уже давно миновала, когда действие наркоза кончилось и веки спящего задрожали.
Бледный, но счастливый Шект отступил на шаг. Он провел ладонью по лбу и сказал:
— Все отлично.
Потом Шект обернулся к Арбину:
— Сэр, пациент должен остаться у нас на несколько дней, — не допускающим возражений тоном сказал он.
На лице Арбина отразилось страшное беспокойство:
— Но… но…
— Нет, нет, положитесь на меня, — настойчиво продолжал Шект. — Здесь он будет в безопасности, я поставлю на карту свою жизнь. В сущности, я уже так сделал. Оставьте вашего родственника у нас, его никто не увидит, кроме меня и моих помощников. Если заберете его сейчас, он может умереть. Что вы выиграете?.. А если он умрет, вам придется объяснять Древним, откуда взялся труп.
Последний довод Шекта оказался решающим. Арбин проглотил слюну и сказал:
— Но послушайте, как я узнаю, когда мне нужно приезжать за ним? Я не собираюсь оставлять здесь свой адрес.
Впрочем, он уже согласился с Шектом.
— Я не прошу вас сообщать мне имя и адрес, — ответил Шект. — Приезжайте ровно через неделю, в десять часов вечера. Я буду ждать вас у того самого гаража, в который мы поставили ваш автомобиль. Вы должны верить мне, вам нечего бояться.
Лишь вечером Арбин выехал из Чики. Прошло только двадцать четыре часа с той минуты, как к ним постучался этот странный гость, а за это время Арбин успел уже удвоить свою вину перед законом. Будет ли он когда-нибудь снова в безопасности?
Арбин не мог удержаться и оглянулся на дорогу, по которой мчался его двухколесный автомобиль. А вдруг за ним кто-нибудь гонится? Кто-то выслеживает дорогу к его дому? Или его уже сфотографировали, и теперь в архивах Братства в далеком Вашэнне, где хранятся основные данные о всех живых землянах, помогающие следить за выполнением «Закона о шестидесятилетии», кто-то неторопливо сравнивает его фотографию с фотографией из архива?
В конце концов любому землянину приходится подчиниться этому закону. Самому Арбину до шестидесяти еще добрая четверть века, и все-таки он ежедневно нарушал этот закон, сначала спрятав Гру, а теперь вот еще и не сообщив о госте.
А если ему вообще не возвращаться в Чику?
Нет! Он и Лоа долго не смогут работать за троих, а как только они не выполнят задание, откроется и их первое преступление — укрывательство Гру. Вот так одно нарушение законов обязательно тянет за собой другое.
Арбин знал, что он вернется, вернется, несмотря ни на что.
Уже после полуночи Шект вспомнил об отдыхе, да и то только потому, что на этом настаивала обеспокоенная Пола. Но заснуть он так и не смог. Казалось, подушка превратилась в хитроумное приспособление для удушения, а простыни стали парой взбесившихся живых клубков. Шект встал с постели и сел у окна. Город был погружен в темноту, но за озером весь горизонт светился голубым цветом смерти; это свечение прочно удерживалось почти по всей Земле, за исключением нескольких крохотных ее участков.
Мысленно Шект снова переживал все события этого сумасшедшего дня. Уговорив насмерть перепуганного фермера уехать домой, он сразу связался по видеотелефону с Государственной палатой. Должно быть, Энниус ждал сообщения, потому что сам подошел к аппарату. Он по-прежнему был в броне освинцованной одежды.
— А, Шект, добрый вечер. Ваш эксперимент закончен?
— И мой доброволец, бедняга, тоже чуть не кончился.
Энниус выглядел нездоровым.
— Значит, я правильно решил не оставаться. Мне кажется, вы, ученые, недалеко ушли от убийц.
— Прокуратор, он еще жив, возможно, мы спасем его, но… — и Шект пожал плечами.
— На вашем месте, Шект, в дальнейшем я бы ограничился экспериментами на крысах… Но, дружище, вы сами на себя не похожи. В отличие от меня вы-то должны были уже привыкнуть к такому исходу.
— Видно, я старею, милорд, — просто ответил Шект.
— На Земле это опасно, — сухо заметил Энниус. — Идите спать, Шект.
И вот теперь Шект сидел у окна и смотрел на темный город и умирающую планету.
Вот уже два года он испытывал синапсифайер и все это время был послушным рабом Общества древних, или Братства, как они сами его называли, и игрушкой в их руках.
Он подготовил семь-восемь статей, которые вполне можно было бы опубликовать в «Журнале нейрофизиологии системы Сириуса» и которые принесли бы ему столь долгожданную всегалактическую известность. Все статьи плесневели в его столе. Но зато появилась двусмысленная и даже намеренно вводящая читателя в заблуждение статья в «Успехах физики». Братство всегда поступало так. Лучше полуправда, чем ложь.
И все же Энниус заинтересовался синапсифайером. Почему?
Почувствовал ли Энниус какую-те связь с теми сведениями, которые он получил по другим каналам? Подозревал ли Энниус то, о чем сам Шект уже давно серьезно задумывался?
За последние двести лет Земля восставала трижды. Под претенциозным знаменем восстановления величия своей древней истории Земля три раза сражалась с гарнизонами Империи. Конечно, все три раза земляне потерпели поражение, и, если бы не гуманность руководителей Империи и не политическая гибкость Галактических советов, Земля была бы давно и жестоко вычеркнута из списка обитаемых планет.
Но теперь все может обернуться по-другому… Может ли? Насколько стоит доверять словам умирающего сумасшедшего, три четверти которых и разобрать было невозможно?
Что толку от таких мыслей? Но как бы то ни было, он ничего не станет предпринимать. Он стареет, а на Земле, как верно заметил Энниус, это опасно. Скоро «Закон о шестидесятилетии» доберется и до него; от этого удается ускользнуть лишь немногим.
И тем не менее Шект хотел жить, жить даже на этом ничтожном, заживо горящем комке грязи, который называют Землей.
С этой мыслью Шект снова улегся в постель. Уже засыпая, он как бы между прочим подумал, что его разговор с Энниусом могли подслушать Древние. В ту пору он еще не знал, что у Древних есть другие источники информации.
Утром молодой лаборант Шекта наконец принял решение.
Он был в восторге от Шекта как от ученого, но вместе с тем понимал, что тайные испытания синапсифайера на никому не известном добровольце являются нарушением недвусмысленного приказа Братства. А этому приказу был придан статус закона, что автоматически превращало нарушение приказа в серьезное преступление.
Он все продумал. В конце концов, кто был этот мужчина, на котором они испытывали прибор? Кампания по подбору добровольцев разработана очень тщательно. Наружу должно было просочиться ровно столько информации, сколько необходимо для того, чтобы усыпить бдительность возможных шпионов Империи и в то же время практически оттолкнуть любого потенциального добровольца. Общество древних подсылало под видом добровольцев своих агентов, разве этого недостаточно?
А кто же тогда послал этого человека? Общество древних в тайне от всех, чтобы проверить надежность Шекта?
Или сам Шект был предателем? В тот день непосредственно перед испытаниями он уединился с кем-то, кто был в очень просторной одежде, какую обычно носят инородцы, опасаясь радиационного поражения.
В любом случае дела Шекта плохи, так что же, ему тоже нужно погибать? Он еще совсем молод, ему можно жить еще почти сорок лет. И почему он должен закончить свою жизнь раньше шестидесяти?
Кроме того, для него это означало бы повышение… Шект так стар, что скоро будет отсеян, возможно, уже при следующей переписи. Хуже ему уже не будет. Вообще, дни Шекта сочтены, так что донос не принесет Шекту практически никакого вреда.
Лаборант решился. Он протянул руку к коммуникатору и набрал комбинацию цифр, которая соединила его непосредственно с личными апартаментами Верховного министра всей Земли, во власти которого была жизнь любого землянина и который лишь формально подчинялся Императору и прокуратору Земли.
Только вечером следующего дня в раскалывавшейся от тупой боли голове Шварца смутные впечатления стали приобретать более отчетливые очертания. Он вспомнил, как они подъехали к комплексу низких, беспорядочно разбросанных возле озера зданий, как потом он долго ждал, скрючившись в три погибели у заднего сиденья автомобиля.
А потом… что? Что было потом? Шект вяло и безуспешно пытался вспомнить… Да, за ним пришли. Потом была какая-то комната, в ней какие-то приборы, потом две таблетки… Да, так и было. Ему дали таблетки, и он с радостью проглотил их. Что ему было терять? Отравление было бы настоящим избавлением.
А потом… ничего.
Подожди! Были проблески сознания… Над ним склонились чьи-то головы… Вдруг он вспомнил, как по его груди водили холодным стетоскопом… Потом какая-то девушка кормила его.
Шварца осенило: его оперировали! В панике он отбросил простыни и сел.
Девушка взяла его за плечи и заставила снова лечь на подушку. Она склонилась над ним, говорила что-то успокаивающее, но Шварц не понял ни слова. Он попытался сопротивляться, но у него не было сил, он не смог противостоять даже слабым рукам девушки.
Шварц поднес ладони к лицу. Руки вроде бы остались прежними. Он подвигал ногами и услышал шелест простыней. Значит, ноги тоже не ампутировали.
Шварц повернулся к девушке и, не особенно надеясь получить ответ, спросил:
— Вы понимаете меня? Вы знаете, где я нахожусь?
Даже собственный голос показался ему чужим.
Девушка улыбнулась, неожиданно быстро заговорила; ее речь показалась Шварцу мелодичной скороговоркой, и он застонал. Потом вошел пожилой мужчина, тот самый, который дал ему таблетки. Мужчина обсудил что-то с девушкой, она снова повернулась к Шварцу, показала на его губы и жестами попросила что-то сделать.
— Что? — не понял Шварц.
Девушка живо кивнула, и ее симпатичное лицо засветилось от радости. С удивлением Шварц понял, что ему приятно смотреть на нее.
— Вы хотите, чтобы я говорил? — спросил он.
Мужчина сел на кровать и жестом приказал Шварцу открыть рот.
Он сказал: «А-а-а», и Шварц повторил: «А-а-а», а мужчина тем временем массировал его кадык.
— В чем дело? — раздраженно спросил Шварц, когда мужчина убрал руки. — Вас удивляет, что я могу говорить? За кого вы меня принимаете?
День проходил за днем, и Шварц понемногу знакомился с новой для него обстановкой. Мужчину звали доктор Шект, он оказался первым человеком, имя которого Шварц узнал после того, как перешагнул через тряпичную куклу. Девушка была его дочерью, ее звали Пола. Шварц обнаружил, что ему больше не нужно бриться, потому что волосы на лице не росли. Это его немного испугало. Неужели они так никогда и не будут расти?
Силы Шварца быстро восстанавливались. Ему разрешили одеться и ходить по комнате, да и кормили его не только кашей.
Так что же, значит, это все-таки была потеря памяти? Его лечили от амнезии? Тогда получается, что этот мир нормален и естествен, а то, что, как ему казалось, он помнил, — всего лишь плод болезненно воспаленного воображения?
Ему никогда не разрешали выходить из комнаты, даже в коридор. Неужели он в заключении? Может быть, он совершил какое-нибудь преступление?
Нигде и никогда невозможно так безнадежно заблудиться, как в бесконечно сложном лабиринте собственного разума, в который никто другой не в состоянии проникнуть, чтобы спасти тебя. Нет и не было на свете более беспомощного существа, чем человек, лишившийся памяти.
Пола испытывала удовольствие, обучая Шварца говорить. Его нисколько не удивила легкость, с которой он запоминал звучание и смысл слов. В конце концов, раньше у него была очень цепкая память, по крайней мере, это воспоминание оказалось не ложным. Через два дня он уже понимал простые предложения. Через три — мог объясниться и сам.
На третий день, однако, произошло нечто поразительное. Шект обучал его арифметике и предлагал простые задачи. Шварц отвечал на вопросы, решал задачи, а Шект смотрел на таймер и быстро записывал результаты. Потом Шект рассказал Шварцу об основах логарифмического исчисления и попросил ответить, чему равен логарифм двух.
Шварц тщательно подбирал слова. Его лексикон был еще очень ограничен, и он подкреплял свои фразы жестами.
— Я… не… говорить. Ответ… не… число.
Шект возбужденно закивал и подтвердил:
— Не число. Ни это, ни то, частично это, частично то.
Шварц хорошо понял, что Шект счел его ответ правильным: он хотел сказать, что логарифм двух — это не целое, а дробное число, и поэтому уточнил:
— Ноль, запятая, а после запятой три, ноль, единица, ноль, три… и еще много… цифр.
— Достаточно!
Вот тут и настала очередь Шварца удивляться. Каким образом он узнал ответ? Шварц был уверен, что никогда прежде не слышал о логарифмах, и тем не менее в его сознании ответ родился сразу же после того, как был сформулирован вопрос. Шварц не имел ни малейшего представления, каким образом можно вычислить эту величину. Впечатление было такое, будто его мозг работал совершенно самостоятельно и лишь использовал Шварца в качестве рупора.
А может быть, когда-то, еще до потери памяти, он был математиком?
Для Шварца каждый последующий день тянулся намного дольше, чем предыдущий. В нем росла уверенность, что он должен вырваться из этого дома и попытаться найти ответ на мучившие его вопросы в большом мире. Он никогда ничего не узнает, находясь в заточении в этой комнате, где (эта мысль пришла ему в голову неожиданно) он всего лишь подопытный кролик.
Такая возможность представилась на шестой день. Хозяева стали слишком доверять Шварцу, и однажды Шект, уходя, не закрыл за собой дверь. Обычно дверь закрывалась настолько плотно, что в стене не оставалось ни малейшей щелочки, а на этот раз между дверью и стеной осталась щель в четверть дюйма шириной.
Шварц немного выждал, чтобы убедиться, что Шект не вернется, потом медленно, как это часто делали хозяева, положил руку на небольшой светящийся шар. Дверь, бесшумно и легко скользнув, открылась… В коридоре не было ни души…
И Шварц «сбежал».
Разве он мог знать, что все эти шесть дней агенты Общества древних непрерывно следили за госпиталем, за его комнатой, за ним самим?
