11. ТРАНСФОРМАЦИЯ РАЗУМА
Джозеф Шварц не понимал, когда и каким образом трансформировался его разум. В абсолютной ночной тишине — сейчас гораздо тише стали ночи, да и были ли они раньше шумными, яркими, кипевшими жизнью миллионов людей, или это только плод его воображения? — в этой новой для него тишине Шварц много раз пытался восстановить ход событий. Ему очень хотелось, чтобы он мог сказать, что в это, именно в это мгновение все изменилось.
Сначала был тот странный, полный страха и потрясений день, когда Шварц остался один в непонятном мире. Этот день теперь он представлял немногим отчетливее, чем жизнь в Чикаго. Потом была поездка в Чику, которая завершилась так странно, так запутанно. Об этом он думал особенно часто.
Там были какие-то приборы… потом он принял таблетки. Несколько дней выздоровления и восстановления сил, потом побег, бесцельное блуждание по городу, необъяснимые события последнего часа в супермаркете. Наверное, он просто плохо запомнил тот день. С другой стороны, даже сейчас, спустя два месяца, все представлялось совершенно отчетливо, в памяти великолепно сохранились все детали.
Уже тогда начались какие-то непонятные явления. Он стал понимать настроение окружавших его людей. Старый доктор и его дочь были постоянно чем-то обеспокоены, даже напуганы. Был ли Шварц в этом уверен уже тогда, или это всего лишь случайная догадка, укоренившаяся в его сознании только благодаря частым ретроспективным взглядам?
Но в супермаркете, как раз перед тем как его крепко взял за плечо тот сильный мужчина, как раз перед тем… Он вдруг стал понимать, что его сейчас схватят. Предупреждение пришло слишком поздно, и он не успел спастись бегством, но оно было, определенно было.
С того дня Шварца замучили головные боли. Это ощущение даже и болью-то трудно было назвать, скорее это было какое-то биение, как будто в его мозгу вдруг заработал потайной электродвигатель, заставлявший вибрировать каждую косточку черепа. Ни в Чикаго, — если предположить, что Чикаго существовал не только в его воображении, — ни в первые дни его жизни в реальном мире ничего подобного не было.
Не сделали ли с ним что-нибудь в тот день в Чике? Может быть, приборы? Или таблетки? Нет, это было обезболивающее. В сотый раз добравшись мысленно до этого места, он отмечал только одно — полный провал в своих воспоминаниях. Теперь же день проходил за днем без особых происшествий, без волнений, без тревог.
Здесь был Гру в инвалидном кресле, он обучал Шварца, повторяя разные слова и жестами объясняя их значение точно так же, как раньше это делала Пола. Так было до тех пор, пока однажды Гру не перестал издавать бессмысленные звуки и не заговорил по-английски. Ах нет, это он, Джозеф Шварц, перестал говорить по-английски и начал объясняться с помощью бессмысленных звуков. Вот только эти звуки стали нести вполне определенный смысл.
Все оказалось так легко. За четыре дня он научился читать. Когда-то раньше, в Чикаго, у него была феноменальная память, или ему только казалось, что она у него была. Но на такие успехи он никогда не был способен. А Гру, кажется, не удивился достижениям Шварца.
Шварц отказался от попыток понять, в чем тут дело.
Потом, когда наступила настоящая золотая осень, Шварц стал работать в поле, где тоже все было просто и понятно. Поразительно, насколько быстро он схватывал все приемы сельскохозяйственных работ. Он не делал ни одной ошибки. В поле приходилось работать с довольно сложными машинами, и Шварцу достаточно было краткого объяснения, чтобы легко управиться с ними.
Шварц ждал зимних холодов, но морозы так и не наступили. Зима быстро пролетела за расчисткой полей, внесением удобрений, подготовкой посадочного материала десятком различных способов.
Шварц расспрашивал Гру, стараясь при этом объяснить, что такое снег, но Гру только удивленно таращил глаза, потом наконец сказал:
— Падающая с неба твердая вода? Дождь, только замерзший, да? О, знаю, это называется снег! Я так понимаю, что снег бывает на других планетах, но не на Земле.
Шварц внимательно следил за погодой и обнаружил, что изо дня в день температура почти не меняется, и все же дни становились короче, как и должно быть в северном полушарии, например на широте Чикаго. «Интересно, на Земле я или не на Земле», — задумался Шварц.
Он попробовал было читать микрофильмы-книги Гру, но быстро оставил это занятие. Конечно, люди оставались людьми, но мелочи повседневной жизни, знание которых предполагалось само собой разумеющимся, ссылки на исторические и социальные факторы, не имевшие для Шварца ни малейшего смысла, заставили его бросить чтение.
Загадки не кончались. Почему-то здесь всегда шли только теплые дожди. На некоторые участки земли ему строго-настрого запретили заходить. В конце концов однажды вечером его слишком заинтриговал светящийся горизонт, таинственное голубое свечение к югу от фермы…
После ужина он потихоньку выскользнул из дома, но не прошел и мили, как услышал шум догонявшего его двухколесного автомобиля, а потом в вечернем воздухе раздался раздраженный окрик Арбина. Шварца остановили и вернули в дом.
Дома, шагая перед Шварцем взад-вперед, Арбин сказал:
— Ты должен сторониться всего, что светится по ночам.
Шварц покорно спросил:
— Почему?
Последовал не требующий пояснений категорический ответ:
— Потому что это запрещено.
После долгой паузы Арбин спросил:
— Шварц, ты действительно не знаешь, что это такое?
Шварц только развел руками.
— Откуда ты пришел? — вслух размышлял Арбин. — Может быть, ты… инородец?
— Как это — инородец?
Арбин пожал плечами и вышел.
И все-таки этот вечер оказался очень важным для Шварца, потому что во время своей короткой неудавшейся прогулки к светящемуся горизонту он впервые почувствовал, как странное ощущение в его сознании оформилось в виде «мысленного контакта». Так он сам назвал это ощущение; ни в тот день, ни позже более точного термина он не нашел.
Он был один. Быстро сгущались красноватые сумерки. Упругое покрытие дороги заглушало звук шагов. Он никого не видел. Он ничего не слышал. Он ни к чему не прикасался.
Нет, не совсем так… Это было что-то вроде легкого, бархатистого прикосновения, только не к телу, а к сознанию… Не совсем прикосновение, скорее присутствие чего-то непонятного, постороннего.
Но тогда он ощутил два прикосновения — два четко разделенных контакта. И второй — интересно, как он смог их различить? — был громче, нет, не громче, скорее, отчетливее, определеннее первого.
После второго мысленного контакта он понял, что это был Арбин. Шварц узнал его по меньшей мере за пять минут до того, как услышал шум двухколесного автомобиля, за десять минут до того, как увидел Арбина.
Потом мысленные контакты стали повторяться все чаще и чаще.
Шварц начинал понемногу привыкать к тому, что он всегда знает о присутствии Арбина, Лоа или Гру, если кто-то из них находился не больше чем в тридцати шагах от него. Шварц знал, что они рядом, даже тогда, когда ничто не говорило об их присутствии, когда у него были все основания предполагать, что их нет. Принять такую неожиданно появившуюся способность как нечто само собой разумеющееся было непросто, и тем не менее постепенно собственная прозорливость начала казаться Шварцу вполне естественной.
Шварц специально проверил; оказалось, что он в любой момент может точно сказать, где находится любой из его хозяев. Он научился даже различать их; очевидно, мысленный контакт позволял узнать человека. Несколько раз он набирался нахальства и говорил об этом хозяевам.
Иногда Шварц задумывался, откуда взялся первый мысленный контакт на дороге к светящемуся горизонту. Источниками того контакта не были ни Арбин, ни Лоа, ни Гру. Впрочем, стоило ли об этом думать? Какая разница, с кем он тогда контактировал?
Разницу Шварц узнал позже. Однажды вечером он загонял скот и снова ощутил тот мысленный контакт. Он подошел к Арбину и спросил:
— Арбин, а что в том лесочке за Южными холмами?
— Там ничего нет, — неохотно отозвался Арбин. — Это министерские земли.
— А что это такое?
Арбин заметно рассердился.
— Тебе-то какое дело? Эти земли называют министерскими, потому что они принадлежат Верховному министру.
— А почему их не обрабатывают?
— Они не для этого, — ответил Арбин, возмущенный непонятливостью Шварца. — Раньше здесь был большой Центр. Еще в древности. Это место священно, и никто не имеет права туда заходить. Слушай, Шварц, если ты не хочешь нажить большие неприятности, умерь любопытство и занимайся своими делами.
— Но если это место священное, значит, там никто не может жить?
— Конечно. Вот в этом ты прав.
— Ты уверен?
— Уверен… И тебе ни в коем случае нельзя заходить туда. Для тебя это будет конец.
— Понял.
Шварц ушел в недоумении, беспокойно размышляя про себя. Ведь именно из этой рощи до него дошел мысленный контакт, очень мощный контакт. А теперь к этому ощущению прибавилось новое: контакт был определенно неблагоприятный, даже угрожающий.
Почему? Почему?
И все же Шварц не осмеливался поделиться своими сомнениями с хозяевами. Все равно они ему не поверят, а в результате с ним случится что-то очень неприятное. Это он тоже знал. В сущности, он знал слишком много.
Кроме того, за эти месяцы Шварц помолодел физически: у него подобрался живот, он раздался в плечах, мышцы окрепли и стали упругими, а все внутренние органы работали лучше. Впрочем, это обычный результат труда на свежем воздухе. Но его беспокоило не это, а какой-то новый способ мышления.
К старости человек обычно забывает, как он думал в молодые годы, забывает о быстроте смены мыслей, о смелой интуиции, о гибкости молодого взгляда на вещи. Старики привыкают мыслить медленнее и большей частью именно поэтому, а не благодаря накопленному жизненному опыту считают себя мудрее молодых.
Что касается Шварца, то он очень обрадовался, когда обнаружил у себя способность, не растрачивая приобретенного опыта, видеть связи между вещами и явлениями. Постепенно он перестал довольствоваться объяснениями Арбина и стал сам предугадывать развитие событий. В результате он чувствовал себя помолодевшим, а не только окрепшим физически.
Прошло два месяца, и однажды все это проявилось, когда Гру и Шварц играли в шахматы в беседке.
К счастью, в шахматах изменились разве только названия фигур. Шварц помнил шахматы и играл с удовольствием. Хотя бы в этом ослабевшая память его не подвела.
Гру рассказал ему о разных вариантах игры. Оказалось, что иногда в шахматы играли вчетвером; в этом варианте у каждого шахматиста была своя доска, соприкасавшаяся углом с центральной пятой доской, не принадлежавшей никому. Были и трехмерные шахматы, в которых восемь прозрачных досок размещались стопкой одна над другой; здесь каждая фигура могла ходить не только по одной доске, но и перепрыгивать с доски на доску, фигур было вдвое больше, а победа засчитывалась только при одновременном шахе двум королям противника. Популярны были и такие варианты игры, в которых начальное положение фигур решали брошенные кости, или одни клетки получали определенные преимущества перед другими, или вводились новые фигуры, которым разрешались необычные ходы.
Но в принципе шахматы остались такими же, какими они сохранились в памяти Шварца. Первый турнир между Шварцем и Гру состоял из пятидесяти партий.
Вначале Шварц имел смутное представление о правилах игры и поэтому несколько первых партий проиграл. Потом проигрыши стали более редкими. Постепенно Гру играл все медленнее и осторожнее, часто между ходами долго и основательно раскуривал трубку, но в конце концов неизменно терпел невосполнимые потери и проигрывал.
На этот раз Гру играл белыми и его пешка уже стояла на поле е4.
— Ходи, — требовательно проворчал Гру. Он крепко стиснул зубами трубку и напряженно уставился на доску, перебегая взглядом от одного поля к другому.
Наступали сумерки. Шварц покорно сел и вздохнул. Игра с Гру становилась совсем неинтересной, потому что Шварц все точнее и точнее предугадывал каждый ход противника задолго до того, как он мог быть сделан. Шварцу иногда казалось, что в черепе Гру появилось прозрачное окошко, через которое без труда можно читать его мысли. Если добавить, что Шварц почти инстинктивно выбирал наилучший ход, то выигрыш был ему обеспечен в любой ситуации.
На этот раз они играли на «ночной» доске, светившейся в полумраке синими и оранжевыми клетками. Шахматные фигуры, которые при дневном освещении казались ничем не примечательными грубыми поделками из красноватой глины, в темноте преображались. Белые фигуры приобретали беловато-кремовый оттенок, будто были сделаны из холодного блестящего фарфора, тогда как черные сверкали красными искрами.
Несколько первых ходов были сделаны быстро. Королевская пешка Шварца остановила наступление белой пешки. Гру вывел коня на f3; Шварц ответил ходом своего коня на сб. Затем белый слон прыгнул на Ь5, а Шварц двинул на клетку вперед пешку от ладьи, заставив отступить слона на а4. Тогда Шварц вывел другого коня на f6.
В сумраке руки игроков не были видны, и сверкающие шахматные фигуры, казалось, двигались сами собой.
Шварц колебался. Гру может принять его за сумасшедшего, но он должен узнать и поэтому неожиданно спросил:
— Где я?
Гру, обдумывая намеченный осторожный ход конем на сЗ, переспросил:
— Что?
Шварц не знал, какими словами выразить понятия «страна» или «нация», поэтому уточнил:
— Какая это планета?
И поставил своего слона на е7.
— Земля, — коротко ответил Гру и подчеркнуто широким жестом сделал рокировку. Сначала он передвинул высокую фигуру короля, потом перенес через него и поставил рядом неуклюжую ладью.
Такой ответ ровным счетом ничего не объяснял. Произнесенное Гру слово Шварц мысленно переводил как «земля». Но что такое «земля»? Любая планета — земля для тех, кто на ней живет. Он передвинул пешку на Ь5, и опять слону Гру пришлось отступать, на этот раз на поле ЬЗ. Потом Шварц и Гру поочередно выдвинули на клетку вперед пешки от своих ферзей, дав возможность слонам участвовать в битве, намечавшейся вскоре в центре доски.
Шварц спросил, стараясь говорить по возможности спокойно и небрежно:
— Какой сейчас год?
Он тоже рокировался.
Гру, очевидно, не сразу сообразил, чего добивается Шварц, и, помедлив немного, ответил:
— Что с тобой сегодня? Не хочешь играть? Ну если уж тебе так нужно получить ответ, то сейчас 827 год, — и насмешливо добавил: — Галактической эры.
Гру склонился над доской, нахмурился, потом решительно двинул коня на поле d5 и впервые напал на фигуры черных.
Шварц моментально уклонился, переставив своего коня на а5 с угрозой белым. Разыгралось серьезное сражение. Конь Гру сразил слона Шварца, и тот с коротким щелчком упал в ящик, где ему, побежденному воину, предстояло лежать до следующей партии. И сразу же конь-победитель пал под ударом ферзя Шварца. Перестраховавшись, Гру снизил темп атаки и перевел оставшегося коня в спокойную гавань поля e1, где он и остался стоять. Теперь конь Шварца повторил обмен, взяв слона и в свою очередь пав жертвой пешки.
Последовала еще одна пауза, потом Шварц робко спросил:
— Что такое Галактическая эра?
— Что? — издевательским тоном переспросил Гру. — Ах, ты хочешь сказать, что ты все еще соображаешь, какой сейчас год? Каким же надо быть ду… Ладно, я все время забываю, что ты научился говорить месяц назад или около того.
Но хватка у тебя есть. Так ты действительно не знаешь? Сейчас идет 827 год Галактической эры. Значит, прошло 827 лет после образования Галактической Империи, 827 лет после коронации Франкэнна I. А теперь, пожалуйста, твой ход.
Но Шварц не торопился делать ответный ход конем и по-прежнему держал фигуру в руке. Он был совершенно подавлен.
— Одну секунду, — сказал Шварц и поставил коня на d7. — Тебе ничего не говорят такие названия: Америка, Азия, Соединенные Штаты, Россия, Европа?.. — ему не терпелось получить хоть какие-то определенные сведения.
В темноте Шварц различал только тусклокрасный огонек в трубке Гру и его тень, неподвижно нависшую над сверкающей шахматной доской; в этот момент доска казалась более живой, чем Гру. Должно быть, Гру в темноте покачал головой. Шварц не разглядел, но в этом и не было никакой необходимости. Он ощушал неприязнь Гру так же отчетливо, как если бы она была выражена словами.
Шварц предпринял еще одну попытку.
— Ты не знаешь, где бы можно было достать карту?
— Если только ты не хочешь потерять голову в Чике, — проворчал Гру, — забудь о картах. Я не географ. И тех названий, про которые ты говорил, никогда не слышал. Это что? Имена?
Потерять голову? Но почему? Шварцу стало ужасно неуютно. Уж не совершил ли он какое-нибудь преступление? И Гру знает об этом?
Шварц с сомнением в голосе спросил:
— У Солнца девять планет, правильно?
— Десять, — безапелляционно ответил Гру.
Шварц заколебался. Конечно, астрономы могли открыть десятую планету, а он об этом ничего не слышал. Но тогда почему Гру знал об этой планете? Он посчитал на пальцах и спросил:
— А как насчет шестой планеты? У нее есть кольца?
Гру медленно передвинул пешку на две клетки вперед на f4, Шварц мгновенно ответил аналогичным ходом.
— Ты про Сатурн? Ну конечно, у Сатурна есть кольца, — сказал Гру и погрузился в расчеты. Он мог взять пешку, стоявшую на вертикали f или е, но последствия выбора пока ему не были ясны.
— А нет ли пояса астероидов — маленьких планет — между Марсом и Юпитером? Я имею в виду, между четвертой и пятой планетами?
— Есть, — пробормотал Гру. Он раскуривал трубку и одновременно выбирал наилучший ход. Шварц без труда уловил напряженную растерянность Гру, которая вызвала у него только раздражение. Теперь, когда он выяснил, что «земля» — это та самая планета Земля, игра в шахматы потеряла для него всякий смысл. В его голове роилось множество вопросов, и один из них сорвался с языка.
— Значит, твои микрофильмы рассказывают правду? Есть и другие планеты?
Теперь Гру оторвался от доски, в темноте безуспешно пытаясь увидеть лицо собеседника.
— Ты это серьезно?
— Так есть другие планеты?
— Боже мой! Похоже, ты действительно ничего не знаешь!
Шварцу стало неловко от собственного невежества.
— Пожалуйста… — сказал он.
— Ну конечно же, есть и другие планеты. Миллионы планет! У каждой звезды есть планеты, только большинство их не видно. Все они входят в Империю.
Каждое слово, сказанное Гру, у Шварца сопровождалось неслышным эхом, передававшимся непосредственно от сознания к сознанию. Шварц чувствовал, что мысленные контакты день ото дня становятся все сильнее и сильнее. Может быть, скоро он научится читать мысли людей, даже если они не скажут ни слова?
Сейчас Шварц впервые подумал, что все происшедшее с ним может объясняться не сумасшествием, не потерей памяти, а каким-то необъяснимым перемещением во времени. Может быть, он проспал много лет? Охрипшим от волнения голосом Шварц спросил:
— Гру, когда все это случилось? Сколько лет прошло с того времени, когда была только одна планета?
— Что ты хочешь сказать? — Гру вдруг стал подозрительным. — Ты, случайно, не из Общества древних?
— Из какого общества? Нет, я не знаю никаких обществ, я только хотел спросить, не была ли раньше Земля единственной обитаемой планетой?.. Так что, была или нет?
— Древние говорят так, — сурово ответил Гру, — но кто знает? Кто на самом деле знает? Насколько мне известно, люди жили на других планетах давным-давно.
— А сколько это — давным-давно?
— Тысячи лет, наверное, пятьдесят или сто тысяч лет… точно не знаю.
Тысячи лет! У Шварца в горле что-то забулькало, и он в панике проглотил слюну. И все за один шаг! Один вдох, секунда, ничтожнейший отрезок времени — и он перенесся через тысячи лет. Шварц снова начал склоняться к мысли о потере памяти. Должно быть, его заблудившийся разум еще раз сыграл с ним злую шутку и ему лишь показалось, что он узнал старую Солнечную систему.
Гру сделал очередной ход, взяв пешку Шварца на вертикали f. Шварц почти непроизвольно отметил, что Гру выбрал не лучшее продолжение. Он делал ход за ходом, почти не раздумывая. Его ладья двинулась вперед и взяла незащищенную передовую пешку белых. Белый конь опять перепрыгнул на f3, а слон Шварца занял позицию Ь7 и приготовился к атаке. Гру ответил ходом слона на d2.
Перед завершающей атакой Шварц замешкался и спросил:
Земля — главная, да?
Главная над кем?
— Над Импе…
Тут Гру заревел так, что шахматные фигурки зашатались.
— Послушай, ты, я устал от твоих идиотских вопросов. Или ты совсем дурак? Разве по Земле не видно, что она не может быть главной ни над кем? — послышалось тихое жужжание кресла, и Гру, обогнув шахматный столик, подъехал к Шварцу и схватил его за руку.
— Посмотри! Посмотри туда! — шепотом проскрипел Гру. — Видишь горизонт? Видишь, как он светится?
— Да.
— Вот это и есть Земля — вся Земля. А кое-где разбросаны, крохотные несветящиеся лоскутки почвы вроде того, на котором живем мы.
— Не понимаю.
— Земная кора радиоактивна. Почва светится, всегда светилась и будет светиться вечно. На такой почве даже трава не растет. Там никто не может жить… Ты, в самом деле, не знал об этом? Тогда, как ты думаешь, откуда же взялся «Закон о шестидесятилетии»?
Гру замолчал. Снова объехав на кресле вокруг столика, он вернулся на прежнее место.
— Твой ход, — сказал Гру.
«Закон о шестидесятилетии»! И опять мысленный контакт с четким оттенком угрозы. Шварц совсем не думал об игре и ход за ходом делал почти машинально, его мысли были заняты этим законом. Королевская пешка Шварца взяла пешку Гру. Гру передвинул своего коня на d4, а ладья Шварца сместилась на g5, угрожая атакой. Еще раз в наступление пошел конь Гру, переместившись на f3, и ладья Шварца уклонилась от борьбы. Но затем пешка Гру робко выдвинулась на ИЗ, и ладья Шварца ринулась вперед. Под ее ударом пала королевская пешка, и дорога к королю Гру оказалась открытой. Король сразу взял ладью, но образовавшуюся брешь занял ферзь Шварца, с шахом переместившийся на вертикаль g. Король Гру укрылся на первой вертикали, и Шварц бросил вперед своего коня, разместив его на поле е5. Гру решительно перешел к укреплению своих защитных позиций, сделав ход ферзем на е2, а Шварц ответил ходом ферзя на два поля вперед, и теперь сражение сконцентрировалось на небольшой части доски. У Гру не оставалось выбора: он пошел ферзем на g2, и два ферзя оказались лицом к лицу. Давление черных Шварц усилил, взяв своим конем коня белых, а когда подвергшийся атаке белый слон укрылся на третьей горизонтали, конь устремился на поле d4. Несколько минут Гру не решался сделать ответный ход, потом перенес ферзя по диагонали через всю доску и взял слона Шварца.
Теперь Гру облегченно вздохнул. У хитрого противника оказалась в опасности ладья, грозил шах королю, а ферзь был готов посеять панику в стане черных. К тому же он получил перевес, отдав пешку за ладью.
— Твой ход, — довольным голосом сказал Гру.
Шварц задумался, потом наконец решился спросить:
— Что… что такое «Закон о шестидесятилетии»?
— Почему ты спрашиваешь? Что ты вынюхиваешь? — в голосе Гру чувствовалась нескрываемая враждебность.
— Пожалуйста, — робко попросил Шварц. Он совсем пал духом. — Я не могу принести вреда никому. Я не знаю, кто я и что случилось со мной. Может быть, я потерял память.
— Очень может быть, — презрительно заметил Гру. — Ты укрываешься от «Закона о шестидесятилетии»? Отвечай прямо.
— Но я же сказал, я даже не знаю, что это такое!
Его слова звучали убедительно. Последовало долгое молчание. Мысленный контакт с Гру был зловещим, но Шварц как-то не осмеливался спросить почему.
Гру медленно объяснил:
— Шестьдесят — это твои шестьдесят лет. На Земле могут жить только двадцать миллионов человек, не больше. Чтобы жить, человек должен работать, выполнять задание. Если ты уже не способен выполнить задание, ты не имеешь права жить. После шестидесяти ты не в состоянии выполнить задание.
— Значит… — Шварц так и остался с открытым ртом.
— Тебя убирают. Это не больно.
— Убивают?
— Это не убийство, — непреклонно ответил Гру. — Это необходимость. Другие планеты не принимают землян, надо же нам как-то освобождать место для собственных детей. Старшее поколение должно уступать место молодым.
— А если никому не говорить, что тебе уже исполнилось шестьдесят?
— Какой в этом смысл? Жизнь после шестидесяти — не шутка… К тому же каждые десять лет проводится перепись, чтобы поймать всех, кто имел глупость уклониться от закона и жить. Ну и потом, возраст каждого землянина все равно известен и зарегистрирован.
— Кроме меня, — Шварц не смог удержаться, слова сами собой сорвались с языка. — А самое главное, мне скоро будет только пятьдесят.
— Это неважно. Возраст всегда можно проверить, если сделать анализ костной ткани. Этого ты тоже не знал? Скрыть возраст невозможно. Следующий раз возьмут и меня… Ладно, твой ход.
— Ты хочешь сказать, тебя…
— Конечно. Мне только пятьдесят пять, но взгляни на мои ноги. Я не могу работать, правильно? В нашей семье зарегистрированы три человека, и задание нам дают на троих. Когда со мной случился удар, обо мне должны были сообщить, тогда нам снизили бы задание. Но по этому закону меня взяли бы раньше шестидесяти, а Арбин и Лоа заупрямились и не захотели сообщать властям. Конечно, они сделали глупость, потому что им приходилось работать за троих… пока не появился ты. А в следующем году меня так и так возьмут… Твой ход.
— В следующем году будет перепись?
— Да… Твой ход.
— Подожди! — требовательно сказал Шварц. — После шестидесяти лет убирают всех? Без всяких исключений?
— Для тебя или для меня исключений не будет. Верховный министр живет столько, сколько может, еще члены Общества древних, некоторые ученые или те, кто несет особенно важную службу. Не многим это удается. Может быть, десятку в год… Да ходи же ты, наконец!
— А кто решает, кого оставить, а кого убрать?
— Верховный министр, конечно. Будешь ты играть?
Но Шварц уже встал.
— Тут нечего играть. Мат в пять ходов. Мой ферзь с шахом берет твою пешку, тебе приходится уходить на g1. Я делаю шах конем, ты уходишь на f2, я хожу ферзем на еЗ — шах, и тебе приходится спасаться на g2. Теперь мой ферзь идет на g3, и твой король вынужден бежать на h1, и тут я ставлю мат ходом ферзя на h3. Хорошая партия, — непроизвольно добавил он.
Гру долго смотрел на доску, потом с криком смахнул все фигуры. Сверкающие скульптурки беспомощно разлетелись по траве.
— Черт бы побрал и тебя, и твою болтовню! Ты меня только специально отвлекал! — выкрикнул он.
Но Шварц не слышал и не понимал ничего, кроме одного — ему обязательно нужно как-то уйти от «Закона о шестидесятилетии». Да, конечно, Браунинг сказал:
Не бойся стареть рядом со мной!
Впереди нас ждет самое лучшее…
Но при этом он имел в виду Землю, на которой живут миллиарды людей, не испытывающие недостатка в пище. Сейчас лучшее — это «Закон о шестидесятилетии» — и смерть.
Шварцу же было шестьдесят два.
Шестьдесят два…
