Год 1499. ВЕЛИКИЕ ОЖИДАНИЯ: я спасаю династию, вмешиваюсь в национальную политику и позирую для портрета
…За последние две недели король настолько постарел, что кажется на двадцать лет старше.
Из донесения епископа де Авала, испанского посла в Шотландии, о ситуации в Англии, 1499 год
— Эй, каменная рожа! Ты чего тут расселся?
Адмирал Солово обратил ледяной взгляд к пышноволосому грузчику.
— Держись, приятель, может, еще ничего и не случится, — сказал другой.
Для Солово «ничего» уже произошло. Его отправили на дикий Север, лишив солнца, книг и удобств, в компанию варваров, кроме скверных зубов наделенных не менее отвратительными манерами. Это самое «ничего» воплощалось в двуногом чурбане, решившем потешиться над ним… личности, готовой вот-вот пустить в ход стилет.
— Эй, Солово! — завопил чуть более культурный голос, разрывая молчание.
Адмирал обернулся и заметил, что его окликают с дальнего конца причала из небольшой группы всадников. Истинно он ненавидел только одно — когда его во всеуслышание называют по имени… прискорбное нарушение секретности, способное просто воспламенить кончики нервных волокон. Неудачное путешествие и заканчивалось скверно.
Предводитель всадников, краснолицый вояка, подъехал на расстояние, подобающее вежливой беседе, и только теперь потрудился смахнуть странного вида беловатую пену с лопатой разросшейся бороды.
— Солово? — рявкнул он снова. — Из Рима? Это вы? — Латынь его была не изысканнее манер.
— Перед вами, — спокойно ответил адмирал.
— Простите, мы опоздали. Долго ли пришлось ждать?
— Несколько часов, не больше трех-четырех. Получил возможность изучить замок Певенси и окружающие лачуги. И дождь, можно сказать, освежает.
Вояка кивал рассеянно.
— Значит, пришлось сидеть на вещах, так? — он указал на матросский сундучок Солово. — И любоваться старой Англией… Понимаете, вышла на дороге задержка.
— Во всем виновато английское пиво… добрый напиток, не устоишь, проговорил второй, с виду знатный всадник, столь же чуждый этим краям, сколь явно остальные были чистыми англичанами. — Пришлось остановиться и попробовать всласть.
Старый солдат одарил своего тучного спутника мрачным взглядом.
— Ну что ж… ладно, — сказал он. — Это де Пуэбла, он у нас испанский посол; что до меня, то я — Добени… Джайлс… барон. Остальные — свита. В каком вы состоянии?
— В приличном, — ответил Солово. — Почему вы спрашиваете?
— Готовы ли вы в дорогу? Насколько я знаю, мы платим вам за каждый час?
— Немногое доставит мне большее удовольствие, чем немедленный отъезд отсюда, милорд.
— Мы привели коня, садитесь в седло и прощайтесь с гаванью Певенси.
Адмирал Солово вскочил в седло, заработав первые очки в глазах англичанина легкостью движений. Бросив прощальный взгляд на промоченные дождем маленькие дома и превращающийся в руины замок, адмирал, поежившись, пробормотал:
— Боже, только б не увидеть этого места снова по сию сторону могилы!
Однако сверху, со спины боевого коня, Солово заново увидел окрестности, болотистые скорбные равнины, и вдруг английская гражданская архитектура приобрела для него новую притягательность.
— А как насчет моего сундучка? — отрывисто выговорил он, опасаясь, что перемена в мнении будет заметна.
— О, его пошлют следом, я думаю, — беззаботно ответил Добени. Портовые ремесленники позаботятся о нем.
Солово с сомнением поглядел на сборище грузчиков и с ценным для стоика духовным усилием приказал себе распроститься со своими пожитками.
— Лучше скачи вперед, римлянин, — Добени наклонился поближе. — Времени у нас в обрез.
— В самом деле, — согласился испанский посол, скорбно качнув головой. Король Генрих не может позволить себе потерять еще одно войско.
Маленькой девице, что пляшет… фунтов 12, 0 шиллингов, 0 пенсов.
Из личных расходных книг Генриха VII, короля Англии
— Целая проклятая армия, парень, — сказал король, обращаясь к Солово, исчезла с лица земли, вот так! Клянусь моей ногой св. Георгия, подобное не может продолжаться!
Адмирал слыхал об этом предмете, самом ценном среди всей собственности короля, а потому отнесся к клятве с подобающей серьезностью.
— Гм! — кашлянул де Пуэбла. — Ваше величество…
Король Генрих VII и адмирал Солово вновь обратили свое внимание на плясавшую перед ними малышку. Заброшенная после начала серьезного разговора, она остановилась и была готова пустить слезу. Легкий на подъем Генрих тут же доказал, что умеет при желании отвлекаться от дел, и, пройдя вдоль стола, наградил плясунью кроной, как подобает благородному человеку.
— Ну-ну, — прошипел он, нагибаясь к девочке. — Не обращай внимания на глупых взрослых и их дела. Отменная была пляска, так, ребята?
В неровном хоре придворных и аристократов слилось «о да» и «абсолютно».
— Ну а теперь ступай к мамусе, — распорядился король Англии, — раз уж мы такие занятые и глупые. Видишь, какой блестящий фартинг я тебе даю.
Трехлетка, воспрянув духом после треволнений, приняла подарок с улыбкой и направилась к выходу, как ее учили, не поворачиваясь лицом к королю.
— Забавно, — сказал Генрих адмиралу Солово, вернувшись на свое место другим путем, более длинным, однако менее угрожающим королевскому достоинству. — Лишняя казнь меня не волнует, но если в этом нет особой необходимости, я не люблю причинять боль людям.
— Действительно, — вежливо согласился Солово, полагая, что королям позволены некоторые причуды.
— А вот карман — место болезненное, парень! — продолжил Генрих с неподдельным чувством. — Налоги, сборы, пошлины, особенно когда они исчезают вместе со сборщиками.
— А теперь еще целая армия, — добавил адмирал.
— О да. Губительная потеря: вперед оплаченные наемники, германские ландскнехты, венецианские стратиоты, английские лучники, и все с моим ладно, с их — авансом в мерзких маленьких кошельках. Кони, пушки, шелковые знамена… И все исчезло! Это не честно, говорю я тебе.
Адмирал Солово тайком приглядывался к камзолу Генриха, расшитому драгоценностями, и решил наконец, что времена, должно быть, не так уж плохи. Большее впечатление на него произвела бдительность короля, не пропустившего и взгляда.
— О да, — проговорил он, погладив броши и эмблемы на груди. — Здесь хватит на случай необходимости. Однако я рисковал своей головой за эту страну, и если мне хочется, чтобы персона моя искрилась самоцветами, почему же нельзя поразвлечься? Я заслужил это!
В части царственных нарядов Солово скорее склонялся к простоте черных одеяний драчливых Борджиа, однако он давно познал бесконечное разнообразие человеческой природы, а потому улыбнулся и согласно кивнул.
Тем временем, выстрелив в цель, Генрих вновь завел прежнюю песню.
— Я — добрый король, — он откинулся назад, прищуренными глазами разглядывая виднеющийся в окне Тауэр, — такой сейчас и нужен этой стране. Гражданская война слишком затянулась. Конечно, неплохо пустить дурацкую кровь, но когда войны слишком много, она порождает бедность и прочие пакости. Англичане нуждаются в мире и процветании, и я — тот, кто успокоит их. Верно, что я кельт, только я сушеный кельт, а это большая разница. Жизнь выжала из меня всякую ерунду. Значит, я могу сойти за англичанина издали — и буду вполне терпим в их глазах: эти сукины дети — чистые сухари, адмирал, только не разглашайте мои слова.
Солово не назвал бы сухим народ, с которым столкнулся по дороге из гавани Певенси до стен лондонского Тауэра, — веселый, жестокий, готовый пустить в ход дубинку. На его привередливый вкус вся здешняя культура нуждалась по крайней мере в пятистах годах развития и страданий, прежде чем можно будет судить о ней здраво и корректно.
— Учти, — настаивал Генрих, — от лучников и прагматиков-купцов ничего лучшего ждать не приходится, однако малую толику драгоценного дохода можно выжать из королевства поэтов. Нет, кроме Англии я ничего не хотел и ее-то получил.
— Древние пророчества, ваше величество, — заметил находившийся рядом де Пуэбла. — Все было предопределено Господом.
Генрих отвечал безапелляционно:
— Мне, парень, так не казалось, когда палка с тряпкой клонилась вниз при Босворте, — мрачно буркнул он, — и этот длинный сукин сын, Ричард, прорубался все ближе и ближе. «The Armes Prydain»[ звучал жидковато. Скажу тебе, нас тогда было немного!
— В стихотворной кельтской версии, адмирал, — для пользы дела напомнил де Пуэбла, — предсказывается, что союз рассеянных кельтских племен поразит врага-саксонца.
— «Воины прогонят иноземцев до Дарема… — процитировал Генрих. Англичанам не будет возврата… Встанет Уэльс в могучем единстве… Народ английский перестанет зваться воинственным…» и так далее и так далее. Просто-напросто бардские штуковины, если спросите мое мнение. Короче, как насчет короля Артура?..
— Ах да, — вмешался капитан Солово, ограничившийся беглым (на один день) знакомством с современной литературой. — Ваш потерянный король и его священная гребля…
— Вы это про Грааль? — спросил Генрих, лишь на мгновение смутившись. Конечно, я использую все это, как вы понимаете. Своего первенца я назвал Артуром, чтобы заручиться поддержкой кимвров. Но не думайте, что я в это верю — в эти россказни или в «Prydain». Это все для пехоты — насчет национального самосознания.
Адмирал выразил одобрение. В словах короля слышался приятный цинизм.
— То есть вы будете слышать это по пять раз на дню, — продолжал Генрих, — от кимвров и корнуоллской знати, сумевшей пробиться ко двору на гребне моих побед. И все потому, что кузен их мамочки изволил поднять за меня клинок — или изволил бы, не будь в тот день так дождливо. Ах! У меня не хватает на них времени, адмирал, а они всегда гладят против шерсти. К тому же я знаю англичан — они либо честолюбивы, либо медлительны, но если этим идиотам удастся их раздразнить, они проснутся! Их в шесть раз больше, чем нас, даже если считать вместе всех мужчин кельтской породы… и кто же слыхал об этом? Однажды всем нам непременно перережут глотки. Но я-то скоро их всех разочарую, как и уэльских хвастунов… подождите и увидите.
Адмирал Солово понимающе улыбнулся.
Король Генрих на одобрение ответил оценивающим взглядом.
— Пойдемте, — сказал он наконец, словно бы разрешив какое-то внутреннее противоречие. — Я объясню вам, в чем, собственно, состоит все дело.
Адмирал позволил, чтобы его отвели к ближайшему окну.
— Вот! — торжествующе проговорил Генрих, показывая на суету во дворе. Лондонский Тауэр! Звучит, не правда ли? Эти слова приличествуют советам могучих и знатных. Чего не скажешь, например, о Тауэре Лландаффа или Тауэре Бангора.
— Не скажешь, — не думая, согласился Солово, занятый мыслями о жене и о том, куда она могла упорхнуть.
— Это прямо как в яблочко, адмирал, — пояснил Генрих. — В самый центр мишени, куда хочет попасть любой мужчина… Отсюда все начинается — сила и власть. И при нормальном ходе событий можно разбираться с тем, что происходит во внешних кругах мишени, как и когда угодно. Но что же я обнаруживаю? Я вижу, что кто-то или что-то растягивает эти зоны, растаскивая по частям мое суверенное королевство, загоняя меня назад, в самый центр его. Вот почему я запросил вас у вашего хозяина и — могу добавить — заплатил его святейшеству полновесным пенни за это право.
— Ну я-то не получу ни гроша из этой суммы, уверяю вас, ваше величество, — проговорил Солово, опасаясь встретиться здесь с той же скаредностью, что и при дворе папы Борджиа.
— Без сомнения, чтобы еще больше унизить вас, — ответил Генрих, внимательно приглядывая за погрузкой сена в телегу на предмет расточительности. — И все же вы надеетесь, что я дисконтирую счет, будучи лояльным сыном церкви и так далее.
— Не знаю, ваше высочество, — отозвался адмирал Солово. — Я не знаком с миром коммерции.
Генрих поглядел на адмирала как на больного.
— О, мне действительно весьма жаль слышать подобное, — произнес он и, тот час забыв про сочувствие, перешел прямо к делу: — Разберитесь, прошу вас, адмирал. Поезжайте утром и расставьте все по местам. Что я получил, то храню — такая вот игра, а что храню, надеюсь в целостности передать обоим своим сыновьям.
Солово кивнул.
— Симпатичные молодые люди.
— Что вы имеете в виду? — словно ножом отрезал Генрих, вдруг сделавшийся подозрительным. — Откуда вам знать? Артур, принц Уэльский, находится в своем дворе в Марче, юный Генри тоже с ним.
— Тогда кто эти два золотоволосых юнца внизу, которые все улыбаются нам. Они, безусловно, знают вас, а подобную фамильярность я бы ожидал только от принцев…
На самом деле на лицах молодых людей Солово усматривал скорее победную насмешку, что лишний раз доказывало их тесное родство с королем.
Генрих повернулся было, чтобы посмотреть в указанную сторону, но вовремя сдержал себя. Его рука в кольцах прикрыла пораженные ужасом глаза.
— Отойдите от окна, адмирал, — сказал он с болью в голосе. — И отправляйтесь нынче же ночью, не ждите утра, понятно? Ночью! И приведите все в божеский вид… приведите, будьте хорошим мальчиком… Пожалуйста.
— Вам и не следовало знать, — ответил Добени. — Его величество не поощряет обсуждения… этого предмета.
— Хотя, конечно, — деликатно заметил де Пуэбла, — ему нечего и сказать по… этому поводу.
«Два принца», усмотренные Солово там, где не должно было оказаться ни одного, вызвали неподобающую шумиху. Как он понял, причиной ее были прежние юные претенденты на трон, встретившие преждевременную кончину будничное и заурядное событие в дворцовой жизни его родных краев. Здесь же сия тонкая материя предоставляла плац-парад для марша разных там угрызений совести. Вину успешно приписали покойному королю, и вновь поднимать вопрос считалось дурным тоном. Солово немедленно понял намек и принялся жаловаться на скверное зрение, заходящее солнце и так далее. Никто ему, естественно, не поверил, однако жест был принят с королевским достоинством.
— Вот на этом мы их и переломили, — сказал Добени. — Что еще вам угодно знать?
— Не представляю, — с жестокой откровенностью проговорил адмирал. — Я жду вдохновения.
— Придется тогда подождать, мон-свиньер, — неразборчиво буркнул барон, потянувшись в рассеянности к седельному вьюку за верной фляжкой огненной воды.
Встав в полный рост на стременах, Солово обозревал поле битвы. Поскольку большей частью кельты волей-неволей просачивались сквозь пальцы короля Генриха, ему показалось разумным посетить сцену недавнего поединка. Всего два года назад Генрих невозмутимо перебил здесь армию восставших корнуоллцев. Сегодня же поле Блэкхита в Кенте, пожалуй, не могло преподать любопытному ничего, кроме древней истины — всякий мятеж безумен.
— Вот тут на мосту было жарковато, — указал Добени трясущейся перчаткой. — Кое-кто из моих ребят прямо на месте превратился в подушечку для иголок. Учти, в конце концов, насколько я помню, горячее было дело.
— У них не было панцирей, пушек, кавалерии, — вставил де Пуэбла с видом знатока. — Мне говорили, что жать пшеницу было бы потруднее.
Это замечание, с точки зрения адмирала, было жутко неуместным. В Италии его юных дней, до мрачного вторжения французов, десятки тысяч хорошо оплачиваемых наемников могли сражаться весь долгий день, отделавшись горсткой убитых с обеих сторон. Разногласия тем не менее улаживались, но с гораздо меньшими потерями.
— Это и есть тот «Корншир», который столь часто отпадает от державы короля Генриха? — спросил он.
Де Пуэбла кивнул.
— Вместе с Поуисом, Элметом и Камбрией и прочими давно опочившими областями.
— Такими, о которых мы и не слыхали, — расхохотался Добени. — Армию мы потеряли в Норфолке… возле какого-то Вурдалачья, как нам стало известно. Оттуда еще не вернулось ни одного мужика, и никто не придет; я не удивлюсь, если уже всех сожрали!
— Я никогда не слышал, чтобы у кельтов была склонность к каннибализму, — сказал де Пуэбла, явно переворошив в голове внушительный объем информации. — Некогда у них был культ отрубленной головы, это так, но…
— Да заткнись ты, сутенер иберийский! — рявкнул Добени, и де Пуэбла послушно умолк.
— Похоже, что клочки этого места, — обратился барон к Солово, до предела напрягая свое терпение, — то и дело исчезают и выныривают из глубин нашей кровавой истории. Посылая разъездного судью или сборщика налогов, никогда не знаешь заранее, не нарвется ли он на «Свободный Кернов» или «Восставший Элмет». Тогда наши люди либо исчезают, чтобы никогда не обнаружиться, — у местных гораздо больше уверенности, чем им положено, — либо получают в спину стрелу в ярд длиной с шипастым наконечником. — Он умолк, чтобы сделать еще один бодрящий глоток. — А потом, сразу же, иногда буквально через несколько часов, все уже тихо и спокойно; мирные обитатели не понимают, какую дьявольщину ты у них выпытываешь, пользуясь раскаленным железом или нет. И ты не имеешь право немедля наказывать невинных (то есть можно, конечно, но его величество запрещает), иначе готово восстание и без веской причины.
— Как интересно, — рассудил Солово, думая о том, что примерным равенством обоих позиций все поля битв напоминают друг друга.
— В самом деле, — согласился де Пуэбла, подпрыгивая в седле своей вьючной лошади с явным интеллектуальным волнением. — Если бы не срочность нашей проблемы и не требования максимальной секретности, как хотелось бы мне глянуть на иные миры!
Тут в первый и последний раз адмирал Солово и Добени переглянулись, и их ледяные взгляды приморозили язык де Пуэбла к небу. Солово мог простить испанцу его энтузиазм и буржуазное происхождение: докторские степени по гражданскому и общему праву требовали уважения (и осторожности). Даже запаздывание жалованья из Испании и, как следствие, обнищание могли вызвать симпатию. Все знали, что в Лондоне де Пуэбла вынужден обходиться постоялым двором, а время его визитов ко двору определялось простым желанием поесть.
Всего этого было достаточно, чтобы король Генрих, будучи сухим человеком, привязался к невысокому испанцу — на деле их связывала неподдельная дружба… по королевским меркам. Но это не относилось к адмиралу Солово или Добени. Для барона де Пуэбла оставался иноземцем… хватит и этого. Адмирал же при всех своих стоических принципах не принимал обращения испанца в христианство. Если уж тебе дарована привилегия родиться среди иудеев, знай: жизнь будет трудной, терпи и не отходи от орудий. Гуманистические идеи — последний крик моды в определенных кругах в те времена (и потом) — не играли значительной роли в жизни адмирала.
— Ну как? — осведомился Добени со скукой в голосе. — Не на что смотреть, так ведь? Всех мертвяков и отрубленные куски давно собрали, а местные работяги стащили все что могли. Что-нибудь выяснили?
— Нет, — ответил Солово без интонации.
— Вот если бы вы видели битву, — снасмешничал барон.
— К несчастью, я был занят другими делами, — проговорил адмирал, отдаваясь свободной беседе. — В тот день был убит Хуан Борджиа, герцог Гандийский.
— Не брат ли Чезаре? — прошептал де Пуэбла, словно бы «чудовище Романьи» мог их подслушать.
— Он самый. Отец их обоих, его святейшество папа Александр, потребовал, чтобы я расследовал обстоятельства убийства, и посему…
— Да-да-да, — перебил его Добени, одновременно долгим глотком приложившийся к фляжке. — Я прекрасно понимаю, почему вы не могли почтить мою битву своим присутствием. И я бы хотел, чтобы вы свели свое многословие к минимуму… в особенности в отношении принцев.
— Прошу прощения, — ответил Солово самым неискренним образом.
— Поймите, нам нечего прятать, — добавил Добени, оказавшийся в состоянии более чем легкого головокружения. — Просто мы не хотим, чтобы дурной глаз мог упасть на два главных самоцвета в нашей короне.
— Ах да, это вы про Артура и Генри, — улыбнулся де Пуэбла, благородно помогая барону выбраться из сыпучего песка, в который он угодил по своей оплошности. Понимая это сам, Добени притих. — Две превосходные перспективы для всей английской нации: есть на кого поглядеть и пожелать долгой жизни. Больно даже думать, что им может быть причинен какой-то ущерб.
— Бесспорно, — сказал Солово со всей серьезностью.
— Они-то шумят возле одного, — загорланил Добени, — возле принца Уэльского, лорда Марча. Завел себе свой маленький двор и еще имя дали, чтобы все бритты притихли в ожидании. А вот спросите меня… так я скажу; в его руке скорее сыщешь книгу, чем меч. Или что-нибудь округлое и более интересное.
— Это вы про конский круп, без сомнения, — прокомментировал де Пуэбла.
— Именно! — расхохотался барон. — Высокий и серьезный, вон он какой. Рыцарство ему нравится… ха! А мне по вкусу принц Генри. Настоящий маленький англичанин: щеки розовые, крепкий парнишка, и никаких тебе в голове кельтов. Он их ненавидит.
Добени с грустью установил, что фляжка его опустела, и, как велось среди грубой, как угленосы, знати этой земли, Солово уже успел отметить эту природную способность — трезвость возвратилась к барону с первым же словом.
— Конечно, все в руках Господних. А мы увидим то, что должны увидеть.
И увидев, как только они повернули, Лондон в каком-то необычайно преобразившемся облике, они застыли на месте.
— Ни хрена себе, — вполне спокойно проговорил Добени, — я туда не поеду. Где наш Лондон?
Де Пуэбла не отвечал, целиком отдавшись фиксации зрелища в памяти, чтобы утешаться им в печальной старости, до которой он рассчитывал дожить.
— Лондон по-прежнему там, — промолвил Солово, махнув черной перчаткой в сторону преображенной метрополии, — но существующий уже не под этим именем, как я подозреваю. Как ваше мнение, посол?
Де Пуэбла закачал головой из стороны в сторону — очаровательная смесь иберийского и еврейского жестов.
— Я не говорю на британских языках, адмирал. Должно быть, это Лондрес? Или, может, Лондиний?
Солово отметил, что сэр Джайлс Добени потерял дар речи (однако бедняга только что потерял свой стольный град), и повернулся к нему с улыбкой на устах. — Действительно, какое-то иностранное словцо, — согласился он с де Пуэбла.
— Такое не могло долго продолжаться, — проговорил де Пуэбла, когда они бежали мелкой рысью. — Но я в высшей степени рад, что видел это.
— Говори за себя самого, гишпанец! — буркнул Добени. — Я люблю, когда отрубленные мной головы находятся на должном месте — на земле после битвы или украшают пики по приказу короля… но чтоб болтаться на цепях вдоль всей городской стены, прикрытые колоколами! Ничего себе радушный видок, а?
— Я бы сказал, поучительный, — предложил адмирал Солово, с кротостью принимая предложенную интонацию.
— Это уж точно, — ответил Добени с горьким смешком. — Подобно всем идолам и символам — изгибы да завитушки, — ни одной тебе прямой линии и простого рисунка… меня едва не стошнило. Короче, сказано предельно ясно: Саксонцам вход воспрещен! Хвала Господу, что этот видок рассеялся!
— Именно так, — согласился Солово (хотя его безразличие не имело границ). — И никто из тех, кого мы расспрашивали по пути, не заметил собственного быстрого превращения. Следует лишь удивляться, какая причуда судьбы позволила нам увидеть то, что могло быть…
— Гм, гм! — отрезал барон.
— Или только еще может случиться, — невозмутимо продолжил адмирал.
— Довольно! — Добени рубанул воздух металлической рукавицей. — Этого не будет… даже не думайте. Вы слыхали слова его величества: «Разберитесь там». Ну вот и разбирайтесь. За этим мы здесь и оказались, так ведь? Иначе разве я позволил бы таскать меня по этим Богом забытым задворкам?
— Действительно, зачем? — вежливо ответил Солово. — Не спорю, Корншир место непозволительно мрачное и пустынное… Зачем, интересно, люди стремятся жить среди подобных крайностей, допущенных природой?
— Привычка, должно быть? — предложил де Пуэбла, старавшийся держаться любезно.
— Есть такая сила, — согласился адмирал. — И я приношу вам обоим свои извинения за то, что увлек вас к самым пределам мира. Просто я каким-то образом ощущаю, что мы преследуем шаловливый мираж уже у его логова!
— Хорошо! — вздохнул Добени. — Убивайте его — и готово!
— Если бы это было так просто, — пробормотал Солово, воспитанный в традициях более древней культуры, полагавшей убийство только началом политики.
Маленький отряд, высланный с самым курьезным из поручений, должен был торопиться. Каждый день приносил новую депешу от короля Генриха, подгонявшего их известиями о новых бесчинствах. Север терзали налетчики; в Свободном Суррее (Libertas Suth-rege, если угодно!), где у его величества были поместья, обнаружилась наглая прокламация. Кельтская фантазия и изобретательность Генриха быстро истощались теми объяснениями, которые ему приходилось стряпать. В письмах попадались грязные намеки относительно стоимости услуг Солово и полновесности королевских сундуков.
Но адмирал не торопился.
— У нас нет времени на спешку, — не без важности объяснял он в ответном письме королю, тем самым испортив пир и послужив причиной королевской головной боли. К существенному, хотя и не высказанному недовольству Генриха, Солово методически выписывал зигзаги, следуя за своей мыслью по переменчивой карте варварской Англии: предавался раздумьям в Сент-Олбансе, рассматривая пустырь там, где должен был находиться Уинчестер, видел возрождение обоих думнонитов перед вратами Сайренсестера. Каждый раз он со своим отрядом, включая эскорт солдат, появлялся на миг позже, чтобы самим испытать этот «сдвиг». Однако от столь тонкого ума, каким был одарен адмирал, трудно было скрыть, что каждая новая встреча происходит все ближе и ближе и что шаг за шагом они неотвратимо устремляются на запад. Способный понимать даже пауков, он узнавал паутину с первого взгляда.
Кельтский край, Корнуолл, казался неплохим местом, в достаточной мере удаленным от центра, с которого нужно было сорвать паутину и поглядеть, что из-под нее тянулось к добыче. По чисто эстетическим соображениям адмиралу приходилось соглашаться со своими спутниками, но у него были некоторые идеи.
— Ну, возьмем, например, этот остров, — проговорил Добени, указывая на гору Святого Майкла за проливом. — На что он годен? На этой земле ничего хорошего не растет, а укрепления устарели лет на пятьдесят — даже для Шотландии! (Последнее слово вышло с особенным ядом.) И как в… как звалось местечко, через которое мы проехали?
— Лудгван, — заторопился де Пуэбла, опасаясь порожденных бренди вспышек раздражительности барона.
— И как в… этой деревне, если ее можно удостоить подобного титула, пробулькал Добени. — Короче говоря, мне приходилось рушить куда лучшие дома, чем у них. Нечего удивляться, что в девяносто седьмом бедолаги полезли в Англию… чтобы хоть посмотреть, как люди живут. И еще…
Дуновение бриза с залива теребило модную стрижку — под горшок адмирала, он же тем временем выключил голосовые частоты, чтобы расслышать более тонкий шепот — как внутри себя, так и снаружи.
На ныне затонувшей дороге к горе отчетливо виднелись два молодых принца — более вещественные, хотя и не по-земному спокойные… как никогда прежде. На таком расстоянии могли ошибиться даже обученные морем глаза Солово, но он не сомневался: они улыбались ему, как и раньше. Вода омывала их ноги не так, как ей это положено, ветер не шевелил золотых кудрей. Простое дополнение к пейзажу ради удобства адмирала — они глядели на его словно из спичек составленную фигурку, и он отвечал им таким же взглядом.
— Вы что-то увидели, адмирал? — осведомился де Пуэбла, внимательный, как кот, под покровом нарочитой неуклюжести.
— Ничего, кроме того, что постоянно сопровождало меня в этом путешествии, посол. — Ответ оказался не очень полезным. Однако внезапное озарение — как будто тучи разошлись в грозовой день — посетило Солово; откровение заставило его улыбнуться.
Когда адмирал вновь взглянул на гору, крепость на ней уже не казалась ветхой и устарелой. Набитые пушками этажи поднимались к небу над откосами самых новейших бастионов в нидерландско-итальянском стиле.
Даже Добени мог видеть, что место это — не предмет для насмешки, как и черно-белый флаг Святого Пирана. Лишь ухмылки на лицах принцев, остававшихся на затонувшей дороге, не изменились… впрочем, опытный взгляд Солово находил, что они сделались чуточку шире.
По решению адмирала они обратились в церковь Лудгвана, и их приветствовали в «Свободном Кернове» на сомнительном английском. Когда священник по имени Борласе конфиденциально осведомился о делах, которые привели к нему иностранцев, Солово без малейшего смущения заколол его стилетом в дверях алтаря.
— Но я должен был проверить справедливость своей теории, — протестовал адмирал, выслушивая шокированных спутников.
— Сами же попросили меня произвести расследование, — проговорил адмирал, — и разобраться, а потом осуждают мои методы!
— Согласен, — выразил сочувствие его соотечественник. — Этих англичан никогда не поймешь. Сами-то грубые, как похотливый турок, и вдруг еще начинают ни с того ни с сего возмущаться тобой.
— Именно, — ответил Солово, испытывая пробуждение теплого чувства к молодому человеку и радуясь подобной встрече, — а их юмор…
— Не выше сортира, — кивнул молодой человек. — Да, я вляпался в это дело — и они веселятся, — вляпался, понимаете?
Адмирал Солово посетил Вестминстерское аббатство, чтобы послушать мессу и вознести молитву о скорейшем возвращении домой. Между тем возле двери взгляд его остановила легкая фигура с альбомом и угольной палочкой. Явное изящество и вкус в одежде свидетельствовали, что перед адмиралом не туземец, а, как оказалось, флорентиец; но адмирал готов был простить новому знакомому его происхождение ради цивилизованного разговора… и возможной выгоды.
— Ваши наброски выдают немалый талант, — начал Солово. — Мастер?..
— Торриджано… Пьетро Торриджано. После столь долгой учебы иначе быть не могло.
Адмирал оглядел художника с ног до головы, однако не получил удовлетворительного ответа на возникшие вопросы.
— Ваш стиль свидетельствует о школе, — согласился он, — но остаточные признаки незнатного происхождения говорят о недостатке средств на подобную роскошь.
Торриджано сухо улыбнулся.
— Всем, чем я обязан не Богу, я в долгу перед Медичи, — произнес он и, завершив вторую часть признания, сплюнул на каменный пол. Прохожий певчий одарил их свирепым взглядом, однако предпочел воздержаться от упреков. Проклятые чужеземцы и без того сами себя погубят.
— Герцог Лоренцо, прозванный Великолепным, — продолжал Торриджано, не переставая торопливо набрасывать рисунок, — избавил меня от участи крестьянина и отдал учиться ваянию. Нас обучил Бертольдо — вы его знаете, — ученик самого Донателло!
— Впечатляет, — отозвался Солово, на деле воспитавший в себе безразличие ко всем связанным с искусством материям.
— И Лоренцо же изгнал меня из школы и Флоренции в эту скорбную ссылку. Я внес «собственные изменения» в лицо другого ученика, вместе мы не могли оставаться, поэтому Лоренцо принял решение в пользу обладавшего бОльшим дарованием и…
— Таковы обычаи князей, — промолвил Солово, пытаясь и не умея утешить. — Им всегда приходится решать трудные вопросы.
— Скорее с ними трудно жить, — ответил Торриджано с чуть меньшим тактом и уважением, чем ему следовало бы проявить к старшему и лучшему. Подобная задиристость через много лет приведет его к смерти в тюрьме испанской инквизиции. — Учтите, я кое-как устроился жить в этой стране. Получаю самые странные заказы.
— Ну уж не страннее этого, — заметил адмирал. — А теперь нарисуйте меня на фоне аббатства… как там его сейчас называют. Воспользуйтесь всей скоростью, пока длится эффект.
Солово уже начинал терять интерес к своей находке и, оглядываясь вокруг, думая о королях и коронах, обнаружил, что, пока они беседовали, мир преобразился.
Торриджано от изумления открыл рот, рука его тем временем яростно терзала новый лист.
— Скорбящая Матерь! — охнул он. — Где мы?
— В Лондоне, — ответил адмирал Солово, преднамеренно оставаясь предельно спокойным. — Или в каком-то его эквиваленте. Торопитесь, мастер, мы недолго пробудем здесь.
Торриджано скорбно качнул головой.
— Здесь хватит на целую жизнь, а не на короткий глоток. Это все еще церковь?
Не имея возможности обернуться, чтобы ответить должным образом, Солово пожал плечами. — Возможно, хотя о подобном исповедании христианской веры я еще не слыхал.
— Горгульи, купола, — восхищался Торриджано. — Какой поток красок! Я мог бы молиться здесь.
— Но кому? — улыбнулся Солово с холодком во взгляде. — А теперь постарайтесь изобразить мой лучший…
— Отвратительно, — заявил король Генрих. — Уберите эту вещь!
От столь дикарской реакции на результат его стараний лицо Торриджано вытянулось.
— Его величество не имеет в виду правдоподобие изображения, — подбодрил художника адмирал Солово. — Я могу поручиться за это. Его расстраивает общий эффект.
— Весь этот поганый плющ и резьба, — подтвердил Генрих, — приводят меня в негодование. Кому только пришло в голову перестраивать Вестминстерское аббатство в таком стиле!
— Несомненно, личности, не обладавшей вашим вкусом и не знавшей его, произнес де Пуэбла в манере, явно предназначенной для утешения. За свою лесть он был вознагражден свирепым взглядом королевских очей.
— Понимаю, — согласился король. — Однако это не место, чтобы короновать в нем королей Англии.
— Сгодится, наверное, для каких-нибудь других королей, — проговорил Добени, с интересом разглядывавший картину, которую держал Торриджано. Королевский взор окатил его волной недоброжелательства… даже повыше той, которой был удостоен де Пуэбла.
— Кусок щеки, не так ли? — бухнул барон, не подозревая о своей нынешней немилости. — Похоже, хотят похитить самый центр королевства… следующим будет Тауэр!
Поскольку глаза короля Генриха расширились и он вознамерился произнести нечто, в будущем достойное сожаления, адмирал Солово закрыл брешь своим телом.
— Именно в этом все дело, — сказал он с той бесцеремонностью, которую позволял этикет. — Процесс становится все более частым и расширяется. И чтобы доказать это, я произвел свой корнширский эксперимент, вызвавший столько неприятного шума…
— Парень, это был священник, — мрачно буркнул Генрих. — У нас подобные штуки не приняты.
Солово отмахнулся от возражений.
— Личность этого Борласе умерла не только в его «Свободном Кернове», продолжил адмирал неторопливо, словно бы имея перед собой лишь отмель перед истинными глубинами, — но по нашем «возвращении» он был обнаружен мертвым, получив такую же рану… таинственным образом пораженный в этом, его собственном, реальном мире.
— Итак? — отрезал Генрих, прикидывая, сколько золота придется швырнуть духовным владыкам, чтобы добиться от них шаткого пира.
— Итак, — ответил Солово, — мы имеем дело с прогрессией. «Реальный» и «спроектированный» миры начинают взаимодействовать, можно даже заподозрить, что они сливаются. До сих пор, ваше величество, вы потеряли разве что несколько сборщиков налогов…
— И армию, — добавил Добени.
— Но, — продолжал адмирал, — они затерялись среди мимолетных видений, не оставив за собой длительного эффекта. Мой же, весьма осуждаемый эксперимент доказал, что оба мира сближаются и соединяются. Альтернативы стремятся превратиться в реальность. Короче, одна из версий вскоре одолеет.
— А если люди сохранят воспоминания о временах, предшествовавших переходу, — проговорил де Пуэбла, захваченный перспективой и рвавшийся вперед, — тогда дух независимости и бунтов расцветет столь пышным цветом, который мы еще не видели.
— И война Роз покажется тогда поцелуем слюнявой девки, — широко расползся в улыбке Добени.
— Да-да-да! — взревел Генрих. — Все это я понимаю… Проклятье! В особенности сейчас, когда вы намереваетесь сообщить мне, что можно еще сделать!
Гнев его вдруг испарился, и король поглядел на Солово скорбными глазами.
— Я-то хочу, чтобы победила моя версия истории, — добавил он с грустью.
— Это возможно и ныне, — уверенно ответил адмирал, делая знак Торриджано, чтобы тот разместил свою картину в стратегически важном месте перед глазами короля, — но, уверяю вас, потребуются жесткие меры.
Взор Генриха заметно прояснел.
— Ну хорошо, — сказал он, — им я не чужой. Надо, значит, надо. Рассказывай дальше.
Адмирал Солово поглядел на двух принцев, невидимо для всех, кроме него, застывших позади трона короля Генриха. Они отвечали ему ангельскими улыбками.
— Тогда, проговорил он, желая свести к минимуму свое участие в грядущем решении, — позвольте мне почтительно обратить ваше внимание на два отрывка из Священного писания, а именно: Бытие, 22 и Лука, 10, 37.
Генрих казался озадаченным, но, получив новый заряд оптимизма, стремился продолжать игру.
— Действуйте, Вулси, - обратился он к сидевшему без дела клирику, — у вас есть повод отличиться.
Напрягшись лицом, священник умственно обратился ко времени, когда он осваивал профессию.
— Первый отрывок, — сказал он непринужденно, — это повесть об Аврааме и вынужденном жертвоприношении его сына Исаака. А второй — слова нашего Господа: «Иди, и ты поступай так же».
— Чтооо! — возопил Генрих, вскакивая на ноги.
— Согласен, средство весьма кардинальное, — оборонительным тоном продолжил Солово, обдумывая подходящую форму для брани с королями. — И вы не обязаны принимать мой совет.
— Я надеюсь, что это так, ад-ми-рал, — выговорил Генрих со смертельным спокойствием.
— О Боже… — охнул де Пуэбла. Полное понимание окутало его покрывалом. — О Боже…
— Опасаюсь, однако, — продолжал Солово, не забывавший о взятом на себя поручении, — что обстоятельства… против вас. Если ничего не будет сделано, какой-нибудь гость здешних берегов обнаружит самую радикальную и постоянную перемену. Тогда, конечно, решат, что здесь произошло восстание или нечто в этом роде и не осталось никого, кто мог бы о нем рассказать. Ну а где будете в тот день находиться вы, ваше величество, и все ваши, я не могу судить.
— Быть может, нигде, — предположил все еще потрясенный де Пуэбла.
— Быть может, — кивнул адмирал. — Не реализовавшаяся версия событий… не состоявшийся вариант истории.
Генрих побледнел и нахмурился.
— И что же вызвало подобное явление? — осведомился он, проявляя вполне уместное любопытство в такой ситуации. — И какое отношение ко всему этому имеет мой мальчик?
— Такого рода события подчиняются собственным законам, обезоруживающим голосом ответил адмирал Солово. — Но если вы заставляете меня объяснить ситуацию…
— При необходимости заставим, — буркнул Генрих самым невежливым образом.
— …тогда я вижу здесь уродливое сочетание двух тенденций — безвредные в отдельности, они, усиливая друг друга, способны одолеть прибрежные дамбы рассудка.
— Эй, говори по-латыни! — рявкнул король, его уэльский акцент вырвался на свободу.
— Во-первых, я имею в виду, — проговорил Солово, стоически проглатывая оскорбление, — тысячелетие ожидания и упования эмоционально неуравновешенных людей, полагающихся на пророчества, сплоченных бесконечными поражениями… Ваша победа при Бос-ворте чудесным образом оживила их. Теперь же, получив подкрепление и воспламенившись выбором имени и нескончаемым продвижением вашего первенца, вековые мечты стремятся к воплощению.
— Итак, во всем виноват я сам? — спросил Генрих, лицо его оставалось пугающе неподвижным.
— Да, вы явились собственной Немезидой, быть может, и не зная того, подтвердил Солово. — Вы извлекали выгоду, поддерживая и укрепляя ту самую альтернативу, что ныне противостоит вам. Однако ничто из этого не могло бы реализоваться, если бы не второй фактор — жизненно важная дополнительная сила, которая и вызывает это жуткое нарушение нормального хода событий.
— И что это может быть? — спросил Добени, решив, что настало время оказаться полезным, и положил руку на меч.
— Как я представляю, подобное не может явиться предметом общего разговора, — произнес адмирал настолько отчетливо, насколько ему позволяла дикция. — Ограничимся тем, что я предлагаю вам поступить, как Авраам, и не надеяться на вмешательство Иеговы, тем самым устанавливая равновесие с аналогичным поступком, столь ужасным, что он разорвал ткань всей Вселенной. Через эту рану и нашла себе вход та гангрена, что снедает ваше королевство.
Молчание воцарилось в тронном зале Тауэра. Тем временем одни старались лихорадочно думать, другие же неистово стремились этого избежать. Призрачные принцы незримо глядели на короля Генриха, столь же мрачные и уверенные в себе, как наползающий глетчер.
— Итак… если Артур уйдет… — прохрипел Генрих.
— Тогда другое деяние получит свое возмещение, — согласился Солово, — и весы правосудия изменят свое положение. Достаточно изъявить желание, но не следует торопиться. И когда все свершится, лопнет мыльный пузырь, аборигенам нечего будет надеяться на Артура Второго. А потом я бы предложил провести среди них праведное притеснение.
— Аннексию? А потом еще поприжать местных дурней? — высказал свое мнение Добени игривым тоном.
— Нечто подобное, — продолжил Солово, не проявляя каких-либо эмоций. И тогда можно рассчитывать, что в ближайшие несколько столетий никаких неприятностей у нас не будет.
— Ну, к этому времени мы уже благополучно будем в могиле, — пояснил Добени королю, словно бы стремясь поведать об особой удаче.
И снова воцарилось тягостное молчание. Как считал адмирал, Генрих пытается решить, что именно необходимо ему больше: сын или королевство. Никто более не смел говорить. И тут Солово с восхитительным трепетом осознал, что Генрих, должно быть, видел больше убитых принцев, чем это предполагалось.
— Я-то буду в своей могиле, — наконец проговорил Генрих, отливая слова из чистого свинца. — Но, увы, едва ли окончив жизнь с миром. А склепы вы строите, мистер скульптор? — спросил он у придремавшего, словно бы задумавшегося Торриджано.
— Мои инструменты способны на все, сир, — донесся невнятный ответ на павшем жертвой насилия английском. — Я учился у…
— Значит, сделаешь, — перебил его король, буравя глазами иноземца. — Я сделаю тебя богатым и знаменитым, ведь лишь этого ждут от жизни мужчины. Пусть и то и другое принесет тебе больше счастья, чем мне.
Захваченный перспективой Торриджано склонился в блаженном неведении.
Генрих едва не потерял самообладание, но оправился и продолжил.
— Я хочу чтобы гробница находилась в Вестминстерском аббатстве, которое злая судьба хочет забрать у меня, — выдавил он. — Деньги — тьфу! В них ограничений не будет. Пригляди, чтобы хватило и черного мрамора, и гранита… пусть все будет красиво — и чтоб звуки не доносились.
— Зачем же это? — спросил адмирал Солово, профессиональное любопытство которого пересилило сдержанность.
— Потому что, — ответил Генрих, — я буду выть целую вечность.
Принцы исчезли.
