Год 1498. Я предлагаю гостеприимство тому, кто хочет сделать из Нотр-Дам мечеть

— Они считают, что вы сделали хорошо, — сказал Фра Бартоломео делла Порта, глядя над краем рисовальной доски. — Мне кажется, они весьма надеются на вас.

Адмирал Солово, раздраженный столь долгим стоянием, не был склонен выслушивать комплименты.

— Я в первую очередь думал о том, чтобы уцелеть, — ответил он, — а не о карьере Чезаре Борджиа, что бы там ни предопределили ему Феме.

— Не уверен в его перспективах, — отозвался делла Порта, продолжая яростно делать набросок. — Поговаривают, что он просто временный протеже, от которого потом отделаются. Утверждают, что им больше по нраву этот флорентинец Макиавелли; вдохновленный Чезаре, он собрался написать книгу. Но их никогда не поймешь, так ведь?

— Действительно, — вежливо согласился Солово.

— Проклятье, не вертите головой! Вечно выходит: хочешь ты их порадовать или нет, а дело непременно завершится к их удовольствию. У меня всегда так получается. Просто загоняют тебя в такое положение, когда их и твои интересы совпадают. Вы хотели жить, а Борджиа желал избежать обвинения в убийстве, понятно? Левую руку чуточку повыше.

— Я слыхал, они наголо обрили вас руками Савонаролы, — сделал выпад адмирал. — Поэтому, наверное, у вас и дергается лицо?

Делла Порта свирепо взглянул на Солово.

— Возможно, — ответил он, с излишней силой налегая на угольную палочку. — У меня не было тика, пока я не побывал в монастыре Сан-Марко, когда возбужденная толпа пыталась выдворить его оттуда. Даже сейчас не знаю, как мне удалось уцелеть.

— Благодарите судьбу, что не окончили жизнь вместе со своим господином… Его ведь повесили и сожгли, не правда ли?

— Да, то, что осталось после пыток, — согласился Фра Бартоломео, энергично дернув лицом. — Я отделался портретами ничтожеств, возглавлявших флорентийское государство. «Нам нужно ваше знаменитое воплощение идеала в формах», — сказали они. — Объясните мне, адмирал, как обнаружить идеал среди кучки политиканов и свиноподобных банкиров?

Адмирал Солово изобразил — насколько это возможно для неподвижного, как столб, человека — полное непонимание.

— Быть может, — заметил он, — тем самым способом, которым вы придаете изящество и достоинство сухому старому сучку, сейчас позирующему перед вами.

— О нет! — рассмеялся Фра Бартоломео. — Вы у меня будете таким как есть. Я намереваюсь изобразить вас в моем «Страшном суде» среди грешников, осужденных на муки.

— Премного благодарен, — сухо ответил адмирал. — И за какой же грех я буду страдать?

Фра Бартоломео бесенком глянул на адмирала.

— Разве вы не можете догадаться? Это сейчас у вас мальчики и женщины, а раньше…

Адмирал Солово поглядел в окно над бесконечными крышами Рима и, выбрав момент, нанес coup de grace.

— И что вам теперь велят делать?

Делла Порта скривился.

— Они хотят, чтобы я стал монахом, настоящим, во Флоренции. Наверное, у меня настолько хорошо получается целибат, что они решили удостоить меня им пожизненно. Похоже, мне придется пройти все до конца, быть искренним и прочее. Не слишком большая награда за все мои хлопоты с этим Савонаролой.

На лице Солово появилась утешительная улыбка.

— Быть может, ваша живопись воистину расцветет, сделавшись единственным выходом для вашей энергии.

Делла Порта явно не был удовлетворен.

— Может, и так — заключил он неискренним тоном. — С их стороны очень тонкая идея — занять меня рисованием.

— Им вы и заняты. А теперь, прежде чем вы уйдете…

Обреченный быть монахом наконец понял.

— О, так, значит, обеда не будет? А как же римское гостеприимство?

— Я не римлянин, — простодушно ответил адмирал Солово. — К тому же, учитывая монастырские перспективы, я подумал, что вы захотите самым энергичным образом использовать все свое время. Я рекомендую вам направиться к той сетке переулков, которую мы зовем Борделлетто. В случае если кошелек ваш тоще, чем можно судить по костюму, есть еще Понте-Систо возле еврейского гетто.

— Как я понимаю, сами вы не рекомендуете обращаться туда, — едко заметил делла Порта, поднимая свой тяжелый груз.

— Понимайте как хотите. Что у вас еще?

Художник остановился у дверей, радуясь, что адмирал предоставил ему подобную возможность.

— Да. Они хотят знать ваше мнение о «Законах», — проговорил он.

Итак, Феме дают ему понять, что знают о приобретенном им экземпляре самой знаменитой работы Плифона. Быть может, они приглядывают за его челядью — со стороны или изнутри. Этого нельзя было предотвратить, а посему оставалось только терпеть. Поэтому Солово игнорировал откровение.

Ему хотелось бы сказать, что предписания греческого философа в отношении утопии пробудили в нем некоторый пыл. Однако подобное не характерно для него, а значит, вызовет излишний интерес.

— Передайте им, что я убежден, — сказал адмирал, и Фра Бартоломео шевельнул губами, перенося его ответ в кладовые памяти. Следует избегать сомнений.

— Кстати, еще одна вещь, адмирал. Вы слыхали о турке… принце, обитающем при Папском дворе?

— Есть такой. Аламшах, сын султана Баязида Второго. Он сейчас здесь заложником, пока его папочка вместе с его святейшеством прокручивает весьма крупное дельце.

— Да, то должен быть он. Словом, Феме утверждают, что вам следует угостить его вином.

— И когда Италия будет выжжена и покорена, мы вторгаемся в Испанию, несколько лет укрепляемся там, обращаем христиан и включаем их в свои ряды. После этого одним ударом мы можем овладеть Францией. Через два года мы захватим портовые города на Ла-Манше и еще через год — Лондон. Мир и Полумесяц воцарятся от Атлантического до Индийского океана.

— Кажется, вы забыли еще несколько государств, принц, — вежливо заметил Солово.

— Да, грязной работы хватит, не сомневайтесь, — заверил его принц Аламшах, качнув щетинистой черной бородой. — Острова там и тут — всякая Мальта и Сардиния, — несколько незначительных форпостов, подобных Ирландии и Испании. Им придется подождать… благословенное правление закона Пророка не сразу придет туда. Но это их сложности.

Адмирал Солово попытался осмыслить очертания Армагеддона, набросанные перед ним, и подумал, на какой стороне предпочтительнее оказаться. Верой принца можно было и восхищаться, и в равной степени осуждать ее. Против привлекательной простоты восставали некоторые произвольные ограничения.

— Мировая империя, запрещающая употребление вина, долго не протянет, как мне кажется, — проговорил Солово.

Рослый и горячий оттоман ожидал от своего нынешнего собеседника любого возражения, кроме этого.

— Вино? — несколько озадаченным тоном произнес он и смахнул воображаемое пятнышко со своих радужных шелков. — Та жидкость, которую люди здесь поглощают в таких количествах, что валятся с ног и заблевывают собственную одежду? Нет, я не вижу, как его отсутствие может погубить мои планы. Мы выкорчуем виноградники Европы, а их владельцев заставим заниматься честным трудом.

— Понятно, — ответил адмирал Солово, неосознанно отпивая глоток из своей чаши и гадая, суждено ли следующим поколениям столь вольно вкушать этот напиток. Стоило подумать и о другом — стоимость вина неизбежно вырастет до небес, и контрабанда сможет сделать некоторых людей богатыми…

— Я хочу только одного, — продолжал Аламшах, — чтобы мой отец сделал с этим вашим так называемым папой то, что он задумал. Мне же нужно домой, чтобы подготовиться к борьбе.

— Если можно так выразиться, вы очень целеустремленный молодой человек, — прокомментировал адмирал.

Принц принял эти слова за комплимент.

— Ислам сравнивают с мечом, — сказал он. — За простоту, блеск и пользу. Я отдаю себя на службу исламу с той же прямотой. Вы зовете это прямолинейностью, мы — верой… Поэтому мы и победим.

— Уверяю вас, — заметил Солово, — прилив подгоняет ваши корабли. Вы захватили Константинополь вскоре после моего рождения, осадили Отранто, когда я был молодым человеком, а теперь подбираетесь к Вене. Христианский мир раздирают династические распри и ереси, вы же в радостном единстве напираете на него.

— Не умолкайте, — проговорил принц, закрывая глаза и предаваясь неге в потоке добрых вестей, произносимых врагом.

— По-моему, этого достаточно. — Солово испортил благодушное настроение собеседника.

— Да, адмирал, если мне даже суждено появиться у ворот Рима во главе армии, с жизнью вас я разлучу не без скорби… в особенности потому, что рай вам не гарантирован. Почему бы вам не обратиться в ислам, тем самым избавив меня от хлопот?

Адмирал Солово умудрился выразить на лице приличествующую признательность.

— Благодарю, это весьма любезно с вашей стороны, однако мне неплохо и так.

— Ну что ж, тогда не обижайтесь, — ответил принц на манер «два плюс два равно четырем». — Вы не слепы, но предпочитаете не видеть. Говорю вам еще раз, адмирал: пришло время вымести мир новой метлой. А поскольку я ныне пользуюсь папским гостеприимством и лучшего занятия мне не остается… почему бы не помечтать вслух. Не вижу в этом беды.

Адмирал улыбнулся.

— Так вы любите мечтать? — спросил он невинно.

— Люблю, — согласился принц. — Все мои лучшие пожелания порождены длительными размышлениями.

— И они-то связаны с завоеваниями и обращением неверных?

— Уж и не помню времени, когда эти видения не вставали бы предо мной, произнес Аламшах, явно радуясь приятным воспоминаниям. — Однако благодаря сегодняшней беседе я сумел самым подробным образом уточнить свои планы. Прежде чем вы умрете, адмирал, — быть может, вам и удастся дожить до отпущенного природой срока, — вы услышите с башен своих церквей и соборов, ваших сорбонн и оксфордов более приятные звуки, чем мертвый лязг колоколов: Хай-йа алас салах — «Собирайтесь на молитву». Ассалату кхаирум минан наум — «Молитва слаще, чем сон». Я думаю, мне удастся это.

— Вы меня почти убедили, — поощрил собеседника Солово и знаком велел оказавшейся рядом прислуге подойти к нему. Похожая на мальчишку девица в красном коротком камзольчике и туго натянутых чулках приблизилась и выслушала шепотом произнесенные инструкции. Поспешно отправившись прочь, она вернулась через несколько минут, одолевая тяжесть двух пузатых запечатанных амфор.

— Прошу вас, настаиваю, чтобы вы приняли от меня этот подарок. И вспомните по-доброму обо мне, когда настанет ваш день.

Аламшах нахмурился.

— Если эти кувшины наполнены тем, о чем я подозреваю, — отрывисто бросил он, — я бы предпочел эту девицу.

— Среди христиан, принц, хозяин не распоряжается добродетелью слуг, торопливо ответил Солово, едва не убедив в этом себя самого. — Но я предлагаю вам самое лучшее из того, что произвели мои виноградники на Капри. Вам никогда не доведется попробовать такого отличного вина.

— Я не стану пробовать вина вообще! — запротестовал Аламшах — И прикажите девице уйти.

Движением пальцев адмирал Солово отослал служанку, однако кувшины она оставила.

— Адмирал, — усталым голосом перебил его Аламшах, — вы прекрасно знаете, что Коран запрещает его, к тому же…

— Знаете, принц, поскольку вы собираетесь возвысить ислам, можно не до последней точки соблюдать все его ограничения… ведь вы хотите обратить вино себе на пользу, усилить им свои умственные способности. Я, например, вполне допускаю подобную возможность… — Аламшах отвечал вялой улыбкой, словно давая понять, что ценит теплую заботу адмирала. — К тому же, продолжил Солово, — не все из ваших братьев блюли это правило. Аль-Мотамид, поэт и последний мавританский король в Севилье, зашел настолько далеко, что открыто высмеивал в своих стихах тех, кто предпочитает воду вину. Далее я вспоминаю великого поэта Принсипе Марвана, тоже мавра, находившего солнечный свет в рожденном лозой напитке.

— Я читал «Диван Принсипе», — признался принц Аламшах уже менее убежденным и непреклонным тоном, чем прежде, — то был еретик, адмирал.

— Выходит, — с грустью продолжил Солово, — что ваша священная книга призывает воздержаться от плодов лозы. Учитывая это, я распорядился, чтобы во втором из кувшинов находилось наилучшее римское пиво. Вы согласитесь, конечно, что оно-то по крайней мере не имеет ничего общего с запрещенным вином.

— Чистая софистика, адмирал. Наша религия запрещает людям опьянение, лишающее их рассудка. Подобные удовольствия оставлены только для рая.

— Возможно, вы правы, принц, — проговорил Солово. — Но я предлагаю свой дар в ваших же интересах. Мне просто подумалось, что вы лишь мечтали вступить завоевателем в Париж. Но употребив всего лишь долю содержимого этих кувшинов, вы сочтете себя действительно там.

Неделю спустя адмиралу Солово дома подали уклончивое письмо. Исключительно ради обоснования окончательной победы ислама принц Аламшах осведомлялся, не найдется ли у адмирала еще несколько кувшинов харама.

— Как рыба! — сказал ученый из Морейского платоновского института. Отец, султан Баязид, назначил Аламшаха губернатором Манисы, которая, как вам известно, представляет собой весьма важную область западной Турции. Однако ответственность не изменила его взглядов. Мать принца — а она опасней медведицы, у которой болит голова, — не отводит от него глаз и казнит людей из его окружения, но Аламшах тем не менее умудряется находить выпивку. Он умрет через пару лет.

— Для чего Феме, должно быть, и доставляют ему вино.

— Истинно, — согласился вертлявый грек. — Он должен пасть (быть может, от собственной трясущейся руки), чтобы не исполнились эти стихи.

Адмирал принял переданную ему записку.

— О, конечно, — ответил ученый на вопросительный взгляд Солово. — Это из Книги, в переводе, разумеется. Ваша звезда стоит высоко, вам оказывают почести.

Странным образом не волнуясь, адмирал принялся изучать два коряво написанных от руки катрена:

Беды Израиля

Придут к По, Тахо,

Тибру, Темзе

И Тускании.

Жестокая секта мусульман явится,

Скрывая оружие под одеждой.

Их предводитель возьмет Флоренцию

И дважды сожжет ее,

Посылая перед собой умных людей,

Не знающих законов.

— И это должен быть он? — спросил Солово, передавая назад стихи.

— Так мы считаем. При его энергии и пламенной вере он мог бы объединить мир под властью единого вероисповедания.

— И что же в этом плохого?

— Это будет не наша вера, адмирал. Мы позволили вам отыскать ахиллесову пяту принца и сразить его. Мир не увидит архисултана Аламшаха: вы вновь сработали хорошо. Более того, мы полагаем, что вы созрели для более масштабных деяний. Кстати, так считает и папа.

— Конец детства, — проговорил уэльский фемист. Он стоял на краю беседки, не отводя глаз от игравших внизу детей Солово, которые и спровоцировали эти слова. — Когда тебе показывают часть Книги, пути назад уже не остается. Этим был отмечен новый этап в вашей карьере. Вы стали «нашим» в новом и более глубоком смысле.

— Докуда мог я проследить свои собственные шаги? — спросил адмирал. Мне открывался единственный путь вперед.

Фемист кивнул, одобряя подобную проницательность.

— Как обычно, конкурировали два суждения, — сказал он, повернувшись спиной к Солово. — Когда кончается наша вера в одного из иллюминатов, все устраивается достаточно цинично и жестоко.

— Могу себе представить, — ответил адмирал Солово. — Приходится убирать не только его или ее, но и тех, с кем они могли откровенничать, а потом еще и всех тех, с кем судачили эти.

— Да, — согласился фемист, — да. Мы терпеть не можем столь крупномасштабных и заметных мероприятий. К счастью, это бывает необходимо лишь изредка. В последний раз мы истребили целый город. Пришлось во всем обвинить мор.

— И конечно же, евреев или прокаженных, которые «вызвали» его.

Уэльсец хихикнул.

— Да. Подобные соображения всегда находят внимательных слушателей, особенно в Германии. Стоит слепить какую-нибудь чушь из гноя и паутины, приклеить к церковной скамье младенческим жиром — и буря готова. Суеверие — великий союзник.

Адмирал не мог возразить, но и одобрения от него не ждали.

— Лишь отважный или безрассудный человек, — сказал он резким голосом, покушается на верования людей.

Фемист круто повернулся, чтобы обратиться к Солово; его бледное лицо украсила самодовольная улыбка.

— Совершенно верно! Вот потому-то мы выбрали вас, чтобы воплотить нашу волю в миф.