Глава 12. Клятва, услышанная богом

Через десять минут небольшой караван отправился в обратный путь. Впереди, держа в руке горящую головню, ехал Улан. Вслед за ним послушно трусила пара коней. Длинные поводья каждого были привязаны к седлу скачущего впереди. Далее катили сани, где находились Петр и связанный Иван Акинфич, багровый от ярости и с кляпом во рту. Замыкала процессию еще одна лошадка, чей повод был привязан к саням.

О маршруте Петр друга не спрашивал. «Раз никаких колебаний, значит, у него все продумано, – логично рассудил он и невольно восхитился: – Ну каков мужик! И когда успел рассчитать!»

Однако спустя час выяснилось, что Сангре переоценил талант своего напарника, поскольку тот остановился, спешился, и, подойдя к саням, без лишних слов нахлобучил боярину шапку аж на самые глаза, а чтобы он ее не смог сбросить, намотал поверх какой-то кушак. Для чего он это сделал, было понятно без лишних пояснений, и Петр с легким разочарованием в голосе протянул:

– А я подумал, что мой гениальный друг и со всем прочим успел определиться, в том числе и с дальнейшей дорогой.

Улан виновато развел руками:

– Увы, – сокрушенно вздохнул он. – Я выгляжу гением исключительно на фоне одного бестолкового одессита, а так у меня весьма средние способности. Однако, хоть я и принял меры предосторожности, но береженого бог бережет: давай-ка лучше отойдем в сторонку.

– Это верно, – согласился Петр. – Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Отойдя метров на двадцать от саней, Сангре напоследок оглянулся на боярина, решил, что расстояние достаточное, и заметил Улану:

– Вроде не дергается и шапку снять не пытается. Кстати, может, поделишься секретом, как ты ухитрился незаметно достать нож из саней. Сдается, щипач Гоша Кудесник, упакованный нами пару лет назад, непременно поставил бы тебе зачет за мастерство и вручил…

– Не поставил бы, – перебил Улан, пояснив: – Я этот нож еще в дороге в карман засунул, – Петр разочарованно скривился. – Но все равно требовалось время, чтоб незаметно вынуть его и подойти поближе. Словом, если бы ты не отвлек их своей бесподобной речью, все могло в самый последний момент сорваться. Ладно, сейчас некогда умиляться нашей ловкостью. Давай лучше прикинем, куда податься.

Сангре поморщился.

– Не хочу в Москву, – выпалил он. – Все понимаю, с Тверью у нас теперь кранты, но и к татарскому прихвостню наниматься душа не лежит. Да и нельзя нам теперь туда.

– А я и не собирался ее предлагать. Знаешь, у меня еще месяц назад мелькнул в голове третий вариант. Между прочим, довольно-таки логичный и весьма перспективный как для нас, так и для Руси. Я и раньше хотел его предложить, но боялся, что ты встанешь на дыбки.

– Чтобы узнать перспективу, надо ее вначале как следует пощупать. Нынче я добрый, предъявляй, потискаем. Разумеется, служба у ордынского хана отпадает, а остальное… Сейчас не до выпендрёжа, – небрежно отмахнулся Петр.

– Тогда напоминаю, что ныне на территории будущей Российской империи имеется некое православное государство под названием Галицко-Волынское королевство.

– О как! – удивился Петр. – На родину козла Бандеры. Це дило. Я ж и сам частично оттуда. Точно-точно. У меня еще прабабка-доярка, ярая бандеровка, диверсантом была: забрасывала вилами навоз в открытое окно белой «Победы» председателя колхоза. Во всяком случае так про нее в уголовном деле было написано. Странно, и чего я до сих пор не подумал о них, особенно учитывая, сколь много там милых очаровательных людей с твоей родной символикой на рукавах.

– Ну-у, с символикой ты поторопился, – усмехнулся Улан. – С кого бы они ее скопировали, коль Гитлер не родился? Сейчас там исключительно такой же православный народ, как в Твери и Москве, и такие же православные государи. Кстати, применительно к нашей с тобой цели у этого королевства имеется один дополнительный плюс – оно куда ближе к Европе. Следовательно, раздобыть порох, находясь там, гораздо проще. Ну а заодно с правителями тамошними познакомимся, а там, как знать, может и насчет объединения всей страны получится удочку закинуть. Заодно по пути к Литве присмотримся. Помнится, ты ее в союзницы Руси наметил. Ну, поехали?

– И он спрашивает! – вместо ответа возмутился Сангре. – Считай, лед давно тронулся, а посему командуй парадом, фельдмаршал. И присмотримся, и приценимся, и купим задешево.

– А с этим как? – кивнул Улан в сторону саней.

– Я ж обещал, значит, отпустим, – пожал плечами Петр.

– Ты дал слово сделать это в течение суток, – напомнил Улан. – К исходу вторых, а то и раньше, он доберется до своих людей и обязательно организует погоню. А судя по тому насколько зол на нас боярин, поверь, он ночей спать не станет, лишь бы догнать. И догонит, даже если мы к тому времени пересечем границу Тверского княжества.

– И его пустят? Без шенгенской визы?

Улан не ответил. В таких случаях он предпочитал умолкать, что служило условным сигналом Петру: не время для бездумного трепа. Вот и сейчас его друг, явно собиравшийся сострить, завидя вопросительный взгляд друга, мгновенно угомонился, почесал в затылке и задумчиво протянул:

– Слово, конечно, нарушать нежелательно, пускай и даденное такой гнусной свинье… – оборвав себя, он принялся задумчиво расхаживать вдоль колеи. Улан терпеливо ждал, по опыту зная: сейчас его отвлекать нельзя, капитан Блад думу думает. Наконец Петр остановился и повернулся к Улану. – А чего гадать-то? Попросим помощи у Заряницы, и все.

– В деревню заезжать нежелательно, – возразил Улан. – Тебе народ не жалко? Он же обязательно вычислит, что мы в ней побывали, и тогда в отместку все избы по бревнышкам разнесет, а что с девушкой учинит, вообще представлять не хочу – волосы дыбом встают. Хотя да, – спохватился он. – Там наши припасы на дорогу, а главное, карабин с патронами. Да и дорогу узнать желательно. И как быть? – уставился он на друга.

– Положись на меня, розовый драгун, – усмехнулся Петр. – Организуем, чтоб ему вообще не до того стало. И вообще, ты самое главное сделал: и нас спас, и дальнейший маршрут определил. Теперь моя очередь. Слушай сюда. Когда приедешь, то попросишь у Заряницы…

До деревни оставалась пара верст, когда Сангре свернул с дороги в сторону леса, а Улан направил свою лошадь к деревне. Вернулся он через пару часов. Иван Акинфич к тому времени давно спал возле костра и, судя по легкому похрапыванию, сон его не был притворным.

На рассвете друзья, наскоро позавтракав (причем боярин гордо отказался), двинулись дальше. Ехали без остановок, поскольку прокладывать новый санный путь по девственно чистому снегу – задачка еще та. Лошади быстро выдыхались, и Улану приходилось частенько перепрягать ту, что в санях, да и самому пересаживаться с уставшей на свежую.

Одно хорошо – зима не баловала особыми снегопадами, ну и плюс кроны деревьев тоже приняли на себя часть небесных подарков, и в основном снег был не выше лошадиных бабок. Да и оттепелей пока не случалось, и наст образоваться не успел. Благодаря двум этим благоприятным обстоятельствам они успели одолеть за день, как осторожно прикинул Улан, около тридцати верст. Сангре и вовсе считал, что за плечами не меньше полусотни и они выбрались за пределы Тверского княжества, а подсчеты друга – явный пессимизм. Спорили недолго, поскольку доказать что-либо никто из них не мог – за всю дорогу им на глаза не попалось ни одной самой крохотной деревушки. Но в одном они сошлись: задумку Петра в отношении боярина пора пускать в ход. Мало ли…

Едва солнце начало клониться к закату, они устроили привал. Котелок и миски у них имелись, и они решили побаловать себя горяченьким супчиком. Пока варево кипело, Иван Акинфич стоически молчал, стараясь не глядеть в сторону костра. Однако нос себе он заткнуть не мог, и аромат чеснока, щедро накрошенного друзьями в похлебку, вкупе с прочими травами, полученными от Заряницы, изрядно поколебал боярскую волю. Но, настроившись к гордому отказу от еды, Иван Акинфич с ужасом обнаружил, что его никто и не спрашивает, хочет он поесть или нет.

– Уланчик, я тебе скажу всю правду за твои кулинарные способности, – промурлыкал, отдуваясь и довольно поглаживая живот, Сангре. – Таки это был лучший супешник в моей жизни. Ну угодил, азиат, нет слов как угодил. Тебе самому-то как, плеснуть добавочки? – осведомился он у друга. – Тут почти на миску осталось, жалко выливать. Горячий еще.

– Пожалуй, не буду. Вкусно, но время поджимает. Надо до сумерек верст десять одолеть.

– И я не хочу. Придется вылить. Хотя погоди-ка, – спохватился Петр. – Боярин нас, конечно, не покормил, но самим в свиней превращаться негоже, – взяв котелок, он подошел к Ивану Акинфичу и небрежно поинтересовался: – Нет желания за перекусить?

Отказаться вслух у пленника сил не имелось, да и скопившаяся во рту слюна мешала, но собрав воедино остатки воли, демонстрируя презрение, боярин повернулся к Сангре спиной. Петр не обиделся, ехидно прокомментировав:

– Ну и правильно. С такой рожей можешь преспокойно поворачиваться ко всем задом – все равно не отличить, – и, повернувшись к другу, невозмутимо констатировал: – Не хочет он. Ну и ладно, наше дело – предложить, а его…

– Кстати, имей в виду, что сегодня твоя очередь мыть посуду, – напомнил Улан. – А я пока лошадок покормлю да облегчусь.

Петр грустно вздохнул, сожалеюще посмотрел на котелок и выливать не стал. Вместо этого, поставив его на снег неподалеку от саней, где лежал связанный пленник, он пробормотал:

– Может, еще проголодаюсь, пока посуду домою, – и приступил к оттиранию мисок снегом, мурлыча себе под нос какую-то песенку.

Боярин прислушался, но слова были ему совершенно непонятны.

Мой братан для марафета бобочку надел,

На резном ходу штиблеты – лорд их не имел.

Клифт парижский от Диора, вязаный картуз,

Ой, кому-то будет цорес, ой, бубновый туз.

Иван Акинфич покосился на остатки варева. Как назло легкий ветерок дул именно со стороны котелка. И так вкусно тянуло ароматом каких-то травок вкупе с чесночком, что боярин не выдержал. К тому же ему припомнилась проповедь священника, где говорилось, что гордыня – мать всех смертных грехов. Получалось, он как истинный христианин не должен подпускать ее к своему сердцу, и Иван Акинфич хрипло буркнул продолжавшему возиться с миской Петру:

– Ладно, плесни чуток. Так и быть, отведаю вашей стряпни.

Сангре покосился на него, молча кивнул и… продолжил оттирать миску снегом. Иван Акинфич немного подождал, но, видя, что тот никак не реагирует, окликнул его по новой:

– Ну ты чего, оглох, что ли? Сказываю же, согласный я.

Петр скривился, как от зубной боли, и хмуро проворчал:

– То буду, то не буду. Ладно, невелика птица, прямо из кастрюли поешь, – и сунул в руки боярина теплый котелок и ложку.

Голод, проснувшийся в Иване Акинфиче, не затихал, а напротив, усилился, да и хлеба нехристи для него пожалели – не больно-то большую краюху отрезали от каравая, так что приходилось компенсировать его недостаток вкусным хлебовом. Не побрезговал пленник и корешками, плавающими на дне, с хрустом разгрызая их крепкими желтыми зубами.

Боярину думалось, что после трапезы ему снова свяжут руки, но нет. Наоборот, развязали и ноги. Указав на лошадь, оставшуюся на привязи, Петр негромко сказал:

– Забирай. Очень хочется верить, что инстинкт самосохранения пересилит в тебе низменное чувство мести, недостойное христианина. Однако, как разумно гласит по этому поводу Талмуд римского папы: «На аллаха надейся, а ишака привязывай». Посему вначале дай нам слово, что ты, вернувшись к своим ратникам, не ринешься за нами в погоню, а поедешь в Тверь.

Иван Акинфич, ненавидяще глядя в спину Улана, подавшегося в лес, не иначе по нужде, зло скрипнул зубами. Прощать ненавистного татарина, ухитрившегося дважды за день унизить его, причем оба раза прилюдно, он не собирался. Да и этого, чересчур бойкого на язык, тоже. Но деваться было некуда, и он нехотя пробурчал:

– Ладноть, живите.

– Э-э, так не пойдет, – не согласился Петр. – Ты словно подачку нам кинул, а мы не нищие дервиши возле паперти у синагоги и в милостынях твоих не нуждаемся. Ты настоящую клятву дай и крест нательный взасос поцелуй, что слово свое сдержишь.

Иван Акинфич посопел, колеблясь. Однако, придя к глубокомысленному выводу, что нарушить клятву, даденную по принуждению, вроде как не грех, во всяком случае небольшой, господь простит, выполнил требование наглеца.

Петр внимательно выслушал и сокрушенно посетовал:

– Эх, жалко, ни видоков, ни послухов нет. Коль нарушишь, и не доказать ничего. Хотя… – он посмотрел на небо, встал и, молитвенно подняв руки кверху, громко крикнул: – Боже всевышний! На тебя одного уповаю. Ведаешь, что зла мы этому человеку не сотворили и он твоим именем обещал нам зла не чинить. Внемли просьбишке раба своего недостойного и останови клятвопреступника, буде он надумает нарушить свое слово.

И тут же раздался раскат грома. Правда, звучал он как-то не совсем обычно, но тут главное другое: на ясном небе ни облачка. Да если б они и были – откуда в конце декабря, да еще при морозе, приключиться грозе? Иван Акинфич даже испуганно пригнулся. А вот собеседник его не испугался. Удовлетворенно кивнув, он вновь запрокинул голову к небесам и как-то буднично произнес:

– Благодарю тебя, господи, что услышал меня, да еще дал знак. Теперь мы спокойны и… пожалуй, поедем, – он повернул голову к Ивану Акинфичу. – Прощевай, боярин. Насчет смертушки нашей, упомянутой тобой, ты напрасно. Но за это мы с тобой поговорим когда-нибудь попозжей. А на будущее прими бесплатный совет: ты и без того с нами успел обгадиться по самые брови, посему не усугубляй. Бо, ежели чего, я в следующий раз лично тобой займусь и таки успею устроить тебе печальную жисть на фоне разнообразных гнусных гадостей. Быть тебе тогда, дядя, бессменным дежурным при общественных туалетах княжеских конюшен.

Иван Акинфич, молча все выслушав, направился к своей лошади, но его остановил вышедший из леса Улан.

– Я тебя кое о чем попросить хотел, – мягко пояснил он и что-то прошептал ему на ухо. Боярин недоуменно вытаращился на него, но переспрашивать не стал, согласно кивнул.

…Некоторое время друзья ехали молча. Первым разжал рот Петр, вообще не любивший долгого молчания, и поинтересовался, что на прощание сказал Ивану Акинфичу Улан. Тот весело улыбнулся:

– Надо ж было как-то отвлечь его мысли от Липневки, вот и попросил, чтобы он не убивал Джавдета, если встретит его у Сухого ручья. Пусть у него теперь извилины в другую сторону завиваются.

– Зря опасаешься, – хмыкнул Петр. – Ему и подтверждения всевышнего за глаза.

– Думаешь, поверил? – усомнился Улан.

– Железно, – заверил Сангре. – Видел бы ты его глаза, когда эти патроны бабахнули. В нынешнее время такая шарлатанская приправа самая убедительная, так что не сомневайся.

– И на будущее полезно, – подхватил Улан. – Глядишь, в другой раз боярин, припомнив, как внимательно господь прислушивается к твоим просьбам, поостережется катить на нас бочку.

– В какой другой? – насторожился Сангре, с подозрением покосившись на друга. – Вроде бы мы, согласно твоему третьему варианту, будем работать совсем в других местах. Или ты боишься, что у нас и там ничего не выйдет?

– Наоборот, надеюсь, что мы раздобудем порох, – пожал плечами Улан. – Но ты не забыл, где находится островок?

– А ведь и правда, – согласился Петр. – Не, ну прямо убиться веником. Изумляюсь я с тебя, Уланчик. Такой умный, аж завидки берут. Ей-богу, мне порой становится стыдно за свою неумелость и тупость.

– Я не умный, а предусмотрительный, – поправил друга Улан. – А прежде чем стыдиться вспомни, сколько всего ты напридумывал, в том числе совсем недавно, со слабительным, – и, похлопав друга по плечу, проникновенно заметил: – Старина, ну нельзя же во всем быть совершенством.

Петр крякнул и махнул рукой:

– Да ладно, это я так, слегка поворчамши, чтоб тебе возле меня жизнь медом не казалась, – и он, вернув разговор к боярину, стал вслух прикидывать, когда именно подействует на него зелье Заряницы…Иван Акинфич долго смотрел вслед своим похитителям, накрепко фиксируя в памяти направление, в котором они двинулись. Затем, усмехнувшись, хлопнул себя по лбу. Ну и дурень! Они ж на санях, а от них след ох как приметен. Он удовлетворенно кивнул, глядя на хорошо видимый след от полозьев, двумя четко очерченными полосами уходивший в обе стороны. Ох, хорошо! И к своим возвращаться – не заплутаешь, и в погоню идти – тоже не скроются. Лишь бы господь непогоду попридержал.

Пустив коня вскачь, он прикинул, что должен суметь за полночь добраться до своих. Все-таки на санях и верхами – существенная разница в скорости. Получалось, если завтра поутру, чуть свет, ринуться со всем десятком обратно, то, пускай не тем же вечером, но следующим или через один, должно получиться догнать беглецов и тогда…

Однако мечтал он о сладкой мести недолго, поскольку в брюхе урчало все более требовательно и негодующе. Некоторое время боярин продолжал терпеть, наконец не выдержал, остановил коня – благо кругом лес, далеко отходить не требовалось – торопливо облегчился и вновь кинулся к лошади.

Увы, живот умолк ненадолго. Не прошло и десяти минут, как новый острый позыв опять заставил его останавливаться и спешиваться. А дальше пошло-поехало. Случалось, он и в седло не успевал забраться, как вынужден был заново привязывать поводья и снова развязывать гашник на штанах. Перерывы случались, но недолгие – от силы на пять, максимум десять минут.

Меж тем стемнело. Окончательно измучившись и остановившись близ ельника, боярин в очередной раз присел на корточки и тут, наконец, вспомнил о своем обещании, а также о громовом раскате, подтверждающем, что просьба этого, как его там, Петра услышана и господь взялся сам проследить за клятвой Ивана Акинфича.

Мрачно натянув штаны, он с тоской покосился на небо, на котором давно загорелись первые звезды. Полная луна светила достаточно ярко, ехать да ехать, ибо ее мутно-белесого света вполне хватало, чтоб не сбиться с пути, но…

– Господи! – в отчаянии завопил он. – Не по своей воле, но по принуждению посулил таковское, так почто ты со мной эдак?! Ослобони, сделай милость, а я для тебя расстараюсь, церкву в сельце своем близ Переяславля возведу обыденну! – В животе снова забурчало. – Две церквы, – торопливо поправился он, но бурчание не унималось. – А в Спасо-Преображенский храм в Твери на крещение свечу пудовую поставлю, – пришлось продолжить ему, – и боярыню свою заставлю воздух богородице вышить, да икону сына твово, Спасителя нашего, в серебряную ризу одену и…

Продолжить перечень даров боярин не успел, ибо в брюхе столь отчаянно взревело, что гашник пришлось развязывать на бегу – иначе не поспеть. Обращаться к богу со спущенными портами Иван Акинфич посчитал неприличным. К тому же на ум пришла трезвая мысль, что перекупить бога навряд ли получится. И вместо дальнейших посулов он, вернувшись к лошади и укоризненно глядя на темный небосвод, буркнул:

– Ладноть, будь по-твоему. Сдержу я словцо даденное, – но от попрека удержаться не смог, ворчливо заметив: – Хотя мог бы и порадеть православному человечку. Чай, мы тебе куда ближе, чем латины с басурманами.

Он зачем-то постоял с минуту, словно дожидаясь ответа. Не получив его, сунул ногу в стремя, грузно забрался в седло, поерзал по нему, примащиваясь поудобнее, но коня вперед не послал. Вместо того, зло сплюнув, взвыл:

– Ну а теперь-то за что?! Я ж боле не перечу тебе, господи, так чего ж ты?! – и устремился к ближайшей ели…