Глава 7
Платон осторожно достал из мешка трофейный панцирь. К коназу следует идти при полном параде. Он осмотрел доспех. Немного потускнел, но это не проблема. Чуть протереть тем же мешком, и всё нормально. Чёрный с красным клювом грифон заиграл на блестящем фоне. Может, зря я не доставал такую красоту, подумал Смирнов. Хотя, тот же Ришан с меня живого бы не слез, выпросил.
Он впервые надел панцирь, подтянул в размер кожаные ремешки на боках. Потом зачем-то погладил себя по груди и животу и снова улыбнулся. Беляне понравится.
Коназ с дочерью стояли опрично, на деревянной трибуне, специально сколоченной к празднику. Платон важно вышагивал, стараясь, чтобы висящий на боку меч не слишком громко шлёпал его по бёдрам. На душе было празднично. Сейчас сам коназ Владигор при всём народе передаст ему руку своей дочери.
Но чем ближе подходил он к трибуне, тем сильнее менялось лицо правителя. Сначала на нём было удивление, а теперь оно просто горело гневом. Глаза сузились, рука так крепко схватила за поручень, что того и гляди, сломает. Беляна тоже не выглядела очень довольной. Наоборот, она была чем-то испугана. И чем ближе подходил Платон, тем сильнее был этот испуг. Когда до коназа осталась одна ступенька, девушка вовсе закрыла глаза, лицо её побледнело, губы дрожали.
– Стой! – тихо, но грозно приказал Владигор. – Сам знаешь, на празднике я тебя убить не могу. Но если через час ты отсюда не уберёшься, клянусь всеми богами, я наплюю на вежество и лично оторву тебе голову. Пошёл вон!
Последние слова он почти прокричал.
Платон в недоумении перевёл взгляд на любимую. Та стояла ни жива, ни мертва.
– Беляна, что происходит? Хоть ты объясни.
– Уходи, – еле слышно ответила та. – Я не желаю тебя больше видеть. Исчезни из моей жизни!
На площади стояла гробовая тишина. Шаркая, как старый дед, Платон спустился с трибуны и, ничего не понимая, поплёлся в город. Люди перед ним отворачивались.
– Глаша, там чугунок, ну ты знаешь. Ты вот что, передай его Беляне. В смысле, Мирославе.
– Да что же ты, батюшка! Не уходи. Глядишь, опомнится коназ-то. Чай, не зверь.
– Нет, не уговаривай. И так времени не осталось. Всё. С чем пришёл, с тем и уйду.
– Я с тобой!
– Глаша, милая, а дом я на кого оставлю? Да и чугунок передать надо.
– Пусть идёт, младен. Я передам, – в дверях стояла Подана.
– А, делайте что хотите! Всё. Меня нет. Передайте Беляне…, впрочем, ничего не говорите. Ей, похоже, теперь от меня ничего не надо.
– И куда мы поедем?
По лицу Глаши было видно, что ей совершенно всё равно, и спросила она только для порядка.
– Куда глаза глядят. Меня в этом мире ничего больше не держит.
– Так знамо дело, куда. Это и я тебе скажу. Ты же, младен, в хором-то так и не заглянул. А зря. Тогда и сам бы знал, что дорога твоя теперь в Москву. Которая Казань. Ищи там жрицу Мары. Её так и звать – Мария. Ежели жива, вернёт тебя домой.
– Сюда?
– Зачем тебе сюда? Домой, в твой мир.
– А… ну да, ну да. Тогда, конечно, в Москву.
Владигор не находил себе места. Так его обмануть! Вот ведь жук! Втёрся в доверие. Дочке голову задурил. Думал, никто не знает про панцирь с грифоном. Эх, четверть часа ещё. Хотя… или он не правитель?
– Бравлин, зайди. Я же знаю, что ты за дверью слушаешь.
– Ну слушаю, – прогудел друг. – Чего звал?
– Бери два десятка. Езжай-ка к дому этого татя и…
– Ты с глузду двинулся? Сам же ему час дал. Что люди скажут?
– Да плевать. Упустим же. Потом опять лови его.
– А вот тут ты не беспокойся. Трое моих ребят уже в сёдлах. Только и ждут, когда этот гад из города уедет.
Дверь открылась, в горницу вошла бледная заплаканная Мирослава. Следом, опустив голову, шагал Молчан.
– Что же ты, Молчан? – укоризненно спросил Владигор. – Почти год он тебя за нос водил, а ты так и не понял.
– Не он это, – угрюмо ответил десятник.
– А кто? – коназ почти кричал. – Появился ниоткуда, да ещё и как раз, когда Карагоз пропал. Кто таков – никто не знает. Плетёт какую-то ерунду. Ты можешь поверить, что человек между мирами, как между горницами путешествует?
– Когда я начал его учить, Платон в мечном бое дурак дураком был. Так не прикидываются. И Беляну он любит по-настоящему.
– Так, может, и любит. Потому и прикинулся честным человеком. А золото разбойничье? А панцирь? Что скажешь?
– Только то, что он мне говорил. Да ещё Беляна, вон, видела, как он воров положил.
– Так, небось, для того и положил, чтобы не выдали его!
– Не знаю, коназ. Ты здесь голова, тебе и решать. Но моё мнение – не Карагоз это.
– Ох, неопытный ты. Поживи с моё, да потеряй любовь всей жизни. Тогда и умнее будешь.
– А может, Владигор, ты потому и хочешь, чтобы Платон Карагозом оказался? Чтобы за жену отомстить?
– Вон!!!! – вскричал коназ. – Проваливай, чтобы я тебя не видел!
На крыльце дома одиноко сидела Подана. Беляна и сама не заметила, как ноги принесли её к тому самому дому.
– Вот и славно, что сама пришла, – без приветствия окликнула её женщина. – Не придётся мне, старой, к коназу под горячую руку идти. Вот, возьми. Это он тебе оставил.
Подана пошарила руками за дверным проёмом и с видимым трудом достала холщовую сумку с длинной ручкой. Беляна подошла и без единой мысли в голове взяла подарок. Сумка оказалась тяжеленной, будто была набита камнями.
– Что там, Подана?
– Вот дома и глянешь. А мне пора. А то ведь заблудится он без меня, не доедет до Москвы.
Пока Беляна прилаживала сумку на плечо так, чтобы можно было хоть как-то нести, женщины уже не было. Девушка ещё раз огляделась, потом, с трудом волоча ношу, заглянула в открытую дверь. Никого. Она печально вздохнула и поплелась домой.
В горнице было тоскливо и одиноко. Солнечный зайчик на кровати, казалось, светит в глаза с укоризной. Тряпочный мишка, совсем забытый за это время, тоже смотрел недовольно. Беляна с трудом перевалила сумку через порог и со вздохом отпустила ручку. Последние метры она тащила свою ношу волоком. Девушка уселась прямо на пол, развязала кожаные тесёмки и открыла клапан.
В сумке стоял хорошо знакомый чугунок, до верху заполненный золотыми украшениями.
– Что же это? – почти беззвучно прошептала девушка. – И не взял ничего.
Она вскочил на ноги, долго смотрела на содержимое сумки, тяжело дыша. Потом упала на кровать и заплакала.
Двое дружинных на воротах даже отошли в сторону, не желая разговаривать с опальным чемпионом. Платон поправил притороченный к седлу мешок, Глаша обхватила его за плечи и прижалась плотнее.
– И чего ты дома не осталась? – спросил молодой человек.
– Ты не думай, батюшка, – скороговоркой ответила девушка. – Я тебе в тягость ни за что не стану. Я и готовить буду, и одежду чинить. И за конём. Конь-то он ведь сам знаешь, как. Его и корми, и пои, и чисти. Да выгуливать, ежели где останемся, убирать. Я, батюшка, всё могу.
– Да ты-то можешь. А я? Я что тебе, рабовладелец какой? Стыдно. Лучше бы дома осталась.
– Не лучше, – тихо сказала Глаша. – Не было бы мне жизни в Калаче. Коназ на тебя за что-то осерчал, да тебя-то и нет. Вот люди на мне и отрывались бы. Я уж лучше с тобой.
– Да куда со мной? Ты что теперь, всю жизнь меня обслуживать собираешься? Да ещё коня. А если меня и правда домой, в мой мир, отправят? Ты-то куда денешься?
– А так и я тоже могу.
– С ума сошла? У тебя там ни документов, ни родни, ни образования. Нет уж.
– Ну… – девушка задумалась.
Она доверчиво положила голову на плечо Платону, пару раз шмыгнула носом. Потом встряхнула косой и предложила:
– Тогда я с тобой хоть бы и до Москвы. Там домов, чай, много. Авось, кому и нужна будет дворовая девка. До Москвы не изгонишь? Я готовить буду. Опять же, коня…
– Дался тебе этот конь! Пешком пойдём. Я по дороге идти не хочу. Неохота никого видеть. И так настроение отвратное, а тут ещё люди.
– Так с конём через лес, батюшка. Это ж какое мучение для животинки. Буреломы всякие, норы да ветки висючие.
Стена Калача как раз скрылась из вида. Платон задумался. А куда действительно девать коня? Ехать по дороге он совершенно не хотел. Видно же, как бедняга мучится под весом двоих людей, да ещё и со скарбом. Опять же, тракт. Ладно бы, мелкая дорога, просёлочная. Там и прохожих нет, можно поразмыслить о причинах такой редкой перемены отношения к нему со стороны Беляны и её отца. А на тракте люди…
С этими мыслями подъехали к большому двухэтажному дому с потемневшей деревянной вывеской. На дощатом щите был нарисован мощный битюг, запряжённый в нагруженную телегу. Текста не было.
Перед воротами стояли как раз две такие телеги.
– Это гостиница что ли?
– Ага, батюшка. Постоялый двор.
– А что ж его рядом с городом-то построили? Калач вон, в получасе.
– Так ворота ведь на ночь запирают. Не положено. Вот те, кто не успевают, здесь до утра и ждут.
Хозяин был маленький, полный мужчина с обширной плешью во всю голову. Только над ушами торчали в разные стороны длинные седые волосы. Платону он напомнил Джуззеппе из фильма про Буратино.
Трактирщик не спеша обошёл вокруг коня, тщательно пощупал живот, огладил шею, раздвинул пальцами мясистые лошадиные губы и, приблизив лицо к самой морде, осмотрел зубы.
– Ну что, молодой человек, – удовлетворённо сказал он. – Жеребец добрый. Я дам за него целковую гривну.
Платон так и не удосужился за всё время узнать стоимость коней на рынке, но был уверен, что цену трактирщик предложил маленькую. Уж больно довольное у него было лицо.
– Что ж гривну-то? Чего так мало?
– Ну, знаете ли… – самодовольно ответил покупатель. – Я же не спрашиваю, как зовут этого красавца. Да вы, думаю, и не знаете.
Он рукой остановил пытавшегося возразить Платона и продолжил.
– Опять же, вы, уверен, совершенно не в курсе, какое это накладное дело – содержать лошадей. Это, знаете ли, вам не табуретка – сел и поскакал. Их надо кормить, поить, убирать за ними. А что стоит одно лишь помещение? Не в коровнике же его держать.
Трактирщик с видимым удовольствием намотал на руку узду. Конь ему явно понравился.
– Опять же, где гарантия, что завтра ко мне не придут и не потребуют вернуть ворованного коня? Знаю, знаю, – он замахал свободной рукой. – Вы будете говорить, что жеребец достался вам в наследство от покойной бабушки. Но почему, скажите, я должен вам верить? Так что или гривна, или ничего.
Платон зло посмотрел на самодовольное лицо трактирщика и с удовольствием сорвал с его руки узду.
– Лучше ничего, – недовольно сказал он.
– Ну ладно, ладно. Я вижу вашу привязанность к этому замечательному животному. Поэтому даю две гривны.
– Три. Или мы уходим.
– Ой, вы явно пришли меня грабить. Три за безымянного непроверенного скакуна вам не дадут даже на новгородском рынке, величайшем в мире. Так что или две, или я тоже не хочу рисковать.
– А если две гривны и еды? – скромно подала голос Глаша.
Беляна вошла в горницу коназа, пятясь спиной. За собой она волокла большую и явно тяжёлую суму. С грохотом дотащила свою ношу до стола, откинула кожаный клапан, с большим трудом вынула чугунный горшок и поставила прямо на пол. Горшок недовольно звякнул.
– Вот, тятя. Добавь в сокровищницу.
– Что там ещё?
Владигор тяжело поднялся, обошёл стол и наклонился над чугунком. В глаза ему блеснули многочисленные золотые поделки.
– Откуда?
– Платон, когда уехал, передал. А я их видеть не могу. Тятя, может, не тать он? Ну не стал бы разбойник наворованное просто так отдавать!
– Не тать. Тать и есть. И этот горшок тому лишнее доказательство. Захотел отдохнуть, мирной жизнью пожить, вот и решил осесть в моём городе. А как жареным запахло, так всё бросил и дёру.
– Так ведь не бросил. Мне передал.
– Может, унести не смог? – неуверенно возразил коназ. – Что по силам было, взял, остальное тебе.
– Не взял он ничего. Мы с ним вместе это сокровище нашли, вместе дом покупали. А здесь всё, что осталось.
– Ох, доча. Задурил тебе голову твой Платон.
– Любит он меня.
– Может, и любит. А я вот, маму твою люблю. А ты? Любишь ли её?
– Люблю.
Девушка чуть не плакала. Она готова была разорваться на две части. Одна чтобы осталась с отцом, а вторая поехала посмотреть на любимого. Хоть издали. В глубине души Беляна не верила, что Платон и разбойник Карагоз это один и тот же человек. Но отец так перевернул всё его поведение при первой встрече, что кто угодно бы засомневался. Да ещё панцирь этот памятный. Она же сама его видела, хоть и издалека. Да и люди в прирубежье чёрного грифона очень точно описали. А теперь вот, оказывается, самое верное с её точки зрения доказательство, что Платон не тать, разбито в пух и прах.
– Ну, не плачь. Я за ним два десятка послал. Скоро вернут. Тогда и посмотрим, кто он есть.
Тут отворилась дверь и вошёл Бравлин.
– Ушёл, – коротко доложил он.
– Как?
– А я знаю? Мы с ратными аж до Усть-Бобровска доскакали. И сами не встретили, и никто не видел. В ворота не проезжал, на тракте не видали.
– Да что ж ты!.. – вскипел коназ.
– Охолонись, – спокойно ответил старый друг. – Ежели это и в правду тать, услышим о нём вскорости.
– Не тать он! – грозным голосом вставила Беляна. – Неужели вы не видите.
Воины с изумлением уставились на девушку.
– Тут Подана поведала, он в Москву собирался, – раздался из угла спокойный голос.
Все посмотрели туда. В тёмном углу сидел на лавке Молчан. Он был совершенно невозмутим.
