Глава 8
Месяцы тренировок не прошли даром. Спал Платон вполуха и потому слышал, как кто-то, шурша, прокрался от кустов до их с Глашей лагеря.
Они остановились в лесу, недалеко от пустынной, незаезженной дороги, что вела к безымянному селу. Так было даже ближе, опять же, меньше прохожих, а значит, меньше общения. Глаша его не сильно доставала разговором, видимо, поняла, какие кошки у него на душе скребут. А когда остановились, и Платон развёл костёр, молча накрошила в котелок взятых в трактире припасов, и приготовила ужин.
Правда, спать порывалась с ним. Смирнов сначала сопротивлялся, но у девушки было такое умоляющее лицо, что он всё-таки пустил её под одеяло. Но предупредил, что будут они только спать.
– Ты, батюшка, не думай, – зашептала в самое ухо девушка, когда они улеглись.
От глашиного голоса по коже пошли мурашки. Всё-таки в красивая молодая девушка под одним одеялом, это серьёзное искушение для двадцатипятилетнего молодого человека.
Он обнял доверчиво прижавшуюся девушку, и сразу же перед глазами встала Беляна. Она укоризненно махала пальцем и цокала языком. Платон разжал руки и откатился на спину.
– Нет, не могу, – скорее себе, чем Глаше, сказал он.
– Да нешто я, батюшка, не понимаю? – шепнула на ухо та. – Любишь ты конежну. Да и она тебя. Ты спи, родимый, спи. И я спать буду.
Так и уснули. И вот теперь кто-то пробрался в их лагерь и рылся в вещах. Платон достал из-под постеленного на землю плаща нож, приподнялся, и как можно тише подобрался к затухшему костру. Угли были ещё красными. Много света не давали, но скрюченный силуэт различался хорошо. Смирнов подполз к вору и беззвучно приставил кончик ножа к его боку. Тот испуганно икнул.
– Ну-ка, подбрось веток в костёр, – потребовал Платон.
Незваный гость безропотно повиновался. Даже тщательно раздул пламя, так, что теперь его было отлично видно.
Воришкой оказался очень молодой человек, почти мальчик. Одет он был в самую неподходящую для прогулок по лесу одежду – длинную чёрную то ли рясу, то ли плащ. Головного убора не было, и длинные рыжие волосы блестели в свете костра.
– Вор, значит, – сказал Платон просто, чтобы начать диалог.
– Нет! Не вор я! – вполголоса крикнул задержанный.
– Да ну? Тогда, может, это я тебя попросил в вещах порыться? Что искал-то?
– Хлеб, – после короткой паузы признался воришка.
– Что?
– Есть хочется. Я бы ничего ценного и не взял, клянусь. Ну, может, штаны ещё. И всё. Правда.
– Штаны? – Платона пробрал смех. – Это что за порточный воришка такой? Ну-ка рассказывай.
– Дядь, дай пожевать чего, – умильно попросил тот. – Третий день не жрамши.
– Ты сиди, батюшка, – раздался голос Глаши с постели. – Я, чай, провиант наш лучше знаю. Сейчас накормлю мальчишку.
Девушка молнией шмыгнула к мешку, отрезала кусок хлеба, сала, луковицу, и подала всё это ночному гостю. Сама села рядом с Платоном и по-хозяйски обняла его за плечи. Смирнов почему-то почувствовал себя гораздо увереннее.
– Ты ешь и рассказывай, – приказал он и для наглядности нарисовал ладонью в воздухе круг.
Мальчишка начал свой рассказ не раньше, чем умял половину предложенной пищи. Никогда ещё Платон не видел, чтобы кто-то с таким удовольствием грыз лук. Но только когда хлеб начал подходить к концу, гость смог сосредоточиться на разговоре. Правда, то и дело отвлекался, с сожалением рассматривая еду, которой, увы, с каждым укусом оставалось всё меньше.
Звали его Демид, Иванов сын и куда податься, он совершенно не знал. Дело в том, что три дня назад волхв выгнал его из учеников.
– Я только пошутить хотел, а он… – невнятно объяснял Демид.
По его лицу лились слёзы. То ли от лука, то ли от обиды.
– Понимаешь, дядя, я первый заговор изучил. Ну, и решил проверить.
– Что за заговор? – переспросил Платон.
Суть работы волхвов он понимал очень приблизительно. Единственные, каких видел, лечили бойцов после схваток. Самому даже пришлось воспользоваться. Но вот как там что делается, так и не понял.
– Так на заморозку же, – с удовольствием объяснил ученик. – Ты, дядя, поди, и не знаешь, что вода из малюсеньких частичек состоит. И частички эти всегда двигаются. Если вода холодная, они еле ходят, как деды старые. А если горячая, то бегают, будто им кто под хвост дёгтя мазнул.
– Ну да. Молекулы. Это я ещё в школе проходил. Броуновское движение. Чем выше температура, тем быстрее движение молекул.
– Ну, про пинтературу твою я не скажу, а так да. Ты, дядя, оказывается, образованный. Читаешь, небось, как сказки сказываешь. Тогда чего тебе и объяснять-то? И сам всё знаешь.
Мальчишка угрюмо засунул в рот последний кусок луковицы. Хлеб с салом к тому времени благополучно закончились. Из глаз его снова потекли слёзы, но он продолжал мужественно жевать.
– Ну уж нет, рассказывай. Ты же мне не про жидкости говорил, а про шутку.
– Да что там… – начал Демид, но чем дальше он говорил, тем большее воодушевление было на его лице.
– В общем, научился я уговаривать частички не спешить. Это мой учитель мне самым первым объяснил. Мы с ним ещё никакие заговоры не проходили, а тут он взял, да и рассказал. А мне же интересно. Ну, я и того. Взвар ему заморозил.
– Ну и что? Неужели за это выгнали?
– Ну, так, дядя, дело в том, когда его заморозить. Он же его как раз пил. Вот губы-то и примёрзли.
Мальчишка не выдержал и рассмеялся. Платон представил себе волхва с висящей на губах глиняной чашкой и подхватил. За его плечом чуть слышно хихикала Глаша.
– Я, дядя… ой, – Демид даже схватился за живот, не договорив. – Я, дядя, быстро их уговаривать научился. Два слова и всё, лёд. Вот он и не успел даже чару ото рта убрать.
– Ну да, – согласился Платон. – За такое и я бы выгнал. А что домой не идёшь?
– Некуда, – мальчишка мгновенно погрустнел. – Нет у меня дома, дядя.
Глаша неслышно отлипла от плеча Платона, нырнула в мешок и сделала горе-ученику ещё один бутерброд. Теперь тот ел гораздо спокойнее.
Как оказалось, родителей Демида не стало много лет назад. Община взяла его на содержание. А когда мальчику исполнилось тринадцать, собрали нужную сумму и отправили сироту к волхву, учиться врачеванию.
– И теперь мне в Дышлово ходу нет, – развёл руками Демид. – Ещё и деньги вернуть потребуют.
– Если хочешь, пойдём с нами, – предложил Платон.
– Да, а чего не пойти-то? Мне, дядя, всё одно, куда. Ни дома, ни родни. Перекати поле.
О том, что пригласить бывшего ученика волхва в компанию было не самой лучшей идеей, Смирнов стал догадываться уже на следующий день. Демид Иваныч оказался ленивым и некомпанейским. На просьбу помочь разбить лагерь или собрать дров, он обычно отвечал:
– Чего это я-то? Я что, напрашивался с вами? Сами вон потащили. И так все ноги сбил, за вашей парочкой поспешаючи. А теперь ещё и прислуживай вам, как раб какой.
Кстати, за столом он себя рабом вовсе не считал. Наоборот, ел так, будто сидит здесь один. Лопал, короче говоря, в два горла.
Глаша первый день жалела «несчастного сиротинушку», подкладывала ему вкусные кусочки, приговаривала, что, мол, нет у ребёнка родни, некому его пожалеть, поухаживать. Но потом, увидев, как наглеет раз от раза их внезапный попутчик, даже она перестала обращать на мальчишку внимание.
На третий день вышли к селу и удивились. Все дома стояли пустыми, нигде не лаяли собаки, не мычали коровы. Все двери оказались заколочены, окна закрыты ставнями. Стало ясно, что жители из села ушли. Причём, собрались основательно, забрали скарб, живность. Почему – непонятно.
Тут же и произошло то эпохальное событие, которое изменило отношение Демида к попутчикам. На него напал кабан.
Они выбежали прямо на сельскую улицу. Двое. Здоровенный клыкач, буро-коричневый, покрытый чёрными полосами, с огромными, почти в локоть, бивнями под пятаком. Хотя, какой там пятак? По размеру, так не меньше, чем полновесный рубль. Следом бежал мелкий подсвинок, ещё кое-где покрытый детскими пятнами и без клыков. Не иначе, самец учил детёныша охотничьему ремеслу.
И надо же так оказаться, что Демид в этот момент был на улице один. Он как-то незаметно отдалился от попутчиков, двигался то чуть сзади, то сбоку. Вот и в этот раз Платон и Глаша отошли проверять, не открыта ли дверь в сарай во дворе, когда из проулка на дорогу выбежали кабаны.
И увидели Демида. Клыкач достигал ему почти до груди, огромный, матёрый кабанище. Опыта, видимо, тоже было не занимать, потому и понял, что одинокий невооружённый человек скорее не противник, а добыча.
Платон как раз дёрнул за ручку двери, когда со стороны улицы раздался дикий визг.
– Что это? – машинально спросил он у Глаши.
Та лишь пожала нагруженными обоими мешками плечами. Мешки были не маленькими. Один она несла ещё с Калача, второй только что передал ей Смирнов, чтобы освободить руки.
Визг повторился. Платон порылся в вещах, достал меч и, стараясь прикрыться со стороны возможной атаки в тени забора, двинулся на голос. Он так и не смог определить, что за зверь издаёт подобные звуки.
Через минуту всё стало ясно. В двух шагах от забора росла высокая груша, вокруг которой, то и дело взрывая землю пятаком, бегал здоровенный секач. А визжал висящий на дереве вверх ногами Демид. Он застрял в развилке ветвей, причём, голова смотрела вниз, а ноги болтались, задранные в небо. Прямо под головой сидел, как верный пёс, подсвинок. Видимо, ждал, когда плод созреет и упадёт.
Платон с трудом сдерживал смех. Уж больно комичная сложилась ситуация. Болтающий ногами мальчика в двух метрах над землёй. Огромный как медведь кабан, нарезающий круги как вокруг новогодней ёлки, и подсвинок, который в абсолютно собачьей позе сидел под Демидом и только что хвостом не вилял.
Мальчишка заметил Смирнова первым.
– Помоги, дядя! – не попросил, а почти приказал он.
Платон спрятался за забором, чтобы кабаны не видели, и спокойным голосом спросил:
– А зачем? Я что, упрашивал тебя на это дерево лезть? И так от тебя терпим, жрёшь от пуза, работать не хочешь, хамишь. Так ещё и спасай тебя. Вот ещё.
В общем, ответил словами самого Демида. Но, почему-то мальчишку эти аргументы не убедили. Вообще, яснее всех на ответ Платона отреагировал кабан. Он остановился, внимательно посмотрел на забор и пару раз отчётливо хрюкнул.
– Вот и кабан тоже против, – не удержался от хохмы Смирнов.
Демид ещё раз взвизгнул, отдышался, и сказал теперь уже другим тоном.
– Дядечка Платон, прошу тебя, ну спаси. Я больше не буду, обещаю. Слушаться буду, как отца родного, жизнью клянусь.
– Жизнью? – задумчиво переспросил Платон. – Это что же значит?
– А то и значит, что ежели обману тебя, то можешь меня хоть убить, а хоть вообще колдунам в рабство продать, вот.
– Ох, Демид. Не удержишься…
– Удержусь. Только помоги.
Похоже, кабан ждал именно этих слов, потому что неожиданно ловко подпрыгнул и схватил мальчишку за свисающую через голову длинную полу.
Визг раздался снова. Платон не стал дальше ждать, одним прыжком выскочил на улицу и с маха снёс секачу голову. Меч не подвёл. Подсвинок, видя такую перемену диспозиции, не стал навязывать своё общество, и, громко возмущаясь, чесанул вдоль по дороге.
Демид рухнул прямо на тушу кабана, при этом умудрился запутаться в собственной рясе. Когда он поднялся и снял подол с головы, Платон увидел красное, как осенний кленовый лист, смущённое лицо.
– Спасибо, – буркнул мальчишка.
Следовало сразу установить рамки дозволенного, поэтому Платон грубо переспросил:
– Чего? Не слышу. Или снова хамишь?
– Нет, что ты, дядя Платон. Наоборот, спасибо говорю.
– Ну вот и славно, – вмешался из-за спины голос Глаши. – А я там сарай открыла. А в нём мёд. Хотите медку, мужчины?