Эта забегаловка, воняющая прогорклым маслом и жареной курятиной, была с претензиями. Здесь крутили свежий альбом группы «Nă͜ɪ̆́», справедливо полагая, что хоть что-то в ассортименте должно быть свежим.

– Кофе, – заказал Тезей. – Черный, без сахара.

– Крылышки? Кебаб?

– Нет, спасибо. Только кофе.

Он ждал бурды и ошибся. Роскошный слой мягкой пенки, аромат, способный поднять мертвеца – и стакан воды, где плавали кубики льда.

– Вы так варите всем?

– Нет, – улыбнулась разносчица. – Только вам.

Тезей не стал выяснять, шутит она, флиртуя с симпатичным парнем, или говорит чистую правду. Ему было не до пустых разговоров. В висках пищали флейты и ухали барабанчики. В затылке, топоча копытами, плясали сатиры. Съесть что-нибудь он боялся: сблевал бы как пить дать. От резонанса, подобного тому, которым он тряхнул зал, отходняк был – мама не горюй, и Тезей это знал. В первый раз, что ли? Если он рискнет повторить эту потеху раньше, чем через месяц, он сляжет в больницу, и надолго. Если в больнице он устроит третий цирк…

«Дедушка, ты ведь уже заказал себе место на кладбище? Оплатил на сто лет вперед? В случае чего, я лягу, а ты обождешь. Куда тебе торопиться?»

– И не надейся, – уведомили из-за спины. – Улететь отсюда? Только вместе со мной, напарник. Сделаем крылья на клею, влезем на небоскреб – и айда в небо!

– Напарник? – не оборачиваясь, спросил Тезей. – Почему не чемпион? Еще вчера я был для тебя чемпионом. Ты понизил меня в звании?

Пирифой сел напротив, оперся локтями о столешницу:

– Парни не дураки, напарник. Парни всё поняли.

Тезею представилось ужасное: он ходит по городу с табличой «Полубог» на груди. Прохожие шепчутся, тычут пальцами. Женщины пристают с домогательствами. Дети просят: «Дядя, трусни водокачку!»

– Публика дура, ей сваи подавай, – гнул свое Пирифой. Он поминутно облизывал губы, словно Тезей был доброй порцией кебаба. – Только их и обсуждают. Репортеры уже сенсации строчат. А мы с парнями всё видели, всё. Чего он тебя ломал, а?

– Сваи? Какие сваи?!

– За клубом, в переулке, дом строят. Девять этажей, под землей – двухуровневый паркинг. Парни говорят, у «Элевсина» с этой стройкой давние тёрки. Вынимали грунт под котлован – у соседей подвалы затопило.

– И что?

– Ничего. У соседей – подвалы, а у клуба по стенам пошли трещины. На прошлой неделе пригнали установку по забиванию свай…

Он бредит, подумал Тезей.

– Идиоты! – Пирифой показал кулак невидимым строителям. – На ночь глядя сваи бить вздумали! Юрист клуба сказал: жалобу подаст. Пускай их штрафанут как следует. Ладно, проехали. Так чего он тебя ломал?

– Кто?

– Керкион! Он же тебя ломал, не притворяйся. Если бы не сваи, ты бы и не вывернулся. Ты ему дорогу перешел, да?

– Ему прокурор велел, – у Тезея отлегло от сердца. Табличку с груди сняли, интерес детворы отменялся. – Городской прокурор. Ты на Керкиона не гони, куда ему с прокурором бодаться…

– А прокурору ты что сделал? Соли на хвост насыпал?!

– Я с его дочкой переспал. Ему не понравилось. Вот и послал гонца в клуб: намекнуть, чтобы я больше не ходил…

Баш на баш, сказал Тезей отсутствующему здесь Керкиону. Ты спасал мою задницу, я спасаю твою. Раз я не в обиде, парни тоже простят. Еще и посочувствуют: с прокуратурой шутки плохи. Вот, смотри: я сижу с Пирифоем, харизма с обаянием, и обаяние верит харизме на все сто. Хорошенькая засада вышла бы: заработать разрыв мениска из-за случайного перепихона с дочерью Миноса! Доложи я деду, что лежу в гипсе, потому что…

Тезей мотнул головой, гоня прочь ужасное видение. Дед съел бы внука на завтрак – без соли, ножом и вилкой. Нет, деду мы ничего сообщать не станем. Ни про Миноса, ни про Керкиона. Вернее, про Керкиона сообщим: старый борец увлекся, пришлось решать вопрос нетрадиционными методами. Я их заколебал, решил Тезей. Так и напишу деду: «Я их заколебал.»

– Мне бы тоже не понравилось, – кивнул Пирифой. – Нет, если я с прокурорской дочкой – тогда понравилось бы. А если ты с моей дочкой…

– У тебя есть дочь?!

– Сын, Полипет. Мы с женой в разводе, ей сына по суду отписали. Мелкий еще, два года… Если бы ты с моим сыном – я бы тебя вообще убил, без прокуроров. Эй, коза! – он махнул разносчице. – В смысле, козочка! Притарань мне кофейку!

Ему принесли бурду. Раздувая ноздри, Пирифой долго смотрел на пластиковый мятый стаканчик.

– Почему? – спросил он. – Почему у тебя и пенка, и запах, и вода со льдом? А у меня вот это… Почему, напарник?

– Драться лучше надо! – злорадно объяснил Тезей.

– Меня один такой бросил, – уточнила разносчица, кивнув на Пирифоя. – Сволочь. Жениться обещал. А ты, – второй кивок достался Тезею, – сразу видно, человек приличный. Женатый?

– Нет.

– Вы любовники? С этим козлом?

– Ни в коем случае.

– Хотите еще кофе?

– Спасибо, не хочу.

– Ну, если что, зовите. Я тут, рядом…

– Мы умеем летать, – Пирифой отхлебнул бурды. Подмигнул Тезею со значением: – Я вижу тебя, напарник. Вижу здесь, на дисплее. Пальчики по базе пробил?

– Какие пальчики?

– Букмекерские. В смысле, лже-букмекерские. Ты меня за придурка не держи, я только с виду придурок. Думаешь, я не видел, как ты в морге пальчики снимал? Ты меня использовал, напарник. Без меня ты бы в морг так легко не попал. Срал ты на смерть букмекера жидким высером, – лексикон Пирифоя стремительно мутировал в арго приютского сявки. Кажется, у восходящей звезды шалили нервы. – Это я, шклюц, дергался, а у тебя крыша, ты и на адвоката срал. У тебя крыша в три шифера, напарник. Ты за пальчиками в морг шел, за фотками жмура… Знал, что не того мочканули? Знал, да?

Тезей молчал. Такой Пирифой ему не нравился. А может, нравился, Тезей еще не решил.

– Ты не парься, – неверно истолковал его молчание Пирифой. Парень из последних сил боролся с собственным возбуждением. Эту схватку он проигрывал вчистую. – Надумай я тебя сдать, не сидел бы тут. Ты меня в книжечку запиши, напарник. Я тебе пригожусь. У меня волчий билет, я много лишнего наговорил, много дров наломал. Это от злобы, понимаешь? Злоба во мне кипит. Ничего, перекипит. Ты меня к делу пристрой, я служить хочу. Хоть собакой, а служить! Понял?

Дедушка, думал Тезей, глядя на Пирифоя. Ты слышишь, а? У него есть сын. Он служить хочет. Он меня раскусил, теперь в агенты метит. Напарником зовет. Что скажешь, дедушка? Или нет, лучше молчи. Заткни уши, я ничего у тебя не спрашивал. И знаешь, почему? Это лабиринт, дедушка. Я брожу по нему, ищу выход и все время упираюсь в тупик. Значит, надо попробовать сломать стену. Резонанс, дедушка. Ты запрещал мне ходить такими путями. Ты и сейчас запретишь, если узнаешь. А я слишком устал, чтобы с тобой спорить. Я лучше возьму себе напарника, который согласится идти со мной, даже если я поведу его в ад. Из морга – в ад, славная шутка. Убийственные задачи надо решать самоубийственными средствами, мой милый, мой добрый дедушка, и хватит на этом.

– Хорошо. Я подумаю над твоим предложением.

– Думай быстрей!

– Не торопи меня. Когда будет можно, я тебе перезвоню.

– Нужно, – поправил Пирифой. Он допил свою бурду залпом, обжегся, но виду не подал. – Ты перезвони мне, когда будет нужно. Ты только перезвони, а за мной не заржавеет.

– Ты же не знаешь, что мне будет нужно.

– Это не имеет значения.

– Вот ты где, – сказала Ариадна. – Прячешься?

И добавила с насмешкой:

– Неужели от меня?

Прокурорская дочка сегодня надела облегающее платье цвета красного кирпича, в тон шторам Ариадниной спальни. Закрытое спереди, на спине платье демонстрировало всем желающим низкий треугольный вырез: едва ли не до самого крестца. Пирифой уставился на этот вырез, чуть шею не вывернул.

– Дура! – поздоровался Пирифой.

– Поехали, – кончиками пальцев Ариадна тронула Тезея за плечо. Для нее здесь не было никакого Пирифоя. – Машина ждет снаружи. Я тебя еле нашла. Или ты собрался сидеть до утра?

Пирифой, оскорбленный невниманием, вскочил:

– Дура! Безмозглая шалава! Его чуть не искалечили из-за тебя! Твой грёбаный папаша заказал его Керкиону! Велел ноги переломать! Если бы не сваи, ты бы сейчас везла его в травмопункт. Тебе нравятся жеребцы в гипсе? Тебя это возбуждает?!

– Заткнись, – велел Тезей.

Он опоздал.

– Мой отец, – теперь для Ариадны не было Тезея. Пирифой, один Пирифой, и больше ни единого человека в забегаловке, от разносчицы до уборщика. Дочь Миноса, аватара Неистового, она даже не подумала говорить тише. – Мой грёбаный, мой заботливый, мой предусмотрительный отец. Моя мать – нимфоманка, мальчик. Когда на нее находит, она сбегает из дому, наряжается проституткой, шляется по улицам, по дешевым борделям, и предлагает себя. Хардкор, зоофилия, сапфийский грех: чем грязнее, тем лучше. Мама даже нашла себе сутенера, которого содержит. Отец боролся с этим, потом смирился. Думаешь, он запер маму в психушке? Нет, он всего лишь приставил к ней трех громил; вернее, двух громил и одного врача. Громилы ходят за мамой по пятам и следят, чтобы ей не причинили вреда сверх ее желаний. Секс под видеонаблюдением – если врач заявляет, что есть угроза для маминого драгоценного здоровья, громилы врываются в комнату и метелят клиента в четыре руки. Сутенер на крючке у папы, за маму он отвечает головой. Ты удивлен, что я так спокойно говорю об этом вслух? Это знает весь город, мальчик. Весь город, кроме тебя.

– Я недавно приехал, – прохрипел Пирифой, красный как рак, как платье Ариадны. Впору было поверить, что прокурорская дочка публично отхлестала его по щекам. – Я еще не успел…

– Ну вот, успел. Из первых рук. Доволен? Теперь ты понимаешь, почему мой грёбаный отец так трепетно относится к моим грёбаным беспорядочным связям?

– Поехали, – сказал Тезей. – Ну его к чёрту, твоего отца.

Они вышли на плохо освещённую, кишащую ворьём и побирушками улицу. Водитель выбрался из машины и распахнул перед ними дверцу, приглашая занять места на заднем сидении. На тротуаре, рядом с машиной, лежал широкоплечий детина в обмороке. Похоже, детина проявил интерес к имуществу в салоне, и водитель принял меры.

– Ты перезвони, – гаркнул вслед Пирифой. – Обязательно!

– Любишь мальчиков? – спросила Ариадна.

Тезей промолчал.

– Не волнуйся, – успокоила его Ариадна. – Что я, не вижу? Ты еле держишься на ногах. Тебе надо хорошенько выспаться. А я лягу рядом и не буду приставать. Я умненькая девочка?

– Ты же не спишь по ночам?

– Ради тебя, сладкий, я согласна на все.