Глава шестая

Во двор городской тюрьмы въехала повидавшая виды «полуторка» с железной будкой вместо дощатого кузова. Автоматчик на КПП закрыл ворота. Машина прибыла порожняком, повернула в дальний угол, встала за облезлым немецким грузовиком «MAN». Через минуту мрачноватый водитель уже курил с рослым парнем в промасленном комбинезоне. Павел медленно сошел с крыльца, разминая сигарету. Больше часа он копался в документах, надоело. Хотелось верить, что его распоряжения прилежно выполнялись. Война закончилась, но ответственность за халатность и должностные ошибки никто не смягчал. Трибуналы работали даже в это относительно спокойное время. Бывшая тюрьма гестапо располагалась в глубине двора на улице Шлиссельбаум – под боком у комендатуры. Трехэтажное каменное здание без излишних архитектурных вычурностей, обширные подвалы, разбитые на зарешеченные ячейки. Из здания имелся подземный ход в комендатуру и к бывшим казармам вспомогательной роты СС через дорогу. Советское командование использовало то, что есть.

Часовому на воротах приходилось неустанно трудиться. Просигналила еще одна машина, и он снова потащился открывать. Въехал черный, как копоть, «ГАЗ-М1», остановился у крыльца. Два офицера в общевойсковой форме, не особо церемонясь, выгрузили человека с мешком на голове и завязанными руками, повели к крыльцу. Пленник споткнулся, его придержали. Он неуверенно выпрямился. Форма офицера вермахта раньше сидела на нем как влитая, но сейчас обвисла, смялась, зато сапоги отливали глянцем. Пленного ввели в здание, не снимая мешка с головы. Третий офицер, прибывший на «Эмке», подошел к Вересту, настороженным взглядом оценил «командированного». Офицер был поджарый, ростом выше среднего, прямой, как корабельная сосна.

– Капитан Верест? – сухо улыбнувшись, протянул он руку. – Давай знакомиться, Павел Сергеевич. Капитан Репницкий, звать Антон, откомандирован подполковником Шалаевым в твое распоряжение.

– Хорошо. – Павел пожал протянутую руку. – Давай без церемоний, на «ты». Но за дело буду спрашивать.

– Мне уже сказали, – усмехнулся Репницкий, доставая пачку «Беломорканала», – что ты у нас человек дела, опытный оперативный работник… Огонька не подбросишь, Павел Сергеевич? А то в моей бензин закончился – жрет его, трофейная сволочь, как «Студебеккер»…

– Кого привез? – Павел щелкнул зажигалкой.

– Ценная доставка наложенным платежом, – ухмыльнулся Репницкий, жадно втягивая дым. – Подарок нашему расследованию от подполковника Шалаева. Из Потсдама доставили, полночи везли. Генерал пехоты Людвиг Майер, командир «героического» гарнизона города-крепости Креслау. Выдали под роспись с наказом вернуть, где взяли. Он еще понадобится, скоро будет суд над руководителями гитлеровского режима.

– Какая честь для нашего расследования… – пробормотал Павел. – Думаешь, от него будет польза? Сбором и отправкой ценностей занималось СС и, предположительно, люди гауляйтера. Военное командование к этому отношения не имело.

– Повезем обратно? – хмыкнул Репницкий.

– Ладно, пусть будет, – махнул рукой Верест. – Пообщаемся с этим субъектом в последнюю очередь. Предположения какие-нибудь есть? Поговорил уже с Шалаевым? Не поверю, что вы не прикидывали все версии.

– Прикидывали, – кивнул Антон. Он вел себя вроде доверительно, открыто, но все же не скрывал профессиональной настороженности. – Рассматривали даже самые фантастические теории, вплоть до грандиозной дезинформации. Но все это глупости. Состав был, золото было. Прошло больше трех месяцев, и нигде оно не вылезло – ни скопом, ни частями. Склоняюсь к твоей версии: состав на маршруте куда-то свернул, а путь демонтировали и замаскировали. Если ползать на коленях по этому месту, осматривать каждую кочку, тогда поймешь, что здесь тянули ветку. Но надо знать про это место. Пройти пешком 60 километров, все внимательно осматривая, – проблематично.

– Вообще-то, меньше, – пожал плечами Верест. – Равнинные участки по понятным причинам исключаем. Остается километров сорок. Батальон солдат, каждый взвод осматривает только свой участок – пять километров. День, ну два…

– Не пойдет, – возразил Репницкий. – В этом случае пропадает вся секретность. Фашисты узнают, что мы ищем пропавший эшелон, и примут меры. Полагаешь, у них отсутствует запасной план? От уничтожения груза – до полного блокирования доступа к нему. Например, завал, с ликвидацией которого не справится никакая современная техника.

Верест молчал. В словах коллеги был резон. Но возьмись за дело даже маленькая группа, где гарантия, что фашисты об этом не пронюхают?

– Ты бывал в этих горах?

– Да, случалось, – кивнул Репницкий. – Существует подробная карта этого района Силезии. Горы не подарок. Есть места, куда в принципе не добраться, включая несколько участков, примыкающих к «железке». Дороги проложены там, где это можно. Есть красивые районы, холмы, леса в долинах. В округе несколько старинных замков: Ножич, Шляковец, Крытня, еще парочка… памятники истории и культуры, так сказать. Фрицы высокого полета там жили, а до них – местные промышленники, владельцы шахт, карьеров. Местечки действительно любопытные – смутное Средневековье, рвы вокруг замков, «колодцы неверных жен»… Вся промышленность в основном была сосредоточена к югу от дороги – сейчас там работа либо заморожена, либо предприятия давно заброшены.

– Слышал, в Силезии находится замок, под которым спрятано золото Николая II. Согласно легенде, белочехи увели его у Колчака под Байкалом.

– Слышал про такую сказку, – усмехнулся Репницкий. – Белочехи вроде драпали через Владивосток, нет? Они что же, это золото через два океана перли, чтобы в Силезии спрятать? И много ли его привезли? Красивая легенда, Павел Сергеевич. Эх, нам бы свое золото найти…

В ворота тюрьмы въехал трофейный легковой «Мерседес-Бенц», тоже подвалил к крыльцу, чадя выхлопом. Первым высадился плотный невысокий майор в фуражке с красным околышем и синей тульей. Поношенная форма была аккуратно заправлена, сапоги тоже не новые, но сверкали кремом. У майора были круглые щеки, выбритые до синевы, маленькие, хотя и не злые глаза.

– Ну, все, нарисовалось ведомство товарища Меркулова, – пробормотал Репницкий. – Без них теперь в нашей стране ни одно дело не делается…

С «форс-мажором» приходилось смириться. Ведомство Меркулова медленно, но верно двигалось в гору, подминая под себя недовольных. Майор НКГБ смотрел, положив руку на кобуру, как солдаты извлекают из салона бледного субъекта в очках и штатской одежде. Тот переминался, облизывал губы, видимо, переживал, что его привезли на расстрел. Солдаты подтолкнули его в дверной проем. Майор тоже направился к зданию, но не спешил, поигрывал часами на цепочке.

– Здравия желаю! – поздоровался он хрипловато-простуженным голосом. – Майор Сенцов Федор Михайлович, Народный комиссариат государственной безопасности. – Затем небрежно отдал честь, протянул руку. Кивнул Репницкому, с которым был знаком. – А вы, видимо, Верест?

– Только не говорите, что не наводили обо мне справки и не видели фото, – улыбнулся Павел. – Приятно познакомиться, Федор Михайлович. Надеюсь, сработаемся.

– Ну, да, этот майор не очень вредный, – усмехнулся Репницкий. – Видали и хуже. Правда, не знаю, будет ли польза от такого сотрудничества…

– Будет, Антон Дмитриевич, – слегка улыбнулся Сенцов. – Вы просто недооцениваете наши возможности. Наших сотрудников считают, в лучшем случае, какими-то напыщенными нахлебниками, в худшем – безжалостными карьеристами, забывая при этом, что на нас по окончании войны ложится львиная доля работы. Смерш расформируют, как ненужную армейскую структуру, а НКГБ останется. Кстати, Антон Дмитриевич, у вашего Смерша тоже репутация так себе. Это не относится, разумеется, к присутствующим…

– Надеюсь, мы устоим от соблазна постоянной грызни, – выразил пожелание Павел, – и сможем работать продуктивно, поскольку дело общее. Вы в курсе всех событий, Федор Михайлович?

– Да, – кивнул Сенцов. – Про то, что гауляйтер собирает в Креслау золотишко, нам было известно еще под Новый год. Наш отдел тогда дислоцировался под Варшавой. Мы имели в Креслау двух агентов из числа местных жителей, они и передавали информацию. Про банк, где хранили конфискованные ценности, про поезд, на который осуществлялась погрузка. К сожалению, мы потеряли обоих агентов. Об одном достоверно известно, что он погиб при бомбежке в середине апреля, второй пропал без вести, возможно, сгорел на пожаре. Считалось, что ценности фашисты вывезли. Лишь позднее мы узнали, что поезда в Зальденбурге никто не видел и обратно в Креслау он не вернулся… Десятого мая я был откомандирован в этот славный город с целью прояснить обстоятельства пропажи состава…

– Надо же, – пробормотал Верест, – скоро сюда НКВД подтянется, милиция, особые отделы, армейская разведка, кто там еще? И все с одной благородной целью – прояснить обстоятельства пропажи…

– Сами сказали, что одно дело делаем, – рассмеялся Сенцов. – Не волнуйтесь, капитан, палки в колеса вставлять не буду.

– Сами-то откуда? – спросил Павел.

– С Тамбовщины, – как-то смутился майор. – Село Лукьяново там есть, вот оттуда и родом… В 20-м, когда Антонов разбушевался, я уже курсантом Орловских пехотных курсов был. С этими курсами и подавлял мятеж. С товарищем Котовским в одной бригаде бились, по его рекомендации потом и отправили на работу в ВЧК, которое через год в ГПУ НКВД переименовали. Мне тогда двадцать лет было. Вот и получается, что уже больше половины жизни безопасность страны охраняю…

– Понятно, – кивнул Павел. – А ты, Антон, откуда?

– Псков, – пожал плечами Репницкий. – Тут рядом. На границе вырос, в детстве мечтал пограничником стать, да, собственно, и стал… Потом, правда, пришлось сменить профиль – по комсомольской путевке, так сказать…

– Кого привезли, Федор Михайлович? – поинтересовался Верест, обращаясь к Сенцову.

– Вальтер Бонке, майор медицинской службы. Был главным гарнизонным медиком, а до этого заведовал госпиталем Святой Магдалины, где лечилось руководство Креслау. Не знаю, будет ли польза от этого хмыря, Павел Сергеевич, но сказали всех свозить, кто может что-то вспомнить. Нам тут работы – до вечера.

– Так пойдемте, – выбросив сигарету, сказал Павел. – Работа есть работа. Антон, найдутся в этой богадельне люди, способные заварить кофе без цикория?

Он тонул в бумагах, бессмысленных допросах и табачном дыму. Больше всего Павел ненавидел именно это: пустопорожнюю болтовню и бумажную работу. Бесконечные докладные записки, рапорты, отчеты, протоколы допросов. Все, что делали оперативники до него, приходилось делать заново, иначе клочки информации разлетались, как листья с веток от порыва ветра, не откладываясь в голове. Комната для допросов провоняла табачным дымом. Он вертелся на жестком стуле. Репницкий с Сенцовым тоже присутствовали, подавляя зевоту. Заместитель начкара сержант Мамин не успевал готовить чай и кофе. Бойцам лейтенанта Сазонова, прикомандированным к отделу, тоже пришлось побегать. Верест пристально гипнотизировал фотографию пропавшего гауляйтера. На снимке господин Вольф Леманн не казался «наместником дьявола» на земле. Средних лет, немного за сорок, темноволос – вопреки «классическим» представлениям об истинном арийце. Породистое лицо со всеми признаками интеллекта, насмешливые глаза. Правил он районом жестко – по многочисленным свидетельствам очевидцев. Шесть лет терзал этот район Нижней Силезии! Повальные расстрелы евреев в 39-м, тотальная чистка поляков, чехов. Даже соотечественников держал в строгой узде. Но промышленность при нем работала. Закрывались нерентабельные шахты, предприятия, но в те, что производили что-то полезное, вкладывались немалые средства и ресурсы. В горах трудилась не покладая рук пресловутая военно-строительная организация Тодта. Большинство работ носило гриф «секретно». Приходили эшелоны с военнопленными, узниками концлагерей – отбирали самых крепких, отправляли на работы в горы. Никто не возвращался. «Простые смертные» вообще не знали, что происходило за неприступными скалами в горных урочищах. Территориальные организации СС умели охранять секреты. Этого парня реально прочили на место рейхсфюрера СС Гиммлера, но что-то не срослось, возможно, и к лучшему. Остановить армаду советских войск уже было невозможно, но победа далась бы еще дороже…

Перед Верестом сидел, поджав губы, тот самый майор медицинской службы Вальтер Бонке, неторопливо отвечал на вопросы. Да, в течение последних двух лет он лично наблюдал многих представителей командования гарнизона, партийной власти, а также гражданской администрации. У Вольфа Леманна проблем со здоровьем не было, человек регулярно посещал спортзал, не пил черный кофе, употреблял лишь французский коньяк – в редких случаях. А что касается курения, то мог позволить себе лишь сигары благородных сортов. В обыденной жизни герр Леманн был образец чистоплотности, учтивости и воспитанности. Спортивный, сугубо доброжелательный, без вредных привычек, любил искусство, поэзию, классическую музыку, был деликатен с дамами, словом, человек высокой порядочности…

– Да, мы знаем о высокой порядочности и непревзойденных моральных качествах руководства рейха, – кивнул Павел. – Вы что-нибудь слышали про так называемый золотой эшелон? Можете вспомнить тот день, когда в последний раз видели гауляйтера? Не спешите с ответом, господин Бонке. Ценная информация вам непременно зачтется.

Что он может знать об этом проклятом «золотом эшелоне»? Он всего лишь медик – не та категория, которой поверяют государственные тайны. Гауляйтер убыл из Креслау где-то за неделю до капитуляции. Разве он пропал? Говорили, что это перевод с повышением. А что касается личной встречи, то не смешите его! Вживую он видел господина Леманна еще в марте! По поводу событий 10 февраля…

– Я никогда не лезу в чужие дела, господин офицер, – бормотал Бонке, нервно разминая сухие пальцы. – Всегда выполняю приказы и распоряжения старших по званию… Да, припоминаю, 10 февраля на рабочем месте скончался начальник Фрайбургского вокзала господин Иоганн Кёниг. Мой заместитель Ланке сам осматривал тело, сообщил по секрету, что Кёнига задушили. Сделали это деликатно, если можно так выразиться, но следы на шее остались. Однако люди из СС настаивают, что это сердечный приступ – именно так надо написать в заключении. И теперь он не знает, что ему делать… Я посоветовал Ланке не выступать против СС – это все равно ничего не даст. Зачем ему это? Других забот хватает – большевики… прошу прощения, Красная армия уже приступила к бомбежкам, городские окраины обстреливала дальнобойная артиллерия, медикам было чем заняться.

Верест конспектировал «лекцию» – как когда-то в молодости в институте, затем вежливо поблагодарил герра Бонке. Репницкий скучающе зевнул, а майор Сенцов с деланой обреченностью пожал плечами: дескать, топчемся на месте. В коридоре шумели люди: кому-то отвешивали затрещины.

– Ну, что за народ, – сварливо бросил Сенцов. – Табличку надо повесить: «Тихо, идут экзамены!»

Следующим на допрос явился унтер-штурмфюрер Андреас Кравиц – мрачноватый субъект в поношенном обмундировании с оторванными знаками отличия. Похоже, вместе с регалиями ему пытались оторвались и ухо, оно переливалось ультрамарином. Но достоинства у господина было за троих. Да, он хладнокровно принимает свою судьбу. Значит, так угодно Господу. Да, он занимал должность адъютанта обер-штурмбаннфюрера СС Карла Хоффмана – руководителя службы эвакуации. Да, утром 11 февраля его начальник покончил жизнь самоубийством. Ушел в туалет, примыкающий к рабочему кабинету, и там покончил, сидя на унитазе. Что он думает по этому поводу? Абсолютно неважно, что он думает, тем более что никакого самоубийства не было. Разве самоубийцы стреляют в себя из бесшумного оружия? Кравиц видел, кто помог Хоффману это сделать. Некто Мартин Шульц, личный телохранитель господина Леманна – всего лишь обер-лейтенант, но с такими замашками, что не снилось и бригаденфюреру. Рослый такой, голова сплющена, почти безволосая, глаза рыбьи… Все было понятно, убийца выстрелил Хоффману в висок, рядом положил его «люгер» без патрона в обойме. Позднее с Кравицем провели профилактическую беседу, смысл которой сводился к следующему: хочешь жить – молчи. Так надо ради блага рейха. Рейх – это святое. Вопрос об эшелоне с золотом поставил адъютанта в тупик. Он недоуменно пожал плечами. Да, он в курсе, что проводилась реквизиция (об этом весь город знал), но какое ему дело до дальнейшей судьбы ценностей? О том, что в ночь на 10 февраля с вокзала ушел секретный состав, он тоже не знал.

Офицеры переглянулись. В сущности, логично. Знал бы, разве позволили бы жить дальше?

Но Верест упорствовал. В этом «топтании на месте» могло родиться «зерно». Следующей была женщина – средних лет, с тщательно уложенными волосами, с сединой на висках. Ее привезли из дома. Она волновалась, боялась, что арестуют. За что? Она всего лишь работала в городской администрации, была секретарем заместителя бургомистра по транспорту Отто Дрекслера. Что она сделала? Она не участвовала в преступлениях нацистов!

– Вот ведь чудеса на белом свете, – сокрушенно вздохнул Репницкий. – Какого немца ни спроси, он не участвовал в преступлениях нацистов. А кто тогда участвовал? Может, их и не было – никаких преступлений?

– Но-но, товарищ капитан, я бы попросил… – бдительно заметил Сенцов. Оба язвительно ухмыльнулись. Женщина смотрела на них с испугом.

– Фрау Манн, вас ни в чем не обвиняют, вы вызваны в качестве свидетеля, – с нажимом проговорил Верест. – Все это вы уже рассказывали, но другому следователю. Теперь попробуйте рассказать мне. Итак, утро 11 февраля… Помните?

– Господи, конечно же… – Фрау Манн подтянула под себя ноги, словно какой-то гном собирался схватить ее за пятки. – Это было так страшно… Когда я пришла на работу, господин Дрекслер уже находился на рабочем месте. Он был очень взволнован, сказал мне, что не выспался, потому что полночи провел на вокзале по долгу службы… Он хотел еще что-то добавить, но осекся, промолчал. Потом покурить вышел. Ему звонили, а его не было, и я вышла, чтобы поторопить. А курит он всегда на лестнице черного хода, там люди редко бывают… Господи, я видела, как его тащил за ноги мужчина в плаще, голова у господина Дрекслера была окровавлена… Я не знаю этого мужчину, такой высокий, практически лысый, глаза такие равнодушные… Он уложил тело под лестницу, при этом еще насвистывал что-то… Это был «Немецкий реквием», Иоганнес Брамс…

Офицеры переглянулись. Символично, нечего сказать.

– Я попятилась, он услышал шум, вскинул голову, но я успела отскочить, и он, по-видимому, не понял, кто это… Мне было страшно, я умирала от страха. На цыпочках побежала к себе и сразу застучала на машинке. Этот ужасный тип заглянул через минуту, спросил, где герр Дрекслер. Я пожала плечами, сделала вид, что страшно занята, а он так смотрел… Потом сообщили, что господин Дрекслер случайно упал с лестницы и сломал шею… Я делала вид, будто ничего не знаю, ничего не видела… Больше я не встречалась с этим страшным человеком, но он мне до сих пор снится…

– Ну, что ж, при первом допросе фрау Манн не сообщала приметы убийцы, или наш работник их не записал. – Павел проводил глазами убегающую женщину. – А работал снова телохранитель Леманна Мартин Шульц. Прямо многостаночник какой-то – везде успел. Что-то подсказывает, товарищи, что фигура не лишена интереса и достойна потери времени…

– Не понимаю, при чем здесь этот душегуб, – пожал плечами Сенцов. – Возможно, и Кёнига прикончил он – днем ранее. И того банкира – как его? Генриха Краузе. С этой стороны, товарищи, все понятно. Устранялись посторонние, что-то знавшие об операции, связанной с эшелоном. Гауляйтер – основное звено, тоже понятно. Что дальше?

– Нужно местность прочесывать вдоль полотна, – проворчал Репницкий, – вдруг найдем следы?

– А вдруг нет? – возразил Павел. – Терпение, товарищи офицеры. Не хотелось бы вспоминать про Бога, который сам терпел и нам велел. Кто там у нас на очереди? – начал он перелистывать бумаги.

На очереди ждал маленький трясущийся человечек по фамилии Каульбах – банковский служащий, ответственный за хранилища. «Божьему одуванчику» было не меньше семидесяти, и оставалось удивляться, за что он заслужил такое доверие и почему его не убили.

– Я всю жизнь нахожусь в банковской системе, господа советские офицеры… – бормотал старик. – Я ответственный и исполнительный работник, твердо знающий, что такое тайна… Но клянусь вам, я не был посвящен ни в какие тайны… Весь город знал, что по приказу гауляйтера у населения изымаются материальные ценности… Мы сами с супругой сдали замечательный баварский сервиз конца прошлого века… Посуда изысканная, позолоченная… Все равно ведь лишились бы в этой неразберихе… Я точно день не помню, в блокноте записано, в банк пришел господин Манфред Крюгер… я не знаю, как его звание в иерархии СС, но он работал с Леманном. Поставил в известность, что в подземное хранилище банка доставят груз и он будет там находиться до особого распоряжения. Крюгер не спрашивал разрешения, он просто ставил в известность. Я не мог отказаться, разве можно отказать СС? В мои обязанности входило очистить подвальные помещения, обеспечить удобный доступ с улицы и удалить всех посторонних… Я не думал, что будет такой колоссальный объем… Несколько ночей подходили грузовые машины, по пандусу въезжали в подвал, солдаты разгружали ящики – здоровые такие, наверное, снарядные… Их принимали по описи, по номерам. Но я в этом не участвовал. Подвалы у нас не маленькие, но они оказались забиты доверху! Работников банка отстранили, подвалы охранялись больше месяца. Потом еще что-то привозили, но меня даже в известность не ставили. Заправляло всем СС…

– Что у нас по Манфреду Крюгеру? – повернул голову Павел.

– Все хорошо, – фыркнул Репницкий. – Майор Крюгер выполнил свою историческую миссию и был убит советским снайпером пятнадцатого апреля в северном районе города Унхорст. Состав он не сопровождал. О маршруте мог не знать.

– Потом какое-то время было тихо, – продолжал старик. – Вечером же девятого февраля, как только стемнело, началось какое-то безумие… Подогнали грузовики, не меньше роты физически развитых солдат, до полуночи все погрузили и увезли. Мне сообщили об этом только утром. Знаете, словно гора с плеч свалилась…

– Вам повезло, господин Каульбах, что вас оставили в живых, – заметил Верест. – Вашему начальнику господину Краузе повезло меньше.

Снова мелькали лица – испуганные, равнодушные, кто-то под конвоем, других привезли из дома, поскольку в первом приближении они преступлений не совершали. Несколько выживших солдат СС – их еще не отправили на «восстановление разрушенного войной хозяйства», они принимали участие в погрузке эшелона ночью 10 февраля. Мела поземка, было холодно – минус 8° по Цельсию, дул пронизывающий ветер. Снежный покров был неустойчивый – по крайней мере, в городе. Эсэсовцы мерзли в своих утепленных шинелях – не декабрь, конечно, 41-го под Москвой, но и не Алжир. Погрузкой командовал какой-то лощеный хлыщ из СС в звании обер-штурмбаннфюрера, с греко-римским профилем, хорошо поставленным командирским голосом. Погрузка была отчасти механизированной – в пакгаузе ящики (действительно снарядные) лебедкой поднимали на стальную тележку, выкатывали к путям, где их по трапу переправляли в вагоны, а там уж дюжие молодцы вручную занимались плотной укладкой. Работа кипела параллельно в нескольких пакгаузах. Благодаря слаженным действиям состав загрузили довольно быстро. Как он уходил, люди уже не видели. Роту построили, вывели с территории путевого хозяйства. Солдаты гадали, что это было. Кто-то правильно предположил – конфискованные ценности. Другие предлагали иные версии: архивы рейха за много лет, боеприпасы, серийная партия новейших ракет – то самое «оружие возмездия», о необходимости которого истерично вещал фюрер…

На следующий день роту бросили в бой, а еще через неделю немногие выжившие даже забыли, что они делали на том вокзале…

– Да, мы с Себастьяном Войчеком проверяли состав перед отправлением, – бормотал невзрачный путевой обходчик Фабиуш Саповски. – Осмотрели все сцепки, тормозные шланги, колодки, проверили состояние колесных пар… Нам в спину дышали солдаты, они не отходили, следили за каждым нашим шагом… Себастьян еще пошутил: вот сейчас осмотрим, дескать, а потом нас в яму, и расстреляют… Солдат услышал, что мы разговариваем, заорал на нас, стал махать прикладом… Мы не видели, что находится в вагонах, путевую бригаду запустили уже после погрузки, мы быстро все осмотрели и ушли на участок… Оттуда видели, как уходил состав – медленно так отходил, тяжелый был… Часовых на тормозных площадках вроде не видели, но какие-то люди находились в вагонах, может быть, не в каждом…

– Да, девятого и десятого февраля я был дежурным по станции, – вещал невысокий плотный субъект по имени Збигнев Рыбус. – Поездов в это время ходило мало, просачивалась информация, что Красная армия вот-вот перережет ветку на Зальденбург… Было много беженцев с восточных областей, многие жители Креслау хотели выехать на запад… Но пассажирские поезда к тому времени уже не ходили. Люди давились на станции, надеялись, что власти прикажут формировать составы… девятого февраля мы отправили в Зальденбург последний состав – там был в основном военный груз, две сотни раненых и члены семей военного и гражданского начальства – те, кто не смог уехать раньше… В ночь на десятое был только один поезд, мне приказали его отправить ровно в четыре утра… Я отправил, да меня бы расстреляли, допусти я задержку… Информацию о конечном пункте никто не предоставил, клянусь, это правда! Я сам еще удивился, неужели начальство рассчитывает, что поезд сумеет проскочить Зальденбург? Но наше дело маленькое, нам приказали, мы отправили… Никаких сообщений по ходу движения от бригады машинистов не поступало, паровозом управляли не наши люди… Позднее я узнал, что путь западнее Зальденбурга уже был отрезан больше… простите, советскими войсками, и подумал: ну, точно они попались, не доехали… А в ночь после отправки к нам пришел человек в форме СС – у него «мертвая голова» была в петлицах, посоветовал забыть о том, что было, мы ничего не видели и не делали. Имени офицера не знаю, невысокий, глаза такие въедливые… Я с вами чистосердечен, товарищи офицеры, я искренне хочу помочь, но даже не знаю, что еще могу рассказать…

– Меня зовут Анна Кирхнер, – медленно произносила под запись высокая, сухая, малопривлекательная особа. – Последние три года я работала горничной в доме господина Вольфа Леманна на Альтенштрассе… Да, он был семейный человек. Супруга Бригитта – такая надменная, своевольная, не понимаю, что он в ней нашел? Двое маленьких детей – Гертруда и Гельмут. Девять и семь лет, очень капризные дети с непомерными запросами… До меня горничной была некая Эмма… не помню ее фамилии, так Бригитта выгнала ее со скандалом, заподозрив в том, что она спит с ее мужем. Со мной, слава богу, таких подозрений у фрау Леманн не возникало…

Офицеры заулыбались, ну, как тут сдержишься?

– Да уж, страшнее не выдумать… – пробормотал майор Сенцов. – Лечь с такой – хуже высшей меры социальной защиты…

Женщина вздрогнула, неприязненно посмотрела на майора из ГБ, словно вдруг стала понимать русский язык. Сенцов сделал постную мину, уставился в потолок. Не могла она понимать по-русски, просто уловила недвусмысленную интонацию.

– Мы отвлеклись, – заметил Павел. – До какого времени вы служили в доме Леманна? Где сейчас находится его семья? Что можете сказать о его… привычках, характере? Когда вы в последний раз его видели? – Вопросы сыпались как из рога изобилия.

– Семью он отправил самолетом в Мюнхен где-то в начале февраля… Тогда еще можно было летать безопасно – с аэродрома в Пандау. Я впервые слышала, чтобы Бригитта плакала. Они полночи выясняли отношения, мне кажется, он даже ударил ее, хотя на герра Леманна это непохоже… Он говорил, что скоро мы погоним обратно Советы, что вот-вот на вооружение Германии поступит чудо-оружие, мы соберем войска в мощный стальной кулак… И уже в марте вся семья сможет вернуться в Креслау. Эти заклинания мы слышали каждый день – по радио, с плакатов, из громкоговорителей… Я видела, как их отвозили под охраной на аэродром. Герр Леманн после этого выглядел так, словно с него кандалы сняли… Потом он обмолвился, что все благополучно добрались до Мюнхена… Я не знаю, что там сейчас происходит…

Павел молчал. Столица Баварии к концу войны подвергалась «ковровым» бомбометаниям союзников. Не жалели ни бомб, ни снарядов. Американцы вошли в город 30 апреля, не встречая сопротивления. Больше половины зданий было разрушено, погибла четверть населения. Исторический центр Мюнхена практически весь лежал в руинах.

– Я служила в доме на Альтенштрассе до 29 апреля 45-го года. Западное крыло особняка подверглось бомбежке, в восточном был пожар. Уцелела центральная часть дома. Последние два дня мы с поварихой Гертой провели в подвале. В последний раз я видела своего хозяина вечером 28 апреля. Он выглядел вялым, был смертельно бледен, несколько дней не брился, что весьма нехарактерно для господина Леманна. Он сухо сообщил, что больше в наших услугах не нуждается, поблагодарил за работу и выдал расчет в рейхсмарках. Когда мы с Гертой проснулись утром, его уже не было. Мы обошли все уцелевшие помещения, но господина гауляйтера не нашли. Возможно, он уехал ночью. Налетели самолеты, началась бомбежка. Мы побежали в подвал – и весьма вовремя, потому что одна из бомб попала в уцелевшую часть дома и полностью ее разрушила… Герту контузило, я оказывала ей помощь. Мы выбрались из руин, побежали в бомбоубежище, где уже находилось несколько сот человек… В личную жизнь господина гауляйтера я никогда не вмешивалась. – Сухопарая особа надменно поджала губы. – Он писал письма своей жене, надеялся, что когда-нибудь они воссоединятся. С февраля по конец апреля я видела его редко – он был весь в делах, сильно уставал, постоянно проводил какие-то совещания, записывал воззвания на радио. Как человека, мне не в чем его упрекнуть. – Дама с вызовом посмотрела на советских офицеров, задержала неприязненный взгляд на Сенцове. – Он был вежлив, учтив, обходителен, никогда не мешал домашние дела с работой. Он мог вспылить, но при этом всегда держался в рамках. Герр Леманн был идеальным семьянином. Я не верю, что такой человек мог позволять себе жестокости, которые приписывают ему злые языки…

Офицеры задумчиво смотрели, как дама с гордо поднятой головой покидает комнату для допросов.

– Надо же, – мотнул головой Сенцов, – назвал страшной. Неловко как-то. Думал, она знает.

– Не могу понять, почему ее не арестовали, – пожал плечами Репницкий. – Это же враг, несколько лет работала рядом с главным упырем Нижней Силезии.

– Мы воюем с горничными? – покосился на него Верест. – Как вам угодно, товарищи офицеры, но только без меня. Итак, кто у нас остался «на десерт»?

На «сладкое» остался бывший комендант Креслау генерал пехоты Людвиг Майер. Это был мужчина лет сорока пяти, среднего сложения, с поседевшими волосами, голубоглазый. Военную форму ему сохранили и даже позволяли приводить ее в порядок. События конца апреля – начала мая сломали генерала, он был уставшим, подавленным, полностью безучастным к своей судьбе. На левой щеке выделялся не заживающий шрам в форме руны «зиг», видимо, осколком царапнуло. К пленным генералам вермахта, в отличие от деятелей из СС, представители советского командования относились в целом нормально.

– Почему меня допрашивает капитан Красной армии? – вздохнув, пробормотал Майер. – Согласно моему статусу, это должен делать, по меньшей мере, полковник…

– Серьезно? – удивился Верест. – Вы еще не избавились от былых замашек, господин генерал? Вас допрашивает офицер контрразведки Смерш, имеющий серьезные полномочия. Считайте, что полковник. Нас не интересует ваша деятельность на посту коменданта города. Вас не будут подвергать физическому и психологическому воздействию. Вы – военный человек, достойно вели себя в боях с Красной армией, грамотно наладив оборону города. Мы знаем, что вы берегли своих солдат, проявляли заботу о раненых, о гражданском населении. Вы находились до конца со своими подчиненными. Все это заслуживает уважения. Если вы и несете ответственность – то только за то, что до последнего тянули с капитуляцией. Допускаю, что этим самым вы выполняли приказ, сохраняли честь мундира. Мы не собираемся вытягивать из вас военные тайны.

– Тогда что вам нужно?

– Будете разговаривать?

– Хорошо, спрашивайте, мне нечего скрывать…

Он с удивлением выслушал капитана контрразведки, после чего какое-то время пребывал в замешательстве.

– Вы должны понимать, что это золото уже никогда не пойдет на благо рейха, – добавил Павел. – Четвертого рейха в ближайшие тысячелетия не предвидится, уж об этом мы позаботимся. Никто и не собирался отправлять эти ценности на нужды Германии. Есть подозрение, что гауляйтер и связанные с ним лица намеревались это золото присвоить. Ждали лишь возможности. И, похоже, им это удалось.

– Я не страдаю алчностью, господин капитан, – пожал плечами Майер. – Жил скромно, пользовался только самым необходимым. Можете спросить у людей, которые меня окружали. Я – солдат, и не трепещу от блеска золота.

– Это похвально, господин генерал. И все же в армейских кругах этого округа вы были первым человеком и должны обладать информацией.

– Боюсь, она вас разочарует, капитан. Мы не были врагами с Леманном. Да, я испытывал и испытываю неприязнь к СС и НСДАП, в которую никогда не вступал и не собирался. Мне не нравился Адольф Гитлер, который изначально вел страну к ее разгрому и международному позору. Не нравилась национальная политика государства, построенная на уничтожении так называемых неполноценных народов. Я ненавидел руководство рейха, набивающее свои карманы. Я был солидарен в душе с полковником Клаусом фон Штауффенбергом, устроившим в прошлом году заговор против Гитлера, и очень переживал, когда он проиграл. Но я – гражданин Германии, господин капитан. Никогда не устраивал козней партийному руководству. Я выполнял свои обязанности, не искал конфликтов. С господином Леманном мы поддерживали ровные деловые отношения. Каждый занимался своей работой. То, что мне не нравилось в его деятельности, я умел скрывать. И никогда не проявлял излишнего любопытства…

– То есть вам плевать, что вы, человек, до конца выполнивший свой солдатский долг, будете прозябать в тюрьме еще лет двадцать. И это в лучшем случае, если не подтвердится ваше участие в преступлениях против человечности. А садист и душегуб Леманн, ловко прикрывавшийся манерами, доживет свой век где-нибудь в Парагвае, швыряя направо и налево украденное золото? Думаю, триста тонн ему на какое-то время хватит…

– Не надо иронизировать, господин капитан… – Щеки пленника слегка заалели. – Он, может, и сбежал. Но как он вывезет это золото из страны? Ладно, я понимаю, ему совсем не обязательно вывозить ВСЕ золото… – Генерал вздохнул и продолжил: – Признаюсь честно, капитан, я бы охотно вам помог. Леманн предал наши идеалы… если все действительно так, как вы говорите. Но ума не приложу, как я могу это сделать. Про конфискованные ценности знают все. Интрига же вокруг них меня не волновала, этой темы я не касался, имея другой круг обязанностей: оборона города, защита мирного населения. Гауляйтер и так наломал дров, когда зимой приказал жителям уйти из города. Мы потеряли в тот месяц восемь тысяч женщин, стариков и детей. Он даже не признал свою ошибку. Пару раз я был у него дома по делам службы, несколько раз участвовал в совместных заседаниях, посвященных обороне… – Майер закрыл глаза, начал вспоминать. – Да, неоднократно я его видел в компании герра Краузе, временно возглавлявшего филиал Государственного банка. Они поддерживали отношения… В этом нет ничего удивительного, если весь конфискат отправлялся на хранение в банк. Допускаю, что после отправки эшелона Леманн отдал приказ убрать Краузе. Обычная перестраховка, не думаю, что Генрих Краузе знал о маршруте поезда, не та фигура…

– А кто может знать?

– Вы ставите меня в тупик, капитан… Всерьез полагаете, что пехотным генералам поверяют такие тайны? СС и вермахт – разные ведомства, разные войска, разное руководство. Иногда мы сталкиваемся в окопах, но это редкое явление. Боюсь, у меня плохая новость для вас: не осталось никого, кто может вам помочь. Говорю без злорадства. У СС было много недостатков, но неумение хранить свои тайны сюда не входило. Вы напрасно теряете время.

– Вспомните февраль текущего года. Десятого числа ушел состав. До Зальденбурга он не дошел. Существует ли в природе ветка, на которую он мог свернуть?

– Не уверен… – немного подумав, ответил генерал. – В районе имелись шахты, рудники, но основная масса предприятий сосредоточена в других квадратах. Туда вели, как правило, автомобильные дороги. Иногда прокладывали узкоколейки, но состав не пройдет по узкой колее, верно? Если не ошибаюсь, лет пять назад выходил приказ, запрещающий использовать данный участок в промышленных целях. Здесь ходили воинские составы, пассажирские поезда, направление было загружено. Врезанные ветки внесли бы неразбериху в график движения. Пара путей там имелась, но это старые дела, предприятия заброшены, полотна в упадке – это не то, что вам требуется.

– В феврале движение на дороге фактически отсутствовало. Советские самолеты не летали. Несложно создать на день-другой закрытую зону. Существует ли возможность примкнуть ветку к дороге, пропустить по ней состав, а потом разобрать путь? – задумчиво проговорил Верест.

– Думаю, да, – осторожно согласился комендант. – На моей памяти инженерные части подобным занимались. Нужна дрезина с краном, пара небольших экскаваторов, инструменты, толковые руки…

– В дорожных мастерских не осталось подобных дрезин, – вставил Репницкий. – Уже работали по этой теме. В апреле наши разбомбили все дорожное хозяйство, разнесли, к чертовой матери, подъездные пути и всю ремонтную технику…

– Мудро, – хмыкнул Сенцов.

– С путевыми рабочими уже беседовали, – добавил Репницкий. – Местный гражданский контингент в этой «стройке века» не участвовал. Кто-то вспомнил, что технику однажды забирали «люди в черном». Но точную дату не помнит. Возможно, в первой декаде февраля. Снова тупик, Павел Сергеевич.

– Вообще, смешно, – покачал головой Сенцов. – Огромный состав с тринадцатью вагонами, не считая паровоза, пропадает, словно ключи от квартиры, – причем на таком участке, где и пропасть-то негде…

– Вы только сейчас это поняли, товарищ майор? – удивился Репницкий.

Верест не сдавался. Ведь должно где-то вылезти…

– Вы встречались с гауляйтером накануне его исчезновения, господин генерал?

– Исчезновения? – удивился Майер. – Разве было исчезновение? Насколько знаю, это был официальный перевод в Берлин на вышестоящую должность…

– Но Леманн посчитал это слишком высокой честью и поспешил исчезнуть, – усмехнулся Павел.

– Да, примерно за неделю до этого я искал с ним встречи… – начал припоминать Майер. – Создалась критическая ситуация в северных районах города. Нам пришлось сместить линию обороны, солдаты и гражданские гибли сотнями. Оказался взорванным мост через Лею. Жители перебирались в центр на подручных средствах, тонули. Нас теснили к воде. В батальоне усиления СС, дислоцированном на Магбургштрассе, имелось все для налаживания понтонной переправы. Мы обращались к ним, но они отказывались предоставить технику без приказа гауляйтера. А с тем, как назло, отсутствовала связь. Я был зол, как черт, лично выехал в его особняк…

Звучало бредово, но именно в этом и состояла основа управленческого хаоса, приведшего к разгрому Германии. Много было факторов, повлиявших на крах рейха: стойкость и мужество советских солдат, суровая русская зима, бездорожье, резкое сокращение ошибок командования. Их не надо умалять. И все же основной фактор: рассогласованность действий. У немцев не было централизованного командования, в отличие от Красной армии. Пехота подчинялась штабу Сухопутных сил, люфтваффе – напрямую Герингу, ваффен СС – Гиммлеру. У танкистов было свое руководство, у флота – свое. Неразумно, но факт. Для движения родов войск требовалась директива «своего» командования. Последнее, как правило, сидело в Берлине. На начальном этапе войны, когда стремительно двигались на восток, с этим справлялись. Потом же это стало катастрофой, отнимало массу времени, влекло убийственные последствия. Временами доходило до абсурда. За роль «единого начальника» иногда хватался Гитлер – при этом демонстрировал поразительное незнание истинного положения на фронтах…

– Вы нашли гауляйтера, герр генерал? Он отдал нужный приказ?

– Да, и это была наша последняя с ним встреча… – От внимания не укрылось, как непроизвольно сжались кулаки генерала. – Мне пришлось ждать его больше часа, его не было дома, он снова ездил на встречу к своей пассии…

«Стоп!» – сверкнуло в голове.

– К какой еще пассии? – взволнованно спросил Павел.

– Не люблю я этих сплетен, грязного белья… – брезгливо поводил носом генерал, – но об этом люди перешептывались у него за спиной… Дело в том, что Леманн не был образцом строгой морали. У него была семья, дети, жена, о которых он заботился, но это не мешало ему иметь любовниц и навещать их в свободную минуту. Это была часть его натуры, понимаете? Не знаю уж, как и когда он сошелся с этой особой, называющей себя баронессой, не могу сказать о ней ничего плохого, кроме того, что она несколько старше нашего гауляйтера…

– Имя! – потребовал Верест.

– Избавьте, – сморщился генерал. – Баронесса Луиза Шлессер, вдова, так сказать. Замок Мезель. Почему вы об этом спрашиваете меня – боевого генерала? Поговорите с его горничной, вытрясите из нее всю правду об этой особе…

– И снова здравствуйте, фрау Кирхнер, – с ядовитой улыбкой поздоровался Павел. – Присаживайтесь.

Горничная стала белой, как известка. Ее вернули в комнату для допросов довольно быстро, засекли в ближайшей хлебной очереди. Она затравленно смотрела по сторонам, губы ее подрагивали.

– Я не понимаю, – прошептала она. – Мы уже говорили…

– Вот змеюка страшная… – в сердцах процедил Сенцов. – Прав ты был, Репницкий, нельзя такую оставлять на свободе…

– Садитесь и не оправдывайтесь, – приказал Павел. – Теперь рассчитываем услышать от вас только правду и ничего, кроме правды. В противном случае тюрьма на долгие годы станет вашим домом. Баронесса Луиза Шлессер. Все, что вам известно.

– Но я не думала, что это имеет значение… – стала выкручиваться горничная. – Конечно, я все расскажу, хотя господин гауляйтер запретил упоминать эту тему…

Похоже, Леманн был тот еще жук, своего не упускал. Баронесса Шлессер – вдова не очень богатого, но владевшего неплохим замком полковника люфтваффе – обладателя гордого титула. Барон попал в опалу, сгинул зимой 42-го в окрестностях Сталинграда. Вдова осталась. Проживала в замке Мезель, история которого весьма запутана. Замком владел некий промышленник, разорившийся в начале 30-х. Поместье приобрел кто-то из городской ратуши, потом оно досталось немецкому генералу от инфантерии, но и тот через год продал землю со всеми строениями, когда собрался переезжать в Берлин. Так что родовым для Шлессеров это поместье не являлось, но принадлежало семье на всех законных основаниях. Семья вела светский образ жизни, отмечалась на балах, пафосных партийных сборищах. Детей у Шлессеров не было, единственный сын умер еще в младенчестве, отчего супруга барона надолго погрузилась в меланхолию. В доме имелись слуги, сквер, доходные конюшни, на которых трудились покорные поляки, а потом и прочие остарбайтеры. С 42-го года, оставшись одна, баронесса прозябала в одиночестве. Доходы сократились, остались лишь старые денежные накопления и небольшие проценты по ценным бумагам. Луиза научилась управлять машиной, посещала детские приюты, где жертвовала сиротам тысячелетнего рейха небольшие суммы, посещала сельские школы с той же целью. Все это было, скорее, от скуки, чем от желания реализовать позывы к благотворительности. С годами она все реже швыряла деньгами. «Добропорядочной» Анне эта особа сразу не понравилась. А вот гауляйтера она чем-то зацепила. Она понятия не имеет, когда и где они познакомились, но страсть была нешуточной, во всяком случае, со стороны баронессы. Война не мешала, Леманн ловко совмещал свои похождения с поднятием духа вверенного ему населения. По мере развития осады встречаться становилось сложнее, но удавалось. Любовные амуры облегчались тем, что супруга с детьми находилась в Мюнхене… В апреле они уже не скрывались. Она могла приехать в Креслау, имея специальный пропуск, ждать Леманна у него дома, игнорируя осуждающие взгляды прислуги. Или он бросал вдруг все дела и устремлялся в Мезель…

– Где замок? – перебил Верест, раскладывая карту.

– Я никогда там не была, – надула губы горничная.

– Тут, – ткнул в карту пальцем Репницкий, подойдя к ним.

Указанное место находилось за городом, в северо-западном направлении, в стороне от железной дороги, протянувшейся на запад. Это были уже предгорья, извивалась речка Лея, петляющая и по Креслау. Замок Мезель значился на карте. Населенных пунктов поблизости не было. По прямой до городских предместий было километра четыре.

– Когда в последний раз господин Леманн посещал баронессу в замке? – спросил Павел.

– Я подозреваю, что примерно за неделю до того, как он… уехал, – выдавила горничная. – Герр Леманн всеми днями был страшно занят, ну, вы понимаете… Его чуть не убило осколком разорвавшегося снаряда… Он появился уже к вечеру, помылся, переоделся и уехал на своем «Мерседесе» в сопровождении мотоциклетного экипажа… Вернулся через пару часов, какой-то раздосадованный, нервный, от него пахло духами… Я уже знала, как пахнут духи баронессы, она пользуется французским парфюмом «Femme» фирмы «Роша»… После этого, мне кажется, они не встречались…

– Я не понимаю, – пробормотал Верест, – если это было 22–23 апреля, то разве кольцо вокруг города еще не замкнулось? Гауляйтер и его любовница свободно шастают туда-сюда, и никакая пуля их не берет…

– Там не было наших войск, – пояснил Репницкий. – Мы пробивались с севера и юга, в той местности дальше Пандау не прошли. Образовался выступ длиной в десять километров. А южнее – горы, где только альпинисты и пройдут. Так что могли безбоязненно использовать эту дорогу. Рисковал, конечно, гауляйтер, наша разведка забредала и в эти края…

– Свободны, фрау Кирхнер, – бросил горничной Павел и добавил: – Из города не выезжать!

Обрадованная горничная устремилась к выходу. Офицеры задумчиво смотрели, как она спотыкается на пороге. Джентльменов в этот момент не нашлось, и дверь громко захлопнулась.

– Ну, и что с того? – озадаченно почесал лысеющую макушку Сенцов. – Подумаешь, любовница! Если у гауляйтера были к баронессе любовные чувства, он забрал ее с собой. Если нет, то она сидит в замке, занимается какой-нибудь хренью и ни о чем не знает.

– Баронесса играла в башне замка Шопена… – с деланой мечтательностью изрек Репницкий.

– И, внимая Шопену, полюбил ее гауляйтер, – хохотнул Сенцов.

– И чего сидим, ржем, хреновы ценители буржуазной поэзии? – рассердился Павел. – Немедленно прояснить судьбу баронессы! Ее могли допрашивать.

– С какого борща бы ее допрашивали, – проворчал Репницкий, – если мы о ней только сейчас узнали. Ладно, спрошу у Сысоева, он занимался этими замками. Покурите пока.

Он удалился. Курить пришлось минут двадцать, в нетерпении поглядывая на часы. Сенцов перелистывал протоколы допросов, что-то мерил циркулем на карте, бурча под нос. Репницкий влетел в помещение с возбужденно горящими глазами, словно уже где-то принял.

– Все правильно, Павел Сергеевич, есть такая баронесса! В Управлении ее не допрашивали, но она есть! Разведчики старшего лейтенанта Шершнева после взятия Креслау несколько дней зачищали замки, искали в них прячущихся фрицев. Дважды в бой вступали. В Мезель тоже нагрянули, застали там даму печального образа и при ней пару служанок, которым некуда податься. Фрицев не застали. Шершнев – бывший прокурорский работник, все не может избавиться от своих протокольных замашек, прямо на месте и допросил барышню под протокол. Мол, кто такая, кто хозяин, в чем замешаны, где состояли. Забирать ее не стали – вроде не за что, помялись и свалили, предупредив: мол, пока живите, гражданка баронесса, но сильно не обольщайтесь, все замки скоро будут конфискованы в собственность трудящихся новым народным правительством! Так что никуда она не сбежала со своим любовником – в первой декаде мая была здесь!

– Надо съездить, – захлопнул папку Верест, – развеяться перед ужином. Если «пустышка» – будем дальше копать. Машина во дворе, Сенцов, предупредите своих сотрудников. Репницкий, организуйте пару бойцов. Выезжаем через десять минут.