ВЕСЕННЯЯ ЛИХОРАДКА
Как-то в ясный майский день Роберт сидел за письменным столом, пытаясь выжать из себя хоть строчку. Он работал над главой, посвященной романистке миссис Генри (Эллен) Вуд. По его мнению, миссис Вуд была порядочной занудой. Он заставил себя перечитать «Ист-Линн», во всех подробностях изучил ее личную жизнь, но так и не сумел разжечь в себе хоть искорку интереса.
Во время экскурсий он всегда игнорировал миссис Вуд. Ее место было между Адамом Вортом и Джорджем Вумвеллом — не только по алфавиту, но и по плану захоронений; с его точки зрения, она была недостойна такой яркой, лихой компании. Роберт изгрыз ручку, пытаясь решить, нельзя ли выбросить ее из диссертации. Нет, не получалось. В принципе, можно было бы акцентировать ее смерть, но и тут она подкачала: умерла от банального бронхита. Чертова баба.
Он был даже рад, когда Валентина отвлекла его своим приходом.
— Пошли гулять, — сказала она. — Весна на улице.
Как только они вышли за калитку, ноги сами понесли их в сторону кладбища. На Суэйнз-лейн до их слуха донесся голос одинокой тубы: это в Уотерлоу-парке музыкант упражнялся в гаммах. Каждая нота звучала как элегия. Суэйнз-лейн, стиснутая с обеих сторон высокими стенами, жила в вечных сумерках, даже когда над головой синело безоблачное небо. Валентина подумала: «Мы — как похоронная процессия из двух человек». Она испытала облегчение, когда они дошли до ворот кладбища и в ожидании остановились на солнце.
Ворота открыл Найджел:
— А мы на тебя сегодня не рассчитывали.
— Знаю, — ответил Роберт, — но в такую великолепную погоду нам захотелось посмотреть на полевые цветы.
Из конторы появилась Джессика:
— Если просто идете гулять, захватите грабли. Только не валандаться.
— Как можно!
Роберт взял для себя и Валентины переносные рации, грабли и большой мешок для мусора; пройдя через двор, они оказались на кладбище.
— Никуда не денешься, — сказал Роберт, сворачивая на аллею Диккенса. — Ты уж извини. Я не собирался загружать тебя работой.
— Ничего страшного, — ответила Валентина. — Хоть какая-то от меня будет польза. Граблями помахать даже приятно. Откуда здесь столько бутылок из-под воды?
— Да бывают любители — швырять их через стену.
Некоторое время они в дружеском молчании сгребали мусор, расчищая аллею и набивая мешок обертками от фастфуда и пластиковыми кофейными чашками. Валентине даже понравилось орудовать граблями. Прежде ей не доводилось этим заниматься. Она стала прикидывать, какие еще занятия пришлись бы ей по душе. Фасовка продуктов? Телемаркетинг? Как угадать? Возможно, стоило бы перепробовать как можно больше профессий — по неделе на каждую. Она представила себя гардеробщицей в Британском музее, но тут Роберт жестом подозвал ее к себе.
— Смотри, — шепнул он.
Она увидела двух небольших лисиц, которые, свернувшись колечком, спали на ворохе прелых листьев. Роберт подошел к ней сзади и обхватил одной рукой. Валентина напряглась. Он ее отпустил. Чтобы не потревожить лис, они отошли подальше по аллее и продолжили уборку.
Вскоре Валентина спросила:
— Что значит «валандаться»?
— Думаю, американцы выражаются точно так же. Джессика и Джеймс во время войны служили в Америке и набрались там американских словечек.
— А что это значит-то?
— Ну, медлить, лениться, дурочку валять. Или еще говорят «валандаться с кем-то» — тоже значит «валять дурочку», но в другом смысле.
Валентина вспыхнула.
— Джессика подумала?..
— А… мы с тобой, по-моему, не особенно похожи на парочку, воспылавшую страстью к уборке мусора. — Он заглянул в мешок. — Имеем право остановиться. Давай-ка прогуляемся: грабли можно оставить тут, потом заберем.
Он взял ее за руку и повел на «Луг» — открытый, расцвеченный солнцем участок с ухоженными могилами.
Валентина сказала:
— До чего же хорошо на солнышке. По-моему, со дня нашего приезда все время было мрачно.
— Не может быть.
— Или просто ощущение такое. Как будто мрачность въелась в каждое здание, понимаешь?
— Угу.
Роберта это огорчило. «Как ни старайся, она никогда не полюбит Лондон. И меня тоже, если уж на то пошло».
Они шагали дальше. Некоторые могилы, как маленькие густые садики, пестрели свежей цветочной рассадой.
— Валентина? — позвал Роберт. — Объясни мне одну вещь. Почему каждый раз, когда я до тебя дотрагиваюсь, ты вся сжимаешься?
— С чего ты взял? — ответила она. — Вовсе нет.
— Хорошо, не каждый раз. Но сейчас, когда мы смотрели на лисиц, было именно так.
— Возможно. — Они свернули с луга обратно на аллею. — Мне показалось, это как-то… противоестественно. Неуважительно.
— Из-за того, что мы на кладбище? — уточнил Роберт. — Не знаю, не знаю… когда я лягу в землю, мне будет только приятно, если на моей могиле люди станут заниматься любовью. Это будет напоминанием о счастливых временах.
— А ты сам готов этим заниматься на чужой могиле? У Элспет, например?
— Нет… разве что с самой Элспет. Только для этого надо исхитриться. Может быть, самому помереть?
— У мертвых, по-моему, секса не бывает.
— Это зависит от того, куда тебя занесет: в рай или в ад.
Валентина рассмеялась.
— Ты не ответила на мой вопрос. — Роберт ущипнул ее пониже спины, и она взвизгнула. — В аду — пресное совокупление, как в брошюрах «Радость секса», а в раю — бурные, неуемные оргии, — предположил он.
— Все с ног на голову.
— Это в тебе говорит американское пуританство; разве в раю не процветают все величайшие наслаждения? Еда, питье, плотская любовь — если они греховны, то почему же без них невозможно выживание и приумножение биологического вида? Нет, на небесах, по-моему, бурлит нескончаемая вакханалия. Это внизу, в аду, приходится опасаться дурных болезней и мужской несостоятельности. Так вот, — он лукаво покосился на холодный профиль Валентины, — если ты не примешь меры, то отправишься в особую резервацию для девственниц.
— Это в раю или в аду?
Он пожал плечами:
— Кто его знает? Лучше не рисковать.
— Значит, надо мне поторапливаться.
— Да уж, пожалуйста.
Он остановился. Вбок уходила узкая тропка, которая вела к фамильному склепу Россетти. Сделав несколько шагов, Валентина замерла: она почувствовала, что Роберта рядом нет. Она обернулась, поймала на себе его взгляд и смущенно потупилась.
— Что — прямо тут? — Ее голос звучал едва слышно.
— Ну зачем же? — ответил Роберт. — Как ты заметила, это неуважительно. Кроме того, если пронюхает Джессика, меня упекут за решетку. Господи прости, она даже в шортах сюда не пускает.
— Думаю, дело ограничится увольнением.
— Это еще хуже. Куда я денусь? Придется устраиваться на работу. — Он тоже двинулся вперед, и Валентина пошла с ним в ногу.
— Валентина, тебе претят такие разговоры?
Она промолчала.
— Ты сама их поддерживаешь, а потом вроде как обижаешься. Я уже не… меня никто так не динамил… во всяком случае, со школьной скамьи. Очевидно, всему виной разница в возрасте. — Он вздохнул. — Впрочем, большинство моих знакомых девушек долго уламывать не приходилось. Славное было времечко.
Валентина покачала головой.
— Дело не в том, что мне нравится тебя динамить. — Она запнулась на этом жаргонном словечке и на своих мыслях. — Это все из-за Джулии.
Роберт бросил на нее непонимающий взгляд:
— При чем тут Джулия?
Валентина объяснила:
— Мы привыкли все делать вместе, все важное…
— Но ты мне постоянно твердишь, что хочешь самостоятельности.
— Не сердись, — выдавила она. — Я просто боюсь.
— Ну, это еще как-то можно понять.
— Да нет, это глупо, — сказала Валентина. — Я бы очень хотела от нее отделиться.
— Ты за ней что, замужем? Делай, как тебе лучше.
— Ты не понимаешь.
— Действительно, не понимаю. — Некоторое время они шли в молчании, потом Роберт сказал: — Подожди здесь, я грабли заберу.
Он побежал назад по аллее, оставив Валентину стоять на солнце. «Как хорошо на воздухе, — думала она. — На месте Элспет я бы летала здесь, а не торчала в квартире». Тут показался Роберт с граблями и мешком. Она смотрела, как он спешит к ней. «Я что-нибудь к нему чувствую? Кажется, да. Тогда почему бы…» Но это было невозможно. Она вздохнула. «Надо мне отделиться от Джулии». Роберт замедлил шаг.
— Пойдем в контору, чаю попьем.
— Давай, — согласилась Валентина, и они, испытывая одинаковую неловкость, направились в сторону двух часовен.
Джулию так и тянуло побегать по солнцу, но для этого нужна была компания, а Валентина успела смыться с Робертом. Она потащилась наверх, чтобы излить свою досаду на Мартина.
— Привет, красавица, — сказал он, когда она вошла к нему в душный, затемненный кабинет. — Одну минуту, я уже заканчиваю. Завари-ка нам чайку, сделай одолжение.
Джулия отправилась на кухню заваривать чай. Она всегда охотно доставала чашки с блюдцами, кипятила воду и совершала все остальные привычно-спокойные действия, связанные с чаепитием, но сегодня ее терпение кончилось. Она кое-как составила все необходимое на поднос и оттащила Мартину в кабинет.
— Спасибо, Джулия. Ставь прямо на стол и сама присаживайся. Вот так, чтобы нам было уютно.
Джулия плюхнулась на стул.
— Тебе не надоело жить в потемках?
— Нет, не надоело, — беззлобно ответил он.
— Зачем ты окна газетами залепил?
— По совету нашего дизайнера, — улыбнулся Мартин.
— Ну конечно.
Мартин разлил чай по чашкам.
— Что-то вы сегодня не в духе, мисс Пул.
— Да это из-за Валентины… шляется где-то с Робертом.
Он протянул ей чашку.
— А в чем проблема?
— Ну как же — она с ним крутит роман.
Мартин поднял брови:
— Вот как? Интересно. Он, кажется, для нее староват.
— А ты бы закрутил со мной, если бы не был женат? — спросила Джулия.
Мартин был настолько ошарашен, что не нашелся с ответом.
Джулия сказала:
— Надо понимать, что нет, правильно?
— Джулия…
Она поставила чашку, наклонилась и поцеловала его в губы. Мартин содрогнулся и окаменел.
— Не надо, Джулия, — выдавил он наконец. — Я женатый человек.
Встав со стула, Джулия обошла вокруг невысокой стопки коробок.
— Но Марика уехала в Амстердам.
— Тем не менее она моя жена. — Он вытер губы носовым платком.
Джулия сделала еще один круг.
— Она тебя бросила.
Мартин обвел рукой штабеля коробок и заклеенные окна.
— Ей здесь было невмоготу. Я ее не виню.
Джулия кивнула. Она почувствовала, что слишком горячее согласие будет оскорбительным.
У Мартина поневоле вырвалось:
— Ты очень привлекательна, Джулия. — (Она остановилась и подняла на него недоуменный взгляд.) — Но я люблю Марику, и никто ее не заменит.
Джулия опять стала ходить кругами.
— А что именно… какое это чувство? — Мартин не ответил, и она попыталась объяснить: — Я никогда никого не любила. Из парней.
Мартин встал из-за стола и провел ладонями по лицу. У него устали глаза, щетина требовала бритвы. Это было не навязчивое состояние, а какое-то ощущение неопрятности; к тому же время шло к пяти. Он покосился на компьютер: всего четыре. Все равно пора, пора бы в душ — если подстраиваться под возвращение Марики с работы. Но можно было и немного подождать. «Не хочет отвечать», — подумала Джулия и почему-то испытала облегчение.
Мартин заговорил:
— Такое ощущение, будто от моего существа отделился изрядный кусок и перенесся в Амстердам, где он — она — меня ждет. Знаешь такой термин: фантомная боль? — (Джулия кивнула.) — Так вот: на ее месте осталась боль. И эта боль питает другую, которая заставляет меня постоянно мыться, считать и так далее. Выходит, что разлука не дает мне отправиться на ее поиски. Понимаешь?
— А не станет ли тебе гораздо легче, если ты поедешь и найдешь ее?
— Несомненно. Да. Конечно, я был бы только счастлив. — У него на лице отразилось беспокойство, как будто Джулия собиралась тотчас вытолкать его за порог.
— Так в чем же дело?
— Джулия, тебе не понять.
— Ты мне не ответил. Я тебя спросила про любовь. А ты стал рассказывать, какое чувство испытал после отъезда жены.
Мартин снова сел. «Она еще совсем ребенок. Мы в ее годы уже были хозяевами вселенной — и никто не смел нам перечить». Джулия сцепила руки, словно хотела, как молотом, выбить из него ответ.
— Любовь — это… тревога, — сказал он. — Хочешь доставить радость и боишься, что тебя увидят таким, каков ты есть. В то же время хочешь, чтобы тебя знали. Иными словами… ты наг, стонешь во тьме, теряешь всякую гордость… Я хотел, чтобы она видела меня и любила, хотя знала как облупленного, а я знал ее. Теперь ее рядом нет, и мое знание неполно. Целыми днями пытаюсь представить, чем она занимается, что говорит, с кем общается, как выглядит. Стараюсь восполнить потерянные часы, но чем дольше разлука, тем это труднее — неизвестность множится. Приходится додумывать. На самом деле, я просто не знаю. Ничего больше не знаю.
Он свесил голову на грудь, и его речь стала неразборчивой. Джулия подумала: «Он относится к своей жене точь-в-точь как я к Валентине». Это ее испугало. Ее чувство к Валентине оказалось безумным, изломанным, невольным. Джулия вдруг возненавидела Марику. «Как она могла его бросить — он теперь съежился в этом кресле, плечи вздрагивают… — Ей вспомнился отец. — А он к маме так же относится?» Она не могла представить себе отца в одиночестве. Джулия приблизилась к Мартину, который сидел понурившись, с закрытыми глазами. Она подошла сзади, склонилась над ним и обняла за плечи, прижавшись щекой к его затылку. Мартин напрягся, а потом медленно накрыл крест-накрест своими ладонями руки Джулии. Мыслями он обратился к Тео, но не смог припомнить, когда Тео в последний раз его обнимал.
— Прости меня, — шепнула Джулия.
— Что ты, что ты, — сказал Мартин.
Джулия его отпустила. Мартин встал и вышел из кабинета. Джулия услышала, как он хлюпает носом где-то в дальней комнате. Вернувшись, он в своей обычной нелепой манере протиснулся в дверь бочком и снова сел в кресло.
Джулия заулыбалась:
— А на выходе ты этого не сделал.
— Разве? Это плохо. — Мартин ужаснулся, но ненадолго.
«Это необходимо исправить», — подумал он, однако внутренней потребности не испытал.
Глядя на него, Джулия заплясала.
— Ты в последнее время идешь на поправку. Закидонов гораздо меньше стало.
— Правда?
— Честное слово. Не сказать, что уже совсем нормальный, но хотя бы не бегаешь мыться каждую минуту.
— Не иначе как витамины подействовали, — сказал он.
— Все может быть, — ответила Джулия. Какие-то нотки в голосе Мартина заставили ее насторожиться.
— Я сейчас отрабатываю выход на лестничную площадку, — сообщил он.
— Мартин, это же здорово! Покажешь, как получается?
— Э… пока еще не очень получается. Но я тренируюсь.
— Надо нам увеличить дозу витаминов.
— Что ж, мысль интересная.
Джулия тоже села.
— Если сможешь выходить, сразу поедешь в Амстердам?
— Да.
— И я тебя больше не увижу?
— Ты приедешь к нам в гости.
Он начал рассказывать ей про Амстердам. Джулия слушала, а сама думала: «Все может быть». Ей было и радостно, и тревожно: если Мартин выздоровеет, не станет ли он жутким занудой?
— Не возражаешь, если я сниму газеты с окон? — перебила она.
Мартин задумался. Внутренний голос не протестовал, но он все же заколебался.
— Давай не со всех сразу, хорошо? Посмотрим, что из этого получится.
Вскочив со стула, Джулия стрелой бросилась к окну, едва не упав на коробки, преграждавшие доступ. Она принялась срывать газетную бумагу и скотч. В комнату хлынул дневной свет. Мартин стоял сощурившись и смотрел на деревья и небо. «Боже праведный, опять пришла весна». Джулия закашлялась от пыли, которую сама же подняла.
— Ну как? — спросила она.
Мартин кивнул:
— Очень мило.
— Можно еще?
— Еще какие-нибудь окна? — Твердой уверенности не было. — Дай мне привыкнуть… к свету… для начала. А через пару дней продолжим. — Мартин остановился в нескольких шагах от окна. — Дивная погода, — выговорил он.
У него колотилось сердце. Мир давил на него тяжким грузом. Джулия что-то говорила, но он не слышал.
— Мартин?
«Господи, что это с ним?» Джулия схватила его за плечи и начала подталкивать к креслу. Мартин покрылся испариной и едва дышал.
— Мартин?
Он поднял руку, чтобы прекратить расспросы, и упал в кресло. Через несколько минут он сказал:
— Легкая паника. — И остался сидеть с закрытыми глазами и отрешенным лицом.
— Чем тебе помочь? — спросила Джулия.
— Ничем, — ответил он. — Просто посиди рядом.
Она села и стала ждать вместе с ним. Вскоре Мартин со вздохом сказал:
— Пришлось поволноваться, да? — И вытер лицо носовым платком.
— Извини меня. — Сегодня у нее все выходило невпопад.
— Тебе не за что извиняться. Ну-ка, давай переберемся поближе к солнышку.
— А разве…
— Все нормально. Только не вплотную к окну.
Они подвинулись.
Джулия сказала:
— Все время кажется, будто я что-то поняла, а на самом деле — ничего.
— Я и сам себя не понимаю; где уж тебе? — сказал Мартин. — В этом и есть сущность безумия, правда? Колеса автобуса отваливаются на полной скорости, и все теряет смысл. Точнее, не теряет смысл, а приобретает такой смысл, которого никому не понять.
— Но ведь ты уже пошел на поправку, — со слезами на глазах выдавила Джулия.
— Да, мне гораздо лучше. Поверь.
Мартин вытянул ноги, подставляя их солнцу. «Скоро лето». Он представил себе Амстердам летней порой: узкие домики вдоль каналов нежатся в скупо отмеренных лучах северного солнца; Марика, загорелая и оживленная, хохочет над его голландским произношением; это было давным-давно, но теперь лето приближалось вновь. Подавшись вперед, он протянул руку Джулии. Так они и сидели бок о бок в солнечном свете, любуясь весенним днем с безопасного расстояния.
