Глава тридцать первая

В раздумье о своей печальной судьбе Джо долго сидел, насторожившись, каждую минуту ожидая услышать шаги на скрипучих ступенях и приказ своего почтенного родителя сдаться немедленно на безоговорочную капитуляцию. Однако на лестнице не слышно было ни шагов, ни голоса. Через длинные коридоры по временам доносились снизу какие-то глухие отголоски — хлопанье дверей, беготня, — свидетельствуя о царившей там необычной суматохе, но в убежище Джо тишина, по контрасту с этим шумом, казалась еще глубже, было уныло и мрачно, как в келье отшельника.

Становилось темно, старая мебель в комнате (сюда, как в больницу, отправляли все пришедшее в негодность) принимала неясные и таинственные очертания. Стулья и столы, днем имевшие вид обыкновенных честных калек, теперь казались какими-то странными и загадочными предметами, а словно изъеденная проказой ширма из вылинявшей индийской кожи с золоченой рамой, защищавшая некогда хозяев от холодного ветра и скрывавшая не одно хорошенькое личико, теперь торчала в отведенном ей углу, как скелет, хмуро уставясь на Джо словно в ожидании допроса. Напротив окна висел портрет, из его овальной рамы пялил серые глаза старый генерал в старинном мундире. По мере того как в комнате мерк дневной свет, генерала все больше одолевала дремота, и, наконец, когда угас последний слабый луч, он закрыл глаза и крепко уснул. Вокруг стало так тихо, что скоро и Джо уснул, как генерал на портрете. Он спал и видел во сне Долли, пока часы на чигуэлской церкви не пробили два раза.

В комнату по-прежнему никто не заглядывал. В доме затихло все, и снаружи тоже все было безмолвно, только изредка лаял какой-нибудь неугомонный пес да шумели ветви, когда ночной ветер качал их. Джо некоторое время печально смотрел в окно на хорошо знакомые предметы, дремавшие в бледном лунном свете, потом вернулся на место и снова стал вспоминать недавний скандал. Он думал о нем так долго, что ему уже стало казаться, будто случилось это с месяц назад.

Так прошла ночь. Джо то дремал, то размышлял, то подходил к окну и выглядывал во двор… Но вот угрюмая старая ширма и ее сверстники, столы и стулья, стали понемногу выступать из мрака и принимали свой обычный вид, а сероглазый генерал как будто мигал и зевал, просыпаясь, и, наконец, совсем проснулся, но, видно, ему было не по себе — в сером утреннем полусвете он казался таким изможденным и озябшим.

Из-за леса уже выглянуло солнце и ярким золотом лучей пронизывало клубящийся туман, когда Джо, выбросив из окна на землю узелок и свою верную палку, приготовился и сам спуститься вниз.

Это не требовало особенной ловкости: на стене было так много выступов и украшений, что по ним можно было сойти, как по ступеням, а затем оставалось только спрыгнуть с высоты в несколько футов. Через минуту Джо с палкой и узелком на плече уже стоял на твердой земле и смотрел на старый дом — быть может, в последний раз.

Он не обратился к «Майскому Древу» с речью, ибо он был простой необразованный парень. Он не проклял его, потому что был незлобив. В эту минуту он чувствовал к старому дому больше нежности, чем когда-либо в жизни, и, от всей души сказав ему на прощанье: «Храни тебя бог!», пошел прочь.

Он шел бодрым, быстрым шагом, всецело занятый мыслями о будущем; он уже видел себя солдатом, воображал, как умирает на чужбине, в стране, где очень жарко и везде пески, и, умирая, завещает добытые им несметные богатства Долли, которая будет потрясена, когда узнает это. Поглощенный своими юношескими мечтами, то радужными, то печальными, но всегда вертевшимися вокруг Долли, он быстро шел вперед, — и вот, наконец, ушей его коснулся шум Лондона и впереди замаячил «Черный Лев».

Было только восемь часов утра, и в «Черном Льве» всех очень удивило появление Джо в такой ранний час и притом в запыленных башмаках, пешком, а не на своей неизменной серой кобыле. Но, так как он попросил как можно скорее приготовить ему завтрак и, когда завтрак подали, проявил бесспорно замечательный аппетит, то «Лев» принял его так же радушно, как всегда, с тем почетом, на который он, как постоянный посетитель и собрат по профессии, имел полное право.

Этот «Лев», хозяин трактира (которого называли то его человеческим, то звериным именем с тех пор, как он велел живописцу придать чертам изображенного на вывеске царя зверей как можно больше сходства с его собственной физиономией), был человек почти такого же быстрого и тонкого ума, как сам великий Джон Уиллет, с той лишь разницей, что мистеру Уиллету исключительная находчивость и быстрая смекалка даны были природой, тогда как Лев этими качествами обязан был в значительной степени пиву — он поглощал его в таких огромных количествах, что потопил в нем все свои способности, за исключением одной — способности спать без просыпу, в которой он достиг поразительного совершенства.

Таким образом, скрипучий Лев над дверью трактира был, по правде говоря, лев ручной, заспанный и слабосильный. А так как изображения представителей этой дикой породы обычно носят условный характер (изображают их чаще всего в каких-то неестественных позах и красках), то наиболее невежественные соседи принимали Черного Льва на вывеске за портрет хозяина в костюме, который он надевал по случаю каких-нибудь пышных похорон или национального траура.

— Кто это так шумит у вас в соседней комнате? — спросил Джо после того, как покончил с едой, умылся и почистил свое платье.

— Это сержант-вербовщик, — ответил Лев.

Джо невольно вздрогнул. Вот оно, то, о чем он думал всю дорогу!

— Я предпочел бы, чтобы он был где угодно, только не здесь, — добавил Лев. — Эти люди здорово орут, а заказывать почти ничего не заказывают. Как говорится, шуму много, а толку мало, мистер Уиллет. Знаю, ваш папаша их тоже не жалует.

Если старый Джон при всех обстоятельствах не очень-то жаловал вербовщиков, то, знай он, что происходит в эту минуту в душе Джо, он еще больше невзлюбил бы их.

— А этот сержант вербует в какой-нибудь хороший полк? — спросил Джо, глянув в круглое зеркальце, висевшее близ стойки.

— Вероятно, — был ответ. — Но не все ли равно, в какой полк он вербует? Когда начинается стрельба со всех сторон, пуля не очень-то разбирает, в кого угодить.

— Ну, не всех же убивают в бою, — заметил Джо.

— He всех, согласился Лев. — И кого убьет — если только сразу, без мучений, те, по-моему, дешевле всего отделаются.

— Вот как! — сказал Джо. — Значит, слава, по-вашему, — пустяк?

— Что пустяк? — переспросил Лев.

— Слава.

— Да, мистер Уиллет, вы угадали; по-моему, она ничего не стоит. Приди она сюда и потребуй чего-нибудь выпить, я бы с нее за выпивку ничего не взял, даже если бы она хотела разменять гинею и заплатить. По-моему, сэр, добывать славу — не очень прибыльное занятие.

Выслушав это далеко не утешительное мнение, Джо вышел из буфета и, остановившись у дверей в соседнюю комнату, прислушался. Сержант расписывал своим собеседникам прелести военной службы: по его словам выходило, будто солдаты только и делают, что выпивают да в промежутках между попойками едят и волочатся за девушками, а война — самое расчудесное дело для тех, кто побеждает, англичане же всегда побеждают.

— Но ведь на войне могут и убить, сэр, — робко подал голос кто-то из угла.

— А если даже и убьют, так что? — возразил сержант. — Родина любит своих павших сынов, сэр. И его величество король Георг Третий тоже любит их. Память о вас будут хранить и чтить. Все будут вам благодарны. Ваше имя полностью впишут в книги военного министерства. Черт возьми, все равно двум смертям не бывать, а одной не миновать. Не так ли, джентльмены?

Задавший вопрос кашлянул и больше не вступал в разговор.

Джо вошел в комнату. С полдюжины парней собрались здесь и жадно слушали сержанта. Один возчик в холщовой блузе, видимо, был уже склонен записаться, но еще колебался. Остальные, как водится, горячо уговаривали его решиться поскорее, хотя сами вовсе не собирались на военную службу. Они хором поддерживали доводы сержанта, а втихомолку подсмеивались над возчиком.

— Ничего больше я не скажу, ребята, — объявил сержант, сидевший со своей кружкой немного поодаль. Храбрый человек, — тут он покосился на Джо, — и сам не захочет упустить такой случай. Не стану вас уговаривать — слава богу, вербовщикам короля в этом нет надобности. Молодая горячая кровь — вот что нам нужно, а не вода с молоком. Из шести охотников мы бракуем пять, берем только отборных молодцов. Я не собираюсь рассказывать вам сказки. Черт побери, если подсчитать, сколько в нашем корпусе служит знатных джентльменов, которые оказались в беде, немного не поладив с родителями…

Сержант опять посмотрел на Джо, да так доброжелательно, что Джо сделал ему знак выйти с ним за дверь. Сержант сразу же вышел.

— Вы джентльмен, ей-богу, — были первые его слова и он хлопнул Джо по спине. — Переодетый джентльмен, как и я. Дадим друг другу клятву быть друзьями.

Клятвы Джо не дал, но пожал сержанту руку и поблагодарил за лестное мнение.

— Вы хотите служить королю, — сказал его новый друг. — И будете! Вы прямо-таки рождены для военной службы. Вы наш, вы солдат с головы до ног. Что вы будете пить?

— Пока ничего, — с легкой улыбкой ответил Джо. — Я еще не окончательно решил…

— Такой смельчак — и не может сразу решиться! — воскликнул сержант. — Ну, ну, позвольте мне позвонить в колокольчик, Я уверен, если сейчас позвоню хозяину, через полминуты дело будет кончено!

— В этом вы правы: если позовете здешнего хозяина, который меня хорошо знает, — не быть мне солдатом! Посмотрите на меня внимательно. Присмотрелись?

— Чего тут присматриваться! — отозвался сержант, чертыхнувшись предварительно. — Я и так вижу, что вы самый бравый парень из всех, каких я встречал, вполне подходящий для службы королю и отечеству.

— Спасибо, — сказал Джо. — Я не для того задал вопрос, чтобы напроситься на похвалы, но благодарю вас за них. Похож я на подлого труса или обманщика?

Сержант самым категорическим образом и в самых отборных выражениях опроверг это и заявил, что, если бы его родной отец посмел сказать про Джо такую ересь, он тут же проткнул бы старика шпагой и гордился бы своим поступком.

Снова поблагодарив сержанта, Джо продолжал: — Следовательно, вы можете на меня положиться и верить тому, что я скажу. Скорее всего я сегодня же вечером запишусь к вам в полк. Но до вечера я не хочу ничего окончательно решать. Где я могу вас найти?

Новый друг Джо, после настойчивых, но тщетных уговоров сейчас же решить вопрос, с некоторым неудовольствием сказал, что он остановился в «Кривой Палке» на Тауэр-стрит, и там с ним можно встретиться сегодня до полуночи или завтра утром.

— А если я приду — миллион шансов против одного, что так и будет, — когда вы увезете меня из Лондона? — спросил Джо.

— Завтра утром, в половине девятого, — отвечал сержант. — Поедете за границу, в страну, где можно набрать уйму добычи, где все залито солнцем и лучший в мире климат.

— Уехать из Англии — это как раз то, чего мне хочется, — сказал Джо, пожимая ему руку. — Так что ждите меня.

— Вот таких нам и нужно! — Сержант в порыве восторга никак не хотел выпустить руку Джо. — Такой человек, как вы, быстро пробьет себе дорогу. Скажу вам не из зависти, не потому, что хочу умалить ваши будущие заслуги: если бы мне ваше образование и воспитание, я бы уже теперь был полковником.

— Полноте, — остановил его Джо. — Не так уж я глуп, чтобы на это рассчитывать. Чего не сделаешь, когда беда прижмет! А моя беда — пустой карман да домашние неприятности. Ну, пока до свиданья!

— За короля и Англию! — воскликнул сержант, взмахнув шапкой.

— За хлеб и мясо! — сказал Джо, щелкнув пальцами. И они разошлись в разные стороны.

Денег у Джо было очень мало, так мало, что, когда он уплатил за свой завтрак (он мог бы поесть на отцовский счет, но не позволяла честность да и гордость тоже), в кармане у него остался всего один пенни. И все же у него хватило мужества отказаться от назойливо предлагаемых услуг любезного сержанта, который подстерег его у дверей и с бесконечными уверениями в вечной дружбе умолял принять от него хотя бы один шиллинг в качестве временной ссуды. Отказавшись и от наличных денег и от кредита, Джо ушел, как пришел — с палкой и узелком за спиной, намереваясь как-нибудь скоротать последний день, а вечерком пойти к Варденам: ему было бы слишком тяжело уехать из Англии, не простившись с милой Долли.

Он вышел из города через Излингтон, прошел до Хайгета, по дороге много раз садился отдыхать на придорожных камнях или у чьих-либо ворот, но церковные колокола не звонили, приказывая ему вернуться. Прошли времена благородного Виттингтона, гордости английского купечества, и в наши дни церковные колокола принимают уже меньше бескорыстного участия в судьбе человека. Звонят они только за деньги и в дни официальных торжеств. Из Англии уезжает теперь гораздо больше людей, корабли отплывают из портов Темзы в дальние страны, от кормы до носа набитые этим человеческим грузом, а колокола молчат. Они ни о чем не молят, ни о чем не сожалеют — они привыкли ко всему и стали из церковных мирскими.

Джо на последний пенни купил себе булочку, и кошелек его уподобился (однако с некоторой разницей) знаменитому кошельку Фортуната, в котором, сколько бы ни тратил его счастливый владелец, всегда оказывалось то же количество золота. В наш прозаический век, когда все феи умерли и не воскресают, кошельки очень многих имеют то же волшебное свойство — их содержимое неизменно выражается цифрой нуль и, сколько ни помножайте этот нуль на самого себя, сосчитать результат самая легкая задача на свете.

Наконец смерклось, и Джо, чувствуя себя заброшенным и одиноким, как всякий бесприютный человек, который остался один на свете, направился к дому слесаря. Он приурочил свой визит к тому часу, когда, как он знал, миссис Варден одна или с Миггс отправляется иногда в церковь слушать проповедь, и горячо надеялся, что именно сегодня — один из тех вечеров, которые она посвящает нравственному совершенствованию..

Он прошелся два-три раза по противоположной стороне улицы, и, когда подошел к дому, у двери мелькнула развевающаяся юбка. Это была, конечно, юбка Долли, а то чья же? Ни одно женское платье в мире не падало такими красивыми складками. Джо собрался с духом и последовал за нею в мастерскую под Золотым Ключом.

Когда он остановился на пороге и заслонил свет, Долли оглянулась. Ох, это лицо! «Если бы не она, я никогда не набросился бы на беднягу Кобба, — подумал Джо. — А она стала еще в двадцать раз красивее! Она достойна быть женой лорда!»

Он не произнес этого вслух, а только подумал — но, пожалуй, это можно было прочесть по его глазам. Долли сказала, что рада его видеть и как жаль, что родителей нет дома. Джо горячо заверил ее, что это не имеет значения.

Долли не решалась вести его в гостиную, где было уже почти темно. С другой стороны, неудобно было стоять и разговаривать в освещенной мастерской на виду у всей улицы. К тому же оба, незаметно для себя, очутились около наковальни, и Джо все еще держал руку Долли (на что он не имел никакого права, ибо Долли протянула ее ему только затем, чтобы поздороваться), похоже было, будто они — жених и невеста перед алтарем. И это ужасно смущало Долли.

— Я пришел проститься, — начал Джо. — Проститься бог знает на сколько лет. Может быть, навсегда… Я уезжаю в чужие края.

Вот этого-то ему не следовало говорить! Пришел и рассуждает, как знатный господин, который волен уезжать и приезжать, когда ему вздумается, колесить по всему свету для своего удовольствия! А вот каретник тот, как влюбленный рыцарь, только вчера клялся, что мисс Варден приковала его к себе несокрушимыми цепями, и категорически утверждал, не жалея слов, что она обрекла его на медленную смерть и не далее, как через две недели, он надеется достойно встретить свой конец, оставив мастерскую матери.

Долли высвободила руку, сказала: «Вот как!» — и тут же прибавила, что вечер сегодня прекрасный. Словом, она проявила не больше волнения, чем наковальня, у которой они стояли.

— Я не мог уехать, не повидав вас, — сказал Джо. Мне это было бы очень тяжело… Долли выразила величайшее сожаление, что он из-за нее проделал такой дальний путь — ведь у него перед отъездом, наверное, масса дел! А как поживает милый старичок, мистер Уиллет?

— И это все, что вы мне скажете на прощанье? — воскликнул Джо.

Господи боже, а чего же еще он ожидал? Долли была вынуждена поднять свой фартучек к глазам и внимательно рассматривать рубчик от одного края до другого, для того чтобы не рассмеяться Джо в лицо. Да, именно для этого, а вовсе не потому, что ее смущал взгляд Джо — конечно, не потому!

В сердечных делах Джо был неопытен и понятия не имел, что молодые девицы ведут себя в разное время по-разному. Он ожидал увидеть Долли такой же, какой она была во время их чудного ночного путешествия, и перемена в ее обращении была для него такой же неожиданностью, как если бы солнце и луна поменялись местами. Весь день его поддерживала смутная надежда, что Долли скажет: «Не уезжайте!», или: «Не покидайте нас», или: «Ну, зачем вы уезжаете?», а может, и как-нибудь иначе поощрит его. Он даже готов был вообразить, что Долли бросится к нему в объятия или сразу упадет в обморок, не вымолвив ни единого слова. Но ничего похожего на ее нынешнее поведение он себе не представлял и теперь смотрел на нее в немом удивлении.

Долли между тем занялась уже уголками своего фартука, измерила его в ширину и длину, потом разгладила на нем каждую складочку и все время молчала так же, как Джо. Наконец после длительной паузы Джо стал прощаться.

— До свиданья, — сказала ему Долли с милой улыбкой, таким тоном, словно Джо уходил не дальше соседней улицы и должен был вернуться к ужину. — До свиданья!

— Ну, Долли, — Джо протянул к ней обе руки. — Дорогая Долли, неужели мы так расстанемся? Я вас люблю, люблю всем сердцем, искренне и горячо, как только может мужчина любить женщину. Вы знаете, я бедняк и сейчас еще беднее, чем прежде, потому что я убежал из дому, где мне уже стало невтерпеж, и должен сам, без чужой помощи, пробивать себе дорогу. А вы — красавица, все вас любят и восхищаются вами, вы счастливы и не знаете забот о завтрашнем дне. И дай бог, чтобы так было всегда! Я не простил бы себе, если бы сделал вас несчастной. Но скажите же мне в утешение хоть одно ласковое словечко! Разумеется, я не имею никакого права требовать этого от вас, а только прошу, потому что люблю вас, и самое коротенькое ваше слово буду всю жизнь хранить как сокровище. Долли, родная, неужто вам так-таки нечего мне сказать?

Никакого ответа. Долли была кокетка и балованный ребенок. Она вовсе не желала, чтобы ее вот так взяли штурмом. Каретник на месте Джо заливался бы слезами, упал бы на колени и, проклиная себя, ломал бы руки, или бил себя в грудь и рвал на себе шейный платок, словом, делал бы все, как полагается в романах. А Джо… он смеет уезжать за границу так спокойно, как ни в чем не бывало! Если бы он, как влюбленный каретник, был скован несокрушимыми цепями, он не стал бы этого делать!

— Да я уже два раза сказала вам «прощайте». Чего же вам еще? Сейчас же уберите вашу руку, мистер Джозеф, не то я позову Миггс.

— Не буду вас упрекать, — промолвил Джо. — Наверное, я сам во всем виноват. Мне казалось иногда, что вы меня не презираете, но глупо было с моей стороны думать так. Каждый, кто знает, как я жил до сих пор, не может не презирать меня, а вы в особенности. Прощайте, дай вам бог счастья!

Он ушел, ушел совсем! Долли подождала немного, думая, что он вернется, осторожно выглянула за дверь, окинула взглядом улицу с одного ее конца до другого, насколько позволяла темнота, потом вошла в дом, подождала еще и пошла наверх, мурлыча песенку. Очутившись у себя в комнате, она заперлась и, упав на постель, долго плакала, так горько, словно у нее разрывалось сердце. Однако такие натуры сотканы из противоречий и если бы Джо Уиллет вернулся в тот же вечер, или на другой день, через неделю или через месяц, — держу пара на сто против одного, что она встретила бы его не лучше, чем проводила, а потом рыдала бы так же отчаянно.

Как только Долли вышла из мастерской, из-за трубы горна опасливо высунулась голова. Голова эта и раньше незаметно высовывалась раза два из своего укрытия, теперь же ее обладатель, убедившись, что он один, высунул ногу, затем плечо, и так, постепенно, вся фигура мистера Тэппертита оказалась на виду, увенчанная небрежно заломленным набекрень колпаком из оберточной бумаги. Подбоченясь, мистер Тэппертит произнес вслух:

— Что это, я ослышался? Или спал и видел все во сне? Благодарить мне тебя, судьба, или проклинать?

Он торжественно сошел с возвышения, поставил осколок зеркала на скамейку, прислонив его к стене, и, вертя головой, стал внимательно разглядывать свои икры и ляжки.

— Если и это — только сон, так пусть бы ваятелям снились такие сны, чтобы они после пробуждения могли высечь подобные ноги из мрамора, — сказал Сим. — Но нет, это не сон, а действительность, такие ноги никому и присниться не могли. Трепещи, Уиллет, трепещи и оставь надежду. Она моя! Она моя!

После этих торжествующих выкриков он схватил молоток и нанес им сильный удар по наковальне, словно вообразив, что это была голова (или, как он мысленно выражался, «башка») Джо Уиллета. Затем разразился хохотом, таким громким, что он заставил вздрогнуть даже Миггс в кухне, на другом конце дома, и, окунув голову в таз с водой, прибегнул к помощи полотенца, висевшего за дверью чулана. Оно послужило двум целям — для вытирания лица и успокоения взволнованных чувств мистера Тэппертита.

Тем временем Джо, безутешный, но не утративший мужества, выйдя из дома Вардена, поспешил в «Кривую Палку» и здесь осведомился о своем новом приятеле, сержанте. Тот никак не ждал его и принял с распростертыми объятиями. Через каких-нибудь пять минут после появления Джо в этом увеселительном заведении он был зачислен в ряды доблестных защитников отечества, а через полчаса уже пировал, поглощая дымящийся ужин — вареные рубцы с луком, приготовленные, как неоднократно уверял сержант, по специальному заказу его королевского величества. Джо в полной мере оказал честь этому блюду, которое после продолжительного поста показалось ему особенно вкусным. После трапезы, сопровождавшейся множеством патриотических и верноподданнических тостов, его отвели на соломенный тюфяк на чердаке над конюшней и заперли там.

На другое утро Джо увидел, что благодаря трогательным заботам сержанта его шляпа украшена разноцветными лентами, придававшими ей очень веселый вид. В сопровождении этого начальника и трех новобранцев, которые все еще были сильно под хмельком, он отправился на берег. Здесь к ним присоединился капрал и еще четыре будущих героя; двое были пьяны и бодрились, двое — трезвы и уже раскаивались в своем решении. И у всех, как у Джо, не было с собой ничего, кроме запыленной палки и узелка. Всю компанию погрузили на судно, направлявшееся в Грейвзенд, оттуда им предстояло идти пешком до Четема. Ветер был попутный, и Лондон скоро остался позади, как огромное черное марево.