Глава тридцатая

Есть на свете несносная категория людей, о которых народная пословица говорит: «Протяни ему палец, так он всю руку оторвет». Не будем приводить тому примеры из истории и называть знаменитых героев, чей счастливый жизненный путь от колыбели до могилы был отмечен кровью, огнем и разрушением, и кто, будучи бичом человечества, существовал, кажется, лишь для того, чтобы доказать этому человечеству, что отсутствие страдания есть уже счастье, а значит, земля, избавленная от таких героев, как они, может считаться местом благословенным. Примеры эти всем известны, и вместо того, чтобы приводить их, достаточно будет указать на старого Джона Уиллета.

Старый Джон, урезав свободу Джо сперва на дюйм, а там и на добрый фут (когда дело дошло до домашнего ареста), стал так деспотичен и так возгордился, что его жажда власти уже попросту не знала границ. Чем чаще Джо уступал ему, тем больше старый Джон тиранил его. Фут скоро отошел в область преданий, и старый Джон продолжал распространять свою власть уже на сажени, версты, мили, с величайшим наслаждением ограничивая Джо то в одном, то в другом, лишая его свободы слова и действий, и в своем маленьком царстве стал править так самодержавно, как ни один из величайших деспотов древних и новых времен, кому воздвигнуты памятники на главных улицах и площадях.

Великих людей обычно подстрекают к злоупотреблению властью (в тех довольно редких случаях, когда они нуждаются в таком подстрекательстве) всякие льстецы да угодники. Так и старого Джона воодушевляло одобрение и восхищение его старых приятелей. В промежутках между вечерней трубкой и кружкой пива они, покачивая головами, твердили, что мистер Уиллет понимает свои отцовские обязанности, как их понимали все отцы в доброй старой Англии, и очень хорошо, что он не признает всяких этих новомодных идей насчет воспитания; что Джон напоминает им их собственных отцов во времена их детства; что он действует совершенно правильно побольше бы таких отцов на благо стране и очень жаль, что их немного! Высказывалось немало и других столь же оригинальных мыслей такого же сорта. При этом все трое снисходительно внушали Джо, что все делается для его же пользы и со временем он будет отцу благодарен. Мистер Кобб неизменно сообщал Джо, что, когда он был в его летах, родитель считал своей обязанностью походя награждать его отеческими пинками, подзатыльниками, оплеухами или наставлять его другими способами в таком же роде. В заключение Кобб всегда с многозначительным видом добавлял, что, не получи он столь правильного воспитания, он вряд ли стал бы таким человеком, каким является в настоящее время. (С этим можно было вполне согласиться, ибо Кобб бесспорно был самый тупоголовый из всей компании.)

Словом, Джон и его друзья до такой степени изводили, запугивали, раздражали и угнетали бедного Джо, так ему докучали, что не было на свете парня несчастнее, и жизнь уже становилась ему невмоготу.

Постепенно такое обхождение с ним стало, так сказать, узаконенным и общепризнанным, и в день приезда мистера Честера Джон, желая похвастать перед этим джентльменом своим родительским авторитетом, превзошел самого себя: он так допек сына придирками, что, если бы Джо не дал себе слова держать руки в карманах, когда они не заняты, неизвестно, чем бы все это кончилось. Но и самый долгий день приходит к концу, и вот наступила минута, когда мистер Честер сошел вниз и сел на свою лошадь, которая стояла уже оседланной у крыльца.

Джона в эту минуту не было поблизости, и Джо, который сидел за стойкой, размышляя о своей горькой участи и многочисленных достоинствах Долли Варден, выбежал, чтобы подержать стремя гостю и подсадить его. Только что мистер Честер очутился в седле и Джо отвесил ему учтивый поклон, как откуда-то вынырнул старый Джон и ухватил сына за шиворот.

— Ты зачем здесь? — сказал он. — Как ты смел выйти без разрешения? Хочешь улизнуть, нарушить слово и опять стать предателем? Что все это значит, сэр?

— Пусти, отец, — взмолился Джо, заметив усмешку мистера Честера и явное удовольствие, с каким достойный джентльмен наблюдал всю сцену. — Это уж слишком. Кто хочет улизнуть?

— Кто? Да ты, ты! — крикнул Джон, встряхивая его. — Это ты вздумал втираться в чужие дома, — тут Джон, по-прежнему держа одной рукой сына за шиворот, другой помахал гостю вдобавок к глубокому прощальному поклону, — и ссорить благородных джентльменов с их сыновьями. Скажешь, нет? Лучше уж придержи язык, сэр.

Джо и не пытался возражать. Это была последняя капля, переполнившая чашу унижения! Он вырвался из рук отца, бросил сердитый взгляд на отъезжавшего гостя и вошел в дом.

«Если бы не она, — думал Джо, сидя в зале за столом и опустив голову на скрещенные руки, — если бы не Долли, я сегодня же вечером навсегда покинул бы этот дом. Но если я сбегу, ей наплетут бог знает что, а я не хочу, чтобы она считала меня негодяем».

Вечерело, и в зале на своих обычных местах уже сидели Соломон Дэйзи, Том Кобб и долговязый Паркс. Через окно они видели все, что произошло. Вернувшийся со двора мистер Уиллет-старший с обычным хладнокровием выслушал комплименты всей компании и, закурив трубку, подсел к ним.

— Да, джентльмены, — начал он после длительной паузы. — Мы еще посмотрим, кто здесь хозяин. Посмотрим, кто кого обязан слушаться: мальчишки — взрослых, или взрослые — мальчишек.

— Совершенно верно, Джонни! — поддакнул Соломон Дэйзи, одобрительно кивая головой. — Что правда, то правда. Хорошо сказано, мистер Уиллет! Браво, сэр!

Джон медленно поднял глаза, долго в упор смотрел на Соломона и, наконец, к невыразимому смущению слушателей, изрек:

— Когда я буду нуждаться в вашем одобрении, я обращусь к вам. А до тех пор не суйтесь в мои дела. Уж как-нибудь без вас справлюсь. Пожалуйста, не приставайте ко мне, сэр.

— Не сердитесь, Джонни, я не хотел вас обидеть, — заверил его коротышка Дэйзи.

— Вот и хорошо, сэр, — отвечал Джон, окрыленный недавним успехом и потому ставший еще заносчивее. Полагаю, что сам смогу за себя постоять, сэр, без вашей поддержки.

Произнеся эту тираду, мистер Уиллет уставился на котел и впал в транс, его обычное состояние за трубкой.

Настроение остальной компании, обескураженной поведением хозяина, несколько упало, и все долго хранили молчание. Наконец мистер Кобб, встав, чтобы выколотить золу из трубки, решился выразить вслух надежду, что впредь Джо будет во всем слушаться отца, ибо, как он сегодня мог убедиться, с таким человеком, как Джон Уиллет, шутки плохи.

— Так что, — добавил Кобб, — я бы ему советовал на будущее время, как говорится, держать ухо востро.

— А я бы вам советовал оставить меня в покое, обрезал его Джо, подняв голову и густо покраснев.

— Молчать! — крикнул мистер Уиллет, вдруг встрепенувшись и оборачиваясь к нему.

— Не замолчу, отец! — Джо так стукнул кулаком по столу, что зазвенели бутылки и стаканы. — Достаточно мне тяжело терпеть это от тебя, а уж от других я больше терпеть не намерен. Так что, мистер Кобб, не приставайте ко мне.

— А кто вы такой, Джо, что с вами уж и разговаривать нельзя? — насмешливо осведомился мистер Кобб.

Джо ничего не ответил, только с зловещим видом мотнул головой и снова опустил ее на руки. Так он и просидел бы смирно до закрытия буфета, но мистер Кобб, ободренный изумлением всей компании, не ожидавшей от Джо такой дерзости, стал донимать его колкими насмешками, которые ни один человек не мог бы стерпеть. Накапливавшиеся годами гнев и возмущение вдруг прорвались: Джо вскочил, опрокинув при этом стол, кинулся с кулаками на своего мучителя и принялся тузить его что есть силы. Затем он с удивительной быстротой загнал его в угол. Наткнувшись на груду сваленных там плевательниц, Кобб со страшным грохотом растянулся во весь рост, головой вперед, и, оглушенный, остался лежать неподвижно среди произведенного им разгрома. А победитель, не рассчитывая на одобрение зрителей отступил с поля боя в свою комнату и, считая себя в осадном положении, построил перед дверью баррикаду из всей мебели, какую только мог сдвинуть с места.

— Ну вот и все, — сказал он, садясь на кровать и утирая потное лицо. — Я знал, что когда-нибудь этим кончится. Пора мне расстаться с «Майским Древом». Теперь я — бездомный бродяга… А она меня презирает… Все пропало!