Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мы начали эту книгу с одного, а заканчиваем совсем другим. Сначала мы описали феномен охоты на простака на примерах того, что в наше время назвали бы традиционной бихевиористской экономикой. Если помните, мы приводили из шести специфических психологических трюков, с помощью которых можно манипулировать людьми. Но по мере продвижения работы над книгой раскрывались новые аспекты ее ключевой темы. На их основе мы дали более подробную характеристику причин, по которым люди попадаются на приманки фишеров. Рассмотрев приемы фишинга в рекламе и маркетинге (), мы пришли к выводу, что это происходит потому, что «истории», которые люди рассказывают самим себе, оказывают существенное влияние на принимаемые ими решения. Почему модель принятия решений делает нас столь уязвимыми для попыток манипулирования? Типичная история склонна меняться и охватывать новые стороны нашей жизни. Большинство методов фишинга тем или иным образом построены на включении новых «сюжетных линий» в старые истории, а иногда и на вытеснении старых историй новыми.
Всегда существует несколько способов сформулировать одну и ту же мысль. Поскольку людям свойственно фокусировать внимание на тех или иных вещах, истории, которые они рассказывают себе в процессе принятия решений, можно назвать их «фокусом». Этот факт сразу же показывает, почему люди попадаются на крючок фишеров, и одновременно позволяет судить о том, как происходит охота на простака, так как манипулирование «фокусом» составляет суть сразу двух профессий. Воры-карманники и фокусники, владея специальными навыками, чтобы отвлечь наше внимание, делают пассы руками.
Прежде чем написать предыдущий абзац, мы перечитали все приведенные в книге примеры, начиная с истории с Cinnabon. Проверка показала, что в каждом из них охота на простака становилась возможной потому, что фишер умело воспользовался ошибочным фокусом внимания объекта манипуляций. В некоторых случаях он, подобно иллюзионисту или вору-карманнику, создавал собственный фокус внимания для жертвы. Мы также проверили список психологических трюков, составленный Чалдини: каждый из них можно считать продуктом ошибочного фокуса жертвы.
Все вышеизложенное подводит нас к наиболее важному выводу. Мы написали эту книгу, чтобы опровергнуть то, что мы считаем ошибочным убеждением. Под последним мы понимаем концепцию свободного рынка, в правильность которой свято верит большинство населения США и которая достаточно популярна за рубежом. Эта концепция — результат примитивной интерпретации традиционной экономической теории. Она основывается на том, что свободная рыночная экономика, где действуют предостережения относительно распределения доходов и внешних эффектов, воплощает в себе все лучшее в этом мире. Просто предоставьте каждому право «свободного выбора», утверждает эта «мантра», и на земле наступит рай, причем мы окажемся так близко к Эдему, как только позволят имеющиеся технологии, возможности человека и распределение доходов.
Мы (авторы) видим, какое изобилие приносит свободный рынок. Но так же как у каждой монеты есть две стороны, они есть и у свободного рынка. Человеческая гениальность проявляется как в создании изобилия жизненных благ, так и в мастерстве их продажи. В условиях свободного рынка сделки заключаются как по принципу «хорошо для меня и хорошо для тебя», так и «хорошо для меня, но плохо для тебя». Все зависит от того, какой из них принесет прибыль.
Свободный рынок способен стать наиболее мощным инструментом человечества. Но, как и большинство эффективных инструментов, это палка о двух концах. А значит, мы нуждаемся в дополнительной защите от проблем. Каждый, у кого есть компьютер, об этом знает. Компьютер открывает для нас мир множеством различных способов, но при этом нам хорошо известно, что нужно принимать меры против фишинга и вирусов. Мы прекрасно знаем, что нам присылают электронные письма с просьбами делать то, что не соответствует нашим интересам, зато выгодно отправителям. Мы и сами порой делаем то же самое. Мы знаем, что стали зависимы от компьютера с его играми, социальными сетями и многим другим. Теперь мы открыты для этих темных сторон интернета, представляющих собой проявления свободного рынка; но только глупец может делать вид, что у них нет недостатков и не надо принимать меры предосторожности.
В противоположность этому основополагающая экономическая концепция в США (вполне возможно, доминирующая) с 1980-х годов стоит на том, что свободный рынок, на котором действуют все вышеупомянутые предостережения, в основном привлекающие внимание не тогда, когда соблюдаются, а когда нарушаются, — это всегда благо, пока у нас есть свобода выбора.
В истории США был замечательный период примерно с 1890 по 1940 год, получивший название эпоха реформ. С реформами ассоциировались три основных движения: сельскохозяйственный популизм 1890-х годов, возглавляемый Уильямом Брауном; прогресивизм с концепцией эффективного государства, представленый Теодором Рузвельтом в 1900–1920-х годах и «Новый курс» Франклина Рузвельта. Эти движения, как и их цели, были очень разными, но они привели к формированию у американцев новых, более широких взглядов на роль правительства на всех уровнях, и особенно на федеральном, чем были у их предков в 1890 году.
Если оглянуться на времена после Второй мировой войны и окончания эпохи реформ, бросается в глаза замечательный консенсус: правительство представляет собой полезный противовес негативным явлениям рынка. Конечно, между взглядами республиканцев и демократов были определенные расхождения, но, исходя из практики внутренней политики США, они скорее касались деталей, а не принципиальных вопросов. Президент-республиканец Дуайт Эйзенхауэр — непреднамеренно — назначил главного судью, сумевшего перевернуть американскую историю и отменить предшествующее решение Верховного суда, сделав расовую сегрегацию в школах незаконной. Более того, когда губернатор Арканзаса Орвал Фобус поставил это решение под сомнение в Литтл-Роке, Эйзенхауэр отправил в штат федеральные войска. Он также положил начало созданию федеральной системы скоростных автострад. Эйзенхауэр был республиканцем, но в обоих случаях заставлял правительство служить нуждам людей.
Во время президентства демократов Джона Кеннеди и Линдона Джонсона эта политика была продолжена: Кеннеди использовал кейнсианский инструментарий, чтобы «заставить экономику двигаться снова»; он предложил принять закон о гражданских правах, который Линдону Джонсону удалось провести через Конгресс уже после смерти Кеннеди. Джонсон также создал программу Medicare. Занявший пост президента республиканец Ричард Никсон перенял эстафету у своих предшественников: было учреждено Агентство по защите окружающей среды, существенно увеличились компенсации по программам социального страхования. Таким образом, в национальной истории США и республиканцы, и демократы отстаивали многообразие функций правительства. Конечно, мы вовсе не утверждаем, что эти реформы прошли без сучка и задоринки. Но в соответствии с доминирующими взглядами того времени правительство могло служить обществу многими различными способами.
Однако через некоторое время на сцену вышла Новая история: «В условиях нынешнего кризиса правительство не может быть решением проблемы, скорее, оно является ее частью». Этой фразой из своей первой инаугурационной речи — часто цитируемой, но без слов «в условиях нынешнего кризиса» — Рональд Рейган запустил в оборот Новую национальную историю. Нетрудно поверить, что правительство может стать проблемой (например, из-за отсутствия компетенции), если вы думаете, что рынок представляет собой совершенный механизм до тех пор, пока у людей есть право выбора. Но с учетом внешних факторов, несправедливого распределения доходов и охоты на простака рынок отнюдь не покажется совершенным механизмом. Тут-то и появляется поле деятельности для правительства. Эпоха реформ показала, что если его эффективно использовать, то оно может обеспечить обществу большие выгоды. Однако все это стало Старой историей.
Новая история оказалась ложной по той причине, что ложной является ее трактовка экономики, как и трактовка американской национальной истории. Спустя много лет эпоха реформ представляется нам временем гигантского расширения сферы деятельности правительства. Путем проб и ошибок, после долгого и болезненного опыта мы наконец внедрили правительственные программы и приняли законы, направленные на удовлетворение реальных нужд: программы социального и медицинского страхования, контроля ценных бумаг, страхования вкладов, федеральную систему скоростных дорог, помощь бедным, контроль продуктов питания и медикаментов, защиту окружающей среды, законы о безопасности дорожного движения и о борьбе с мошенничеством с ипотечными кредитами, гражданское право и гендерное равенство. И это лишь несколько примеров. Долгая и наполненная борьбой история — почти столетняя на момент инаугурации Рейгана — в итоге привела к формированию правительства, действительно отстаивающего интересы людей.
Новая история — правительство как проблема — уже сама по себе часть охоты на простака. Ее основной призыв звучит вполне правдоподобно, особенно потому, что истории о том, что делается правильно, гораздо труднее «продать» репортерам, чем истории о том, как что-то пошло не так. Журналисты, пишущие о том, что «сотрудники Комиссии по ценным бумагам и биржам весьма компетентны и упорно трудятся на благо общества», быстро потеряют работу. Поэтому новости о правительстве посвящены главным образом его неудачам. Более того, зависимость общества от эффективного функционирования правительственных программ служит причиной того, что «новостью» становится скорее отсутствие новостей.
На протяжении всей книги мы старались сочетать изложение экономической теории, формирующей основу каждой главы, с примерами, иллюстрирующими ее применение на практике. Этот же подход поможет нам закончить книгу. Приведем три примера, показывающие принципиальное отличие роли экономики в Старой и Новой истории. Каждый из них подтверждает, что отказ от реформ, выстраданных методом проб и ошибок на основе большого опыта, ради перехода к экономике Новой истории полностью игнорирует роль охоты на простака.
Мы презентовали нашу концепцию охоты на простака в самых разных аудиториях и при этом весьма настойчиво спрашивали: «Собираетесь ли вы что-либо предпринять в связи с этим?» — имея в виду в первую очередь избыточные расходы, с которыми боролась Сьюзи Орман. На этот вопрос существует один очевидный ответ. Множество книг о персональных финансах всячески побуждает людей составлять личные бюджеты и придерживаться их. Сенатор Элизабет Уоррен и ее дочь Амелия Тьяги предложили простой практический способ. В частности, они рекомендуют разделить сумму чистой зарплаты на три части: 50% направить на обязательные текущие расходы, 30% — на желаемые приобретения и 20% — отложить на черный день или старость. Это вполне разумный совет, особенно если учесть, что наиболее частая причина перерасхода — завышенная оценка обязательных текущих расходов; кроме того, такое распределение позволяет выделить средства на удовлетворение желаний, например покупку цветов или обед в ресторане, которые украшают нашу жизнь. В общем и целом эта рекомендация вполне совпадает с рекомендациями Сьюзи Орман: чтобы избежать финансовых проблем, лучше не выходить за рамки бюджета.
Тщательное составление бюджета представляет собой прямой и короткий путь решения проблемы низкого уровня сбережений. Но зачастую этот путь оказывается тернистым, ведь в повседневной текучке психологически трудно укладываться в бюджет, причем иногда настолько трудно, что правительство США даже позаботилось об обходной тропинке, чтобы предотвратить наиболее нежелательные последствия недостатка сбережений. Национальная система социального обеспечения в значительной степени сократила уровень бедности среди пожилых граждан. При наличии этой системы нам нет необходимости ждать, пока граждане один за другим усвоят рекомендации Уоррен — Тьяги относительно откладывания вечно недостающих 20% доходов на старость. Мы нашли более удобное решение. Система социального обеспечения уменьшает текущие доходы людей, облагая их еще одним налогом (на данный момент в размере 6,2% от суммы дохода до уровня 118 500 долл. в год, который взимается как с работодателя, так и с работника); мобилизованные средства используются для выплат пожилым людям. Программа отличается высокой эффективностью. Когда в 1960-х годах суммы выплат были существенно повышены, уровень бедности среди людей старше 65 лет резко сократился — с 35,2% в 1959 году до 15,3% в 1975 году. Для людей этой категории выплаты из пенсионного фонда служат основным источником дохода помимо зарплаты. Если не считать зарплату продолжающих работать пенсионеров и прочие государственные выплаты (например, пособия для ветеранов), то пенсия составляет 94% от общей суммы доходов лиц, входящих в нижний квантиль пожилых людей по уровню доходов; 92% от общей суммы доходов тех, кто входит во второй квантиль; 82% от доходов лиц из третьего квантиля; 57% — от доходов лиц из четвертого квантиля; и лишь для лиц из последнего квантиля, с самыми высокими доходами, удельный вес пенсионных выплат составляет меньше половины. Но даже в этом последнем квантиле, где показатели искажены из-за включения очень богатых людей, все равно мало кто может обойтись без пенсионных выплат, поскольку они все еще составляют 31%. Если забрать их у людей старше 65 лет, то уровень бедности в этой группе населения сразу возрастет с 9 до 44%.
Таким образом, пенсионное обеспечение играет важную роль в устранении избыточных трат, связанных с охотой на простаков. Если учесть медицинскую страховку Medicare и тот факт, что к 60 годам 80% американцев имеют собственный дом, можно сделать вывод, что большинство из них вполне могут себе позволить время от времени побаловать внуков подарками. К тому же этот способ решения проблемы низкого уровня сбережений не требует навязывания решений о том, на что тратить деньги. Правительство оказало существенную помощь в этом вопросе. (Заметим, что есть и другие государственные программы, помогающие справляться с проблемой низкого уровня сбережений. Макроэкономическая политика стимулирования полной занятости означает, что для большинства безработных период пребывания в этом статусе не будет долгим. Страхование на случай безработицы облегчает поиск работы, а пособие по нетрудоспособности — жизнь тем, кто не может работать.)
Учитывая зависимость большинства населения от различных программ социального страхования, остается только удивляться тому, что политики решаются вмешиваться в эту сферу. Но вера в Новую историю была настолько велика, что в конце концов появилась серьезная угроза. В 2004 году администрация Джорджа Буша предложила «приватизировать» значительную часть социальных программ. Модифицированные программы предоставляли пользователям большую свободу выбора. Сотрудникам разрешили уменьшить процент отчислений в пенсионный фонд вплоть до 2,2%. Они могли вложить сэкономленные деньги в одобренный руководством программы инвестиционный фонд по своему выбору. При выходе на пенсию работник получал право распоряжаться своими инвестициями и процентами, но при этом он должен был выплатить в Пенсионный фонд сумму, которая пошла на формирование его личного фонда. Это разумно, поскольку такое формирование будет производиться за счет уменьшения отчислений в Пенсионный фонд. Авторы программы находчиво заявили, что для сотрудника это все равно что брать у фонда заем; процентная ставка по такому займу составляет 3% плюс индекс инфляции.
Мы признаем, что восхищаемся оригинальностью применения логики свободного выбора, но одновременно считаем ее, грубо говоря, глупой. Это все равно что выдать наиболее уязвимой части населения кредит для игры на рынке ценных бумаг фактически за счет государственных средств, причем под достаточно высокий процент — а выплачивать этот кредит они начнут только после выхода на пенсию.
Один из нас (Боб) попытался сымитировать результаты такой игры на фондовом рынке на основе данных о доходности акций и облигаций за последние сто лет, чтобы понять, имеет ли это смысл. Откровенно говоря, было в этом плане одно условие, делающее его довольно выгодным для пенсионеров. Если доходность акций повторила бы динамику их доходности за последние сто лет, то пенсионер, вложивший в них весь свой инвестиционный фонд, заработал бы совсем немного. Но для этого требовалось сделать два радикальных допущения. Стратегия управления портфелем с более или менее стандартной комбинацией акций и облигаций даже при высоком уровне доходности в среднем приносила очень небольшой выигрыш. Кроме того, такие стратегии были рискованными: базовый вариант плана (для среднего рабочего, основанный на адаптированной к жизненному циклу пропорции акций и облигаций) приносил убытки на протяжении 32% времени функционирования. Если принять более вероятное предположение касательно доходности акций — о том, что они отражают динамику доходности акций в своих странах, а не в США прошлого века, где она была исключительно высокой, — план уже не просто становился рискованным, а приносил убытки в течение 71% времени для базового портфеля ценных бумаг. Состоящий полностью из акций инвестиционный портфель приносил убытки 33% времени функционирования, а средняя прибыль оказывалась незначительной.
Администрация Буша рассматривала эту идею в качестве ключевой инициативы в начале второго срока президентства. После того как она оказалась непопулярной, от нее отказались. Десять лет спустя тем более маловероятно ее возвращение в повестку дня реформ в духе Новой истории. Но планы правых и левых партий постепенно мутируют: приватизация программ пенсионного страхования а-ля Буш эволюционировала в программу приватизации Medicare а-ля Пол Райан. Наиболее существенный пункт модификации Medicare по плану Райана — прекращение страхования тех, кто достигнет 65-летнего возраста после 2022 года. Вместо страховки они будут получать ваучеры и покупать в обмен на них медицинскую страховку на коммерческом рынке. План обещает экономию бюджетных расходов, поскольку ваучеры индексированы на динамику потребительских цен, а не на динамику гораздо более быстро растущих цен на медицинские услуги. У этой бюджетной экономии есть и обратная сторона. В Бюджетном управлении Конгресса подсчитали, что к 2030 году типичный пенсионер старше 65 лет будет оплачивать 68% стоимости медицинских услуг против 25% — в случае если программа Medicare будет продлена. Этот план и основанные на нем предложения республиканцев, касающиеся бюджета, в значительной степени базируются на Новой истории США. Американцы больше не могут рассчитывать на поддержку правительства, как это было в 2010-х годах.
Газеты наперебой расписывают различные аспекты правительственного бюджетного кризиса; назовем лишь некоторые сферы, которых коснулось сокращение расходов: начальное и среднее образование, государственное высшее образование, «инфраструктура», система правосудия, центры по контролю и профилактике заболеваний, финансирование фундаментальных научных исследований, предотвращение глобального потепления. Конечно, бюджетный кризис может затронуть любую сферу общественной деятельности и в любое время в том смысле, что бюджетные ресурсы отнюдь не неисчерпаемы (поэтому средства налогоплательщиков следует расходовать с должным уважением). Но все эти множественные проявления кризиса выходят за рамки обычного бюджетного процесса. Если в соответствии с Новой историей правительство теперь рассматривается как проблема, а не как поддержка для граждан, то органам власти придется бороться хотя бы за сохранение бюджета, невзирая на реальные нужды населения в их услугах.
Регулирование фондового рынка — одна из наиболее существенных функций правительства. Регулирование правил бухгалтерского учета для корпораций и присвоения рейтингов ценным бумагам играет ведущую роль в предоставлении общественности адекватной информации. Мы уже говорили о так называемых растратах (bezzle), упоминаемых Джоном Гэлбрейтом, которые стали концентрированным воплощением всех корпоративных махинаций, ускользнувших от глаз властей. В , посвященной финансовому кризису, мы рассказывали о том, как лопнувший огромный пузырь субстандартных ценных бумаг и последовавшее за этим замораживание рынков активов привело к Великой депрессии. Учитывая, что за ликвидацию всех и всяческих «пузырей» отвечает Комиссия по ценным бумагам и биржам, особенно важно отметить, что и ее бюджет пострадал в результате перехода к Новой истории.
Даже беглый взгляд на бюджет Комиссии по ценным бумагам и биржам показывает, что его размер совершенно недостаточен. В 2014 году благодаря действиям Комиссии были сохранены активы на сумму 50 трлн долл., при бюджете в 1,4 млрд долл. Это чуть больше, чем 0,25, от 0,01 цента на доллар активов, находящихся под ее наблюдением. Два сравнения помогут укрепить нашу уверенность в том, что это мизерная сумма.
Одна только банковская компания Bank of America, отчасти находящаяся под контролем Комиссии, тратит существенно больше исключительно на маркетинг, чем весь бюджет Комиссии по фондовым рынкам и результатам в целом. Расходы инвестиционных фондов составляют около 1,02 цента на каждый доллар активов под их управлением, что в 400 раз больше, чем расходы Комиссии на доллар контролируемых активов.
Если расходы Комиссии столь невысоки, это должно иметь последствия. В мы анализировали ее неудачу в деле контроля за деривативами и рейтинговыми агентствами в тот момент, когда в этом была наибольшая нужда. Есть и прямые признаки недостаточного финансирования Комиссии. Как один из примеров приведем весьма неоднозначное решение судьи Джеда Ракоффа из Южного судебного округа Нью-Йорка, который отказался утвердить одобренное Комиссией мировое соглашение с компанией Citicorp, сочтя его чересчур компромиссным. Ракофф заявил, что с 2008 года главным образом из-за недостатка средств Комиссия по ценным бумагам и биржам преследовала в судебном порядке за незаконные действия только компании, но не физических лиц. Соображения экономии расходов играли в этом не последнюю роль: с юридической точки зрения гораздо проще судиться с компаниями, чем с физическими лицами. Однако психологический эффект от выигрыша дел у корпорации намного слабее, ведь наложенные на нее штрафы и санкции распределяются между всеми собственниками и управленцами, в то время как штрафы с физических лиц направлены непосредственно против виновников нарушений.
Второй пример позволяет более детально познакомиться с деятельностью Комиссии по ценным бумагам и биржам и, возможно, последствиями бюджетного дефицита. В настоящее время широкий резонанс получила история Бернарда Мейдоффа — великого охотника на простаков, дурачившего богатых инвесторов, вовлекая их в схему Понци. Каждый месяц инвесторы получали отчет, показывавший, как с завидной стабильностью растет стоимость их инвестиций под управлением Мейдоффа. Инвестиционный гуру из Уитмена (штат Массачусетс) Гарри Маркополос решил разобраться в этом вопросе, а затем сообщил о своих подозрениях в Бостонский региональный офис Комиссии по ценным бумагам и биржам. Он заявил, что неизменно стабильная и высокая доходность инвестиций в фонд Мейдоффа (1–2% ежемесячно) противоречит всем финансовым законам. Мейдофф объяснил такие результаты специальной стратегией инвестирования под названием «Воротник». По его словам, она состояла в приобретении опционов для исключения чрезвычайных убытков и сбалансировании расходов за счет продажи опционов для устранения чрезвычайной прибыли. Хотя такая стратегия приводила к сглаживанию прибыли, Маркополос понимал, что постоянное обеспечение высокой доходности своим инвесторам обходилось бы Мейдоффу слишком дорого. Из анализа схемы Понци следовало, что для реализации стратегии «Воротник» Мейдоффу пришлось бы продавать больше опционов, чем составлял их общий объем продаж на американском рынке.
Несмотря на всю их обоснованность, подозрения Маркополоса были встречены в Комиссии по ценным бумагам и биржам в штыки. Его первые жалобы, направленные в Бостонский офис Комиссии в 2000 и 2001 годах, так и остались без рассмотрения. Однако Маркополос проявил настойчивость, и в ноябре 2005 года уже Нью-Йоркский региональный офис, под юрисдикцию которого подпадал Мейдофф, решил провести расследование. Это было поручено руководителю офиса Меган Чеунг и штатному адвокату Симоне Сух. Однако оказалось, что они, как и назначившая их Дориа Бахенхаймер, гораздо больше подозревали самого жалобщика, то есть Маркополоса, чем того, на кого он жаловался, — Мейдоффа. Все три сотрудницы полагали, что Маркополос преследует какие-то собственные интересы. Бахенхеймер высказалась однозначно: Маркополос не кто иной, как «наемный убийца». Между ним и командой, привлеченной к расследованию, существовали кардинальные культурные противоречия. Бахенхеймер снова и снова повторяла, что заявления Маркопулоса не более чем «теории». Он не отвечал критериям осведомителя, принятым у юристов, поскольку таковым признавался лишь тот, кто располагал инсайдерской информацией и мог выступить в суде с заслуживающими доверия свидетельствами. Смягчению отношения юристов мало способствовал тот факт, что разъяренный Маркополос оскорбил Чунг в телефонном разговоре, высказав нелестное мнение о возможностях Комиссии. Поэтому, когда Мейдофф в установленном порядке пришел в Комиссию по ценным бумагам на собеседование с Чунг и Сух, те уже вполне созрели для того, чтобы попасться на крючок, как впоследствии выяснилось, одного из самых ловких фишеров в мире. Они не нашли никаких признаков мошенничества в его действиях, и дело было закрыто в полном соответствии с процедурными нормами.
С нашей точки зрения, наибольший интерес представляют даже не детали дела Мейдоффа, а то, что это указывает на достаточность финансирования Комиссии для реализации ее функций в более широком контексте. Невзирая на то что от ее имени, несомненно, выступали преданные государственным интересам чиновники, стремящиеся поддержать репутацию своей организации и верящие в ее миссию, это не гарантировало отсутствия ошибок. Команда юристов выказала недостаточное понимание мотивов и содержания обращений Маркополоса. Вполне возможно, многих недоразумений удалось бы избежать, если бы это дело поручили кому-нибудь из опытных финансистов. Кроме того, не исключено, что, если бы не деморализация, неразрывно связанная с характерным для Новой истории неуважением к законодателям, и не разрыв между трудовой нагрузкой и уровнем зарплат, обращение Маркополоса и/или защита Мейдоффа были бы восприняты иначе. Мы никогда не узнаем, был бы результат другим, если бы Комиссия получила более щедрое финансирование. Но нам точно известно, что расследование велось не на должном уровне, и это вполне соответствует старой пословице «Каждый получает то, за что платит». Четвертая часть от одной сотой цента — это не много; скаредное финансирование органов власти поощрялось постоянно и не только по отношению к Комиссии по ценным бумагам и биржам, но и вообще в русле концепции Новой истории о том, что «правительство является проблемой».
Третий пример касается политических проблем, рассмотренных в этой книге. В главе о политике () мы увидели, как деньги, поступающие от заинтересованных партий, используются на выборах для ловли на крючок избирателей.
Можно насчитать более сотни федеральных законов, направленных на решение проблем влияния на избирательный процесс. Акт Тиллмана 1907 года запрещал корпорациям делать прямые взносы на нужды избирательных кампаний. Федеральный закон о совершенствовании избирательных кампаний 1974 года предусматривал создание Федеральной избирательной комиссии; он же установил ограничения на сумму взносов и на суммы расходов из избирательных фондов. Однако потребовалось совсем немного времени, чтобы отыскать способы обойти требования ограничения прямых взносов в избирательные фонды с помощью политических «друзей», например комитетов в поддержку кандидата (КПК). Даже не получая прямых пожертвований, КПК играли большую роль в организации избирательной кампании. Это заставило поставить неприятный вопрос: как контролировать КПК и прочих заинтересованных «друзей» кандидата так, чтобы не посягать на свободу слова? После многих лет ожесточенных споров в 2002 году Конгресс пришел к компромиссному решению — Закону о реформе двухпартийной кампании, известному как закон Маккейна — Фейнгольда. Одно из его ключевых положений гласит: корпорациям, союзам и неприбыльным организациям запрещено оплачивать трансляцию рекламы с упоминанием о кандидате в течение тридцати дней перед праймериз и шестидесяти дней перед общими выборами.
В 2007 году некоммерческая организация правого толка Citizens United, занимавшаяся политическим лоббированием, решила обойти это положение. Она профинансировала съемки документального фильма Hillary: The Movie, который планировала показать в кабельных сетях. Фильм демонстрировался бесплатно для зрителей, которые могли свободно его заказывать, однако Citizens United заплатила кабельной телекомпании за эту услугу 1,2 млн долл. Citizens United подала в Федеральную избирательную комиссию запрос о том, подпадает ли показ этого фильма под действие Закона Мак-Кейна — Фейнгольда, ведь приближались праймериз 2008 года, в которых Хиллари Клинтон была одним из кандидатов. Получив запретительное предписание, представители организации обжаловали его сначала в окружном суде, а потом, после проигрыша, и в Верховном.
Поскольку Hillary: The Movie так и не вышел в прокат, дело можно было легко решить по формальным обстоятельствам. Вместо этого Верховный суд подошел к нему глобально и положил в основу решения Первую поправку, в частности право на свободу слова. Судьи проголосовали большинством в пять человек и тем самым продемонстрировали прекрасный пример мышления в духе Новой истории, с ее неспособностью осознать феномен охоты на простака. Наши представления о свободе слова совпадают с таковыми о свободном рынке. Мы считаем, что и то и другое критически необходимо для экономического процветания, а свобода слова особенно важна для демократии. Но охота на простака представляет собой не только издержки свободного рынка, но в такой же степени и издержки свободы слова. Как и рынок, свобода слова требует установления определенных правил, позволяющих отделить зерна от плевел. Любой, кому приходилось проводить собрания или митинги, знает об этом. Даже самый демократичный городской митинг имеет свои правила. По аналогии методом проб и ошибок Конгресс пытался установить ряд таких правил с момента принятия Закона Тиллмана.
Судья Энтони Кеннеди изложил мнение большинства, к которому также присоединились судьи Джон Робертс, Антонин Скалиа, Кларенс Томас и Сэмюэл Алито. В этом документе полностью отрицалось различие между свободой слова для отдельных лиц и свободой слова для корпораций. Более того, казалось, судьи не усматривали никаких издержек, связанных со свободой слова, поэтому принятое решение было немедленно внедрено в юридическую практику. Одно критическое замечание иллюстрирует, на каком основании оно было принято: «Отрицая свободу слова для одних и наделяя ею других, правительство лишает отдельных лиц и группы лиц права использовать слово для отстаивания своего достоинства, репутации, уважения к своему мнению. Правительство не должно такими способами лишать общественность права и привилегии выбирать самостоятельно, чьи речи и какие ораторы достойны того, чтобы к ним прислушаться».
Исследование феномена охоты на простака позволяет нам заявить, что аргументация Кеннеди неправильна: нельзя возводить право человека на выражение своего мнения в абсолют. Точно так же никто не может позволить вам громко включать музыку в «Уголке ораторов» в Гайд-парке, где любой британец независимо от того, насколько он сумасброден, имеет право высказать свое мнение. Кеннеди, по всей видимости, воспринимает речь исключительно как способ донесения информации, не учитывая, что это еще и способ убеждения, а убеждение крайне важно в деле охоты на простака. В более раннем своем выступлении он говорит: «Речь — это ценнейший инструмент демократии, одно из средств заставить политиков считаться с людьми. Право граждан обращаться с запросами, слушать, высказывать свое мнение и использовать информацию для достижения консенсуса — обязательное условие для просвещенного самоуправления, а также необходимый механизм его защиты». Конечно, мы с этим согласны. Но в данном случае то, что было сказано, не менее важно, чем то, что осталось невысказанным. Речь — это еще и способ убедить других людей действовать в наших интересах, а поскольку люди склонны попадаться на крючок, то это еще и возможность убедить их действовать в наших интересах, которые не обязательно совпадают с их интересами.
По мнению Джона Стивенса, написавшего особое мнение к решению Верховного суда, здравый смысл подсказывает, что к корпорациям следует относиться иначе, чем к индивидам. Он подчеркивал, что в решении большинства явно недостает признания важности «избирательной кампании». Фишинг — это не просто часть Новой истории. Стивенс напомнил Верховному суду о наличии доказательств того, что корпорации, как и профсоюзы, часто просят конгрессменов о различных услугах, а затем благодарят их, внося свой вклад в негативную рекламу их оппонентов. Тогда конгрессмену остается лишь позаботиться о формировании своего позитивного имиджа, занимая позицию «над схваткой». Корпорациям и профсоюзам остается только тихонько уведомить конгрессмена об оказанных ему услугах, чтобы удостовериться, что он знает о том, что они для него сделали. Конгрессмен благодарит их вдали от любопытных глаз. Стивенс утверждает: «Существует угроза коррупции, гораздо более разрушительная для демократического общества, чем обычная взятка». Однако то, что большинство людей понимают под коррупцией, не позволяет законодателям эффективно бороться с наиболее вопиющими ее проявлениями».
В переносном смысле нам следует ввести некоторые ограничения для тех, кому по карману установить мощные громкоговорители, заглушающие выступление не настолько хорошо технически вооруженного кандидата. Предыдущий пример (из о политике) сенаторской гонки Грессли и Смолла 2004 года говорит о том, что правила всегда предоставляют огромное преимущество тем, у кого достаточно ресурсов, чтобы контролировать радио- и телеэфир. Таким образом, решение по делу Citizens United — яркий пример того, какие опасности таит в себе замена мышления в духе Старой истории мышлением в духе Новой в области политики. Вердикт, соответствующий принципам Новой истории, не признавал необходимости очень осторожного компромисса для урегулирования проблемы охоты на простака.
Профессор юриспруденции Лоуренс Лессиг из Гарвардского университета предложил план такого компромисса. Федеральному правительству следует раздать гражданам США ваучеры общей стоимостью 50 долл., которые они могут передать в избирательный фонд кандидата по своему выбору. Кроме того, они могут пожертвовать любому кандидату до 100 долл. из собственных средств. В свою очередь кандидаты, принимающие эти пожертвования от населения, обязуются отказаться от поступлений из других источников, в том числе из КПК. Лессиг оценивает затраты на эту идею примерно в 3 млрд долл. в год. И, учитывая уже известные нам издержки демократии, это будет неплохая сделка: ведь конгрессмену больше не придется заниматься лоббированием в пользу спонсоров. Он наконец-то сможет переключиться на защиту интересов людей.
Три приведенных нами примера из области законодательства о социальном страховании, регулировании фондового рынка и финансировании избирательных кампаний иллюстрируют большую часть дискуссии, изложенной в этой книге. Они показывают, насколько важно сформулировать правильную национальную историю. Как следует из этих примеров, Новая история существенно повлияла на политику США в части взаимоотношений между правительством и домохозяйствами (социальное страхование); между сферой финансов и сферой их контроля (законодательство о ценных бумагах); между правовой системой и электоратом (законодательство о финансировании избирательной кампании). Мы приводили один пример за другим, чтобы показать, что Новая история лишь наполовину правдива. Свободные рынки предоставляют людям право свободного выбора, при этом одновременно наделяя их правом свободно попасться на приманку фишера и свободно заниматься фишингом. Игнорирование этой реальности ведет к катастрофе.
Сквозь объектив американских реалий мы показали, что истории, особенно национальные, имеют значение. Но охота на простака, конечно же, не чисто американский феномен — она распространена повсеместно. Действенная национальная история требует, помимо всего прочего, правильного понимания реального механизма функционирования экономики и политики. Она должна учитывать не только преимущества рынка и демократии, но и их издержки. Важно отметить, что к числу последних относится и охота на простака.
Войти с помощью соц. сетей: