Хотя г-жа де Монгла была огорчена и чуть ли не оскорблена внезапным уходом Луи де Фонтаньё, она была слишком спесива, чтобы показать это; у нее были слишком твердо установленные планы, касающиеся роли, которую ей хотелось предоставить своему нынешнему мужу в их супружеской жизни, чтобы она изменила собственное поведение, утратив того, кто должен был стать в ней главным действующим лицом. И Маргарита обратила на г-на д’Экомана всю благосклонность, которую с утра она приберегала для второго из своих официальных любовников.

Маргарита была так обворожительна в своих великолепных нарядах, что, невзирая на раны, нанесенные его самолюбию, маркиз, отбросив мысли об этом, весело принял дарованное ему наследство; он охотно согласился на то, что от него ждали, — немедленно занять предложенное ему место чичисбея.

Господин д’Эскоман разделил свадебный ужин с новой супружеской четой, во время которого он пускал в ход весь пыл присущей ему любезности и с помощью уместных в этих обстоятельствах шуточек заставлял хохотать новобрачную, чем, казалось, ничуть не обижал своего друга Монгла.

Ужин, хотя число его участников свелось к трем, затянулся далеко за полночь; г-н д’Эскоман проявлял к Маргарите предупредительность, вне всякого сомнения напоминавшую ей прежние счастливые дни; сама же Маргарита, казалось совершенно забыв о своих утренних предпочтениях, великодушно одаривала его своими взглядами, напоминавшими те, какими она пыталась одержать верх над решением, по-видимому принятым Луи де Фонтаньё по отношению к ней.

Господин де Монгла продолжал проявлять полное равнодушие ко всему происходящему вокруг него; он читал газету и, казалось, не прислушивался к разговору Маргариты и маркиза, который они вполголоса вели уже несколько минут. Они были так увлечены друг другом, что не заметили на губах старика ироничной складки, указывавшей на то, что старый дворянин не так уж настроен, как это могло показаться, исполнять пассивную роль, какую ему предназначали его жена и его друг.

Наконец наступил час, когда г-ну д’Эскоману следовало удалиться.

Господин де Монгла и его супруга проводили маркиза до дверей гостиной; старик сердечно пожимал ему руку, а Маргарита строила с ним превосходнейшие планы на то, чем занять завтрашний день.

Когда супруги остались одни, они уселись в кресла друг против друга; Маргарита сияла радостью, а граф был задумчив.

— Не правда ли, наш дорогой д’Эскоман — очаровательный кавалер? — спросил г-н де Монгла. — Я думаю, вы такого же мнения, графиня?

Госпожа де Монгла взглянула на мужа: тот говорил вполне серьезно.

— Да, — ответила она.

— Поистине жалко, что при столь привлекательном складе ума у него совсем неразумное сердце.

— Я не понимаю вас.

— В моих словах нет никакой загадки. Очевидно, предоставляя ему гостеприимство в моем доме, я поставил себя под охрану этого гостеприимства, а он в течение всего вечера ставил себе задачей доказать мне, будто для него это китайская грамота.

Графиня де Монгла громко рассмеялась.

— Значит, вы ревнуете? — спросила она.

Господин де Монгла расхохотался вслед за супругой; если бы кто-нибудь посторонний их услышал, он, должно быть, подумал, что молодые супруги весело начинают свой медовый месяц.

— Вы не великодушны, графиня. С вашей стороны жестоко напоминать мне о моей немощи. Чтобы ревновать, нужно быть влюбленным; сердце мое и хотело бы любить, но столько всего запрещает мне это!

— Но если вы не ревнуете, отчего тогда придаете такое значение нескольким заурядным любезностям, высказанным в мой адрес господином д’Эскоманом?

— Послушайте, графиня, давайте будем друг перед другом откровенны; ответьте честно на мои вопросы, и я в свою очередь открою вам свои намерения, тем самым избавив вас от настоящих неприятностей… Доверяете ли вы мне?.. В конце концов, вы прекрасно понимаете, о чем я хочу вас спросить.

— Но к чему этот вопрос?

— Вы отвечаете вопросом на вопрос; но на самом деле это я должен первым начать бой, коль скоро вызвал вас на него. Итак, я намереваюсь сказать вам, что если бы мы оба были молоды и оба были богаты, то ничто бы не преобладало над моим желанием быть вам во всем приятным, даже если бы вы относились не столь сурово к заурядным любезностям, о каких мы только что говорили… Вы отлично понимаете, что я подразумеваю… Следуя известным примерам, которые я уважаю и почитаю, и всем правилам хорошего тона, я мог бы выказать себя сдержанным и снисходительным; но мы находимся в совсем ином положении. Вы молоды, а я стар; вы богаты, а я беден; если я буду терпеливо сносить то, что несправедливая публика не преминет назвать вашей распущенностью, то она и не преминет утверждать, будто граф де Монгла увенчал свою… бурную жизнь самым гнусным расчетом!.. Достаточно того, что об этом подумают, но я не желаю, чтобы об этом еще и говорили.

— Но, — с высокомерием возразила Маргарита, — разве между нами не было договоренности, что мы заключаем сделку?

— Да, и это справедливо поскольку мы действовали словно два законника; я законник честный; такое бывает редко, но случается. Поэтому я и не хочу двусмысленности в создавшемся положении. Ваше прошлое сомнительно, как такое называется в делах. Но я принял его без всяких разбирательств; я предоставил вам право носить мое имя, и Маргарита Жели исчезла; я возложил на вас корону, которой будут оказывать почтение, не интересуясь тем, чью голову она покрывает; однако для всякого порядочного человека — а я таковым являюсь, как бы оно ни казалось, — было совершенно ясно, что я не для того сделал вас графиней де Монгла, чтобы вы бесчестили это имя, как вы обесчестили имя Маргариты Жели, и не для того, чтобы вы принуждали меня искать двенадцать жемчужин этой короны в сточной канаве; и я надеялся, что, сколь ни сильны ваши симпатии к господину д’Эскоману, в вас будет достаточно такта и деликатности и вы поймете, что слишком дорого было заплатить за свою жизнь ценой того, чтобы стать вашим мужем, и не захотите превратить меня в вашего… надеюсь, вы прекрасно понимаете, что я хочу этим сказать.

— И каким же способом вы намереваетесь помешать тому, чего вы так сильно боитесь? — с пылающим взором, с раздувающимися ноздрями, в бешенстве и с вызовом отвечала Маргарита.

— Спасибо за ваши слова; в них я читаю одновременно признание и объявление войны. А теперь извольте выслушать меня, дитя мое, — с полнейшим спокойствием продолжал г-н де Монгла. — Прежде, в добрые старые времена, когда дворянин получал одно из тех тяжких оскорблений, что может искупить одна лишь смерть, когда грубая рука наносила ему удар по лицу, этот дворянин брался за шпагу, в поединке пронзал грудь обидчика, окунал руку в кровь, бежавшую из его раны, и омывал ею свое лицо… Нет такого позорного пятна, которое нельзя смыть кровью, — запомните это, графиня де Монгла, и остерегайтесь, чтобы я не забрызгал ею ваше платье!

Старый дворянин говорил с совершенно несвойственной ему интонацией в голосе; она звучала угрожающе, как похоронный звон, и произвела на Маргариту сильное впечатление. Она ответила ему лишь взглядом, полным ненависти, а потом позвонила горничным, чтобы удалиться в свою спальню.

В присутствии слуг г-н де Монгла вернулся к присущему ему беспечному поведению, злословию и старомодным любезностям, причем с живостью, ужаснувшей Маргариту больше, чем это могли сделать его угрозы; она трепетала от страха, в то время как он желал ей доброй ночи и отпускал по поводу своего возраста точно такие же приятные шутки, как это делал вечером г-н д’Эскоман.

Маргарита поторопилась удалиться в свою спальню, а тем временем ее муж добрался до отведенных ему покоев, расположенных в антресолях; там его уже ждал таинственный незнакомец, частый посетитель его прежнего жилища; личность эта не вызвала никакого любопытства среди домашней прислуги, принявшей его за камердинера их нового господина.

Оставшись наедине с горничными, Маргарита совершенно не стала подражать выдержке, образец которой дал г-н де Монгла. Она дала полную волю своему гневу, рвала на себе муаровое платье, выдергивала из волос цветы, служившие украшением ее прически, и, когда камеристки отважились обратиться к ней с расспросами, грубо выгнала их, выведенная из терпения настойчивостью, какую некоторые из них проявляли, желая подготовить все необходимое для ее сна.

Едва они ушли, она побежала в кабинет, сообщавшийся со служебной лестницей, по которой можно было спуститься во двор; какое-то время она прислушалась, но все было тихо.

— Никого, — сказала она себе вполголоса. — Должно быть, он устал ждать и покинул дом, слава Богу!

Потом она вернулась в свою комнату и в гневе продолжала:

— А, господин де Монгла, вы намереваетесь угрожать мне пистолетом, который я не дала вам направить на ваш несчастный лоб? Ну что ж, посмотрим! Вы хотите сделать из меня свою жертву и свою рабыню, и это только потому, что я прониклась к вам жалостью из-за вашей бедности и вашего решения умереть; клянусь, что вы еще пожалеете о вашей бедности и, возможно, будете вынуждены вернуться к вашему решению.

И, откинувшись в огромном бархатном кресле, молодая женщина погрузилась в размышления, темой которых, вероятно, не были счастье и покой ее старого мужа.

Вдруг она услышала, как кто-то три раза довольно громко постучал в дверь кабинета; одним прыжком она преодолела расстояние от кресла до двери, открыла ее и лицом к лицу столкнулась с маркизом д’Эскоманом.

— Как? Вы здесь? — воскликнула она.

— Несомненно; прошу простить меня, что я не поднялся раньше; но я уснул в этой чертовой коляске, где вы мне приказали укрыться и ждать счастливой минуты, когда мне можно будет подняться по лестнице, ведущей к любовным утехам.

— Уходите! Уходите! Умоляю вас!

— Уйти? Покинуть вас в час ночи, вашей первой брачной ночи, когда мы с вами наедине? Не рассчитывайте на это.

— Вам необходимо уйти; ему вдруг взбрели в голову не знаю какие мысли о чести, деликатности, чувствах и прочем вздоре. Он говорил мне о своей короне, о крови, которой он хочет смыть все пятна позора, какими я могу заклеймить его герб; он способен убить вас! Уходите, умоляю вас!

— Послушай! Да он просто смеялся над тобой; Монгла не тот человек, чтобы принимать всерьез подобные глупости. Неужели ты думаешь, будто, решившись жениться на тебе, он не отдавал себе отчета, чем рискует! Да что бы он проявлял эти мещанские щепетильности? Ты глупа, он либо хотел завтра посмеяться над твоим страхом, либо заставить тебя удвоить ему пенсион.

— Но я повторяю вам, что он говорил вполне серьезно, столь серьезно, что, когда я слушала его, кровь стыла в моих жилах. Уходи же, прошу тебя. Завтра я увижусь с тобой здесь, у тебя, где ты только пожелаешь, но сегодня — уходи! Ах, Боже мой! — воскликнула Маргарита. — Я совсем забыла запереть двери!

Она побежала к главной двери, ведущей в ее комнату, и с ужасом заметила, что в двери не оказалось ни замочной личины, ни ключа; в страхе она воскликнула:

— Он все знает! Смотри, смотри, он лишил нас всякой возможности запереться в этой комнате. Послушай меня, уйдем! Я уйду вместе с тобой.

— Право, я останусь, — с полнейшим хладнокровием отвечал маркиз. — Твой замысел, мой прелестный демон, украсть у бедняги Монгла его первую брачную ночь показался мне чрезвычайно забавным, но гораздо веселее будет увидеть его в роли Отелло; я остаюсь.

И г-н д’Эскоман все с тем же хладнокровием достал из футляра сигару и прикурил ее от свечи.

В эту минуту тихо приоткрылась дверь и в проеме показалась насмешливая физиономия г-на де Монгла.

— Тьфу! — произнес он. — Теперешние дворяне ничего другого и не умеют, кроме как превратить спальню красивой женщины в конюшню!

Произнеся эти слова, он направился к окну, спокойно растворил его и закашлялся, подражая старикам, не переносящим табачного дыма.

Господин де Монгла выглядел так, будто он уже приготовился ко сну: на нем не было ни фрака, ни жилета. Оружия в руках он не держал, и было очевидно, что спрятать его под одеждой он не мог.

Ощутив серьезность положения, маркиз д’Эскоман поднялся. Что касается Маргариты, то, каким бы спокойным ни казался ее муж, его угрозы еще слишком внятно звучали в ее ушах, чтобы она могла сохранить самообладание; она бросилась к двери кабинета, пытаясь укрыться в темноте.

Но, не сделав и десяти шагов, она наткнулась на черный призрак, взбиравшийся по последним ступеням лестницы, и, ни жива ни мертва, отступила. Призрак двигался вперед по мере того, как Маргарита отступала, и, когда они очутились в полуосвещенном кабинете, она заметила, что при каждом шаге он низко кланялся.

Так вместе они вернулись в спальню, и там незнакомец отвесил поклон еще более почтительный, чем предыдущие.

Это был мужчина лет сорока, физиономия которого выдавала его происхождение; волосы его были черны как вороново крыло; широкие бакенбарды того же оттенка обрамляли смуглое лицо; взгляд его был жестким, но улыбка, любезная до раболепства, странным образом противоречила этому взгляду. Было очевидно, что это итальянец.

— Позвольте, графиня, представить вам синьора Фортини. Синьор Фортини — мастер в благородном искусстве фехтования. Маркиз, я вам рекомендую его уроки. Более того, он необычайно предан тому, кому служит: в данный момент он в моем распоряжении.

Пока г-н де Монгла расхваливал его, синьор Фортини не переставал кланяться, и во время одного из таких поклонов, более глубоких, чем другие, Маргарита заметила за спиной итальянца две шпаги, которые он тщательно пытался скрыть.

— Вы хотите нас убить! — воскликнула она и бросилась в сторону, где стоял ее супруг.

— Убить вас, графиня? Вам следовало бы избавить меня от подобного оскорбления; я бедный Отелло, который не убивает даже тех, кто злоупотребляет его благородным доверием; я уничтожаю их… если могу. Вот и все.

При этих словах г-н де Монгла пристально взглянул на маркиза.

— Ну что ж, граф, — отвечал тот, продолжая выпускать клубы табачного дыма, — завтра мои секунданты условятся обо всем с вашими.

— Нет. Случай особый, и месть должна быть особой. Завтра дуэль наделает много шуму и много чести как герою, так и героине; она увеличит число побед одного и другой, я же вовсе не желаю этого. Напротив, пусть все узнают, что на пути в постель графини они рискуют поскользнуться в крови; возможно, это отвратит любителей похождений; мы будем драться здесь и немедленно.

— Но вы не подумали, что у нас нет секундантов.

— Ах, вот что! В моем распоряжении мой преданный синьор Фортини — он никогда не покинет друга в подобных обстоятельствах; для вас секундантом может послужить графиня — она будет целиком занята своей ролью и, будьте уверены, не окажется снисходительна к вашему противнику. В серьезных обстоятельствах правила дуэли допускают присутствие только двух секундантов.

Маргарита, не сумевшая справиться с волнением и упавшая в кресло несколькими мгновениями раньше, теперь поднялась и воскликнула:

— Не заставляйте меня присутствовать при этом поединке! Я стану кричать, звать прохожих, меня услышат! На помощь!

— Ни слова более! — сказал шевалье, хватая ее за руку и останавливая. — Не вынуждайте меня обкрадывать Шекспира; не забывайте, что в первую же ночь после нашей свадьбы я застал вас в два часа ночи в вашей спальне наедине с господином маркизом, казалось давно уже покинувшим этот особняк; не забывайте, что у меня есть полное право убить вас обоих, как вы только что сами говорили об этом, и это не повлечет для меня никаких серьезных последствий.

Обезумев от ужаса, графиня де Монгла сделала шаг в сторону двери, ведущей в кабинет. Но синьор Фортини, не покидая своего места, показал ей, что он закрыл дверь, и сопроводил свой жест самой обворожительной улыбкой.

Маргарита упала на колени, спрятала лицо в подушку кресла, чтобы ничего не видеть, и закрыла руками уши, чтобы ничего не слышать.

— Приступим, синьор Фортини, — произнес г-н де Монгла. — Предъявите ваши шпаги маркизу, пусть он сделает выбор.

— Но эта дуэль нелепа.

— Самое главное, не щадите меня, маркиз. Сначала я пообещал себе, что расквитаюсь с первым любовником графини, ранив его, но вскоре я переменил свою точку зрения и пообещал себе сражаться до конца. Держитесь!

— Отчего же вы изменили свое намерение, граф? — спросил г-н д’Эскоман, снимая с себя одежду, как это уже сделал его противник.

— Из желания кого-то осчастливить; я становлюсь филантропом.

— Я не понимаю вас.

— Черт возьми! Неужели вы думаете, будто несчастная маркиза станет долго оплакивать вас и ваша кончина не станет для нее великолепным предлогом примириться с храбрецом Фонтаньё, который и займет ваше место, как сегодня вы рассчитывали занять мое? Случится это в третий раз, маркиз, и, как всегда, удачно.

В то время как г-н де Монгла продолжал говорить, шпаги скрестились. Маркиз рассвирепел от насмешек своего противника и с яростью набросился на него; с быстротой молнии, сверкнувшей из-за туч, он отбил удар г-на де Монгла и принялся наступать, но старый дворянин отразил его в первой позиции, прыгнул на два шага вправо от своего начального положения и, прежде чем г-н д’Эскоман смог коснуться клинком своего противника, страшным ударом шпаги насквозь пронзил маркизу грудь.

Маркиз распростер руки, издал сдавленный крик, захлебываясь тотчас же подступившей к горлу кровью, и с глухим шумом, заставившим зазвенеть всю фарфоровую посуду на полках, лицом упал на ковер.

Такой странный звук заставил Маргариту изменить принятое ею решение не видеть эту страшную сцену; она обернулась и увидела, как г-н д’Эскоман забился в последних конвульсиях.

Она хотела кричать — но крик застрял в ее горле, она хотела бежать — но ее оцепеневшие члены не позволяли ей сделать ни одного движения; немая, неподвижная, с бледными губами и широко раскрытыми глазами, она казалась статуей, олицетворяющей ужас.

Тем временем синьор Фортини нарушил сохранявшуюся им до сих пор неподвижность и подошел к маркизу д’Эскоману, присел возле него, разорвал на его груди рубашку и оголил рану, откуда потоком лилась пенистая кровь, заливая ковер; он внимательно осмотрел рану, пощупал пульс, как бы желая удостовериться, что помощь еще не бесполезна; но, произведя осмотр, он приблизился к г-ну де Монгла, и лицо его сияло радостью учителя, довольного своим учеником.

— Браво, синьор! — заговорил он с сильным итальянским акцентом. — Вы прекрасно воспользовались уроками вашего наставника! Вы проткнули ему сердце так, словно порвали манишку.

Старый дворянин улыбнулся.

— Графиня, — обратился он к своей супруге. — Я убежден, что, если только ваш выбор не падет на моего учителя Фортини, эфес моей шпаги послужит пластырем каждому, кого вы изберете себе в любовники, как он послужил им для бедняги д’Эскомана, столько раз смеявшегося над моей манерой выражаться. Будьте же благоразумны, ибо вам нельзя поступать иначе; а черт примет во внимание ваши добрые намерения.

И, послав предупредить полицию, шевалье направился в свою комнату, чтобы провести в постели остаток своей первой брачной ночи.