XXXII
УТРЕННИЕ ПРИЕМЫ МАДЕМУАЗЕЛЬ ЖЕЛИ
Многие стремились попасть на утренние приемы мадемуазель Жели, однако состав тех, кого на них приглашали, подбирался весьма тщательно. Допущен туда был не всякий, кто хотел этого; весьма уважаемые, если и не высокочтимые господа были вынуждены прибегать к прямо-таки дипломатическим приемам, чтобы с помощью выездного лакея, исполнявшего обязанности придверника, добраться до входа в роскошные гостиные бывшей гризетки.
Конечно, нет ничего сложнее, чем завоевать титул модного мужчины.
Чтобы достичь этого, нужно или иметь серьезные данные, но тогда те, кто домогается такого титула, предпочитают быть просто великими людьми: они рассматривают моду как один из вымышленных рыцарских орденов, отыскивающих громкие имена, чтобы придать некоторую значимость списку своих кавалеров, и остерегаются носить их знаки отличия; или же обладать совершенством в наборе глупостей столь усложненных, что большая часть тех, кто предпринимает их изучение, останавливается еще на начальном уровне, как те, кто пытается выучить китайскую грамоту.
Для женщины же все обстоит совершенно иначе.
В этом отношении женщины находятся в привилегированном положении. Все они рождены, чтобы быть модными, и если не все они достигают этого, то лишь потому, что обстоятельства по-разному благоприятствуют их призванию.
Немного сердца, много силы воли, дикарское пристрастие ко всему блестящему, присущая детям привязанность ко всему шумному — вот и все, что необходимо женщине, чтобы стать жемчужиной всех светских кругов.
Конечно же, хорошенькие глазки не могут повредить, но есть множество примеров, доказывающих, что и без этого можно обойтись. Что же касается ума, то установлено, что все женщины наделены им. Возможно, у них это немножко обезьянье кривлянье, ибо их ум заимствован у других; но шум эха ведь все равно шум.
Когда Маргарита приехала в Париж, с ней сошелся один очень богатый и очень известный банкир. И вот однажды утром в великолепном особняке по улице Эльдер, особняке посланницы, по правде сказать, все увидели высокую и красивую девушку, словно гриб выросшую здесь за ночь. Те, кто отважился пойти к ней знакомиться, сообщали потом любопытным, что это тайнобрачное растение имеет на своей конюшне пару караковых лошадей, весьма примечательных тем, что такие же были и у Стивена Дрейка; искусного повара на кухне и несколько гостиных, достаточно просторных для того, чтобы там можно было исполнять самые затейливые фигуры котильона. Она произвела впечатление славной девушки, добродетельной именно в той степени, чтобы никого не приводить в отчаяние, и достаточно сумасбродной в своей роскоши, чтобы каждый надеялся добраться до Коринфа. Большего и не надо было: молодая шатодёнская гризетка прослыла маршальшей в стане щёголей, и интерес к ее происхождению и ее прошлому стали рассматривать как совершенную нелепость и дурной вкус.
Женщины вылеплены из податливой глины, проникающей в самые острые углы литейных форм, углы, которые, кажется, более всего чужды женской натуре. Маргарита удивилась своему новому высокому положению не более, чем бедная маркиза д’Эскоман испугалась утомительного труда, на какой она себя обрекла. Не прошло и недели, как бывшая любовница супруга г-жи д’Эскоман вселилась в роскошный особняк на улице Эльдер, а между тем уже казалось, что ноги ее всю жизнь только и ступали по самым великолепным восточным коврам и ей менее всего на свете вспоминались огрызки яблок, которыми она питалась в детстве. Конечно, придирчивый вкус мог бы найти, что осудить в ее туалетах, несмотря на их великолепие; это была тема завистливой хулы ее подружек, но Маргарита твердо, как на пьедестал, опиралась на денежный сундук своего финансиста, и всем этим сплетням не удавалось возмутить безоблачную жизнь счастливой куртизанки.
Только одно обстоятельство бросало тень на этот сияющий небосвод. Этим облаком, омрачавшим счастье Маргариты, была ее ненависть к г-же д’Эскоман: эта ненависть пережила любовь прекрасной шатодёнки к Луи де Фонтаньё.
Как читатели, должно быть, уяснили себе из только что прочитанного ими, Маргарита, вновь увидев Луи де Фонтаньё и заметив его волнение, скрыть которое полностью молодому человеку не хватило самообладания, смогла рассудить, что у нее, по крайней мере теперь, есть такое влияние на чувства ее бывшего любовника, за какое прежде она готова была отдать половину своей жизни. К своему великому удивлению, она оставалась спокойной, сделав такое открытие; пульс ее не участил своего биения, и лицо ее не вспыхнуло внезапно, как это бывало прежде при одном приближении к ней Луи де Фонтаньё.
Когда сильные чувственные волнения затухают, ничто не приносит утешения тем, кто их испытывал и был при этом унижен; память о них вызывает досаду, они оставляют после себя лишь сожаления. Много раз сетуя на свои прежние чувства к Луи де Фонтаньё и пользуясь выразительным языком, тут же позаимствованным ею в том новом мире, куда она попала, Маргарита называла их своей глупостью. Воспоминание о роли, которую она тогда играла, оскорбляло ее самолюбие — единственное чувство человека, которое усиливается, а не ослабляется при его нравственном падении. Она часто давала себе клятву отомстить за себя и однажды уже пыталась это сделать; вряд ли у нее был бы более подходящий случай, но эта возможность ей представилась, а она была не из тех, что такое упустит.
Маргарита ненавидела Эмму не только из-за боли, которую ее заставляла испытывать время от времени старая рана; возвышенность характера Эммы, проявляемая ею в несчастье, величие ее души, ее мужество, смиренность, благородство чувств, сохраненные ею, несмотря на ее прегрешение, — все эти добродетели, которые Маргарита напрасно пыталась высмеять и извратить, но которым она была вынуждена в глубине души воздать должное, непрестанно жалили ее, возбуждая ее гнев и будоража ее кровь, по природе медлительную и ленивую. Ее возмущало это противостояние красоты и добра злу и скверне. Мужественная маркиза из нищеты своей лавчонки унижала куртизанку в ее дворце, и та не могла ей этого простить. Эта ненависть Маргариты к г-же д’Эскоман служила неопровержимым свидетельством, доказывавшим, что добродетель несчастной женщины пережила ее бесчестье; лучшего доказательства этому она получить бы не могла.
Как и любовь, как и всякое другое возникающее чувство, ненависть оказывает значительное влияние на умственные способности того, кто охвачен ею. Погруженная в навязчивую идею утолить свою жажду мщения и побуждаемая этим новым для нее чувством, беспечная Маргарита проявила теперь столько хитрости и воли, сколько нельзя было от нее ожидать.
Как только Луи де Фонтаньё появился в ее особняке, она приняла его с трогательным радушием и сумела изобразить чувство, совершенно ею не испытываемое. Заговорив об их прошлом, она красноречиво вздыхала. Молодой человек мог подумать, что она ждет лишь одного его слова, чтобы оживить свои любовные порывы, о которых он догадался пожалеть несколько поздно. Чтобы растрогать ее еще больше, он, как все слабохарактерные мужчины, счел необходимым разжалобить молодую женщину своей участью, рассказать ей о тяготившей его нищете и обнажить раны, нанесенные его душе разочарованностью. Но он ошибался: все воспоминания о прошлом заглохли в сердце Маргариты, и его неуместные откровения нанесли ему смертельный удар. Обыкновенно женщины одаривают своей милостью только тех, кто не просит о ней. Маргарита позволила ему встать на этот гибельный для него путь, будучи уверена, что он пройдет под кавдинским ярмом; хорошо разыгранными восклицаниями, с притворной страстью, она поощряла его идти по этому пути все дальше; затем, умело воспользовавшись совершенным им промахом, она принялась превозносить его великодушие, самоотверженность, тем самым принижая в его глазах добродетели, какие он должен был видеть в Эмме. Таким образом она нанесла первый удар по связям, соединявшим бывшего секретаря с его подругой, а затем стала наносить их до того ловко, что вскоре от них осталась лишь одна ниточка.
И в самом деле, Луи де Фонтаньё не замедлил обратиться в одного из самых прилежных посетителей особняка на улице Эльдер. Но случилось это вовсе не потому, что Маргарита вернула ему какое-либо из его прежних прав; она слишком хорошо читала во взглядах молодого человека его душевное нетерпение и извлекла слишком полезный урок из того, что случилось с ее соперницей, чтобы совершить такую оплошность. По ее словам, если она умоляла его приходить к ней почаще, то делала она это для того, чтобы, насколько такое от нее зависело, ее благородная дружба могла утишить печали единственного мужчины, которого она любила на этом свете. В действительности же этими постоянными встречами со своим бывшим любовником Маргарита пыталась разжечь его страсть до такой степени, чтобы нечистые помыслы затмили его рассудок и его зрение и он был вынужден сам принести ей жертву, которую она жаждала.
Мстительный дух куртизанки использовал самые тонкие и изощренные приемы.
Но напрасно она с такой расточительностью поливала масло и в без того неистово пылавший огонь. Среди этой роскоши и этого великолепия, этого изобилия кружев, шелка и бархата, так прекрасно оттенявших ее красоту, в окружении всех этих переливов красок и всей этой позолоты, бросавших на нее свои отблески, Маргарита, восседавшая на обитом атласом ложе с колоннами и балдахином, на которое можно было подняться лишь по ступеням, казалась царицей сладострастия, господствующей в своих владениях, и Луи де Фонтаньё, которого неодолимо влекло к ней, желал лишь одного — быть ее рабом. Что могли поделать воспоминания о бедной Эмме, такой смиренной, скромной, целомудренной и сдержанной даже в упоении страсти, против подобных чисто плотских соблазнов, нацеленных на сердце, которое устало от чистых наслаждений любви! Эти соблазны мутили разум Луи де Фонтаньё, и, если б не остатки у него гордости, он бросился бы к ногам Маргариты, прося ее о милости, в которой когда-то сам отказывал умолявшей его молодой женщине.
Преданная своей тактике, куртизанка прилагала все усилия, чтобы избежать таких опасных для нее излияний чувств. Под предлогом, что подобное знакомство может быть полезно молодому человеку, она представила бывшего любовника господину барону Вердьеру, своему нынешнему покровителю, и всегда устраивала так, чтобы барон присутствовал при ее разговорах с ним.
В то же время она старалась выставить его в дурном свете в глазах г-жи д’Эскоман. Она была вполне уверена в своей будущей победе, но, как и все женщины, любила забегать вперед: булавочный укол в сердце Эммы был для нее предвкушением наслаждений, какие ей предстояло испытать, всадив в него кинжал.
Вот почему, пользуясь своим влиянием на Луи де Фонтаньё, она заставляла его показываться с ней в обществе, сопровождать ее на прогулках в Булонском лесу; вот почему, отправляясь туда, она отдавала своему кучеру распоряжение ехать по улицам, расположенным как можно ближе к улице Сез.
До сих пор любовник маркизы д’Эскоман не показывался у Маргариты в ее приемные дни; но она потребовала, чтобы он присутствовал на ее утренних приемах (она устраивала их из чувства соперничества с одной знаменитой актрисой, слухи о вечерних приемах которой вызывали у нее зависть).
Луи де Фонтаньё обещал ей приехать туда, но чуть было не нарушил своего слова.
Мы были свидетелями того, как Эмма упрашивала его, чтобы он принял решение навестить мать. Сыновнее чувство сохранилось в молодом человеке, невзирая на все его заблуждения, и, по мере того как любовь к Эмме покидала его сердце, оно постепенно занимало в нем свое прежнее место. Поэтому он почти решился во имя долга пожертвовать удовольствием и отправиться в Сен-Жермен, где жила г-жа де Фонтаньё.
Одеваясь, он заметил, что г-жа д’Эскоман необычайно взволнована. Он испугался, не сказала ли ей чего-нибудь о нем Сюзанна, но его слишком страшили объяснения с ней, чтобы самому их вызывать, и он вышел из дома.
Дойдя до улицы Риволи, откуда в те времена отправлялись экипажи в Сен-Жермен, он заметил, что забыл кошелек дома, и ему пришлось возвратиться на улицу Сез; но там он обнаружил двери магазина запертыми, и привратник объяснил ему, что вскоре после его ухода Эмма и Сюзанна покинули магазин, уйдя в разные стороны. Таким образом, он был вынужден перенести задуманную им благочестивую поездку на другой день и машинально пошел по дороге, ведущей к дому Маргариты.
Проходя мимо лавки г-жи Бернье, он увидел в дверях часовщицу; та бросила на него презрительный взгляд, сопровождаемый самой победоносной из ее улыбок. Молодой человек был слишком озабочен своими мыслями, чтобы придавать какое-нибудь значение этому проявлению чувств, питаемых г-жой Бернье по отношению к нему, после того как он выставил ее за дверь, но сильный удар по плечу заставил его остановиться. Обернувшись, он узнал г-на Вердюра, протягивавшего ему руку.
— Мне необходимо с вами поговорить, — сказал краснодеревщик, фамильярно беря Луи де Фонтаньё под руку и уводя в своего рода контору, служившую продолжением его магазина.
— Чего же вы хотите от меня, любезнейший сосед? — спросил его Луи де Фонтаньё.
— То, чего я хочу от вас, довольно трудно высказать, господин Луи, — отвечал ремесленник, почесывая затылок. — Тем не менее не следует судить о моем сердце по тому, с каким трудом оно высказывает свои чувства. Я полон дружеских чувств к вам, господин Луи.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, любезнейший господин Вердюр, и весьма вам за это признателен. Но, уверен, не в это вы хотите меня посвятить.
— Похоже, дела ваши идут неважно, не так ли? — продолжал краснодеревщик, понижая свой голос, от природы громкий, словно у Стентора, с тем чтобы его не расслышали трудившиеся в мастерской рабочие.
— Нет, — отвечал молодой человек, — мы просто хотели продать магазин, но жена сказала мне, что она столкнулась при этом с кое-какими трудностями.
— Черт возьми! Господин Луи, вам следовало бы уступить его с убытком! Да эти плуты обстругают и обдерут вас дочиста, ясно? Уж если они примутся обделывать ваше дело, то, черт побери, не оставят вам ничего, кроме стружки!
— О каких плутах вы ведете речь? — спросил Луи де Фонтаньё, с неподдельным удивлением глядя на мебельщика.
Тот пожал плечами:
— Не таитесь же от меня, господин Луи. Послушайте, я постараюсь вас тут же успокоить. Неужели вы думаете, что можно двадцать лет вести дела без того, чтобы к тебе то здесь, то там не цеплялась эта сволочь, которая теперь взялась трепать вас? Торговец — это та же мебель: из какого бы крепкого дерева он ни был сколочен, все равно его ведет от жары.
Затем, достав из папки связку пожелтевших и грязных бумаг, он продолжал:
— Видите, и у нас найдется даже больше, чем у вас, гербовой бумаги и заморочек! Слава Богу, это отнюдь не бесчестит человека; так что выкладывайте свою тайну.
— Клянусь честью, я не понимаю ничего из ваших слов, господин Вердюр.
— Ну, полноте! Судебный исполнитель уже трижды приходил к вам на этой неделе, это всем известно, с требованием о платеже, а на сегодня назначено наложение ареста на имущество. Черт возьми! Вы думаете, будто от соседей можно что-нибудь утаить? Ну-ну! Да в каждом квартале есть своя полиция, она и государственной полиции нос утрет, — это наши дворники!
— Да нет же, это невозможно! — повторял Луи де Фонтаньё, совершенно ошеломленный известием, которое открыло ему глаза на положение его семейных дел.
— Так, наверное, ваша славная женушка решила скрыть это от вас, — промолвил краснодеревщик, которого это восклицание наконец убедило в неведении Луи де Фонтаньё. — Сделала она это, видать, от доброго сердца, хотя в том, чтобы отступать перед опасностью, никакого проку нет. Да уж теперь все равно, надо быть ей признательной за благое намерение и не расстраивать ее, господин Луи. Поверьте, я от всей души полюбил вашу женушку. Она и тихая, и опрятная, и трудолюбивая, да и к тому же наряжается как герцогиня. Поговаривают, что вы не женаты, а по мне, так это только злые сплетни, и они не мешают мне приводить вашу жену в пример моей супружнице, хотя и она не совсем лишена благородных чувств. Видите ли, господин Луи, таких жен, как ваша, нужно одевать не в красное дерево, не в палисандровое и не в лимонное, а в чистое золото.
По всей видимости, г-н Вердюр мог бы продолжать в том же духе еще целый час.
Но Луи де Фонтаньё его больше не слушал. Он был совершенно сломлен новостью об этом несчастье; в душе его творилось полное замешательство; думал он не столько об Эмме, сколько о себе; он с ужасом видел, как усиливаются невзгоды, которые она терпит из-за него, но одновременно чувствовал, что его обязанности по отношению к ней становятся более неотложными. Внезапно он встал, чтобы уйти, но г-н Вердюр удержал его за руку.
— Мы еще не обо всем поговорили, — произнес он. — На этом свете есть не только судебные исполнители, есть также и друзья. Послушайте, господин Луи, я не богат, но у меня точно найдется где-нибудь билет в пятьсот франков, который может выручить доброго человека в трудную минуту. Воспользуйтесь этим; сказано, может быть, и плохо, ну да я привык работать больше руками, чем языком. Одним словом, если вам понадобятся мои денежки, то рассчитывайте на старика Вердюра.
Луи де Фонтаньё сердечно пожал руку славному ремесленнику и побежал домой. Эмма еще не возвратилась. После того как он узнал о жестоких испытаниях, какие ей пришлось вынести в предшествующие дни, серьезное беспокойство, вызванное ее отсутствием, стало брать в нем верх над его эгоистическими тревогами. В ту минуту, когда молодой человек вышел из прохода к дому, чтобы посмотреть, не идет ли г-жа д’Эскоман по улице, он столкнулся с человеком в черном, который вручил ему уведомление о наложении ареста на имущество и заявил, что он намерен немедленно приступить к выполнению своих обязанностей, а если ему добровольно не откроют двери магазина, вынужден будет призвать на помощь полицейского комиссара.
Луи де Фонтаньё машинально развернул бумагу, протянутую ему судебным исполнителем, и тут же в глаза ему бросилась подпись на этом документе, сделанная довольно крупным почерком.
Бумага была подписана покровителем Маргариты.
Луи де Фонтаньё прочитал ее внимательней. "Госпожу маркизу д ’Эскоман, называвшую себя г-жой Луи", преследовали именно по требованию г-на Вердьера; сомнений быть не могло.
Луи де Фонтаньё радостно вскрикнул и бросился к особняку Маргариты.
Перед его парадным подъездом выстроилась длинная вереница экипажей. С великим трудом Луи де Фонтаньё протиснулся через толпу гостей, и с еще большим трудом сумел подойти к самой хозяйке.
Наконец он увидел ее; она была занята тем, что отдавала окружавшим ее молодым людям, которые исполняли при ней обязанности адъютантов, последние распоряжения по поводу концерта. Он подошел к ней, но она словно бы не заметила его присутствия.
— Маргарита, — проговорил он, склонившись к ее плечу.
Она обернулась.
— А! Это вы, Фонтаньё? — откликнулась она. — Я вам искренне признательна за то, что вы так старательно сдержали свое слово; я было опасалась, что ваша жена (она голосом выделила это слово) не отпустит вас и заставит сидеть подле нее и распутывать с нею мотки ниток.
Окружавшие ее молодые люди, хотя они совсем не знали Луи де Фонтаньё, расхохотались над этой грубоватой шуткой, словно полагая, что с таких прекрасных уст может слететь лишь прекрасная острота.
— Маргарита, — дрожащим от тревоги голосам тихо произнес Луи де Фонтаньё, — мне необходимо переговорить с вами.
— Так что же? Мне кажется, вы уже начали это делать.
Умоляющим взглядом молодой человек показал на тех, кто мог их услышать.
— Как, Фонтаньё, вы просите свидания наедине? На правах старого друга, — промолвила Маргарита, — вы хотите стать виновником того, что барона хватит удар и я лишусь двухсот тысяч франков годового дохода, которые он мне дает?
— Маргарита, умоляю, речь идет о жизни и смерти!
— Вопросы жизни и смерти имеют свое время, мое милое дитя. В данную минуту я полностью принадлежу своим гостям, и даже если бы ваш вопрос касался лично меня, я не покинула бы их из-за такого пустяка.
Маргарита говорила очень громко; многие из окружавших ее молодых людей поклонились ей, а один из них поцеловал куртизанке руку с надетой на нее перчаткой; однако по выражению лица Луи де Фонтаньё Маргарита поняла, что она, несомненно, зашла слишком далеко и что беззаботность, проявляемая ею по отношению к тревогам своего друга, может просветить его, как бы ни был он слеп, по поводу ее чувств, и поставить под удар вынашиваемые ею планы мести.
— Будет вам, не надо сердиться, — произнесла Маргарита и фамильярно взяла молодого человека под руку. — Так уж и быть, мы предоставим вам эту столь срочную аудиенцию, и, заверяю вас, мой сеньор и хозяин не будет этим возмущен, ведь он знает, что вы были моим любовником… Да, господа, я была без ума от этого красавчика и желала бы вам всем, как бы я ни была сейчас на него зла, быть любимыми так же, как он был любим мною; но мой милый барон прекрасно знает, какое доверие должны внушать ему мои принципы!
С этими словами она ввела Луи де Фонтаньё в маленький будуар и прикрыла за собой дверь.
— Так чего же ты хочешь от меня? — спросила она, присаживаясь.
Вместо ответа Луи де Фонтаньё молча протянул ей роковую бумагу; Маргарита прочла ее и наморщила лоб.
— Ну, и что я, по-твоему, должна сделать? — спросила она, закончив чтение и посмотрев, не испортила ли эта грязная бумажка свежести ее перчаток.
— Разве ты не поняла, что это судебное преследование затеял господин Вердьер?
— Он? Бедный мой мальчик, или ты действительно обокрал банкира, у которого ты работал, или же твой хозяин всего лишь трус. Но уверяю тебя, что господин Вердьер даже не знает имени этой дамы.
— Да, конечно. Но в его силах остановить это дело, и одного твоего слова будет достаточно, чтобы он на это решился.
На лице Маргариты появилось выражение, не обещавшее ничего хорошего.
— А если я сам попрошу его об этом? — спросил молодой человек, тревоги которого усилились от молчания Маргариты.
— Поостерегись делать это! — поспешно отвечала она. — Поостерегись, если не хочешь со мною ссоры! Господин Вердьер очень расположен в твою пользу, и именно мне удалось этого добиться, несмотря на сплетни, которые позволяют себе разные дамочки. Послушай, я частенько замечала, что ты совсем не доверяешь сохранившейся у меня привязанности к тебе; ты ошибаешься, она еще сильнее, чем прежде; только она более разумная, она гораздо сильнее той, что испытывает к тебе эта жеманница, вздумавшая поиграть в лавочницу и без всякого смысла втянувшая тебя в такую переделку. Ты считаешь меня ветреной и легкомысленной, а я обеспокоена твоим будущим и, во всяком случае, ничем тебя не запятнала. У меня даже есть для тебя одно предложение, основательное и денежное. Ты услышишь об этом, когда придет время, мой херувимчик. Знай только, что твое будущее полностью зависит от расположения к тебе добряка Вердьера, и бойся какой-нибудь глупостью навредить себе.
— Глупостью, Маргарита? О, ты не подумала о том, что сказала; подумай об ответственности, которая лежит на мне! Конечно, я совершил глупость, но моя честь обязывает меня отвечать за последствия; она не позволяет мне, чтобы маркиза д’Эскоман, после того как по моей вине она была низвергнута в позор, попала бы в нужду и предалась отчаянию. И вовсе не за нее, а за себя я умоляю тебя, — поспешил прибавить молодой человек, заметив, как нахмурились брови молодой женщины, когда она услышала эти его слова.
— Ты оскорбил меня, когда произнес это имя! — воскликнула Маргарита, сверкнув глазами и топнув ногой. — Я всего лишь разумна, а ты хочешь представить меня злой… Я не исполню твоей просьбы, и не исполню ее, потому что люблю тебя, люблю искренно и серьезно. Ты не любишь ее больше; если бы ты еще любил ее, то не пришел бы сюда; однако я не знаю, найдешь ли ты после года этого страшного союза живого человека и мертвого, союза двух несовместимых сердец, найдешь ли ты силы размышлять вслух о том, что ты думаешь наедине с собой. Ты просто ждешь, чтобы произошло какое-нибудь бедствие, способное разорвать эту бессмысленную связь. И вот бедствие произошло, а ты испугался и пришел просить меня, чтобы я помогла тебе передвинуть его на будущее. Повторяю: я этого не хочу. Такое твое будущее, то, что готовит тебе она, меня ужасает. Я хочу упрочить твое положение вопреки ей и тебе; возможно, мне это удастся. Я не настолько глупа, чтобы упустить такой случай, который, представься он, застал бы, возможно, и меня беспомощной тоже. Хочешь денег на свои развлечения? Хочешь существования, достойного твоего имени и твоего места в обществе? Что бы ты ни сказал, все у тебя будет, и твоя чувствительность при этом не пострадает; но, если ты желаешь продлить хоть на один день, хоть на один час нелепое существование, какое ты ведешь, не проси меня пожертвовать самой ничтожной из мелочей, ибо я все равно тебе откажу в этом.
Сказав это, Маргарита ударила веером, зажатым в руке, по столику розового дерева, и так сильно, что веер рассыпался на маленькие кусочки, которые она пренебрежительно оттолкнула ногой.
Ей не удалось победить в молодом человеке ужас, вызванный тяжелыми обстоятельствами, в каких тот оказался; он хотел было возобновить свои мольбы, но Маргарита, в ходе разговора следившая за тем, какое действие оказывают на ее бывшего любовника произнесенные ею слова, и распознавшая на его печальном лице выражение признательности и блаженного доверия, с какими он выслушивал ее полные заботы о нем уверения в дружбе, — Маргарита не дала ему время открыть рот.
— Боже мой! — воскликнула она, тщательно осматривая перед зеркалом свой туалет. — Опять он заставил меня забыть обо всех, как и в те времена, когда заполнял собою весь мир! Но не будем больше искушать злые языки… Подними-ка немного повыше отделку моего лифа.
Отделка эта состояла из цветов и орнамента в виде листьев; чтобы поправить бахрому, Луи де Фонтаньё пришлось просунуть руку между платьем и спиной куртизанки. От прикосновения к этой трепещущей плоти его пальцы задрожали, и одновременно взгляд его встретился в находившемся напротив них зеркале с глазами Маргариты, затуманенными такой зовущей истомой, какой ему прежде еще никогда не приходилось видеть. В тот же миг он забыл Эмму, тревоги, в каких должна была пребывать несчастная женщина, и свои собственные волнения, и, наклонясь к надушенному плечу своей бывшей любовницы, впился в него таким болезненным, таким жгучим поцелуем, что она едва смогла приглушить свой испуганный крик.
Маргарита быстро распахнула дверь в гостиную, где толпились ее приглашенные.
— А что если бы барон подслушивал у дверей? — то ли с досадой, то ли с улыбкой сказала она Луи де Фонтаньё, а потом, пожав ему руку, добавила: — До завтра, мой милый!
Слова эти были сказаны ею таким голосом, что молодому человеку оставалось лишь повиноваться и удалиться.
Изнемогая от множества различных впечатлений, шатаясь, он прошел через толпу гостей. И только в прихожей ему удалось прийти в себя и преодолеть свое волнение.
Что же касается Маргариты, то она не покинула своего будуара. Когда Луи де Фонтаньё удалился, она написала на клочке бумаги несколько слов:
"Оставайтесь глухим к любым мольбам и не давайте никаких обещаний".
Затем, позвав лакея, она отдала приказание отправить эту записку с рассыльным тому самому судебному исполнителю, который в данную минуту должен был производить на улице Сез арест имущества.