Поддерживая друг друга под руку, шевалье де Монгла и Луи де Фонтаньё сделали несколько шагов.

Затем, видя, что молодой человек хранит молчание и, казалось, не решается начать разговор, шевалье остановился и, пристально глядя ему в лицо, промолвил:

— Итак?

— Итак? — повторил Луи де Фонтаньё.

— Вы желаете получить совет? Так в чем же дело?

Луи подумал, что ему следует действовать дипломатически.

— А вот в чем, — сказал он. — Должно быть, вы помните, как сегодня утром, после счастливого завершения нашего поединка, маркиз пригласил меня отужинать…

— … добавив при этом: "Шевалье де Монгла, позаботьтесь о меню!"

— Да, именно так.

— Ну что ж, когда вы пришли в трактир, вы как раз и застали меня, и можете это засвидетельствовать, за исполнением моих обязанностей.

— Как раз здесь между нами различие: я вот сомневаюсь, особенно после того, что услышал от вас, приступать ли мне к своим обязанностям.

— Вы подразумеваете ваши обязанности сотрапезника или любовника?

— Не вы ли меня убеждали, будто одно не может обойтись без другого?

— Этого я и опасаюсь.

— Но у меня есть еще время, поймите меня, шевалье… Под каким-либо предлогом я могу извиниться и не присутствовать на этом ужине.

Шевалье пристально посмотрел на Луи де Фонтаньё и спросил:

— Искренне ли то, что вы мне тут говорите?

— Вне всякого сомнения, — пробормотал молодой человек.

— Ну что ж, поступайте таким образом: тем самым вы проявите не только геройство, но и благоразумие.

— Как? И подобный совет даете мне вы, шевалье?

— А разве вы не у меня просили совет?

— Да, но я полагал…

— А! Так вы полагали, что я могу посоветовать вам что-то другое?

— Мне казалось, после сказанного вами вчера в клубе, что…

— Как же велик господин Талейран, говоривший, что следует остерегаться первого впечатления!

— Так оно было хорошее?

— Нет, случайно на этот раз оно было плохое, и я замечаю, молодой человек, что вы слишком рано воспользовались моими дурными советами, которые я дал вам в минуту гнева, ведь я тогда подумал про вас, что вы достаточно красивый малый, чтобы сказать, как Цезарь: "Пришел, увидел, победил".

— Признаюсь вам, шевалье, что я совсем не понимаю ваших слов.

— Мне такое известно. Бывают такие минуты, когда я сам не понимаю себя; например, в те довольно редкие, к счастью, промежутки времени, когда мой рассудок берет верх над моим сумасбродством.

— Извольте объяснить.

— Я буду кристально ясен; слушайте меня внимательно, я буду вас поучать… Мое дорогое дитя! Город Шатодён, который знает все, которому известно, что происходит в сердцах его обитателей, равно как и то, что содержится в их кошельках, — город Шатодён вчера единодушно утверждал, будто господину Луи де Фонтаньё не вскружила еще голову ни одна юбка — ни шелковая, ни ситцевая. И я разделял мнение города Шатодёна. Однако, когда вы сами признали, что носите в правом кармане своего жилета безделушку из зеленого и белого шелка, что таким чудесным образом сохранила вам жизнь, я подметил, какие одновременно смущенные и томные взгляды вы бросали на этот предмет, и нашел, что они слишком выразительные, чтобы исходить от человека равнодушного. И тут мне показалось, что под игрой здесь кроется любовь, причем, учитывая мое предисловие, продукт этот должен быть совсем свежим.

— И к какому же выводу вы пришли?

— Я огляделся вокруг и не нашел никого более проворного в делах снабжения, чем Маргарита. А уж когда вы открыто выразили ваше желание встретиться с купчихой, то мне стало очевидным, что такой товар вам подходит.

— Вы предвидите какие-либо затруднения в осуществлении моего желания? — спросил Луи де Фонтаньё; убежденный в исключительности своего плана, он совсем не был раздосадован тем, что оставляет г-на де Монгла в заблуждении.

— Огромные! — отвечал тот.

— Так она сирена, чародейка, волшебница, эта самая Маргарита Жели?

— Да! Именно сирена! Formosa supemem Ибо, хотя я никогда и не видел ее ниже пояса, у меня есть все основания считать, что там у нее рыбий хвост; но что меня тревожит больше всего в отношении вас, мой юный друг, так это вовсе не сама девица, а те, кого ваша связь с нею сделает вашими постоянными спутниками; и, к моему огорчению, что при любых условиях это будет способствовать тому, что юноша, к которому я искренне расположен, собьется с пути.

— Вы очень добры, шевалье, но и меня смущает одно обстоятельство.

— Какое же?

— Ведь те, о ком вы говорите, это и ваши друзья.

— Действительно, прекрасная рекомендация!

— Какие же неприятности я могу испытывать от связи с ними?

— Тысячу в одной!

— И какую же?

— Вам придется свою бедность поставить рядом с их богатством.

— Как бы я ни был беден, — заявил Луи де Фонтаньё, покраснев, — в этих господах я могу видеть всего лишь равных себе, с кем мое положение велит мне поддерживать дружеские отношения.

— Да, я понял теперь: вам нужны истины голые, как рабыни турецкого султана. Что ж, рассчитывайте на меня: я совлеку с них одежды и оставлю их перед зеркалом. Звание дворянина, в которое, как я прекрасно вижу, вы верите, это золотая монета, изготавливаемая из медных кружков; ценности у нее не больше, чем у талисмана; но, поскольку дворянин повержен на землю вместе с донжонами своих предков, не следует полагать, что нивелировщики выровнили почву, как они утверждают; их косы зазубрились о замковые камни сводов, об изваяние золотого тельца, и, пав ниц у его ног, они стали трудиться на него, они стали во сто крат преувеличивать его значимость; равенство столь же несбыточно в наше время, как и во времена наших отцов; нет больше знати и простолюдинов, но остаются богатые и бедные, и я полагаю, что поборники равенства скорее проиграли, чем выиграли… Родовая аристократия была, по сути, неплохой чертовкой; сколько раз я мог видеть, как ученость, талант и даже злонравие служили к ее выгоде! Числа — это отвлеченные понятия, рядом с которыми даже сам рассудок имеет жалкий вид: богатство и есть число; и если у вас нет звонкой монеты, которую вы можете противопоставить тем деньгам, что оно вам демонстрирует, вам придется платить разного рода подлостями, низостями и унижениями. Вас такое прельщает, мой юный друг? Говорите; у меня в памяти найдется много того, что вызовет у вас отвращение, ибо уже давно у меня более нет другой монеты. Напрасно вы будете вдыхать жизнь в ваше почившее дворянство: вам не оживить его, оно мертво, и мертво бесповоротно! Вы перешли из первого сословия в последнее; так примите же мужественно свою участь, как принимали участь оставаться простолюдинами те, кому не на что было купить дворянское звание; не рядитесь же в пороки, которые будут так же смешны на вашем челе, как таз брадобрея на голове Дон Кихота; раз вы бедны, раз вам нужно содержать мать, выдать замуж сестру, завоевать себе положение в обществе, подумайте обо всем этом и смиритесь, что вам следует быть трудолюбивым, бережливым и добродетельным; это неприятно, я понимаю; но с тех пор как стоит свет, эти три качества были уделом обираемого люда, к которому вы отныне принадлежите.

— Позвольте, шевалье, — сказал Луи де Фонтаньё, удивленно глядя на г-на де Монгла, — я вас больше не узнаю; у меня такое впечатление, словно я вижу перед собой одного из семи греческих мудрецов.

— Мое дорогое дитя, — произнес шевалье, кладя руку на плечо Луи, — когда передо мною нет ни юбки, ни бутылки, ни зеленого сукна, я поражаюсь здравомыслию, которое Бог вложил в мою голову; но уж поверьте мне, об этом здравомыслии я не уведомляю весь свет.

— Тем более я в долгу перед вами. Чем же я заслужил такое исключительное право?

— Вы мне понравились.

— В самом деле? — промолвил Луи де Фонтаньё, не в силах удержаться от смеха.

— Что же здесь удивительного? Любовницу выбирают по внешнему виду, так отчего же и друга не выбрать по тому же признаку? К тому же я еще и признателен вам, черт возьми! Вы стали для меня deus ex machina.

— Опять!.. Будет, господин де Монгла!..

— Вы не верите в мою признательность? Тем хуже! Чтобы пробить себе дорогу, нужно трудиться; чтобы трудиться, нужно любить жизнь; чтобы любить жизнь, необходимы иллюзии, только они не должны быть ни слишком длинными, ни слишком короткими — это как юбки у танцовщиц… Итак, мой юный друг, я преподнес вам урок; ступайте прочь; на вашем рабочем столе ждут разборки занятные короткие послания мэров, ждут изучения превосходные отчеты сельских стражников. Отчизна призывает вас! Идите же, спасайте Францию, а мне позвольте губить мою душу и все остальное!..

— Сожалею, что я так плохо соответствую вашей заботливости, шевалье, но я решительно настроен воспользоваться приглашением маркиза и занять свое место за его обеденным столом. Но, чтобы успокоить вашу совестливость, даю вам слово, что вовсе не так уж подвергаюсь опасности, как вы полагаете.

— Гм! — произнес г-н де Монгла. — В ваших словах чувствуется тайна; это словно полуоткрытая дверь подвала. Но тем не менее Боже меня сохрани выведывать ваш секрет!

— Мой секрет вы уже угадали, — сказал, смеясь, Луи де Фонтаньё. — Я безумно влюблен в Маргариту!

— Мой добрый друг, когда безумно влюблены в женщину, об этом не говорят, и тем более не говорят смеясь.

— Что поделаешь! Такая уж у меня привычка!

— Прекрасно! И вы не нуждаетесь в моих советах?

— Решительно нет, шевалье.

— Что ж, тем лучше!.. Вот мы и вернулись к дверям господина Бертрана, и я оставляю здесь свой добродетельный совет на милость непогоды; мудрость моя мерцает, как две сальные свечи, освещающие витрину нашего хозяина, и рассеивается, как туман на утреннем солнце! Мысли мои, напротив, принимают розоватый оттенок шампанского, горло мое пересыхает, а несколько оставшихся луидоров бренчат в кармане моего жилета в ожидании минуты, когда они пойдут в ход. Кто тут говорил о бедности и богатстве? Неравны на этом свете лишь вместимости наших желудков и сила наших страстей. Да, но с этой стороны, слава Богу, нам не на что жаловаться, не так ли, господин де Фонтаньё? Истинный Боже! Не проводить же ночь среди бумажного хлама, когда нас ждут добрые вина, красивые женщины и азартная игра!.. Черт побери! Мой юный друг, подобно господину де Конде при Рокруа, я бросаю свой жезл во вражеские ряды, и — вперед!

Хотя Луи де Фонтаньё и был готов к такой внезапной перемене самим г-ном де Монгла, он все же задавал себе вопрос, не повредился ли слегка в уме его спутник.

— Ну что ж, пусть будет так! — продолжал шевалье. — Влюблены вы или нет в Маргариту — заметьте, мне это совершенно все равно, — она станет вашей любовницей! Не пить мне никогда ничего кроме воды, не испытывать мне никогда женскую ласку, если рано или поздно я не закрою за вами дверь в ее спальню! И к тому же я уже целые сутки горю желанием увидеть, как этот мнимый повеса д’Эскоман воспримет подобную новость.

Несколько испуганный торжественностью этих клятв, Луи де Фонтаньё последовал за г-ном де Монгла по винтовой лестнице, которая вела на третий этаж дома; старый дворянин преодолел эту лестницу с такой энергией и бодростью, что от этого не отрекся бы герой, свое сходство с которым он только что столь удачно установил.