VII
ТРАКТИР "ЗОЛОТОЕ СОЛНЦЕ"
В Шатодёне, как и во всех провинциальных городах, был свой знаменитый трактир.
Содержателя знаменитого шатодёнского трактира звали г-н Бертран, а его заведение имело вывеску "У Золотого солнца".
В Париже, в силу общеизвестной истины "Sol lucet omnibus", которая как нельзя лучше подходит к такой вывеске, залы трактира обычно бывают наполнены смешанной публикой; именно здесь проходит граница между двумя совсем недавно выделившимися кругами общества; их представители здесь встречаются и пьют, сталкиваются и едят без малейшего неудобства — и все это по той простой причине, что два эти мира договорились не знаться друг с другом.
В провинции же совсем другое дело: здесь совершенно не допускается существования нейтральной территории, используемой обоими лагерями. В самом деле, между людьми, оказавшимися во вражде — уже не общей, а личной, должна существовать глубокая демаркационная линия.
Господин Бертран не признавал этой истины.
Разгульная шатодёнская компания представала перед ним поглощающей трюфели и заливающейся шампанским, в сверкании разбитых бокалов, прожорливой без меры и расточительной без жалости.
Она искушала его.
Сравнив меню этих чревоугодников с теми обедами, что заказывали ему люди смирные и благоразумные, причем всегда торговавшиеся из-за счетов, г-н Бертран проникся глубоким презрением к волованам, которыми он на вынос торговал в городе и в которых, на взгляд покупателей, плативших ему по тридцать су за штуку, всегда было недостаточно петушиных гребешков; не отказываясь окончательно от этих клиентов, он соблазнился блестящей перспективой, которую открывали ему посетители из другого лагеря.
Как и сир де Фрамбуази, г-н Бертран женился, но в своем выборе он оказался счастливее, чем этот благородный крестоносец.
Госпожа Бертран была женщина набожная и исправно посещала богослужения; сам же г-н Бертран был добропорядочным гражданином, придерживался строгих нравов, четко соблюдал свои торговые обязательства и, наконец, был исполненным рвения солдатом национальной гвардии.
Решив, что все эти качества достаточно застрахуют его от недоброжелательства, он бросился на путь, полный ловушек и разочарований, разжигая огонь в своих плитах в угоду более чем легкомысленному обществу, предводителем которого стал маркиз д’Эскоман, домогавшийся этого положения.
В итоге обе столь непримиримые партии шатодёнского общества — аристократия и государственные чины — удалились из "Золотого солнца", добровольно придя к согласию, пример которого был дан ими лишь в этих обстоятельствах.
Господин Бертран потерял не только заказы на свадебные пиршества горожан, официальные обеды законных властей и столованье у него городских старых холостяков: наступил такой день, когда порядочной женщине стало неприлично входить в заведение г-на Бертрана, чтобы купить обычный торт.
Кухарки крестились, проходя мимо двух туй, украшавших витрину этого трактира.
Дело было в том, что хозяин "Золотого солнца" поселил у себя девиц легкого поведения!
Вот каким образом, начав с самых лучших замыслов, г-н Бертран дошел до этого (как известно, ад вымощен благими намерениями).
Будучи, по сути, человеком нравственным, хотя те, кто судил о нем поверхностно, оспаривали это, г-н Бертран с отчаянием осознавал причины, из-за которых образовывалась пустота вокруг его заведения, хотя на пустоту залов трактира ему жаловаться не приходилось. Обманчивая выгода, которую он получал от своих молодых клиентов, не утешала трактирщика, чья репутация падала. Он попробовал было бороться со всеобщим порицанием, и не только пытаясь оправдать своих клиентов и клиенток в глазах общественного мнения, не только истолковывая их наиболее отчаянные выходки как легкие шалости, но и даже пытаясь читать своим посетителям нравоучения.
В самом деле, каждодневные появления в дверях трактира г-на Бертрана уходящих дамочек, которых накануне вечером его клиенты приводили к нему ужинать, не раз уже вызывали своего рода бунт среди жителей квартала. Приверженец приличий, г-н Бертран вознамерился устранить это неудобство: на третьем этаже своего дома он меблировал несколько комнат, чтобы предоставить своим запоздалым гостям возможность достойно уходить с наступлением ночи.
Лекарство оказалось хуже самой болезни.
В заведении г-на Бертрана всегда царил такой приятный запах жаркого, что некоторые из посещавших трактир молодых дам, едва испытав этот аромат, уже не могли отказаться от него и, откладывая свой уход оттуда от вечера к вечеру, в конце концов избрали дом трактирщика своим обиталищем, во всяком случае временным, тем самым учредив меблированную гостиницу с не слишком достойной репутацией.
Вот что значит быть чересчур ревностным поборником добрых нравов!
После того как мы уделили столько внимания "Золотому солнцу", читатель, верно, уже догадался, что в дверь именно этого трактира постучался Луи де Фонтаньё около девяти часов вечера того самого дня, когда произошли разнообразные события, о которых только что шла речь.
С тех пор как наш герой покинул особняк г-на д’Эскомана, ему довелось пережить множество различных впечатлений.
Бедный юноша грешил избытком воображения, часто поглощавшего и его время, и его жизненные силы; его энергия тратилась на пустые мечтания. Он витал в бесконечных фантазиях. Никогда курильщики опиума или любители гашиша не строили воздушных замков с большей легкостью, чем это делал он, основываясь на своей вере в самую слабую надежду. В итоге, когда он таким образом уже со всех сторон успевал насладиться утехами, которые приносила ему та или иная его идея, ему не хватало сил и воли воплотить ее в жизнь.
За несколько часов молодой человек уже в который раз начинал распутывать, в соответствии со своей фантазией, приключение, героем которого он стал. Он рисовал себе, как, наперекор враждебности Сюзанны Мотте, он устанавливает согласие в семье маркиза и заставляет супругов переживать запоздалый медовый месяц, а когда к этому примешивалась фантастика, видел свое собственное лицо, заместившее звезду с серебристым ликом; с облачной высоты он наблюдал за счастливым исходом своих трудов и находил удовольствие в том, что обрамлял эту картину множеством разукрашенных арабесок.
Однако мы не будем утверждать, будто Луи де Фонтаньё стоял достаточно высоко над некоторыми пошлыми предубеждениями, чтобы такой исход дела оставил его сердце свободным от всякого рода горьких и обидных чувств; в конце концов его воображение усложнило сценарий эпилога, и понемногу он стал подталкивать Провидение к тому, чтобы приберечь для него роль, не самую неприятную из тех трех ролей, что там были.
Тем не менее, поскольку он не мог полностью избавиться от сомнений по поводу такого неопасного варианта первоначального сюжета, обманчивый мираж, который обычно был в состоянии остудить возбуждение его мозга или души, на этот раз лишь усилил его.
Видя равнодушное отношение маркиза к Эмме, Луи де Фонтаньё не мог удержаться и не думать о том, сколь малый вред принесет он этой женщине, заставив ее полюбить его и подобрав, чтобы оживить у своего сердца, этот очаровательный букет, оставленный увядать в углу. Добавим, что с такой возбудимостью человеческой души (а в нас ведь есть две души — душа человеческая и душа небесная) его страсть должна была стать сильнее из-за препятствий, которые, как он видел, ему предстояло преодолеть.
В самом деле, он опасался того, что Сюзанна Мотте могла сказать Эмме. Сколь ни нелепы были предположения о его сговоре с маркизом, Луи де Фонтаньё, который расстался с Эммой, имея столь чистые и столь жертвенные намерения по отношению к ней, не мог вынести мысли, что он увидит, как эти намерения будут опорочены в глазах маркизы. Он опасался того, что маркиза, на которую с ее самого раннего детства оказывала влияние Сюзанна, разделит мнения этой женщины. И потому молодому человеку казалось невозможным и думать о том, чтобы предстать перед Эммой до того, как он предпримет серьезную попытку исполнить данное ей обещание.
Конечно, начало его действий было неудачным, и несколько минут разговора с г-ном д’Эскоманом убедили его в том, что маркиза не так-то легко поколебать в его мнении относительно супружеского порабощения.
У Луи де Фонтаньё, совершенно неопытного в подобного рода делах, хватило простодушия признаться себе в своей неопытности. И он вспомнил о шевалье де Монгла, который, как ему казалось, мог дать ему дельный совет, и в этих затруднительных обстоятельствах решил обратиться к нему, не открываясь перед ним полностью.
С этой целью он и пришел в "Золотое солнце" минут на двадцать раньше назначенного часа, надеясь застать там г-на де Монгла, который, на правах радушного хозяина, должен был, естественно, прийти первым, чтобы заказать ужин.
Служанка родом из Перша, свежая и упитанная, выполнявшая одновременно и роль полового, и роль помощницы на кухне, провела молодого человека в кабинет, смежный с обеденным залом.
В этом кабинете Луи де Фонтаньё и увидел того, кого он искал.
Шевалье восседал в широком кресле. Перед стариком стояли початая бутылка мадеры, два бокала, чернильница и лежал лист бумаги.
Рядом с ним, весьма близко, находилась г-жа Бертран, которую галантный шевалье де Монгла заставил сесть на стул.
У другого конца стола стоял в почтительном выжидании г-н Бертран; он был в своем боевом одеянии: белая куртка, фартук и кухонный нож за поясом.
Собрание разрабатывало меню ужина, который в тот вечер маркиз давал для золотой шатодёнской молодежи и для подготовки которого г-ну де Монгла были предоставлены самые широкие полномочия.
Дискуссия шла весьма оживленно.
Шатодёнский Бери, застигнутый врасплох, мог предложить шевалье лишь самые простые блюда, возмущавшие изысканные вкусы достойного дворянина; в связи с торжественностью случая ему не хотелось кормить своих сотрапезников лишь рагу из садовых овсянок и подливкой из славок.
Напрасно г-н Бертран расхваливал свои самые отменные соусы, чтобы предоставить в ином виде пулярок, ножку косули и луарскую форель, хранившиеся в его кладовой: г-н де Монгла в своем презрении проявил себя безжалостным.
Господин Бертран пребывал в удрученном состоянии.
Проникнутая жалостью к мужу, г-жа Бертран пыталась вмешиваться в обсуждение.
Хотя эта славная женщина была уже не первой молодости и цвет лица имела слегка багровый, она давно уже знала, что один ее взгляд или одна улыбка могут возыметь большую власть над шевалье, чем все красноречие трактирщика.
В знак согласия с ее волей г-н де Монгла обнимал г-жу Бертран за талию, и условленное блюдо заносилось в меню.
Затем, чтобы заглушить свои сожаления и простить себе проявленную слабость, он потягивал из бокала мадеру.
И по мере того как листок с меню ужина заполнялся, бутылка опорожнялась.
Не стоит и говорить, что в г-не де Монгла была слишком сильна галантность прошлого столетия, чтобы, поднося стакан к своим губам, он не приглашал и г-жу Бертран последовать его примеру, и та принимала эти предложения со всякого рода стыдливыми ужимками.
Что же касается г-на Бертрана, то ему ничего не оставалось, как теребить свой колпак.
Заметив Луи де Фонтаньё, он поспешно подошел поближе к своей супруге.
Нравственность г-на Бертрана допускала такую фамильярность шевалье только при закрытых дверях.
Господин де Монгла, придерживавшийся не столь строгих нравов, легонько обнял одной рукой за талию г-жу Бертран, которая сделала вид, будто защищается от шевалье, при этом обворожительно улыбнувшись, а другой рукой оттолкнул трактирщика, упершись ему в живот.
— Какая муха вас укусила? — вскричал он. — Вы что, любезнейший, с ума сошли? Где вы такому учились, что имеете притязание присутствовать при моем разговоре с господином де Фонтаньё? Разве вы не замечаете по его виду, что он намеревается сообщить мне нечто чрезвычайно важное?
— О господин шевалье, — смиренно отвечал Бертран, да хранит меня Господь от такой дерзости! Пойдем, Луиза, — продолжал он, обращаясь к жене, — предоставим господ их делам.
— Нет! Ваша жена останется: красивая женщина всегда на своем месте в обществе двух дворян. К тому же, осталось решить, что вы подадите нам на закуску и на десерт. А закусками и десертами всегда распоряжаются женщины.
Однако, поскольку г-н Бертран явно не хотел уходить и еще ближе подошел к жене, всем своим видом показывая, что он никоим образом не согласен уступить желаниям шевалье, тот крикнул:
— Отправляйтесь к своим плитам, поваришка! Какого черта! Вы всегда подслушиваете, о чем я говорю с госпожой Бертран; предупреждаю вас: это мне не по вкусу.
Затем, ничуть не боясь вызвать еще более жгучую ревность г-на Бертрана, шевалье наклонился к уху его жены и прошептал ей несколько слов, заставивших ее покраснеть до корней волос.
Господин Бертран исчез.
— Итак, что за ветер принес вас первым? — обратился шевалье ко вновь прибывшему.
— Меня привело желание поздравить вас с удачным исходом вашей дуэли с господином де Гискаром, — отвечал Луи де Фонтаньё. — В городе я узнал, что вы вышли из поединка целым и невредимым, и отправился к вам домой, чтобы удостовериться в этом; там мне сказали, где вас можно найти, и я не побоялся прийти и отвлечь вас от важных занятий, чтобы просить вас принять мои самые искренние поздравления.
— Черт возьми! Какое внимание! — откликнулся г-н де Монгла, нахмурив брови, ибо ему вдруг пришла на ум дурная мысль, что Луи де Фонтаньё более волновался судьбой одолженных ему пятидесяти луидоров, чем им самим.
— Но Луи не понял этого и заметил лишь улыбку на лице шевалье. Присутствие г-жи Бертран несколько нарушало его замысел. Поэтому он поспешно спросил, словно подкрепляя свои первые шаги:
— Ну, а как господин де Гискар? Надеюсь, вы сообщите мне, что он так же весел и улыбчив, как и вы?
— Сожалею, что не могу дать вам такого утешения, мой друг; но в данную минуту, если господин де Гискар и весел, то это потому, что веселость у него стойкая; во всяком случае, он не смеется и не будет больше смеяться, надеюсь, каждый раз, когда при нем станут говорить об эфесе шпаги, который послужил пластырем.
— Неужели вы убили его, шевалье?
— Нет, не совсем; он отделается тем, что недели две пролежит в постели и месяц посидит дома, а от моего удара у него останется только бледность, которая сделает его еще более привлекательным в глазах женщин. Но вернемся к нашему разговору. Если бы я был молод и так же красив, как наша очаровательная хозяйка, — продолжал шевалье, лаская кончиками пальцев затылок г-жи Бертран, — я бы мог допустить, что это участие, проявляемое вами ко мне, втолкнуло вас в этот кабинет за двадцать минут до назначенного часа; но я имею все основания не строить подобных иллюзий и усматриваю в вашем раннем приходе другую причину.
— Клянусь вам, шевалье…
— Не клянитесь, — сказал Монгла, поднося руку к карману своего жилета, откуда послышалось позвякивание луидоров в его пальцах.
— Что вы хотите этим сказать?
— Не правда ли, вы удивлены, что я еще не вернул вам те пятьдесят луидоров, которые вы столь любезно одолжили мне вчера утром?
— Господин де Монгла, — воскликнул Луи де Фонтаньё, очевидно уязвленный подобным подозрением, — вы обещали считать меня своим другом и, по правде говоря, уже забыли об этом!
— Почему так?
— Ваше предположение в высшей степени обидно, я бы сказал, оно оскорбительно, и потому я даже не соизволю опровергать его.
— Полноте! Вы славный молодой человек; мне нравятся ваши манеры, от них веет старыми добрыми временами, и, не будь рядом женщины, имеющей право на знаки внимания с моей стороны, я бы вас расцеловал! Но все же заберите вашу тысячу франков!
— И это после того, что вы мне сказали, шевалье? Нет уж!
— Это вторая услуга, какую вы должны мне оказать, молодой человек, иначе у нас может случиться ссора.
— Я не нуждаюсь в этих деньгах, шевалье.
— Вы что, желаете прослыть миллионером?.. Возьмите же эти деньги, которые ваши мать и сестра с трудом сэкономили за два или три года; держите же их и, советую вам, не позволяйте мне впредь занимать у вас.
— Почему же?
— Да потому что я искренне полюбил вас, и, если вы приучите меня быть вашим должником, все закончится весьма прискорбно для дружбы, которую я к вам питаю.
— О шевалье! Я всегда буду счастлив…
— Возможно; но, став вашим должником, я дойду до того, что, вполне естественно, буду говорить о вас дурно; так позвольте же мне пользоваться кошельком маркиза; по крайней мере, все, что я смогу сказать о нем, будет только злословием.
Затем, заметив, что г-жа Бертран с неослабным интересом смотрит на Луи де Фонтаньё, он обратился к ней:
— Какого черта, моя дорогая, вы так уставились на этого господина? Посмотрите хоть немножко в мою сторону, сделайте одолжение; или вам угодно заставить меня иметь дело с мадемуазель Маргаритой?
— О шевалье, — с упреком промолвил Луи де Фонтаньё.
— Как? Какая Маргарита? Мадемуазель Маргарита Жели? — переспросила г-жа Бертран с присущим женщинам любопытством.
— Конечно же, Маргарита Жели! Как будто в Шатодёне есть две Маргариты! Да, та самая мадемуазель Маргарита, которая пожирает этого молодого человека глазами, так же как это делаете сейчас вы, сударыня; та самая мадемуазель Маргарита, которая без ума от него, — вас это удовлетворяет?
— Да что вы такое говорите, шевалье? — воскликнул Луи де Фонтаньё, невольно покраснев.
— Что я говорю? Правду, как всегда, черт возьми! Однако правильно будет предостеречь вас.
— О чем?
— А о том, что мадемуазель Маргарита совсем без ума от вас и способна сегодня же вечером, прямо за ужином, где-нибудь между десертом и сыром, броситься вам на шею…
— О! Ваше предостережение чересчур льстит мне, шевалье, но я нисколько не верю в опасность, на которую вы обращаете мое внимание. Впрочем, если ваши предположения оправдаются, то, заверяю вас, я так холодно отнесусь ко всем шагам мадемуазель Маргариты, если они будут, что у ее возбуждения достанет сил, чтобы успокоиться.
— Та-та-та-та! Когда вы углядите под складками ее шелкового платья кругленькие ножки, обтянутые розовыми чулочками, а затем, перенеся свой взгляд кверху, увидите не менее круглую шейку, затерянную в волнах английских кружев; когда вы представите то, что находится на пути между двумя этими крайними точками, я не поручусь более за вас, как не ручаюсь за себя.
Луи де Фонтаньё хранил молчание. Он задумался не о перечисленных прелестях мадемуазель Маргариты — молодой человек совсем не прислушивался к болтовне старика, — а о данных ему заверениях маркиза, будто эта красивая девица имеет какие-то фантазии на его счет.
У него мелькнула мысль воспользоваться благосклонным к нему интересом любовницы г-на д’Эскомана, чтобы убедить его в недостойности этой молодой женщины.
Этот прекрасный план устранил всю нерешительность нашего героя.
— Ну что ж! — произнес он после минуты молчания, которой г-н де Монгла воспользовался для того, чтобы надоедать г-же Бертран. — Вы только что просили меня быть откровенным, шевалье. Так вот, признаюсь, я действительно пришел именно затем, чтобы спросить вашего совета.
— Совет? Это серьезное дело, мой юный друг. Черт возьми, совет! Совета обычно спрашивают лишь для того, чтобы ему не следовать, а если ему следуют, то обвиняют того, кто его дает. Чтобы дать совет, нужно поразмыслить, а поскольку я потерял способность соединить две разумные мысли, находясь рядом с вполне заслуживающим одобрения вином и такой прелестной женщиной, как госпожа Бертран, мы попросим у нашей хозяйки позволения пойти порассуждать на свежем воздухе.
При этих словах шевалье де Монгла снял с вешалки свою шляпу и попытался поцеловать хозяйку "Золотого солнца". Та противилась ровно столько, чтобы удвоить цену подобной милости, и старый дворянин, взяв под руку Луи де Фонтаньё, увел его из трактира.