XXXV
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ НЕ ТОЛЬКО ВОЗВРАЩАЕТ СВОЮ СОБАКУ,
НО И ВСТРЕЧАЕТ ДРУГА
Шевалье прибыл на улицу Трех Братьев, охваченный самыми мрачными мыслями.
Господин Шалье только что вернулся, всего несколько минут назад.
Шевалье спросил у привратника о Блеке; тот никогда ничего о нем не слышал; однако г-н Шалье вернулся с собакой, которой раньше у него не было, — спаниелем великолепного черного цвета. Это было все, что хотел знать шевалье.
Господин Шалье занимал третий этаж очень красивого дома.
Господин де ла Гравери торопливо поднимался по лестнице в надежде вновь увидеть Блека. Он подыскивал в уме слова, которые могли бы тронуть сердце прежнего хозяина его собаки (это сердце, впрочем, казалось ему, судя по увиденному им, не таким уж мягким и податливым).
И, поднимаясь по лестнице, он спрашивал себя, не будет ли более разумным поведать этому Ж.Б. Шалье свои предположения относительно того, что в прошлом Блек вел человеческое существование, носил шпагу на боку и эполеты на плечах.
Так и не составив себе определенного плана, он позвонил в дверь третьего этажа, в десятый раз повторяя фразу, которая звучала как вопрос, обращенный им к самому себе:
"Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?"
Господин Шалье действительно только что вернулся; но поскольку было уже десять часов, а Шалье, будучи негоциантом, поддерживал в доме строжайший распорядок, то, не медля ни минуты, он сел за стол, так как завтрак ему неизменно подавали в десять часов.
Но, садясь за стол, г-н Шалье нарочно предупредил, что если его будет спрашивать человек лет пятидесяти, маленький, невысокого роста, толстенький и с красной лентой в петлице, то этого человека следует проводить в гостиную.
Это описание настолько точно соответствовало внешности шевалье, что слуга, открыв ему дверь, воскликнул:
— А! Это тот человек, кого ждет хозяин.
— Надеюсь, — рискнул ответить шевалье.
— Я должен впустить вас, сударь, и пойти немедленно предупредить моего хозяина, который сейчас завтракает, о вашем приходе.
Шевалье еще не завтракал и, скажем больше, он был настолько занят и взволнован, что едва ли даже вспоминал о еде, которой прежде придавал известное значение.
Поэтому, насквозь пропитанный гастрономической моралью Бершу, проповедовавшего, что ничто не должно беспокоить достойного человека в то время, когда он принимает пищу, г-н де ла Гравери с безотчетной любезностью ответил:
— Хорошо, хорошо; не беспокойте господина Шалье; я подожду в гостиной.
Слуга провел шевалье в указанную комнату и пошел предупредить своего хозяина о приходе ожидаемого им гостя, слово в слово передав тому сказанное шевалье; Блек, лежавший у ног своего нового хозяина, казалось, очень внимательно и с умным видом выслушал эти слова.
Тем временем шевалье, войдя в гостиную, подошел прямо к камину, в котором горел жаркий огонь, и, повернувшись к нему спиной, стал отогревать свои икры, в одиннадцатый раз спрашивая себя:
"Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?"
Но тут внимание шевалье привлекла большая картина, написанная маслом, похоже вызвавшая у него в памяти более отчетливое воспоминание, чем то, что было связано с новым хозяином Блека.
— Смотрите-ка! — вскричал шевалье. — Бухта Папеэте!
И он подбежал к картине.
Эта картина послужила для него подлинным откровением.
Наконец-то Дьёдонне вспомнил, где он встречал фамилию Шалье, так сильно заинтриговавшую его.
Едва только это совершенно ясное воспоминание пронзило его память, как сзади него послышался скрип открывающейся двери.
Он обернулся и увидел г-на Шалье.
И тогда он не только вспомнил имя, но и узнал лицо.
Бросив шляпу на ковер, шевалье подбежал к г-ну Шалье и, взяв его за обе руки, сказал:
— О сударь, сударь, вы бывали на Таити, не правда ли?
— Нуда, — ответил г-н Шалье, бесконечно удивленный столь резкой переменой настроения у человека, в котором он уже видел своего противника.
— Вы были там в тысяча восемьсот тридцать первом году на борту корвета "Дофин"?
— Да.
— А на борту судна была желтая лихорадка?
— Да.
— Восьмого августа человек лет пятидесяти, высокий, смуглый, сухопарый, с черными усами и проседью в волосах велел доставить себя из Папеэте на борт "Дофина" и подхватил там лихорадку.
— Капитан Дюмениль, черт меня побери!
— Да, именно капитан Дюмениль! О! Я не ошибся, вы знали Дюмениля?
— Конечно! Он был мой лучший друг.
— Нет, сударь, нет: могу похвастаться, я был его лучшим другом. А! Есть Провидение на свете, черт побери! Да, оно все же есть, — со слезами в голосе закричал шевалье, первый раз в жизни произнеся ругательство.
— Я всегда в это верил, — улыбаясь, ответил г-н Шалье.
— Обнимите меня, сударь! Обнимемся же! — воскликнул шевалье, бросаясь на шею человеку, которого десять минут назад был готов задушить.
— Хорошо, — произнес Шалье невозмутимым тоном, резко контрастировавшим с восторженностью г-на де ла Гравери, — считайте, что Провидение существует, и в честь этого Провидения можете обнять меня один раз и даже два, если вы так уж этого желаете; а затем, будьте любезны объясниться, поскольку, глядя на происходящее, я испытываю желание позвать моих приказчиков и с их помощью отправить вас в Шарантон.
— Сударь, — сказал шевалье, — вы вправе так поступить; ведь я сошел с ума, да, буквально сошел с ума, но это от радости, сударь! Впрочем, одно слово объяснит вам все.
— Тогда произнесите это слово.
— Я шевалье дела Гравери.
— Шевалье де ла Гравери! — в свою очередь вскричал г-н Шалье, впервые потеряв свой ледяной вид, казалось, отражавший обычное состояние его души.
— Да, да, да.
— Тот самый пассажир, кто поднялся к нам на борт "Дофина" на следующий день после смерти бедняги Дюмениля?
— Именно, именно, тот самый, кто проделал вместе с вами весь путь до Вальпараисо, где вы покинули борт корвета; меня тогда так сильно мучила морская болезнь, что на палубу я поднимался всего лишь раз или два.
— В самом деле, я высадился на берег в Вальпараисо, забрав с собой Блека и мать Блека, которого вы знали щенком. О! Вы теперь видите, что я вам не лгал.
— Да, но, пожалуйста, давайте сейчас оставим Блека в покое и займемся другим делом.
— Всем, чем вам будет угодно, сударь.
— Мое имя, шевалье де ла Гравери, не напоминает ли оно вам некоторые обстоятельства?..
— Вы правы, сударь.
— Помните ли вы пакет, который Дюмениль доставил вам на борт в тот день, когда он стал жертвой этой роковой болезни, что свела его в могилу, и имя особы, которой этот пакет был адресован?
— Госпожа де ла Гравери…
— Матильда!
— Увы, шевалье, — ответил г-н Шалье, — в этом отношении я не смог выполнить миссию, за которую взялся, полагая, что сразу же, не задерживаясь, вернусь во Францию.
— А!
— Вы видели, как я высадился в Вальпараисо?
— Да.
— Прежде всего, я провел там гораздо больше времени, нежели предполагал; затем, вместо того чтобы вернуться по суше или же обогнуть мыс Горн, я сел на корабль, который, выполняя кругосветное плавание, шел через Капстад. В результате чего, когда я попал во Францию, госпожа де ла Гравери уже умерла.
— Но вы разузнали что-нибудь о ее смерти и об оставленном ею ребенке, сударь?
— Очень мало… Но я вам расскажу все то немногое, что мне известно.
— О! Умоляю вас, — произнес шевалье, молитвенно сложив руки.
— Ваш брат, вы это, вероятно, знаете, потребовал, чтобы она не признавала ребенка, которого должна была родить; она родила девочку…
— Так, сударь, да, все так!
— Этой девочке при крещении дали имя Тереза.
— Тереза! Вы в этом уверены?
— Совершенно уверен.
— Продолжайте, сударь! Продолжайте! Я вас слушаю.
В самом деле, шевалье, казалось, жадно ловил каждое слово рассказчика.
— Ребенка поручили заботам некой женщины, которую звали…
Господин Шалье запнулся, припоминая имя.
— Матушка Денье, — с живостью произнес шевалье.
— Да, так, сударь; но, предприняв поиски этой женщины, я не смог найти ни малейших ее следов.
— Зато я, сударь, я ее нашел!
— Кого?
— Терезу!
— Терезу?
— Да, и благодаря вам я смогу, надеюсь, вскоре назвать ее своей дочерью.
— Вашей дочерью?
— Без сомнения.
— Однако мне казалось…
Господин Шалье внезапно замолчал: область, в которую он вторгался, показалась ему весьма опасной.
Шевалье понял его мысль.
— Да, вас это удивляет, — сказал он с грустной улыбкой, — но когда смерть легла поверх обиды, то достоин сожаления тот, кто продолжает держать ее в своей памяти! К тому же, признаюсь вам, я провел долгих семь лет моей жизни, не любя никого, кроме самого себя, и, состарившись, я стал ветреным, начал изменять самому себе ради собаки, и от собаки я хочу перейти к своему ребенку. Послушайте, сударь, напрягите память! Нет ли у вас каких-нибудь свидетельств, основываясь на которых мы можем доказать происхождение этой девушки?
— Несомненно, если вы можете доказать, что это именно ее отдали на воспитание матушке Денье; у меня есть акт, — тот самый, что бедняга Дюмениль привез мне на борт, поручая моим заботам и мать и дитя, — у меня есть акт, переданный ему госпожой де ла Гравери; акт, составленный по указаниям врача, ходившего за ней и засвидетельствовавшего, что ребенок женского пола, крещенный под именем Терезы Дельфины Маргариты, является ее дочерью.
— А следовательно, и моей дочерью! — радостно вскричал де ла Гравери. — Pater is est quern nuptiae demonstrant!
И никогда еще эта аксиома супружеского права, приводившая в ярость стольких мужей, не провозглашалась с более счастливым лицом и более довольным сердцем.
После того как шевалье дал волю своей радости и своему удовлетворению, он счел, что пришло время познакомить г-на Шалье с различными участниками драмы, развязку которой Дьёдонне так трудно было найти.
Он закончил свой рассказ тем, что произошло вчера между ним и Грасьеном д’Эльбеном в Голландском кабачке.
Господин Шалье, узнав о предстоящей на следующий день дуэли, сделал все возможное, чтобы отговорить шевалье от поединка.
Но вид Блека и раздражение, испытанное им утром, вернули шевалье его воинственное настроение и подняли его дух.
— Нет, дорогой мой сударь, — сказал он, — нет, нет, нет! Мое решение непоколебимо! Я решил драться еще тогда, когда у меня были всего лишь предположения по поводу рождения Терезы; теперь же, когда я твердо уверен, что она дочь Матильды, я готов тысячу раз пожертвовать своей жизнью ради нее! И, послушайте, это во мне все еще говорит эгоизм — ибо я всегда был эгоистом и останусь им до конца, — послушайте, — продолжал шевалье, показывая на Блека, который, отворив дверь, вошел в гостиную и с задумчиво-печальным видом положил свою голову на колени шевалье, — я открыл такое наслаждение в тех страданиях, которые перенес ради них, что уверен: в смерти, принятой за любимое существо, таится такой источник благодати и утешения, какого никто и не подозревает и с каким я вовсе не прочь был бы поближе познакомиться.
— Ну что же, — ответил г-н Шалье, — раз ваше решение твердо, то, мой дорогой господин де ла Гравери, окажите мне честь, выбрав меня вашим секундантом.
— Ах, сударь, я как раз хотел просить вас об этом! — вскричал обрадованный шевалье.
— Итак, это решено?
— Да, решено, и мы не можем терять ни минуты.
— Почему же?
— Секунданты моего противника должны с двенадцати до часу прогуливаться по террасе Фейянов, поджидая там моих секундантов, чтобы обговорить условия поединка.
Шевалье вынул свои часы.
— Сейчас десять часов тридцать пять минут, — добавил он.
— Хорошо! Вы сами видите, что у нас еще есть время.
— Это правда! Но я еще не завтракал.
— Я предложил бы вам позавтракать со мной, но необходимо, чтобы я вам нашел второго секунданта.
— Зачем?
— Чтобы обсудить условия поединка.
— Это ни к чему! У меня уже есть второй секундант; однако я желаю, и тому существуют весьма серьезные причины, чтобы он встретился с моим противником и его секундантами только на месте дуэли; поэтому я прошу вас, чтобы вы один уладили все условия поединка.
— Какие у вас будут пожелания?
— Никаких.
— Но если ваш противник предоставит вам выбор оружия?..
— Не соглашайтесь на это! Оскорбление было нанесено ему, и я не желаю никаких уступок.
— Но все же вы отдаете предпочтение какому-либо виду оружия?
— Предпочтение, сударь? О нет, слава Богу, я питаю отвращение к любому из них.
— Но в конце концов вы умеете стрелять из пистолета и владеете шпагой?
— Да. Мой бедный Дюмениль, несмотря на мое отвращение к этим орудиям убийства, научил меня ими пользоваться.
— И вы достаточно хорошо ими владеете?
— Сударь, вам хорошо знакомы эти маленькие зеленые попугайчики с оранжевой головкой, которые по своим размерам чуть больше обычного воробья и встречаются на всех островах Океании?
— Отлично знакомы.
— Так вот, я регулярно убивал двух из трех этих попугайчиков, сидящих на вершине дерева.
— Вы не достигли уровня вашего учителя Дюмениля, убивавшего трех из трех; но, тем не менее, это вовсе неплохо. Ну, а как обстоят дела со шпагой?
— О! Я умею лишь парировать удары, но делаю это очень ловко.
— Этого недостаточно.
— И потом я знаю один удар…
— А-а!
— Один-единственный.
— Если это некий выпад, которым Дюмениль поражал меня десять раз, то этого достаточно.
— Да, это тот самый удар, сударь.
— Тогда я больше не опасаюсь за вас, сударь.
— Я тоже, но только при одном условии…
— Каком же?
— Позвольте Влеку сопровождать нас завтра на место поединка, дорогой Шалье. Я очень суеверен и убежден, что его присутствие принесет мне завтра удачу.
— Блек последует за вами, и не только завтра; отныне он будет с вами всегда, шевалье, и я счастлив, что могу вам подарить животное, к которому вы столь сильно привязаны.
— Спасибо, сударь, спасибо! — воскликнул шевалье, и глаза его были полны слез. — О! Вы не знаете, как дорог мне ваш подарок! Видите ли, Блек — это не животное, это… Но нет, вы мне не поверите, — добавил шевалье, поочередно переводя взгляд то на Блека, то на своего нового друга.
Затем, протягивая руки к Блеку, он позвал:
— Блек! Мой славный Блек!
Блек бросился в объятия шевалье, издавая нежное радостное повизгивание, а шевалье совсем тихо говорил:
— Теперь будь спокоен, мой бедный Дюмениль! Ничто нас больше не сможет разлучить!.. Разве только, — добавил он с печалью в голосе, — пистолетная пуля или удар шпаги…
Но, как будто поняв смысл этих слов, Блек вырвался из рук шевалье и принялся так весело прыгать и так радостно лаять, что г-н де ла Гравери, веривший, по его собственным словам, в приметы, расценил его поведение, как доброе предзнаменование, и, протянув руку г-ну Шалье, с необычайной удалью вскричал:
— Проклятье! Дорогой друг, по-моему, вы что-то говорили о завтраке, который вас ждет и который вы предложили мне разделить с вами?
— Да, конечно.
— Отлично, тогда вперед, за стол! И да здравствует радость!
Господин Шалье с удивлением посмотрел на шевалье; но он уже начинал привыкать к чудачествам своего нового знакомого и тоном, который самым странным образом контрастировал с его словами, повторил:
— Итак, за стол и да здравствует радость!
И он провел своего гостя в обеденную залу, где был накрыт такой завтрак, какого г-н де ла Гравери не ел с того дня, как рассчитал Марианну.
Выйдя из дома № 22, г-н де ла Гравери нашел свой фиакр стоящим у двери.
Честный Пьер Марто находился рядом с фиакром и заканчивал свой завтрак, менее роскошный, но, вероятно, столь же удавшийся, как и завтрак шевалье; колбасник, торговавший напротив, и продавец вин, торговавший на углу, постарались на совесть.
— А-а! — произнес добряк, увидев, как шевалье опирается на руку г-на Шалье, а Блек следует за ними, или, точнее, за г-ном де ла Гравери. — Похоже, вы поладили с хозяином пса и все закончилось самым лучшим образом?
— Да, мой друг, — сказал шевалье, — а поскольку для вас, так же как и для меня, все тоже должно закончиться самым лучшим образом, вы и дальше будете сопровождать меня до самой гостиницы, где мы с вами, если вы этого пожелаете, уладим наши счета.
— Э! Не стоит так торопиться, сударь; я охотно открою вам кредит.
— Ну а если меня завтра убьют?
— Но ведь вы же не деретесь!
— Я не дерусь с этим господином, — сказал, расправив плечи, шевалье, — но зато я дерусь с другим.
— Это надо же! — сказал Пьер Марто. — Нет, клянусь честью, с первого взгляда я никогда бы не подумал, что вы такой задиристый; но, к счастью, у вас впереди ночь, а утро вечера мудренее.
Шевалье поднялся в фиакр, где его уже ждал г-н Шалье. Блек, вероятно опасаясь новых неприятностей, прыгнул в коляску лишь после того, как в нее сел г-н де ла Гравери. Пьер Марто закрыл дверцу за обоими пассажирами и за собакой, после чего вновь занял свое место рядом с кучером.
В ту минуту, когда фиакр остановился на улице Риволи, около дверей гостиницы "Лондон", два офицера, подошедшие с разных сторон, встретились на террасе Фейянов.
— Вот те, что нам нужны! — сказал шевалье. — Не заставляйте себя ждать, мой дорогой Шалье, и будьте твердым.
Господин Шалье сделал знак, что шевалье останется им доволен, и пересек проезжую часть улицы Риволи; шевалье в это время предложил Пьеру Марто следовать за ним.
Пьер Марто повиновался.
Войдя в комнату, г-н де ла Гравери прежде всего вновь устроил Блека на тех же самых подушках и, лишь после того как тот с удобством на них расположился, сказал:
— А! Теперь настала наша с вами очередь, мой славный храбрец!
И, взяв в ящике секретера, закрытом на ключ, небольшой бумажник красного сафьяна, вытертая кожа которого указывала на его долгую службу своему владельцу, шевалье вытащил из него небольшой кусочек прозрачной бумаги и дал его Пьеру Марто.
Тот с некоторыми колебаниями развернул его и, хотя он, должно быть, весьма мало был знаком с Банком Франции, ему стало ясно, что данный клочок бумаги вышел из этого достойного заведения.
— О-о! Подписано Тара! С этой подписью легче всего берут к оплате и требуют меньше комиссионных. Сколько я должен вам вернуть, сударь?
— Ничего, — ответил шевалье. — Я вам обещал пятьсот франков, если найду мою собаку; я ее нашел и держу свое слово.
— Это все мне, мне? Не делайте глупостей, хозяин: волнение — дурной советчик.
— Этот билет ваш, оставьте его себе, мой друг, — сказал шевалье.
Пьер Марто почесал за ухом.
— Вы мне даете его от всего сердца?
— Да, от всего сердца, от всей души!
— Но, вручая мне этот билет, не согласитесь ли вы еще и пожать мне руку?
— Почему бы нет? Дай две, мой друг! Две, и с большим удовольствием!
И он протянул обе руки Пьеру Марто.
Тот сжал нежные руки шевалье, на несколько секунд задержал их в своих мозолистых ладонях и выпустил лишь для того, чтобы смахнуть слезу, скользнувшую по его щеке из уголка глаза.
— Что ж, — сказал он, — вы можете похвалиться тем, что кюре церкви святой Елизаветы выдаст завтра нечто потрясающее по этому поводу и к тому же в вашу честь.
— Потрясающее? Что потрясающее, мой друг? — спросил шевалье.
— Потрясающую обедню! И я вам хочу заявить одно: если завтра с вами на дуэли случится несчастье, то, значит, на Небесах нет милосердного Бога.
И Пьер Марте вышел, вытирая вторую слезу.
Шевалье сделал то же, что и Пьер Марте, но он вытер обе свои слезы сразу.
Затем он подошел к окну, открыл его, собираясь немного подышать свежим воздухом.
Там он увидел г-на Шалье, совещавшегося с двумя секундантами Грасьена д’Эльбена.