Книга: Дюма. Том 54. Блек. Маркиза д'Эскоман
Назад: XXVI ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛА ГРАВЕРИ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ
Дальше: XXVIII ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПАРИЖ

XXVII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛА ГРАВЕРИ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЗВОЛНОВАН ТЕМ СКАНДАЛОМ, КОТОРЫЙ ОН ВЫЗВАЛ В ДОБРОДЕТЕЛЬНОМ ГОРОДЕ ШАРТРЕ

И все же в таком городе, как Шартр, столь знаменательное событие, как водворение молодой девушки в жилище старого холостяка — лица достаточно значительного как по его происхождению, так и по его состоянию, — не могло пройти незамеченным. Каждый высказался поэтому поводу, и через неделю толки придали случившемуся поистине гигантские размеры и полностью исказили его смысл.
Шевалье де ла Гравери, чье поведение уже вызывало подозрение из-за тех чудаческих выходок, которые его заставил наделать Блек, за несколько дней вследствие обычных обывательских сплетен превратился в ужасного и безнравственного человека: соблазнив молодую девушку, он не удовольствовался этим и не постыдился вызвать публичный скандал своим незаконным с ней сожительством под одной крышей; с таким человеком ни один мало-мальски уважающий себя горожанин не мог ни водить почтенное знакомство, ни раскланиваться при встречах.
Как только состояние ее здоровья стало улучшаться, Тереза начала заботиться о том, что могло бы доставить удовольствие шевалье, которого она считала своим благодетелем и готова была полюбить как отца.
Поэтому она потребовала, чтобы он возобновил свои ежедневные прогулки, необходимые, как она полагала, для его здоровья. В свою очередь шевалье, радуясь этой нежной, такой приятной и желанной зависимости, аккуратно выполнял все пожелания девушки и, подобно хорошо отлаженному механизму, работа которого на мгновение была нарушена и который сразу, как только восстановилось его равновесие, возобновляет свой обычный ритм, стал, как и раньше, посвящать два часа между обедом и ужином прогулке по валам.
Но только отныне он совершал эту прогулку в компании Блека, и тот, разделяя все чувства своего хозяина, казалось, был если не самой счастливой, то, по крайней мере, одной из самых счастливых собак на всем свете.
Мы уже говорили, что шевалье остановился на самом важном и неотложном деле: он решил прежде всего проникнуть в тайну рождения Терезы.
Принять это решение было не таким уж легким делом для человека, чья жизнь до сих пор протекала в беззаботной и равнодушной дреме; вот почему, приняв решение по существу, он должен был еще придумать, каким образом оно будет выполнено.
И именно этим мыслям шевалье предавался во время своих прогулок.
Что же он мог сделать, что же он должен был делать, чтобы достигнуть поставленной цели?
Он пребывал в состоянии крайней озабоченности, и только лишь проделки и ласки Блека были способны отвлечь его от этих размышлений.
Поэтому шевалье не замечал, с какой грубой нарочитостью все, даже те, кто чаще других был когда-то его гостем, притворялись, когда он проходил рядом с ними, что не видят его, стремясь тем самым избежать необходимости приветствовать его.
Тем не менее однажды, будучи менее рассеянным, чем обычно, шевалье, церемонно раскланявшись с богатой пожилой вдовой, занимавшей почетное место среди прихожан обители Нотр-Дам, обратил внимание, что та всего лишь сухо кивнула в ответ на его приветствие, а ее лицо вытянулось в многозначительной презрительной гримасе; в этот день г-н де ла Гравери вернулся к себе сильно встревоженный.
Как все, чья жизнь проходит в замкнутом мирке, он был весьма озабочен тем, что об этом скажут, и при мысли, что может потерять уважение общества, он почувствовал, как у него кровь стынет в жилах.
У него недостало ни сил, ни умения владеть собой, чтобы скрыть свое беспокойство от Терезы, и та весьма хитро сумела с помощью разного рода вопросов раскрыть причину его расстройства.
Шевалье рассказал ей, не вдаваясь в подробности и какие-либо объяснения, о невежливом поведении вдовы.
— Вы видите, дорогой мой и добрый господин, — вскричала девушка, — что моя печальная участь отражается на всех, кто принимает во мне участие, но я больше не потерплю, чтобы вы и дальше были ее жертвой!
— Как так? — тревожно спросил шевалье.
— Да, — продолжала Тереза, — благодаря вашим заботам я выздоровела и могу вновь взяться за работу. Я покину ваш дом, но прошу разрешения время от времени навещать вас, чтобы отблагодарить за все, что вы сделали для меня, и доказать вам, что я никогда не забуду, что обязана вам жизнью.
Шевалье побледнел.
— Покинуть! — воскликнул он. — Оставить меня одного! Вы не подумали об этом, Тереза! Боже мой, как же я буду жить один?!
— Но разве до знакомства со мной, — спросила Тереза, — вы не жили один?
— Да, до встречи с вами, полагаю, я жил именно так, — ответил шевалье. — Но с тех пор как я вас узнал, я почувствовал к вам нежную привязанность и теперь не могу жить без вашего присутствия. О! — произнес шевалье, с печалью возвращаясь в прошлое. — Я тоже любил: сначала вашу…
Он замолчал.
Тереза смотрела на него с удивлением.
— … сначала женщину, — продолжил шевалье. — Я так ее любил, что думал, умру, когда она…
— … когда она умерла? — спросила Тереза.
— Да, — подхватил шевалье, — когда она умерла… Ведь измена, предательство, забвение — это та же смерть, дитя мое.
— О! Мне это хорошо известно, — воскликнула, заплакав, Тереза.
— Ну вот, — сказал шевалье, ударив себя кулаком по лбу. — Вот я и заставил ее плакать, и это теперь! Но, проклятье, неужели я такое грубое животное?
— Нет, нет, нет! Вы самый лучший из людей, и если уж вас заставляли страдать, вас, то никто тогда не имеет права требовать, чтобы его избавили от страданий, уготованных человеку!
— Да, — с грустью произнес шевалье. — Я перенес много страданий, бедное мое дитя! К счастью, у меня был друг… О! Я так его любил и все еще продолжаю любить, не правда ли, Блек?
Блек, который как раз в это время смотрел на шевалье, словно догадавшись, что речь идет о нем, подошел на зов своего хозяина; тот взял его двумя руками за голову и нежно поцеловал.
Тереза пыталась угадать, какая связь может быть между Блеком и другом шевалье, о котором шла речь, и спрашивала себя, каким образом Блек может быть призван в свидетели этой дружбы.
Но это была такая задача, какую ей не по силам было решить и какую сам шевалье вряд ли смог бы ей вразумительно разъяснить.
Господин де л а Гравери на некоторое время погрузился в созерцание Блека.
Затем, с удвоенной энергией принявшись расточать ласки животному и одаривать нежными взглядами Терезу, он неожиданно произнес:
— Нет, мой бедный Дюмениль, нет, будь спокоен! Я никогда не оставлю ее… Даже если весь Шартр решил бы отвернуться от меня, а все вдовы мира захотели бы состроить мне гримасу.
Тереза смотрела на шевалье с некоторым испугом.
Неужели этот человек, такой добрый, был подвержен безумию? Во всяком случае, безумие г-на де ла Гравери явно носило очень мягкий и добрый характер, и Тереза сказала самой себе, что она никогда не будет бояться шевалье.
Она заговорила первой.
— Но, однако, это необходимо сделать, господин шевалье.
Шевалье вышел из своей задумчивости.
— Что? Что необходимо сделать, дитя мое? — спросил он с великой нежностью.
— Я должна уйти от вас.
— Ах, да, правда, — промолвил г-н де ла Гравери, — вы мне говорили об этом. А я вам отвечал: "Тереза, мое возлюбленное дитя, неужели вы думаете, что я отныне смог бы жить без вас, совсем один? Но подумайте, дорогое дитя, о том одиночестве, в котором оставит меня ваш уход!"
— Я подумала обо всем этом, господин шевалье, и, как ужасная эгоистка, прежде всего думаю о том, как больно мне самой будет расстаться с вами; но эта разлука необходима. Когда меня здесь не будет, вы опять сблизитесь с друзьями, отвернувшимися от вас сейчас; когда мое присутствие перестанет тревожить вашу жизнь, вы вновь вернетесь к вашим мирным привычкам.
— Тревожить! Тревожить мою жизнь, неблагодарный ребенок! Но тогда выслушай одно признание: это с той поры, как…
Шевалье тяжело вздохнул, потом вновь заговорил:
— Я узнал счастье лишь с той минуты, как ты вошла в этот дом.
— Грустное счастье! — возразила ему Тереза, улыбаясь сквозь слезы. — Потрясения, постоянные волнения, мучения, бесконечные переживания; ведь и во время моей болезни, находясь в полном оцепенении и даже бреду, я все же видела, что вы заботитесь о моей жизни, как будто бы вы действительно были моим отцом!
— Вашим отцом! — вскричал шевалье. — Как будто бы я действительно был вашим отцом! А кто вам сказал, что я им не был?
— О сударь, — сказала, вздохнув, Тереза, — это ваша доброта ко мне толкает вас на этот великодушный обман; но он не сможет ввести меня в заблуждение. Если бы вы были моим отцом, если бы были связаны со мной узами какого-нибудь родства, разве вы, вы, такой богатый и счастливый, смогли бы позволить, чтобы мое детство прошло в лишениях и нищете? А в юности разве я осталась бы без поддержки, без советов, без любви того, кому обязана своим появлением на свет? Нет, сударь, нет… Увы! Я для вас всего лишь посторонняя; вы подобрали меня из сострадания, а ваше чувство милосердия к тем, кому приходится страдать, внушило вам мысль удочерить меня; но, несомненно… но, к несчастью… — прибавила она, покачивая головой, — я не ваша дочь.
Шевалье опустил глаза и склонил голову; все сказанное девушкой он воспринимал как упрек себе; в глубине души он проклинал свою беспечность, когда он доверил своему брату позаботиться о том, что касалось будущего г-жи де ла Гравери; он презирал себя за то, что из-за мелочного инстинкта самосохранения бежал от повседневных забот, наполняющих жизнь каждого человека; и наконец, он спрашивал себя, как он мог прожить столько долгих лет, не позаботившись узнать, что стало с той, которая была его женой, и с ребенком, который, несмотря ни на что, имел право носить его фамилию.
Этот разговор и особенно последовавшие за ним размышления сильно подтолкнули шевалье, чьи колебания объяснялись его ленью; он трепетал от страха, как бы Тереза, поддавшись нашептываниям своей утонченной щепетильности, не выполнила бы своего решения, и доброе сердце шевалье, не постаревшее вследствие долгого безмятежного существования г-на де ла Гравери, так пылко отозвалось на эту новую привязанность, что он представлял себе разлуку с девушкой с таким же ужасом, как будто речь шла о его близкой смерти.
В конце концов он решил, чего бы это ему ни стоило, совершить поездку в Париж.
Целью этого путешествия было найти старшего брата, чтобы узнать от него, что сталось с г-жой де ла Гравери и с ребенком, которым она была беременна, когда шевалье покинул ее.
Но оставить свой дом, свои милые привычки, свой сад, в эту пору такой свежий и благоухающий, — для этого надо было совершить усилие, на какое вот уже несколько месяцев шевалье был совершенно неспособен. Теперь, когда ему пришлось бы оставить здесь две привязанности, поселившиеся в его столь долго пустовавшем сердце, — Терезу и Блека, — наш добряк все же отважился на это, ибо в нем произошли огромные перемены, но, отважившись на это, он сам ощущал себя великим героем, и только надежда навсегда обеспечить себе казавшееся ему столь сладостным счастье заставила его принять такое суровое решение.
Итак, решение было принято, оставалось приступить к его исполнению.
Но именно здесь и начались трудности.
Каждый день шевалье говорил себе:
— Это будет завтра.
Приходило завтра, и шевалье, так и не заказавший себе место в мальпосте, говорил:
— Или мне вообще не достанется места, или я буду вынужден ехать, сидя спиной к дороге.
А ехать так в экипаже было непереносимо для шевалье.
Задержка была не в чемодане; он купил себе совершенно новый чемодан, размеры которого соответствовали правилам провоза багажа в мальпосте; он сложил туда и белье и одежду; с таким чемоданом он мог бы вернуться на Папеэте.
Но чемодан, полностью собранный, продолжал стоять в углу комнаты.
Оставалось всего лишь опустить крышку и повернуть ключ в замке. Но шевалье не делал ни того ни другого; шевалье в конце концов никуда не ехал.
Впрочем, это ему не мешало каждый день повторять, целуя Терезу и лаская Блека:
— Мои бедные друзья, вы знаете, что завтра я уеду.
Назад: XXVI ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛА ГРАВЕРИ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ
Дальше: XXVIII ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПАРИЖ