X
БАЛЬИ МАГЛУАР
В таком настроении, полный решимости, но еще не зная, на чем остановиться, Тибо провел последние дни старого года и вступил в новый.
Правда, предвидя неминуемые расходы, которые влечет за собой радостный новогодний праздник, Тибо, по мере того как приближался страшивший его переход из одного года в другой, требовал от своих поставщиков удвоенного количества дичи, за которую, естественно, получал вдвое больше денег от хозяина «Золотого шара».
Таким образом, материально Тибо вступал в новый год в лучших, чем когда-либо прежде, условиях, если забыть о красной пряди, размер которой внушал ему беспокойство.
Заметьте, мы говорим лишь о материальном благополучии, но не о духовном; если тело было, казалось, в неплохом состоянии, то душе был причинен страшный ущерб.
Но тело было тепло укрыто, и в кармане куртки весело звенел десяток экю.
Хорошо одетый и сопровождаемый серебряным звоном, Тибо уже был похож не на башмачника, а скорее на богатого арендатора или даже на солидного горожанина, который если и работает, то лишь для собственного удовольствия.
Вот таким Тибо однажды отправился на деревенский праздник.
Это была рыбная ловля в великолепных прудах Берваля и Пудрона.
Ловля рыбы в прудах — серьезное дело для хозяина или арендатора, не говоря уже о том, что это большое удовольствие для приглашенных.
Поэтому о начале ее объявляют за месяц и ради нее люди проделывают путь в десять льё.
Пусть те из читателей, кто не знаком с нравами и обычаями нашей провинции, не представляют себе при словах «рыбная ловля» удочку с насаженной на нее личинкой, червем или душистым хлебом, либо глубинную снасть — сеть или вершу; нет, иногда опустошают пруд длиной в три четверти льё или в целое льё, отлавливая всю рыбу, от самой большой щуки до самой мелкой уклейки.
Вот как это происходит.
Вероятно, среди наших читателей нет таких, кто никогда не видел пруда.
У любого пруда есть два отверстия: то, в которое входит вода, и то, через которое она вытекает.
Вход, через который вода наполняет пруд, названия не имеет, а выход называют затвором. Именно там происходит рыбная ловля.
Вода, вытекающая через затвор, попадает в большой водоем, откуда идет сквозь прочную сеть. Вода уходит, а рыба остается.
Известно, сколько дней требуется для того, чтобы опустошить пруд.
Зевак и любителей приглашают на второй, третий или четвертый день — смотря по тому, сколько воды надо вылить, прежде чем наступит развязка.
Развязка — это появление рыбы в сточном отверстии.
Начало рыбной ловли у пруда собирает — соответственно размерам и богатству этого пруда — не менее внушительную и по-своему не менее элегантную толпу, чем скачки на Марсовом поле или в Шантийи, когда состязаются знаменитые лошади и жокеи.
Только здесь на представление не смотрят из ложи или из кареты.
Нет, каждый приезжает в чем хочет или может — в одноколке, шарабане, фаэтоне, двухколесной тележке, верхом на лошади или на осле; затем, прибыв на место, каждый устраивается — конечно, учитывая почтение к властям, развитое даже у самых непросвещенных народов, — в соответствии с временем прибытия, силой локтей и более или менее выраженным движением бедер.
Прочно закрепленная решетка защищает зрителей от угрозы упасть в воду.
По цвету и запаху воды определяют, когда появится рыба.
У каждого зрелища есть свои неудобства. Чем роскошнее и многолюднее собрание в Опере, тем больше вдыхаешь углекислого газа; чем ближе волнующая минута во время рыбной ловли, тем больше вдыхаешь азота.
Сначала, как только затвор открывают, вода течет чистая, прозрачная, слегка зеленоватая, как в ручье.
Это появился верхний слой, увлекаемый своим весом.
Затем вода понемногу утрачивает прозрачность и окрашивается в серый цвет.
Это вытекает второй слой. В нем, по мере того как цвет сгущается, время от времени появляются серебристые проблески.
Мелкие рыбки вынужденно становятся разведчиками: маленький размер не дает им возможности сопротивляться течению.
Их даже не пытаются подобрать, им позволяют проделать в поисках лужиц, остающихся на дне водоема, те самые упражнения, которые у бродячих акробатов получили образное название прыжка «рыбкой».
Затем идет черная вода.
В этом действии зрелища внезапно все меняется.
Рыба инстинктивно, в меру своих сил, пытается сопротивляться непривычному течению, увлекающему ее; ей неоткуда узнать, что течение опасно, она угадывает это сама и старается, как может, идти против течения.
Щука плывет рядом с карпом, которого вчера еще преследовала, не давая ему слишком разжиреть; окунь двигается рядом с линем, даже не думая вцепиться зубами в лакомую плоть.
Так иногда арабы, выкопав яму для зверей, находят вместе серну и шакала, антилопу и гиену, и гиена с шакалом так же кротки и так же пугливы, как серна и антилопа.
Наконец, силы борющихся иссякают.
Разведчики, о которых мы только что говорили, встречаются все чаще, появляется рыба внушительного размера; доказательством того, что ею не пренебрегают, служит приход сборщиков.
Сборщики одеты в простые полотняные штаны и рубашки.
Штаны у них закатаны до бедер, рукава — до плеч.
Сборщики сваливают рыбу в корзины.
Ту, которую позже продадут живой или сохранят для нового заселения пруда, переносят в другой водоем.
Приговоренную к смерти просто выбрасывают на траву и продают в тот же день.
Чем больше прибывает рыбы, тем громче и радостнее кричат зрители.
Они совсем не похожи на посетителей наших театров.
Эти зрители приходят не для того, чтобы скрывать свои чувства, и не считают хорошим тоном изображать безразличие.
Нет, они приходят развлекаться и встречают шумными, радостными, искренними аплодисментами каждого упитанного линя, каждого жирного карпа, каждую большую щуку.
Так же как на параде, когда отряд следует за отрядом в соответствии со своим, если так можно выразиться, весом, впереди — легкие стрелки, за ними — внушительные драгуны, в конце — тяжелые кирасиры и нагруженные артиллеристы, — точно так же следуют друг за другом и различные виды рыб.
Впереди идут самые маленькие и слабые.
Самые большие или самые сильные — последними.
Наконец в какой-то момент вода начинает иссякать.
Отверстие буквально забито теми, что оставались в резерве — то есть наиболее важными особами пруда.
Сборщики сражаются с настоящими чудовищами.
Это развязка.
Это час аплодисментов и криков «браво!».
Спектакль окончен; теперь можно увидеть актеров.
Актеры изнемогают на траве.
Некоторые приходят в себя в ручье.
Вы ищете угрей; вы спрашиваете, где же они.
Тогда вам показывают трех или четырех угрей толщиной с большой палец и длиной в половину руки.
Благодаря своему строению, угри — по крайней мере на время — избежали общей участи: они спрятались в тине.
Именно по этой причине вы встречаете на берегах пруда вооруженных людей, именно поэтому время от времени раздаются выстрелы.
Если вы спросите, зачем стреляют, вам ответят: чтобы заставить угрей выйти из тины.
Теперь поговорим о том, почему угри вылезают из тины, когда раздаются выстрелы. Почему они ползут к ручьям, текущим по дну пруда? Зачем, наконец, они, раз уж сидят в безопасной тине, — как многие знакомые нам люди, у которых хватает здравого смысла там и оставаться, — вместо того чтобы переждать беду, направляются к ручью, который увлекает их в водоем, то есть в общую могилу?
Теперь, когда этот вопрос поставлен в прямой связи с рыбой, Коллеж де Франс сумеет легко на него ответить.
Итак, я спрашиваю ученых: не являются ли ружейные выстрелы предрассудком и не происходит ли просто-напросто то, что мы опишем ниже?
Грязь, в которой прячется угорь, вначале жидкая, постепенно высыхает, как отжатая губка, и становится непригодной для жизни; угрю в конце концов приходится вернуться в свою стихию — в воду.
Оказавшись в воде, он гибнет.
Ловят угрей только на пятый или шестой день.
Именно на такой праздник и были приглашены жители Виллер-Котре, Креспи, Мон-Гобера и окрестных деревень.
Тибо вместе с другими отправился туда.
Он больше не работал: ему проще было заставить волков работать на него.
Из ремесленника он сделался буржуа.
Теперь ему оставалось лишь стать дворянином, и он очень на это надеялся.
Тибо был не таким человеком, чтобы оставаться позади других.
Вот и сейчас он начал, работая руками и ногами, пробиваться в первый ряд.
Во время этого продвижения он измял платье одной красивой дамы высокого роста, рядом с которой хотел пристроиться.
Та, видимо, дорожила своим нарядом и, к тому же, несомненно привыкла повелевать, что порождает высокомерие; обернувшись и разглядев обидчика, она назвала его мужланом.
Но это грубое слово вылетело из такого прелестного ротика, но дама была так хороша собой, а минутная вспышка гнева исказила такое милое личико, что Тибо не ответил резкостью или чем-нибудь похлеще, а отступил назад, бормоча извинения.
Что ни говори, а первая из всех властей — сила красоты.
Представьте, что дама оказалась бы старой и безобразной: да будь она хоть маркиза, Тибо обозвал бы ее по меньшей мере мерзавкой.
Возможно, что Тибо отвлекся, увидев странного спутника дамы.
Это был толстый человечек лет шестидесяти, с головы до ног одетый в черное, очень опрятный, но совсем маленький, такой маленький, что его голова едва достигала локтя дамы. Не имея возможности взять своего спутника под руку, не подвергнув себя при этом пытке, дама довольствовалась тем, что величественно опиралась на его плечо.
Казалось, к современной неваляшке прислонилась античная Кибела.
Но что это была за очаровательная игрушка на коротких ножках: штаны на спадающем до колен животе натянуты до отказа; из-под кружевных манжет выглядывают маленькие толстенькие беленькие ручки; жирненькая головка с красным личиком аккуратно причесана, напудрена и завита, и при каждом ее движении по воротнику перекатывается аккуратная косичка, подвязанная лентой.
Он напоминал черного скарабея, ножки которого так мало соответствуют панцирю, что кажется, будто он катится, а не идет.
Но при этом выражение его лица было таким веселым, выпученные глаза светились такой добротой, что к нему невольно тянуло; чувствовалось, что этот славный толстяк постоянно занят поисками любых возможных способов приятно провести время и не станет искать ссоры с ближним — этим загадочным и непонятным существом.
Услышав, как бесцеремонно его подруга обошлась с Тибо, человечек пришел в отчаяние.
— Потише, госпожа Маглуар, потише, госпожа бальи! — сказал он, сумев в этих немногих словах сообщить стоявшим рядом свое имя и звание. — Потише! Вы сейчас сказали очень гадкое слово бедному парню, который больше вас огорчен этим происшествием.
— Что же, господин Маглуар, — ответила дама, — я что, поблагодарить его должна за то, что он совсем измял и испортил мое красивое голубое шелковое платье, не говоря уж о том, что он отдавил мне мизинец на ноге?
— Прошу вас простить мне мою неловкость, благородная госпожа, — сказал Тибо. — Когда вы обернулись, ваше прекрасное лицо ослепило меня, словно луч майского солнца, и я не видел, куда наступил.
Это был достаточно ловкий комплимент для человека, все общество которого вот уже три месяца составляли двенадцать волков.
И все же на красавицу он произвел весьма слабое впечатление, если судить по тому, что в ответ она состроила презрительную гримаску.
Несмотря на приличную одежду Тибо, она верно оценила его положение в обществе с той странной проницательностью, которой в подобных случаях отличаются женщины из всех сословий.
Толстяк был более снисходителен, он захлопал в пухлые ладошки, оставшиеся благодаря позе его жены совершенно свободными.
— Браво! — воскликнул он. — Браво! Точно подмечено, сударь: вы умный человек, и к тому же, по-моему, умеете обращаться с женщинами. Душенька моя, я надеюсь, вы тоже оценили комплимент; докажем этому господину, что мы не держим на него зла, как и полагается добрым христианам, и пригласим его, если он не слишком далеко живет и мы не очень далеко уведем его от дома, отправиться вместе с нами распить бутылочку лучшего из старых вин, за которой пошлем Перрину.
— О, узнаю вас в этом, метр Непомюсен: для вас хорош любой предлог, лишь бы поднять бокал, а если случай не представляется, вы ловко отыщете его где угодно. Между тем, господин Маглуар, вам известно, что доктор запретил вам пить вино между обедом и ужином.
— Это правда, госпожа бальи, — согласился метр Непомюсен. — Но он не запрещал мне быть учтивым с милым молодым человеком, каким показался мне этот господин. Будьте великодушны, Сюзанна! Перестаньте ворчать: вам это не к лицу. Черт возьми, сударыня! Тот, кто не знает вас, подумает, что мы не можем себе позволить купить еще одно платье. Чтобы доказать господину обратное — если вы уговорите его пойти с нами, — я дам вам, как только вернемся домой, денег на тот нелепый шелковый наряд, который вам так давно хочется купить.
Это обещание подействовало чудесным образом. Гнев г-жи Маглуар мгновенно утих, и, поскольку рыбалка заканчивалась, она с менее враждебным видом оперлась на руку Тибо, предложенную ей, надо сказать, довольно-таки неловко.
Ну а он, совершенно очарованный красотой дамы, из нескольких слов, которыми она обменялась с мужем, заключил, что дама была женой бальи, и гордо двинулся вперед, разрезая толпу с таким решительным видом и так высоко задрав голову, словно отправлялся добывать золотое руно.
И в самом деле, он, жених бедной Аньелетты, отвергнутый поклонник прекрасной мельничихи, не только мечтал о радостях любви, но подумал и о чести быть любимым женой бальи, и о пользе, которую он может извлечь из этого случая, такого неожиданного и вместе с тем такого желанного.
Впрочем, поскольку г-жа Маглуар была не только очень задумчива, но и очень рассеянна, она беспрестанно смотрела то вправо, то влево, то вперед, то назад, беседа совсем замерла бы по пути, если бы замечательный толстячок, бежавший рысцой то рядом с Тибо, то рядом с Сюзанной, переваливаясь, словно утка, возвращающаяся домой с полным брюшком, не взял все на себя.
Погруженный в расчеты Тибо, замечтавшаяся Сюзанна, семенящий, болтающий, отирающий поминутно лоб батистовым платком бальи — все они пришли в деревню Эрневиль, в полульё с небольшим от прудов Пудрона.
Именно в этой очаровательной деревушке, расположенной между Арамоном и Боннёем, всего в пяти или шести ружейных выстрелах от замка Вез, жилища сеньора Жана, и обосновался метр Маглуар.
