LXXXI
ЗАГОВОР ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ
Пока его величество прогуливался в саду Трианона в ожидании охоты, а заодно, не теряя времени даром, старался успокоить г-на де Шуазёля, Люсьенн превратился в место сбора испуганных заговорщиков, слетавшихся к графине Дюбарри подобно птицам, учуявшим запах пороха.
Обменявшись продолжительными взглядами, в которых сквозило нескрываемое раздражение, Жан и маршал де Ришелье вспорхнули первыми.
За ними последовали рядовые фавориты, привлеченные немилостью, в которую едва не впали Шуазёли. Напуганные возвращенным министру королевским расположением и не видя Шуазёля рядом, чтобы искать его поддержки, они возвращались в Люсьенн — посмотреть, довольно ли еще крепко дерево и можно ли за него уцепиться, как раньше.
Утомленная своими дипломатическими ухищрениями и лаврами обманчивого триумфа, графиня Дюбарри отдыхала после обеда. Вдруг раздался страшный грохот и во двор, словно ураган, влетела карета Ришелье.
— Хозяйка Дюбарри спит, — невозмутимо доложил Замор.
Жан с такой силой отшвырнул его ногой, что комендант в расшитом костюме покатился по ковру.
Замор пронзительно закричал.
Прибежала Шон.
— Как вам не стыдно обижать мальчика, грубиян! — воскликнула она.
— Я и вас вышвырну вон, если вы немедленно не разбудите графиню! — пригрозил он.
Но графиню не нужно было будить: услышав крик Замора и громовые раскаты бушевавшего Жана, она почувствовала неладное и, накинув пеньюар, бросилась в приемную.
— Что случилось? — спросила она, с ужасом глядя на то, как Жан развалился на софе, чтобы прийти в себя от раздражения, а маршал даже не притронулся к ее руке.
— Дело в том… в том… черт подери! Дело в том, что Шуазёль остался на своем месте.
— Как?!
— Да, и сидит на нем тверже, чем когда бы то ни было, тысяча чертей!
— Что вы хотите этим сказать?
— Граф Дюбарри прав, — подтвердил Ришелье, — герцог де Шуазёль силен как никогда!
Графиня выхватила спрятанную на груди записку короля.
— А это что? — с улыбкой спросила она.
— Вы хорошо прочитали, графиня? — спросил маршал.
— Но… я умею читать, — отвечала графиня.
— В этом я не сомневаюсь, однако позвольте мне тоже взглянуть.
— Ну, разумеется! Читайте!
Герцог взял бумагу, развернул ее и медленно прочел:
"Завтра я поблагодарю господина де Шуазёля за его услуги. Можете в этом не сомневаться.
Людовик".
— Ведь все ясно, не правда ли? — улыбнулась графиня.
— Яснее быть не может, — поморщившись, отвечал маршал.
— Ну так что же? — спросил Жан.
— Да ничего особенного: победа ожидает нас завтра, ничто еще не потеряно.
— Как завтра? Но король написал это вчера. Значит "завтра" — это сегодня.
— Прошу прощения, сударыня, — заметил герцог, — так как письмо не датировано, "завтра" навсегда останется днем, следующим за тем, в который вы пожелаете увидеть свержение господина де Шуазёля. На улице Гранж-Бательер, в ста шагах от моего дома, есть кабачок, а на нем — вывеска, на которой красными буквами написано: "У нас будут отпускать в кредит завтра". "Завтра" — значит "никогда".
— Король над нами посмеялся! — воскликнул разгневанный Жан.
— Этого не может быть, — прошептала ошеломленная графиня, — не может быть: такое мошенничество недостойно…
— Ах, графиня, его величество — любитель пошутить! — сказал Ришелье.
— Герцог мне за это заплатит, — продолжала графиня в приступе ярости.
— Не стоит за это сердится на короля, графиня, не следует обвинять его величество в подлоге или в надувательстве, нет, король исполнил, что обещал.
— Что за чепуха! — обронил Жан, удивленно пожав плечами.
— Что обещал? — вскричала графиня. — Поблагодарить Шуазёля?
— Вот именно, графиня. Я сам слышал, как его величество благодарил герцога за услуги. Знаете, ведь это можно понять по-разному: в дипломатии каждый понимает так, как ему нравится. Вы поняли так, а король — иначе. Таким образом, даже "завтра" уже не вызывает споров; по-вашему, именно сегодня король должен был выполнить свое обещание: он его выполнил. Я сам слышал, как он благодарил господина де Шуазёля.
— Герцог! Мне кажется, сейчас не время шутить.
— Уж не думаете ли вы, графиня, что я шучу? Спросите виконта Жана.
— Нет, черт возьми, нам не до смеха! Сегодня утром король обнял Шуазёля, приласкал, угостил его, а сию минуту они вдвоем гуляют под ручку по Трианону.
— Под ручку! — повторила Шон, проскользнув в кабинет и воздев руки к небу, подобно новоявленной отчаявшейся Ниобее.
— Да, меня провели! — повторила графиня. — Однако мы еще посмотрим… Шон, прикажи расседлать лошадей: я не еду на охоту.
— Прекрасно! — воскликнул Жан.
— Одну минуту! — остановил его Ришелье. — Не надо поспешных решений, не надо капризов… Ах, простите, графиня: я, кажется позволил себе давать вам советы. Прошу прощения.
— Продолжайте, герцог, не стесняйтесь. Мне кажется, я потеряла голову. Вот что получается: я не хочу заниматься политикой, а когда наконец решаюсь вмешаться, получаю удар по самолюбию. Так что вы говорите?
— Я говорю, что сейчас не время капризничать. Послушайте, графиня: положение трудное. Если король дорожит Шуазёлями, если на него оказывает влияние дофина, если он так резко рвет отношения, значит…
— Что "значит"?
— Значит, надо стать еще любезнее, графиня. Я знаю, что это невозможно, однако невозможное становится в нашем положении необходимостью: так сделайте это!
Графиня задумалась.
— Потому что иначе, — продолжал герцог, — король может усвоить немецкие нравы!
— Как бы он не стал добродетельным! — в ужасе вскричал Жан.
— Кто знает, графиня? — в раздумье произнес Ришелье. — Новое всегда так притягательно!
— Ну, в это я не верю! — возразила графиня, отказываясь понимать герцога.
— Случались на свете вещи и более невероятные, графиня. Есть же пословица о черте, который стал отшельником. Одним словом, не надо капризничать.
— Не следовало бы, — подтвердил Жан.
— Ноя задыхаюсь от гнева!
— Еще бы, черт побери! Задыхайтесь, графиня, но так, чтобы король, а вместе с ним и господин де Шуазёль ничего не заметили. Задыхайтесь, когда вы с нами, но дышите, когда вас видят они!
— И мне следует ехать на охоту?
— Это было бы весьма кстати!
— А вы, герцог?
— Если бы мне пришлось бежать за охотой на четвереньках, я бы и то за ней последовал.
— Тогда в моей карете! — вскричала графиня, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у ее союзника.
— Графиня, — отвечал герцог с жеманством, скрывавшим его досаду, — эта честь для меня столь велика, что…
— Что вы отказываетесь, не так ли?
— Боже сохрани!
— Будьте осторожны: вы бросаете на себя тень.
— Мне бы этого не хотелось.
— Он сознался. Он имеет смелость в этом сознаться! — вскричала г-жа Дюбарри.
— Графиня! Графиня! Господин де Шуазёль никогда мне этого не простит.
— А вы уже в хороших отношениях с господином де Шуазёлем?
— Графиня! Графиня! Разрыв поссорил бы меня с ее высочеством дофиной.
— Вы предпочитаете, чтобы мы вели войну порознь и не делили трофеев? Еще есть время. Вы не запятнаны и еще можете выйти из заговора.
— Вы меня не знаете, графиня, — отвечал герцог, целуя ей ручку. — Вы заметили, чтобы я колебался в день вашего представления ко двору, когда нужно было найти платье, парикмахера, карету? Вот так же и сегодня я не стану колебаться. Я смелее, чем вы думаете, графиня.
— Ну, значит, мы уговорились. Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.
— Даже с королем?
— Напротив, я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.
— Браво! Вот прекрасная война!
— А вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым, друг мой!
— Что я делаю? Вам хочется это знать?
— Ну да, может, нам это пригодится.
— Я размышляю…
— О чем?
— Я думаю, что в этот час куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на все лады, что "Нувель а ла мен" нас разрезают, словно пирог, что "Газетье кюрассе" целит в наше самое больное место, что "Журналь дез Обсерватер" видит нас насквозь, что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что даже Шуазёль нас пожалеет.
— Что вы предлагаете?
— Я собираюсь в Париж, хочу купить немного корпии и побольше целебной мази, чтобы было что наложить на наши раны. Дайте мне денег, сестричка.
— Сколько? — спросила графиня.
— Самую малость: две-три сотни луидоров.
— Видите, герцог, — графиня обратилась к Ришелье, — я уже оплачиваю военные расходы.
— Это только начало кампании, графиня: что посеете сегодня, то пожнете завтра.
Пожав плечами, графиня встала, подошла к шкафу, отворила его, достала оттуда пачку банковских билетов и, не считая, передала их Жану. Он, также не считая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.
Потом он встал, потянулся так, что кости затрещали, словно он падал от усталости, и прошелся по комнате.
— Вы-то будете развлекаться на охоте, — с упреком в голосе произнес он, указывая на герцога и графиню, — а я должен скакать в Париж. Они будут любоваться нарядными кавалерами и дамами, а мне придется смотреть на отвратительных писак. Решительно, я приживальщик.
— Обратите внимание, герцог, — проговорила графиня, — что он не будет мною заниматься. Половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а другую оставит в каком-нибудь игорном доме. Вот что он сделает! И он еще стонет, несчастный! Послушайте, Жан, ступайте вон, вы мне надоели.
Жан опустошил три бонбоньерки, ссыпав их содержимое в карманы, стащил с этажерки китайскую статуэтку с бриллиантами вместо глаз и величественной поступью вышел, подгоняемый раздраженными криками графини.
— Очаровательный молодой человек! — заметил Ришелье тоном приживала, который вслух хвалит молодого озорника, а про себя желает, чтобы того разразил гром. — Он дорого вам обходится… Не правда ли, графиня?
— Как вы верно заметили, герцог, он окружил меня своей заботой, и она ему приносит три-четыре сотни тысяч ливров в год.
Зазвонили часы.
— Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы почти готовы. Покажитесь на минутку своим придворным, которые уж, верно, подумали, что наступило затмение, и пойдемте в карету. Вы знаете, как будет проходить охота?
— Мы с его величеством вчера условились, что он отправится в лес Марли, а меня захватит по пути.
— Я уверен, что король ничего не изменит в распорядке.
— Теперь расскажите о своем плане, герцог. Настала ваша очередь.
— Вчера я написал своему племяннику, который, кстати сказать, должен быть уже в дороге, если верить моим предчувствиям.
— Вы говорите о господине д’Эгильоне?
— Да. Я был бы удивлен, если бы узнал, что завтра мое письмо не встретит его в пути. Думаю, что завтра или, самое позднее, послезавтра он будет здесь.
— Вы на него рассчитываете?
— Да, графиня, у него светлая голова.
— Зато у нас больная! Король, может быть, и уступил бы, но у него панический страх перед необходимостью заниматься делами.
— До такой степени, что…
— До такой степени, что я трепещу при одной мысли: он никогда не согласится принести в жертву господина де Шуазёля.
— Могу ли я быть с вами откровенным, графиня?
— Разумеется.
— Знаете, я тоже в это не верю. Король способен хоть сто раз повторить вчерашнюю шутку, ведь его величество так остроумен! Вам же, графиня, не стоит рисковать любовью и слишком упрямиться.
— Над этим стоит подумать.
— Вы сами видите, графиня, что господин де Шуазёль будет сидеть на своем месте вечно. Чтобы его сдвинуть, должно произойти, по меньшей мере, чудо.
— Да, именно чудо, — повторила Жанна.
— К несчастью, люди разучились творить чудеса, — заметил герцог.
— А я знаю такого человека, который еще способен на чудо, — возразила г-жа Дюбарри.
— Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?
— Да, могу поклясться!
— Вы никогда мне об этом не говорили.
— Я вспомнила о нем сию минуту, герцог.
— Вы полагаете, что он может нас выручить?
— Я его считаю способным на все.
— Ого! А что он такого сделал? Расскажите, графиня, приведите пример.
— Герцог! — обратилась к нему графиня Дюбарри, приблизившись и невольно понизив голос. — Этот человек десять лет тому назад повстречался мне на площади Людовика Пятнадцатого и сказал, что мне суждено стать королевой Франции.
— Да, это действительно необычно. Этот человек мог бы и мне предсказать, что я умру первым министром.
— Вот видите!
— Я ничуть не сомневаюсь. Как его зовут?
— Его имя ничего вам не скажет.
— Где он сейчас?
— Этого я не знаю.
— Он не дал вам своего адреса?
— Нет, он сам должен был явиться за вознаграждением.
— Что вы ему обещали?
— Все, чего он потребует.
— И он не пришел?
— Нет.
— Графиня! Это — еще большее чудо, чем его предсказание. Решительно, этот человек нам необходим.
— Да, но что нам делать?
— Его имя, графиня, имя!
— У него их два.
— Начнем по порядку: первое?
— Граф Феникс.
— Тот самый господин, которого вы мне показали в день вашего представления?
— Совершенно верно.
— Этот пруссак?
— Да.
— Что-то мне не верится! У всех известных мне колдунов имена оканчивались на "и" или "о".
— Какое совпадение, герцог! Другое его имя оканчивается так, как вам хочется.
— Как же его зовут?
— Джузеппе Бальзамо.
— Неужели у вас нет никакого средства его разыскать?
— Я подумаю, герцог. Мне кажется, среди моих знакомых есть такие, что его знают.
— Отлично! Однако следует поторопиться, графиня. Уже без четверти час.
— Я готова. Карету!
Спустя десять минут графиня Дюбарри и герцог де Ришелье ехали на охоту.
LXXXII
ОХОТА НА КОЛДУНА
Длинная вереница карет тянулась по аллеям в лесу Марли, где король собирался поохотиться.
Это была так называемая послеобеденная охота.
Людовик XV в последние годы жизни не охотился больше с ружьем, не занимался псовой охотой. Он довольствовался зрелищем.
Те из наших читателей, кому доводилось читать Плутарха, помнят, быть может, как повар Марка Антония каждый час насаживал кабана на вертел, чтобы из пяти-шести поджаривавшихся кабанов хотя бы один был любую минуту готов к тому времени, когда Марк Антоний сядет за стол.
Конечно, Марк Антоний управлял Малой Азией и у него было великое множество дел: он вершил суд, а так как киликийцы — большие мошенники (о чем свидетельствует Ювенал), то Марк Антоний действительно был очень занят. И у него всегда были наготове пять-шесть жарких на вертеле на случай, если его обязанности судьи позволят ему съесть кусочек.
У Людовика XV был в точности такой же обычай. Для его послеобеденной охоты обкладывали две-три лани, которых гнали с промежутком в два или три часа. Одну из них кораль мог подстрелить в зависимости от расположения духа — либо в самом начале травли, либо позже.
В этот день его величество объявил, что будет охотиться до четырех часов. Поэтому была выбрана лань, которую гнали с полудня и которая к этому времени должна была находиться где-то поблизости.
Графиня Дюбарри дала себе слово так же преданно следовать за королем, как сам король обещал следовать за ланью.
Однако охотники предполагают, а случай располагает. Непредвиденное стечение обстоятельств изменило хитроумный план г-жи Дюбарри.
Случай оказался для нее противником почти столь же капризным, как она сама.
Итак, графиня догоняла короля, беседуя о политике с герцогом де Ришелье, а король догонял лань. Герцог и графиня раскланивались с встречавшимися по дороге знакомыми. Вдруг они заметили шагах в пятидесяти от дороги, под восхитительным навесом из листвы, разбитую вдребезги коляску, опрокинутую колесами кверху; поодаль находились два вороных коня: один мирно пощипывал кору бука, другой — мох, росший у него под копытами.
Лошади г-жи Дюбарри — великолепная упряжка, подарок короля — обошли, как выражаются теперь, все другие экипажи и первыми подъехали к разбитой коляске.
— Смотрите, какое несчастье! — невозмутимо обронила графиня.
— Да, в самом деле, — согласился герцог де Ришелье с тою же невозмутимостью: при дворе сентиментальность была не в чести, — да, коляска разбита вдребезги.
— Уж не мертвый ли вон там, в траве? — продолжала графиня. — Взгляните, герцог.
— Не думаю: там что-то шевелится.
— Мужчина или женщина?
— Я плохо вижу.
— Смотрите: нам кланяются!
— Ну, значит, живой!
Ришелье на всякий случай приподнял треуголку.
— Графиня! — пробормотал он. — Мне кажется, я узнаю…
— Я тоже.
— Это его высокопреосвященство принц Луи.
— Да, кардинал де Роган собственной персоной.
— Какого черта он там делает? — спросил герцог.
— Давайте посмотрим, — отвечала графиня. — Шампань, к разбитой карете, живо!
Кучер графини свернул с дороги и поехал среди высоких деревьев.
— Могу поклясться, что это действительно монсеньер кардинал, — подтвердил Ришелье.
В самом деле, это был его высокопреосвященство; он разлегся в траве, ожидая, когда покажется кто-нибудь из знакомых.
Увидев, что к нему приближается графиня Дюбарри, он поднялся на ноги.
— Мое почтение, графиня! — проговорил он.
— Как, это вы, кардинал?
— Собственной персоной.
— Пешком?
— Нет, сидя.
— Вы не ранены?
— Ничуть.
— А каким образом вы оказались в таком положении?
— Не спрашивайте, графиня. Ах, эта скотина, мой кучер! И я еще вывез этого бездельника из Англии!.. Я приказал ему ехать напрямик через лес, чтобы догнать охоту, а он так круто повернул, что вывалил меня и разбил мою лучшую карету.
— Не стоит горевать, господин кардинал, — успокоила графиня, — французский кучер разбил бы вам голову или, по крайней мере, переломал бы ребра.
— Возможно, вы правы.
— Ну, так утешьтесь поскорее!
— Я рассуждаю философски, графиня. Вот только я буду вынужден ждать, а это смерти подобно.
— Зачем же ждать, принц? Роган будет ждать?
— Придется!
— Нет, я скорее сама выйду из кареты, нежели оставлю вас здесь.
— Признаться, мне неловко, графиня.
— Садитесь, принц, садитесь.
— Благодарю вас, графиня. Я подожду Субиза, он участвует в охоте и непременно должен здесь проехать с минуты на минуту.
— А если он поехал другой дорогой?
— Это не имеет значения.
— Монсеньер, прошу вас!
— Нет, благодарю.
— Да почему?
— Мне не хочется вас стеснять.
— Кардинал! Если вы откажетесь сесть в карету, я прикажу выездному лакею нести за мной шлейф и побегу по лесу, подобно дриаде.
Кардинал улыбнулся и подумал, что, если он станет упорствовать, это может быть дурно истолковано графиней. Он решился сесть в ее карету.
Герцог уступил место на заднем сиденье и перешел на переднее.
Кардинал упорствовал, но герцог был непреклонен.
Вскоре лошади графини наверстали упущенное время.
— Прошу прощения, — обратилась графиня к кардиналу, — вы, ваше высокопреосвященство, значит, примирились с охотой?
— Что вы хотите этим сказать?
— Дело в том, что я впервые вижу, чтобы вы принимали участие в этой забаве.
— Да нет, графиня! Я прибыл в Версаль, чтобы засвидетельствовать свое почтение его величеству, а мне доложили, что он на охоте. Мне необходимо было переговорить с ним об одном неотложном деле. Я бросился ему вдогонку, однако из-за этого проклятого кучера я не только лишился аудиенции у короля, но и опоздаю на свидание в городе.
— Видите, графиня, — со смехом заметил герцог, — господин кардинал откровенно вам признаётся… у господина кардинала свидание…
— И повторяю: я на него опаздываю, — сказал кардинал.
— Разве Роган, принц, кардинал, может куда-нибудь не успеть? — спросила графиня.
— Да, — черт возьми! — сказал принц, — если только не произойдет чудо!
Герцог и графиня переглянулись: это слово напомнило им о недавнем разговоре.
— Знаете, принц, раз уж вы заговорили о чудесах, я вам признаюсь откровенно: я очень рада встретиться с князем Церкви и спросить, верит ли он в это.
— Во что, графиня?
— В чудеса, черт подери! — воскликнул герцог.
— Святое писание учит нас в них верить, графиня, — отвечал кардинал, постаравшись принять благочестивый вид.
— Я не говорю о древних чудесах, — продолжала наступление графиня.
— Какие же чудеса вы имеете в виду?
— Современные.
— Таковые встречаются значительно реже, — заметил кардинал, — однако…
— Однако?
— Могу поклясться, я видел нечто такое, что может быть названо если и не чудесным, то, по крайней мере, невероятным.
— Вы что-нибудь подобное видели, принц?
— Клянусь честью, да.
— Но вам хорошо известно, сударыня, — рассмеялся Ришелье, — что его высокопреосвященство, как говорят, связан с духами, и, вероятно, это не так уж соответствует истинной вере.
— Именно, — заметила графиня, — но это должно быть весьма полезно.
— А что вы видели, принц?
— Я поклялся молчать.
— Ого! Это уже серьезно.
— Да, графиня.
— Однако, поклявшись сохранять в тайне колдовство, вы, может быть, не обещали молчать о самом колдуне?
— Нет.
— Ну что же, принц, надобно вам сказать, что мы с герцогом намеревались заняться розысками одного колдуна.
— Неужели?
— Честное слово!
— Тогда берите моего колдуна.
— Мне только этого и надо.
— Он к вашим услугам, графиня.
— И к моим, принц?
— И к вашим, герцог.
— Как его зовут?
— Граф де Феникс.
Графиня Дюбарри и герцог переглянулись и побледнели.
— Как это странно! — в один голос воскликнули они.
— Вы его знаете? — спросил принц.
— Нет. А вы его считаете колдуном?
— Более чем колдуном.
— Вы с ним говорили?
— Разумеется.
— И как вы его нашли?..
— Он великолепен.
— По какому же поводу вы к нему обращались?
— Но…
Кардинал колебался.
— Я просил его мне погадать.
— Он верно угадал?
— Он сообщил мне то, о чем никто не может знать.
— Нет ли у него другого имени, кроме графа де Феникса?
— Отчего же нет? Я слышал, как его называли…
— Говорите же, монсеньер! — в нетерпении воскликнула графиня.
— Джузеппе Бальзамо.
Графиня сложила руки и взглянула на Ришелье. Тот почесал кончик носа и бросил взгляд на графиню.
— А что, дьявол в самом деле черный? — неожиданно спросила графиня.
— Дьявол, графиня? Я его не видел.
— Зачем вы у него об этом спрашиваете, графиня? — вскричал Ришелье. — Ничего себе, хорошенькая компания для кардинала!
— А вам гадают, не показывая сатану? — спросила графиня.
— Ну, разумеется! — отвечал кардинал. — Сатану показывают простолюдинам; когда имеют дело с нами, обходятся и без него.
— Что бы вы ни говорили, принц, — продолжала графиня Дюбарри, — во всем этом есть какая-то чертовщина!
— Ну еще бы! Я тоже так думаю!
— Зеленые огоньки, не так ли? Привидения, адский котел, из которого отвратительно несет горелым?
— Ничуть не бывало! У моего колдуна прекрасные манеры. Это галантный кавалер, и он оказывает прекрасный прием.
— Не желаете ли заказать у этого колдуна свой гороскоп, графиня? — спросил Ришелье.
— Признаться, я сгораю от нетерпения!
— Ну, так закажите, графиня!
— А где это все происходит? — спросила графиня Дюбарри в надежде, что кардинал даст ей вожделенный адрес.
— В прелестной комнате, весьма кокетливо меблированной.
Графине большого труда стоило скрыть свое нетерпение.
— Прекрасно! А дом г
— Дом вполне благопристойного вида, хотя и несколько странной архитектуры.
Графиня постукивала ножкой от досады, что ее не понимают.
Ришелье пришел ей на помощь.
— Разве вы не видите, монсеньер, — заговорил он, — что графиня вне себя оттого, что до сих пор не знает, где живет ваш колдун?
— Где он живет, вы спрашиваете?
— Да.
— A-а, прекрасно! — отвечал кардинал. — Однако… Погодите-ка… нет… да… нет… Это в Маре, почти на углу бульвара и улицы Сен-Франсуа, Сен-Анастаз… нет. В общем, имя какого-то святого.
— Да, но какого? Вы-то всех их должны знать!..
— Нет, я, напротив, знаю их очень плохо, — признался кардинал. — Впрочем, погодите: мой бестолковый лакей должен это знать.
— Ну, конечно! — воскликнул герцог. — Мы его посадили на запятках. Остановите, Шампань, стойте!
Герцог подергал за шнурок, привязанный к мизинцу кучера.
Кучер резко осадил задрожавших коней на их тонкие сильные ноги.
— Олив! — обратился кардинал к лакею. — Ты здесь, бездельник?
— Здесь, монсеньер.
— Ты не помнишь, где я был недавно в Маре поздно вечером?
Лакей отлично слышал весь разговор, но сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.
— В Маре?.. — переспросил он, словно пытаясь припомнить.
— Ну да, рядом с бульваром.
— А когда это было, монсеньер?
— В тот день, когда я возвращался из Сен-Дени.
— Из Сен-Дени? — повторил Олив, набивая себе цену и вместе с тем стараясь, чтобы все выглядело естественно.
— Ну да, из Сен-Дени. Карета ждала меня на бульваре, если не ошибаюсь.
— Припоминаю, монсеньер, припоминаю. Еще какой-то человек бросил мне в карету очень тяжелый сверток. Вот теперь вспомнил.
— Может быть, это все так и было, — заметил кардинал, — но кто тебя спрашивает об этом, скотина?
— А что угодно знать вашему высокопреосвященству?
— Название улицы.
— Сен-Клод, монсеньер.
— Клод! Верно! — вскричал кардинал. — Я же говорил, что какой-то святой!
— Улица Сен-Клод! — повторила графиня, бросив на Ришелье такой выразительный взгляд, что маршал, опасаясь, по обыкновению, как бы кто не разгадал его тайны, особенно когда дело касалось заговора, прервал графиню, обратившись к ней со словами:
— Смотрите, графиня: король!
— Где?
— Вон там.
— Король! Король! — закричала графиня. — Левее, Шампань, сворачивай налево, чтобы его величество нас не заметил.
— Почему, графиня? — спросил озадаченный кардинал. — Я полагал, напротив, что вы меня везете к его величеству.
— Да, правда, вы же хотите видеть короля!..
— Я за этим и приехал, графиня.
— Ну хорошо, вас отвезут к королю.
— А вас?
— А мы останемся здесь.
— Но, графиня…
— Не стесняйтесь, принц, умоляю вас: у каждого могут быть свои дела. Король сейчас вон там, в боскете, в каштановой роще. У вас есть дело к королю — ну и чудесно. Шампань!
Шампань резко осадил коней.
— Шампань! Дайте нам выйти и отвезите его высокопреосвященство к королю.
— Как! Я поеду один, графиня?
— Вы же просили у короля аудиенции, господин кардинал!
— Да, просил.
— Так у вас будет возможность поговорить с ним с глазу на глаз.
— Вы чересчур добры ко мне.
Прелат галантно склонился к ручке г-жи Дюбарри.
— Куда же вы сами решили удалиться, сударыня? — спросил он.
— Да вот сюда, под дуб.
— Король будет вас разыскивать.
— Тем лучше.
— Он будет обеспокоен тем, что вас нет.
— Я буду только рада, если он помучается.
— Вы восхитительны, графиня.
— Именно это и говорит мне король, когда я его мучаю. Шампань! После того, как вы отвезете его высокопреосвященство, возвращайтесь галопом.
— Слушаюсь, госпожа графиня.
— Прощайте, герцог, — поклонился кардинал.
— До свидания, монсеньер, — отозвался герцог.
Лакей откинул подножку кареты. Герцог сошел вместе с графиней, соскочившей легко, словно девица, сбежавшая из монастыря, а его высокопреосвященство покатил в карете к пригорку, где стоял его христианнейшее величество и подслеповатыми глазами высматривал злодейку-графиню, которую видели все, только не он.
Госпожа Дюбарри не стала терять времени даром. Она взяла герцога за руку и потащила за собой в заросли.
— Знаете, — сказала она, — сам Господь послал нам драгоценного кардинала!
— Чтобы самому хоть на минутку от него отдохнуть, насколько я понимаю, — отвечал герцог.
— Нет, чтобы направить нас по следу того человека.
— Так мы к нему поедем?
— Конечно! Вот только…
— Что такое, графиня?
— Признаться, я побаиваюсь.
— Кого?
— Да колдуна! Я ужасно легковерна.
— А, черт!
— А вы верите в колдунов?
— Не могу сказать, что не верю, графиня.
— Помните мою историю с предсказанием?
— Это весьма убедительно. Да я и сам… — начал было старый маршал, покрутив ухо.
— Что вы сами?..
— Я сам знавал одного колдуна…
— Да что вы?
— Однажды он оказал мне огромную услугу.
— Какую, герцог?
— Он меня вернул к жизни.
— Вернул к жизни! Вас?
— Ну, разумеется! Ведь я был мертв, мне пришел конец.
— Расскажите, как было дело, герцог.
— Тогда давайте спрячемся.
— Герцог, вы ужасный трус!
— Да нет, всего-навсего осторожен.
— Вот здесь будет хорошо?
— Думаю, что да.
— Ну, рассказывайте скорее свою историю!
— Слушайте. Дело было в Вене, в те времена, когда я был там послом. Однажды ночью, под фонарем, я получил удар шпагой. Шпага принадлежала обманутому мужу. В общем, удар чертовски опасный. Я упал. Меня подняли, я был мертв.
— Как мертвы?
— Могу поклястся, что было именно так или почти так. Мимо идет колдун и спрашивает, кто этот человек, которого несут хоронить. Ему говорят, кто я. Он приказывает остановить носилки, выливает мне на рану три капли сам не знаю чего, еще три капли на губы: кровь останавливается, дыхание возвращается, глаза раскрываются — и я здоров.
— Это чудо, которое было угодно самому Богу, герцог.
— Боюсь, что, напротив, — это дело рук дьявола.
— Похоже, что так, маршал. Господь не стал бы спасать такого повесу, как вы: так вам и надо. Ваш колдун жив?
— В этом я сомневаюсь, если только он не знает секрета вечной молодости.
— Как и вы, маршал?
— Так вы верите в эти сказки?
— Я всему верю. Он был очень стар?
— Как Мафусаил.
— Как его звали?
— У него было роскошное греческое имя: Альтотас.
— Какое страшное имя, маршал.
— Разве?
— Герцог! Вон возвращается карета.
— Превосходно!
— Мы все обсудили?
— Все!
— Мы едем в Париж?
— В Париж.
— На улицу Сен-Клод?
— Если угодно… Но ведь король ждет!..
— Это могло бы послужить лишним поводом для того, чтобы я уехала, если бы вдруг у меня не хватило решимости. Он меня помучил, теперь твой черед беситься, Франция!
— Но он подумает, что вас украли или потеряли.
— Тем более что меня видели с вами, маршал.
— Послушайте, графиня, я тоже должен сознаться, что боюсь.
— Чего?
— Я боюсь, что вы об этом расскажете кому-нибудь и надо мной будут смеяться.
— В таком случае смеяться будут над нами обоими, потому что я еду с вами.
— Вы меня убедили, графиня. Кстати, если вы меня выдадите, я скажу, что…
— Что вы скажете?
— Я скажу, что ездил с вами наедине.
— Вам не поверят, герцог.
— Хе-хе, только не его величество…
— Шампань! Шампань! Сюда, в кусты, так, чтобы нас не видели. Жермен, дверцу! Вот так. А теперь — в Париж, улица Сен-Клод в Маре. Гони во весь опор!
LXXXIII
КУРЬЕР
Было шесть часов вечера.
В одной из комнат на улице Сен-Клод, уже знакомой нашим читателям, возле пробудившейся Лоренцы сидел Бальзамо и пытался силой убеждения вразумить ее, однако она не поддавалась ни на какие уговоры.
Молодая женщина смотрела на него враждебно, как Дидона на готового покинуть ее Энея, не переставала его упрекать и поднимала руки лишь для того, чтобы его оттолкнуть.
Она жаловалась на то, что стала пленницей, рабыней, что не может больше свободно дышать, что не видит солнца. Она завидовала судьбе простых людей, она хотела бы быть вольной пташкой, цветком. Она называла Бальзамо тираном.
Потом упреки сменились яростью. Она рвала в клочья дорогие ткани, которые дарил ей супруг в надежде порадовать затворницу в ее вынужденном одиночестве.
Бальзамо обращался с ней ласково и смотрел на нее с нескрываемой любовью. Было очевидно, что это слабое, измученное существо занимает огромное место в его сердце, а может быть, и во всей его жизни.
— Лоренца! — говорил он ей. — Девочка моя милая, почему вы смотрите на меня как на врага? Зачем сопротивляетесь? Почему вы не хотите быть мне доброй и верной подругой? Ведь я так вас люблю! У вас было бы все что угодно, вы были бы свободны и нежились бы в лучах солнца вместе с цветами, о которых недавно говорили, вы распростерли бы крылышки не хуже тех птиц, которым завидовали. Мы всюду ходили бы вдвоем, и вы увидели бы не только желанное солнце, но и людей в лучах славы, побывали бы на ассамблеях светских дам этой страны, вы были бы счастливы, и, благодаря вам, я тоже был бы счастлив. Почему вы не хотите такой жизни, Лоренца? Вы такая красивая, богатая, вам могли бы позавидовать многие женщины!
— Потому что вы мне отвратительны! — отвечала гордая девушка.
Бальзамо бросил на Лоренцу гневный и в то же время сочувственный взгляд.
— Тогда живите той жизнью, на какую вы сами себя обрекаете, — проговорил он. — Раз вы такая гордая, не жалуйтесь на свою судьбу.
— Я и не стала бы жаловаться, если бы вы оставили меня в покое. Я не жаловалась бы, если бы вы сами не вынуждали меня говорить. Не показывайтесь мне на глаза или, когда приходите в мою темницу, ничего мне не говорите, и я буду похожа на бедных южных пташек, которых держат в клетках: они погибают, но не поют.
Бальзамо сделал над собой усилие.
— Ну-ну, Лоренца, успокойтесь, постарайтесь смириться, постарайтесь хоть раз прочесть в моем сердце любовь, переполняющую меня. А может быть, вы хотите, чтобы я прислал вам книги?
— Нет.
— Отчего же? Книги вас развлекли бы.
— Я бы хотела, чтобы меня охватила такая тоска, от которой я бы умерла.
Бальзамо улыбнулся, вернее, попытался улыбнуться.
— Вы не в своем уме, — сказал он, — вам отлично известно: вы не умрете, пока я здесь, чтобы за вами ухаживать, чтобы вылечить вас, если вы заболеете.
— Вам не вылечить меня в тот день, когда вы найдете меня на решетке моего окна повесившейся вот на этом шарфе…
Бальзамо вздрогнул.
— …или в тот день, — в отчаянии продолжала она, — когда я сумею раскрыть нож и вонзить его себе в сердце.
Бальзамо побледнел. Холодок пробежал у него по спине. Он взглянул на Лоренцу и угрожающе произнес:
— Нет, Лоренца, вы правы, в этот день я вас не вылечу, я верну вас к жизни.
Лоренца в ужасе вскрикнула: она знала, что возможное Бальзамо не знают границ, и поверила в его угрозу.
Бальзамо был спасен.
Тогда Лоренцу вновь охватило отчаяние, причину которого она не могла устранить. Ее воспаленный разум метался в заколдованном круге, из которого нет выхода. В эту минуту над самым ухом Бальзамо прозвенел условный сигнал Фрица.
Послышалось три коротких звонка.
— Курьер, — сказал Бальзамо.
Потом раздался еще один звонок.
— И срочный! — прибавил он.
— A-а, вот вы меня и покидаете, — заметила Лоренца.
Он взял холодную руку молодой женщины.
— В последний раз вас прошу, — обратился он к ней, — давайте жить в согласии, в дружбе, Лоренца. Раз нас связала судьба, давайте сделаем судьбу союзницей, а не палачом.
Лоренца не отвечала. Ее неподвижный мрачный взгляд, казалось, пытался заглянуть в бездну и уцепиться за вечно ускользавшую желанную мысль, которую ему, возможно, так и не суждено настичь; так бывает с людьми, долгое время лишенными света и страстно к нему стремящимися: солнце их ослепляет.
Бальзамо взял ее за руку и поцеловал, однако Лоренца даже не шевельнулась.
Затем он шагнул к камину.
В тот же миг Лоренца вышла из состояния оцепенения и пристально стала за ним следить.
"Да, — размышлял он, — ты хочешь знать, как я выйду, чтобы однажды выйти вслед за мною и убежать, как ты мне пригрозила. Вот почему ты встрепенулась, вот почему ты не спускаешь с меня глаз".
Проведя рукой по лицу, словно вынуждая себя поступить против воли, он протянул ту же руку по направлению к молодой женщине. Взгляд и жесты его были как стрелы, направленные в глаза и к груди ее. При этом Бальзамо повелительным тоном произнес:
— Усните!
Едва он это произнес, как Лоренца уронила голову, словно цветок на стебле. Покачнувшись, ее голова склонилась на диванную подушку. Ее матовой белизны руки скользнули по шелку платья и безжизненно повисли.
Бальзамо подошел к ней и, залюбовавшись, прижался губами к ее лбу.
Сейчас же лицо Лоренцы так и засветилось, словно ее коснулось дыхание, слетевшее с губ самой Любви, и развеяло собравшиеся было на ее челе тучи. Губы дрогнули и приоткрылись, глаза подернулись сладострастной слезой, она вздохнула, словно ангелы, которые в первые дни творения влюблялись в дочерей рода человеческого.
Не в силах оторваться, Бальзамо разглядывал ее некоторое время. Однако вновь прозвенел звонок; он бросился к камину, нажал на пружину и исчез за цветами.
В гостиной его ожидал Фриц вместе с человеком в костюме гонца и обутым в тяжелые ботфорты с длинными шпорами.
Простоватое лицо человека выдавало в нем простолюдина, лишь в глазах мелькал священный огонь, заложенный разумом, превосходящим его собственный.
Левой рукой он держал короткий узловатый хлыст, а правой подавал Бальзамо знаки, которые тот понял и ответил теми же знаками, коснувшись лба указательным пальцем.
Курьер поднял руку к груди и нарисовал в воздухе еще один знак, который не привлек бы внимания непосвященного: можно было подумать, что человек просто застегивает пуговицу.
Хозяин показал перстень, который он носил на пальце.
Перед этим грозным символом курьер преклонил колени.
— Откуда ты? — спросил Бальзамо.
— Из Руана, учитель.
— Что ты там делаешь?
— Я курьер на службе у госпожи де Грамон.
— Как ты к ней попал?
— Такова была воля Великого Кофты.
— Какой ты получил приказ, поступая на службу?
— Ничего не скрывать от учителя.
— Куда ты направляешься?
— В Версаль.
— Что ты несешь?
— Письмо.
— Кому?
— Министру.
— Давай.
Курьер протянул Бальзамо письмо, достав его из кожаного мешка за спиной.
— Мне следует ждать? — спросил он.
— Да.
— Я жду.
— Фриц!
Появился немец.
— Спрячь Себастьена в буфетной.
— Слушаюсь, хозяин.
— Он знает мое имя! — прошептал посвященный в суеверном ужасе.
— Он знает все, — отвечал Фриц, увлекая его за собой. Бальзамо остался один. Он взглянул на нетронутую четкую печать, к которой, казалось, умоляющий взгляд курьера просил отнестись как можно бережнее.
Он медленно, задумчиво поднялся в комнату Лоренцы и отворил дверь.
Лоренца по-прежнему спала, утомленная ожиданием и потерявшая терпение от бездеятельности. Он взял ее за руку — рука судорожно сжалась. Он приложил к ее сердцу принесенное курьером письмо, оставшееся нераспечатанным.
— Вы что-нибудь видите? — спросил он.
— Да, — отвечала Лоренца.
— Что я держу в руке?
— Письмо.
— Вы можете его прочесть?
— Могу.
— Читайте!
Глаза Лоренцы были закрыты, грудь вздымалась. Она слово в слово пересказала содержание письма, а Бальзамо записывал за ней под диктовку:
"Дорогой брат!
Как я и предполагала, мое изгнание хоть чему-нибудь да послужит. Нынче утром я была у президента Руана. Он наш, но очень робок. Я поторопила его от Вашего имени. Он, наконец, решился, и протесты его сторонников будут посланы в Версаль через неделю.
Я немедленно выезжаю в Рен, чтобы поторопить Карадека и Ла Шалоте: они, кажется, совсем засыпают.
агент из Кодбека был в Руане. Я его видела. Англия не собирается останавливаться на полпути. Она готовит официальный протест версальскому кабинету.
X. меня спрашивал, стоит ли к этому прибегать. Я дала согласие. Вы скоро получите новые памфлеты Тевено, Моранда и Делиля против Дюбарри. Это настоящие петарды, способные взорвать город.
Сюда дошел неприятный слух о намечавшейся немилости. Вы ничего мне об этом не написали, поэтому я только посмеялась. Все же развейте мои сомнения и ответьте мне с тем же курьером. Ваше послание найдет меня уже в Кане, где я должна встретиться кое с кем из наших.
Прощайте, целую Вас.
Герцогиня де Грамон".
Лоренца замолчала.
— Вы ничего больше не видите? — спросил Бальзамо.
— Ничего.
— Постскриптума нет?
— Нет.
Лицо Бальзамо разглаживалось по мере того, как она читала. Он взял у Лоренцы письмо герцогини.
— Любопытный документ! — воскликнул он. — Они дорого за него заплатят. Как можно писать подобные вещи! — продолжал он. — Да, именно женщины всегда губят высокопоставленных мужчин. Этого Шуазёля не могла бы опрокинуть целая армия врагов, да пусть бы хоть целый свет против него интриговал. И вот нежный вздох женщины его погубил. Да, все мы погибнем за женского предательства или женской слабости. Если только у нас есть сердце и в этом сердце — чувствительная струна, мы погибли!
И произнеся эти слова, Бальзамо с невыразимой нежностью посмотрел на Лоренцу, так и затрепетавшую под его взглядом.
— Правда ли то, о чем я говорю? — спросил он.
— Нет, нет, неправда! — горячо возразила она. — Ты же видишь, как я тебя люблю. Моя любовь так сильна, что она не способна погубить: губят только безмозглые и бессердечные женщины.
Бальзамо не мог устоять, и обольстительница обвила его руками.
В это мгновение раздались два звонка Фрица.
— Два визита, — отметил Бальзамо.
Фриц завершил свой телеграфный сигнал громким звонком.
Высвободившись из объятий Лоренцы, Бальзамо вышел из комнаты, оставив молодую женщину по-прежнему спящей.
По дороге в гостиную он встретился с ожидавшим его приказаний курьером.
— Что я должен сделать с письмом?
— Передать тому, кому оно предназначено.
— Это все?
— Все.
Адепт взглянул на конверт и печать и, убедившись в том, что они целы, выразил удовлетворение и скрылся в темноте.
— Как жаль, что нельзя сохранить этот замечательный автограф, — воскликнул Бальзамо, — а главное, жалко, что нет надежного человека, с которым можно было бы передать его королю.
Явился Фриц.
— Кто там? — спросил Бальзамо.
— Мужчина и женщина.
— Они здесь раньше бывали?
— Нет.
— Ты их знаешь?
— Нет.
— Женщина молодая?
— Молодая и красивая.
— А мужчина?
— Лет шестидесяти пяти.
— Где они?
— В гостиной.
Бальзамо вошел в гостиную.
LXXXIV
ЗАКЛИНАНИЕ ДУХА
Графиня закутала лицо длинной накидкой. Она успела заехать в свой особняк и переоделась мещанкой.
Она приехала в фиакре в сопровождении в высшей степени испуганного маршала, одетого в серое и напоминавшего старшего лакея из хорошего дома.
— Вы меня узнаёте, граф? — спросила г-жа Дюбарри.
— Узнаю, графиня.
Ришелье держался в стороне.
— Прошу вас садиться, графиня, и вас, сударь.
— Это мой интендант, — предупредила графиня.
— Вы ошибаетесь, ваше сиятельство, — возразил Бальзамо с поклоном, — это герцог де Ришелье. Я сразу его узнал, а он проявил бы неблагодарность, если бы не пожелал узнать меня.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил герцог, совершенно сбитый с толку, как сказал бы Таллеман де Рео.
— Господин герцог! Люди бывают обязаны некоторой признательностью тем, кто спас им жизнь, как мне кажется.
— Ха-ха! Вы слышите, герцог? — со смехом воскликнула графиня.
— Что? Вы спасли мне жизнь, граф? — с удивлением спросил Ришелье.
— Да, монсеньер, это произошло в Вене в тысяча семьсот двадцать пятом году, когда вы были там послом.
— В тысяча семьсот двадцать пятом году! Да вас тогда еще и на свете не было, сударь мой!
Бальзамо улыбнулся.
— Ошибаетесь, господин маршал, — возразил он, — я увидел вас тогда умирающим, вернее, мертвым, на носилках; вы получили сквозной удар шпагой в грудь. Доказательством тому служит то, что я вылил на вашу рану три капли своего эликсира… Вот сюда, на то место, где вы комкаете алансонские кружева, слишком роскошные для интенданта.
— Но вам на вид не больше тридцати пяти лет, господин граф, — перебил его маршал.
— Ну что, герцог! — расхохоталась графиня. — Верите вы теперь, что перед вами колдун?
— Я потрясен, графиня. Да, но почему же в таком случае, — снова обратился он к Бальзамо, — вас зовут…
— Мы, колдуны, как вам должно быть известно, господин герцог, меняем имя в каждом поколении… В тысяча семьсот двадцать пятом году были в моде имена окончаниями на "ус", "ос" и "ас". Вот почему нет ничего удивительного, если бы мне в ту пору вздумалось переменить свое имя на греческое или латинское… Итак, я к вашим услугам, госпожа графиня, а также и к вашим, господин герцог.
— Граф, мы с маршалом пришли к вам посоветоваться.
— Это для меня большая честь, графиня, в особенности если эта мысль пришла вам в голову непроизвольно.
— Именно так, граф. Ваше предсказание не выходит у меня из головы, вот только я начинаю сомневаться, суждено ли ему сбыться.
— Никогда не сомневайтесь в том, что говорит вам наука.
— Хо-хо! Наша корона находится под большим сомнением, граф… — вмешался Ришелье. — Речь идет уже не о ране, которую можно вылечить тремя каплями эликсира…
— …а о министре, которого можно опрокинуть тремя словами… — закончил Бальзамо. — Ну что, я угадал? Признайтесь!
— Совершенно верно! — затрепетав, воскликнула графиня. — Герцог, что вы на это скажете?
— Пусть вас не удивляет такая малость, сударыня, — продолжал Бальзамо, читая беспокойство на лицах графини Дюбарри и герцога Ришелье. Об этом можно было догадаться и без всякого колдовства!
— Я готов превозносить вас до небес, — заговорил маршал, — если вы нам поможете найти средство.
— От болезни, которая вас гложет?
— Да, нас изводит Шуазёль.
— И вы желали бы от него вылечиться?
— Да, великий маг, вот именно!
— Господин граф! Вы не можете оставить нас в затруднительном положении: это дело вашей чести.
— Я с радостью готов вам услужить, графиня. Однако мне хотелось бы сначала узнать, не было ли у герцога до прихода сюда какой-либо определенной идеи?
— Признаюсь, была, граф. Могу поклясться, что мне весьма приятно иметь дело с колдуном, которого можно называть графом: не приходится менять привычки.
Бальзамо улыбнулся.
— Итак, прошу вас быть откровенным, — прибавил он.
— Сказать по чести, я другого и не желаю, — отвечал герцог.
— Вы ведь собирались спросить у меня совета, не так ли?
— Совершенно верно.
— Ах, притворщик! А мне он ничего об этом не говорил.
— Я мог говорить об этом только с графом, да и то шепотом, — отвечал маршал.
— Почему, герцог?
— Да вы бы покраснели, графиня, до корней волос!
— Скажите, маршал, ради любопытства! Я нарумянена, и никто ничего не заметит.
— Я вот о чем подумал, графиня… Берегитесь: я иду на все!
— Вперед, герцог, я с вами!
— Да вы меня, верно, побьете, когда узнаете, что у меня на уме.
— Не у вас в обычае быть битым, герцог, — заметил Бальзамо, обратившись к старому маршалу; тот так и засветился от удовольствия!
— Ну так вот, — продолжал герцог, — не в обиду будет сказано ее сиятельству, его величество… как бы это выразить?..
— Да что же он тянет! — вскричала графиня.
— Так вы настаиваете?..
— Да.
— Непременно?
— Да, тысячу раз да!
— Ну, рискну… печально это сознавать, граф, однако его величество больше не склонен к развлечениям. Это не я придумал, графиня, это словцо госпожи де Ментенон.
— В этом нет ничего для меня оскорбительного, герцог, — молвила графиня Дюбарри.
— Тем лучше, я буду говорить свободнее. Так вот, было бы очень хорошо, если бы граф, владеющий секретом бесценного эликсира…
— …изобрел такой эликсир, который вернул бы королю способность развлекаться.
— Совершенно верно.
— Господин герцог! Это детский лепет, это азбука нашей профессии. Первый же шарлатан сможет вам предложить приворотное зелье.
— Заслуга которого будет приписана достоинствам графини? — продолжал Ришелье.
— Герцог! — оборвала его графиня.
— Я же говорил, что вы рассердитесь. Впрочем, вы сами этого хотели.
— Господин герцог, вы были правы, — заметил Бальзамо, — ее сиятельство в самом деле покраснела. Но ведь то, о чем мы говорим, не может никого задеть, когда речь идет не о ране и тем более не о любви. Должен заметить, что вы освободите Францию от господина де Шуазёля не с помощью приворотного зелья. Посудите сами: даже если король будет любить графиню в десять раз сильнее, чем теперь, что само по себе невозможно, господин де Шуазёль все равно сохранит свое влияние и будет владеть его разумом так же, как графиня владеет сердцем короля.
— Вы правы, — согласился маршал. — Но это была наша единственная надежда.
— Вы в этом уверены?
— Попробуйте, черт побери, придумать что-нибудь еще!
— Я полагаю, это совсем не сложно.
— Не сложно! Вы слышите, графиня? Ох уж мне эти колдуны! Им не знакомо сомнение!
— В чем тут сомневаться, если надо лишь представить королю доказательства того, что господин де Шуазёль его предает?.. С точки зрения короля, разумеется, потому что господин де Шуазёль и не думает его предавать, делая свое дело.
— А что он делает?
— Вы знаете это не хуже меня, графиня: он поддерживает бунт парламентов против королевской власти.
— Это понятно, но надо же знать, каким образом.
— При помощи агентов, которым он обещает безнаказанность.
— Кто эти агенты? Вот что желательно было бы знать.
— Вы полагаете, к примеру, что госпожа де Грамон уехала с другой целью, нежели поддержать горячие головы и подавить сомневающихся?
— Несомненно, что именно за этим она и поехала! — вскричала графиня.
— Да, но король видит в ее отъезде простое изгнание.
— Вы правы.
— Как ему доказать, что в этом отъезде следует усматривать не только то, о чем вам дают понять?
— Необходимо обвинить госпожу де Грамон.
— Если бы достаточно было только обвинить, граф!.. — заметил маршал.
— К сожалению, надо еще представить доказательства, — прибавила графиня.
— Если бы у вас были такие доказательства, — несомненные доказательства! — уверены ли вы в том, что господин де Шуазёль останется министром?
— Разумеется, нет! — вскричала графиня.
— Следовательно, дело только в том, чтобы уличить господина де Шуазёля в предательстве, — продолжал Бальзамо, — да так, чтобы в глазах короля это было предательство очевидное и не вызывающее сомнений.
Маршал откинулся в кресле и расхохотался.
— Он очарователен! — вскричал герцог. — Он ни в чем не сомневается! Захватить господина де Шуазёля с поличным и уличить в предательстве!.. Вот и все! Безделица!
Бальзамо был невозмутим, он терпеливо ждал, когда у маршала пройдет приступ веселья.
— А теперь, — продолжал Бальзамо, — поговорим серьезно и подведем итоги.
— Пожалуй!
— Разве господина де Шуазёля не подозревают в поддержке мятежных парламентов?
— Это ясно, но где доказательства?
— Разве не известно, — продолжал Бальзамо, — что господин де Шуазёль собирается затеять войну с Англией, чтобы сохранять за собой роль незаменимого человека?
— Такое мнение существует, но как доказать?..
— Ну и, наконец, разве господин де Шуазёль не открытый враг вашего сиятельства, разве он не делает все возможное, чтобы свергнуть вас с обещанного мною трона?
— Да, вы правы, — согласилась графиня, — однако надо еще это доказать… Вот если бы я могла это сделать!
— А что для этого нужно? Самую малость!
Маршал подул на ногти.
— Ну да, малость, — насмешливо сказал он.
— Секретное письмо, например, — продолжал Бальзамо.
— Всего-то! Такой пустяк…
— Письмо госпожи Грамон, не правда ли, господин маршал? — проговорил граф.
— Колдун, мой добрый колдун, найдите же такое письмо! — вскричала графиня Дюбарри. — Вот уже пять лет я пытаюсь его найти, трачу на это сто тысяч ливров в год, и все безуспешно.
— Надо было обратиться ко мне, — отвечал Бальзамо.
— Как? — удивилась графиня.
— Ну, конечно! Если бы вы обратились ко мне…
— Так что же?
— Я бы вас выручил.
— Вы?
— Да, я.
— Граф! Неужели я опоздала?
Граф улыбнулся.
— Вы не можете опоздать.
— Дорогой граф… — сжав руки, проговорила г-жа Дюбарри.
— Так вы желаете получить письмо?
— Да.
— Госпожи де Грамон?..
— Если это возможно.
— Которое скомпрометировало бы господина де Шуазёля по трем перечисленным мною пунктам?
— Я готова за него отдать… глаз.
— Ну что вы, графиня! Это слишком дорогая цена. Тем более что это письмо…
— Это письмо?..
— Я готов отдать вам его даром.
Бальзамо достал из кармана сложенный вчетверо листок.
— Что это? — спросила графиня, пожирая бумагу глазами.
— Да, что это? — повторил герцог.
— Письмо, о котором вы просили.
Среди гробовой тишины граф прочел двум очарованным слушателям уже известное читателям письмо.
По мере того как он читал, графиня все шире раскрывала глаза и уже едва владела собой.
— Это клевета, черт побери! Будьте осмотрительны! — прошептал Ришелье, когда Бальзамо дочитал письмо.
— Это, герцог, точная копия письма герцогини де Грамон; отправленный нынче утром из Руана курьер везет его сейчас герцогу де Шуазёлю в Версаль.
— Неужели это правда, господин Бальзамо? — воскликнул герцог.
— Я всегда говорю только правду, господин маршал.
— Неужели герцогиня могла написать такое?
— Да, господин маршал.
— Как она могла так неосторожно поступить?
— Я согласен, что это невероятно, но, тем не менее, это так.
Старый герцог взглянул на графиню: она была не в силах вымолвить ни слова.
— Ну что же, — заговорила она наконец, — мне, как и герцогу, трудно в это поверить. Простите меня, граф! Но чтобы госпожа де Грамон, умная женщина, так скомпрометировала себя, равно как и своего брата, таким откровенным письмом… Кстати… Чтобы поверить в существование подобного письма, нужно его прочесть.
— Кроме того, — поспешно прибавил маршал, — если господин граф прочитал это письмо, он должен был бы его сохранить: ведь это бесценное сокровище.
Бальзамо медленно покачал головой.
— Сударь, — сказал он, — это нужно тем, кто распечатывает письма, чтобы узнать их содержание… а вовсе не тем, кто, как я, читает сквозь конверт… Бог с вами!.. Да и потом, какой мне интерес в том, чтобы погубить господина де Шуазёля и госпожу де Грамон? Вы пришли просить моего совета… по-дружески, я полагаю? Я вам отвечаю тем же. Вы пожелали, чтобы я оказал вам услугу — я вам ее оказываю. Надеюсь, вы не собираетесь предложить мне за совет деньги, словно гадалке с набережной Железного Лома.
— Ну что вы, граф! — проговорила г-жа Дюбарри.
— Так вот я вам даю совет, но мне показалось, вы меня не поняли. Вы сказали мне, что намерены свергнуть господина де Шуазёля и ищете для этого способ. Я вам его предлагаю, вы одобряете; я даю его вам прямо в руки, а вы не верите!
— Но… но… граф, послушайте…
— Я вам говорю, что письмо существует, потому что у меня его копия.
— Да, но кто вам об этом сказал, граф? — вскричал Ришелье.
— Вопрос непростой! Кто мне сказал? Вы сразу хотите узнать столько же, сколько я, труженик, ученый, посвященный, проживший три тысячи семьсот лет.
— Вы хотите испортить прекрасное впечатление, которое у меня о вас сложилось, граф, — разочарованно произнес Ришелье.
— Я не прошу вас мне верить, герцог, и это вовсе не я разыскивал вас во время королевской охоты.
— Он прав, герцог, — заметила графиня. — Господин де Бальзамо, умоляю вас, не надо терять терпения!
— У кого есть время, тот никогда не теряет терпения, графиня.
— Будьте добры… Присовокупите эту милость к тем, что вы мне уже оказали, и скажите, как вам удается раскрывать подобные тайны.
22-380
— Нет ничего легче, графиня, — медленно отвечал Бальзамо, словно подыскивая слова для ответа, — эти тайны сообщил мне голос.
— Голос! — одновременно вскричали герцог и графиня. — Все это вам сказал голос?
— Он сообщает мне все, о чем бы я ни пожелал узнать.
— И голос вам сказал, что госпожа де Грамон написала брату?
— Уверяю вас, графиня, что это именно так.
— Непостижимо!
— Вы мне не верите.
— Признаться, нет, граф, — вмешался герцог. — Как можно верить подобным вещам?
— А вы поверили бы мне, если б я вам сказал, что сейчас делает курьер, у которого в руках письмо к господину де Шуазёлю?
— Еще бы! — воскликнула графиня.
— А я поверил бы в том случае, если услышал бы голос… — признался герцог. — Но господа некроманты, или волшебники, обладают даром видеть и слышать чудеса в одиночестве.
Бальзамо взглянул на г-на де Ришелье с особенным выражением, заставившим графиню вздрогнуть, а у себялюбивого скептика, как называли герцога де Ришелье, пробежал холодок в затылке и заныло сердце.
— Да, — продолжал Бальзамо после продолжительного молчания, — только я умею видеть и слышать сверхъестественное. Однако, когда я имею дело с людьми вашего ранга, вашего ума, герцог, вашей красоты, графиня, я раскрываю мои сокровища и готов ими поделиться… Итак, вы бы хотели услышать таинственный голос?
— Да, — ответил герцог, сжав кулаки, чтобы унять дрожь.
— Да, — затрепетала графиня.
— Хорошо, герцог! Хорошо, графиня! Сейчас вы его услышите. Какой язык вы предпочитаете!
— Французский, если можно, — попросила графиня. — Я не знаю никакого другого языка, и к тому же чужая речь слишком бы меня напугала.
— А вы, герцог?
— Как и графиня… французский. Я бы хотел иметь возможность повторить потом то, что скажет сатана, и посмотреть, хорошо ли он воспитан и умеет ли грамотно изъясняться на языке моего друга господина де Вольтера.
Наклонив голову, Бальзамо пошел к двери, выходившей в малую гостиную, из которой дверь, как помнит читатель, вела на лестницу.
— Позвольте мне вас запереть, чтобы по возможности не слишком подвергать вас риску, — предупредил он.
Графиня побледнела, подвинулась к герцогу и взяла его за руку.
Бальзамо вплотную подошел к двери, ведущей на лестницу, поднял голову и звучным голосом произнес по-арабски слова, которые мы переводим:
— Друг мой!.. Вы меня слышите?.. Если слышите, дерните дважды за шнур звонка.
Бальзамо стал ждать, поглядывая на герцога и графиню; они внимательно смотрели и слушали, но не понимали слов графа.
Звонок прозвенел громко и отчетливо, затем повторился.
Графиня подскочила на софе, герцог вытер платком пот со лба.
— Раз вы меня слышите, — продолжал Бальзамо на том же языке, — приказываю вам нажать кнопку, вделанную в правый глаз мраморного льва на камине, и чугунная доска камина отодвинется. Выйдите в этот проем, потом пройдите через мою комнату, спуститесь по лестнице и пройдите в комнату рядом с той, из которой я говорю.
Мгновение спустя легкий, едва различимый шум, похожий на вздох, на отзвук полета призрака дал понять Бальзамо, что его приказания поняты и выполнены.
— Что это за язык? — спросил Ришелье с деланным спокойствием. — Язык кабалистики?
— Да, герцог, это язык для беседы с духами.
— Но вы сказали, что мы все поймем.
— То, что скажет голос, — да, но не то, что буду говорить я.
— А дьявол уже здесь?
— Кто вам говорил о дьяволе, герцог?
— Но, по-моему, мы его и вызываем?
— Вызвать можно все, что представляет собой явление высшего порядка, сверхъестественное существо.
— А это явление высшего порядка, сверхъестественное существо?..
Бальзамо протянул руку к гобелену, скрывавшему дверь в соседнюю комнату.
— Оно непосредственно связано со мной, ваша светлость.
— Мне страшно, — прошептала графиня, — а вам, герцог?
— Признаюсь вам, графиня, что я предпочел бы сейчас быть в Маоне или Филипсбурге.
— Графиня и вы, господин герцог! Извольте слушать, раз вы хотели услышать, — строго проговорил Бальзамо.
Он повернулся к двери.
LXXXV
ГОЛОС
Наступила торжественная тишина. Потом Бальзамо спросил по-французски:
— Вы здесь?
— Я здесь, — отвечал чистый и звонкий голос; пройдя сквозь обивку и портьеры, он отдался присутствовавшим металлическим звоном и мало напоминал человеческий голос.
— Дьявольщина! Это становится интересным! — проговорил герцог. — И все это без факелов, без магии, без бенгальских огней.
— До чего страшно! — прошептала графиня.
— Слушайте внимательно мои вопросы, — продолжал Бальзамо.
— Я слушаю всем своим существом.
— Прежде всего скажите мне, сколько человек сейчас со мной в комнате?
— Два.
— Кто они?
— Мужчина и женщина.
— Прочтите в моих мыслях имя мужчины.
— Герцог де Ришелье.
— А женщина?
— Графиня Дюбарри.
— Поразительно! — прошептал герцог.
— Признаться, я никогда ничего подобного не слышала, — дрогнувшим голосом сказала взволнованная графиня.
— Хорошо, — похвалил Бальзамо Лоренцу. — Теперь прочтите первую фразу письма, которое я держу в руках.
Голос повиновался.
Графиня и герцог переглянулись с удивлением, граничащим с восхищением.
— Что сталось с письмом, которое я написал под вашу диктовку?
— Оно летит.
— В какую сторону?
— На запад.
— Далеко отсюда?
— Да, далеко, очень далеко.
— Кто его везет?
— Человек в зеленом сюртуке, кожаном колпаке и в ботфортах.
— Он идет пешком или едет верхом?
— Едет верхом.
— Какой у него конь?
— Пегий.
— Где он сейчас?
Наступила тишина.
— Смотрите! — приказал Бальзамо.
— На большой дороге, обсаженной деревьями.
Что это за дорога?
— Не знаю. Все дороги похожи одна на другую.
— Неужели вам ничто не подсказывает, что это за дорога? Нет ни указательного столба, ни надписи, ничего?
— Погодите, погодите: ему навстречу едет карета… вот они поравнялись… она едет в мою сторону…
— Что это за карета?
— Тяжелый экипаж, в нем аббаты и военные.
— Дилижанс, — шепнул Ришелье.
— На экипаже нет никакой надписи? — спросил Бальзамо.
— Есть, — отвечал голос.
— Прочтите.
— На карете написано "Версаль" желтыми полустертыми буквами.
— Оставьте экипаж и следуйте за курьером.
— Я его больше не вижу.
— Почему?
— Дорога поворачивает.
— Сворачивайте и догоняйте его.
— Он погоняет коня изо всех сил… смотрит на часы.
— Что у него впереди?
— Длинная улица, великолепные дома, большой город.
— Следуйте за ним.
— Следую.
— Что там?
— Курьер беспрестанно наносит своему коню все новые удары, конь весь в мыле. Копыта так стучат по мостовой, что прохожие оборачиваются… Курьер свернул на улицу, которая уходит вниз. Он сворачивает направо. Конь замедляет бег. Всадник остановился у двери огромного особняка.
— Здесь надо за ним следить особенно внимательно, слышите?
Донесся вздох.
— Вы устали. Я понимаю, — сказал Бальзамо.
— Да, я в изнеможении.
— Пусть усталость исчезнет, я приказываю.
— Ах!
— Ну как?
— Благодарю вас.
— Вы по-прежнему чувствуете усталость?
— Нет.
— Видите курьера?
— Погодите… Да, да, он поднимается по большой мраморной лестнице. Впереди него идет лакей в расшитой золотом голубой ливрее. Он проходит через просторные сверкающие золотом гостиные. Подходит к освещенному кабинету. Лакей распахивает дверь, удаляется.
— Что вы видите?
— Курьер кланяется.
— Кому?
— Погодите… Он кланяется человеку, сидящему за письменным столом спиной к двери.
— Как он одет?
— На нем парадный костюм, словно он собрался на бал.
— У него есть награды?
— Да, большая голубая лента на шее.
— Какое у него лицо?
— Лица не видно. Вот!
— Что?
— Он оборачивается.
— Каков он собой?
— Живой взгляд, неправильные черты лица, прекрасные зубы.
— Сколько ему лет?
— За пятьдесят.
— Герцог! — шепнула графиня маршалу. — Это герцог!
Маршал кивнул головой, словно желая сказать: "Да, это он… Однако давайте послушаем!"
— Дальше! — приказал Бальзамо.
— Курьер передает господину с голубой лентой…
— Вы можете называть его герцогом: это герцог.
— Курьер передает герцогу письмо, — послушно поправился голос, — он достал его из кожаного мешка, висящего у него за спиной. Герцог распечатывает и внимательно читает.
— Дальше?
— Берет перо, лист бумаги и пишет.
— Пишет! — прошептал Ришелье. — Черт бы его побрал! Если бы можно было узнать, что он пишет! Это было бы просто великолепно!
— Скажите мне, что он пишет, — приказал Бальзамо.
— Не могу.
— Потому что вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?
— Да.
— Наклонитесь над его плечом.
— Наклонилась.
— Можете прочесть?
— Почерк очень плохой: мелкий и неразборчивый.
— Читайте, я приказываю.
Графиня и Ришелье затаили дыхание.
— Читайте! — повелительно повторил Бальзамо.
— "Сестра", — неуверенно произнес голос.
— Это ответ, — одновременно прошептали Ришелье и графиня.
— "Сестра! Не волнуйтесь: кризис действительно имел место, это правда; он был тяжел — это тоже правда. Однако он миновал. Я с нетерпением ожидаю завтрашнего дня, потому что завтра я намерен перейти в наступление, и у меня есть все основания надеяться на успех: и в деле руанского парламента, и в деле милорда X, и относительно петард.
Завтра, после того как я закончу занятия с королем, я сделаю приписку к этому письму и отправлю его Вам с тем же курьером".
Протянув левую руку, Бальзамо словно с трудом вытягивал из "голоса" каждое слово, а правой торопливо набрасывал то же, что в Версале г-н де Шуазёль писал в своем кабинете.
— Это все? — спросил Бальзамо.
— Все.
— Что сейчас делает герцог?
— Складывает вдвое листок, на котором только что писал, еще раз складывает, кладет его в небольшой красный бумажник: он достал его из левого кармана камзола.
— Слышите? — обратился Бальзамо к оцепеневшей графине. — Что дальше? — спросил он Лоренцу.
— Отпускает курьера.
— Что он ему говорит?
— Я слышала только последние слова.
— А именно?
— "В час у решетки Трианона". Курьер кланяется и выходит.
— Ну да, — заметил Ришелье, — он назначает курьеру встречу после занятий, как он выражается в своем письме.
Бальзамо жестом призвал к тишине.
— Что делает теперь герцог? — спросил он.
— Встает из-за стола, держит в руке полученное письмо. Приближается к своей кровати, проходит за нее, нажимает пружину, открывающую железный шкаф, бросает в него письмо и запирает шкаф.
— О! Это воистину чудеса! — в один голос воскликнули бледные от волнения герцог и графиня.
— Вы узнали все, что хотели, графиня? — спросил Бальзамо.
— Граф! — прошептала испуганная г-жа Дюбарри, подходя ближе. — Вы оказали мне услугу, за которую я готова отдать десять лет жизни, да и этого было бы мало. Просите у меня всего, чего ни пожелаете.
— Вы знаете, графиня, что у нас свои счеты.
— Говорите, говорите, чего бы вы хотели!
— Время еще не пришло.
— Когда оно придет, то, пожелай вы хоть миллион…
Бальзамо улыбнулся.
— Ах, графиня! — вскричал маршал, — уместнее было бы вам просить у графа миллион. Когда человек знает то, что знает граф, в особенности то, что он видит, это все равно, как если бы он открывал золото и алмазы глубоко в земле. Вот что такое читать мысли в человеческом сердце.
— Тогда, граф, я беспомощно развожу руками и безропотно преклоняюсь перед вами.
— Нет, графиня, придет день, когда вы сможете меня отблагодарить. Я предоставлю вам эту возможность.
— Граф! — обратился маршал к Бальзамо. — Я покорен, побежден, раздавлен. Я поверил!
— Как поверил Фома неверный, не так ли, господин герцог? Это называется не поверить, а увидеть.
— Называйте как вам угодно, но я искренне раскаиваюсь, и если мне отныне будут что-нибудь говорить о колдунах, я найду, что ответить.
Бальзамо улыбнулся.
— А теперь, графиня, — обратился он к г-же Дюбарри, — позвольте мне кое-что сделать.
— Пожалуйста.
— Мой дух устал. Позвольте мне освободить его магическим заклинанием.
— Разумеется!
— Лоренца! — заговорил Бальзамо по-арабски. — Спасибо! Я люблю тебя. Возвращайся к себе в комнату тем же самым путем, каким пришла сюда, и жди меня. Иди, моя любимая!
— Я очень устала, — ответил по-итальянски голос, еще более нежный, чем во время сеанса. — Приходи поскорее, Ашарат.
— Сейчас приду.
Те же легкие шаги стали удаляться.
Убедившись в том, что Лоренца ушла к себе, Бальзамо низко и в то же время не теряя достоинства поклонился. Растерянные гости пошли к фиакру, поглощенные потоком охвативших их беспорядочных мыслей. Они скорее напоминали пьяных, чем людей, находящихся в своем уме.
