Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 42. Консьянс блаженный. Катрин Блюм. Капитан Ришар
Назад: XIII СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК
Дальше: XV ВОРА ДЕЛАЕТ СЛУЧАЙ
XIV
ЗМЕЯ
Молодой человек настолько не походил на самого себя, что оба его товарища с трудом его узнали.
Затем Молодой набрался решимости заметить:
— Смотрите-ка! Да это же Бернар… Привет, Бернар!
— Привет, — резко ответил Бернар, заметно раздраженный тем, что он встретился с ними.
— Ты здесь? — в свою очередь отважился спросить Бобино.
— А почему бы и нет? Разве запрещено приходить на праздник, если хочешь развлечься?
— Да я и не говорю, что запрещено, разрази меня гром! — возразил Бобино. — Просто странно видеть, что ты один…
— Один?
— Да.
— А с кем я, по-твоему, должен прийти?
— Но ведь, кажется, когда у тебя молодая, красивая невеста…
— Не будем больше упоминать об этом, — произнес Бернар, нахмурив брови.
Потом он ударил по столу прикладом своего ружья и крикнул:
— Вина!
— Осторожно! — заметил Молодой.
— А почему осторожно?
— Господин инспектор здесь.
— Ну, и что же?
— Я тебе сказал: учти, что господин инспектор здесь, вот и все.
— И какое мне дело, здесь он или в другом месте, наш господин инспектор?
— Ну если так, это другое дело.
— Поссорились, видать, влюбленные, — сказал Бобино Молодому, дергая его за рукав.
Молодой сделал знак, что разделяет его мнение, и обратился к Бернару:
— Видишь ли, Бернар, ведь я почему заговорил с тобой об этом? Вовсе не для того, чтобы унизить тебя или как-то поддеть, нет, чтобы просто напомнить тебе то, что ты и так знаешь: господин инспектор не любит, когда застает нас в кабачке.
— А если я захочу туда пойти, — возразил Бернар, — ты полагаешь, что господин инспектор помешает мне поступить по-своему?
И, ударив вторично по столу с еще большей силой, чем в первый раз, он крикнул:
— Вина! Вина!
Оба лесника поняли, что его не переубедить.
— Пошли, пошли, — сказал Бобино. — Не надо мешать безумцу творить безумства. Пойдем, Молодой!
— Да уж, добавить нечего, — промолвил Молодой. — Прощай, Бернар!
— Прощай, — бросил тот в ответ кратко и резко.
И друзья удалились в сторону, противоположную той, с которой появился инспектор, занятый какой-то беседой и к тому же плохо видевший, поэтому он прошел мимо кабачка, не узнав ни Бобино с Молодым, ни Бернара.
— Ну, подойдет сюда кто-нибудь наконец? — вскричал Бернар, стуча прикладом ружья с такой силой, что стол чуть не рассыпался на куски.
Мамаша Теллье прибежала, держа по бутылке в каждой руке, еще не зная, кто это требует вина с такой настойчивостью.
— Несу! Несу! Несу! — восклицала она. — Кончился наш запас в бутылках. Нужно было время, чтобы нацедить вина из бочки.
Поняв же, с кем имеет дело, она вскричала:
— А! Это вы, дорогой господин Бернар! Бог мой, до чего вы бледны!
— Вы находите, мамаша? — спросил молодой человек. — Ну что же, для того я и хочу выпить — вино возвращает цвет лицу.
— Но вы же нездоровы, господин Бернар! — настаивала на своем мамаша Теллье.
Бернар пожал плечами и вырвал у нее одну из бутылок.
— Давайте скорее! — сказал он.
И, поднеся бутылку ко рту, принялся пить прямо из горлышка.
— Господи, помилуй! — воскликнула в изумлении трактирщица, глядя, как он пьет таким странным образом, столь не соответствующим его обычному поведению. — Вы же причиняете себе вред, дитя мое!
— Хорошо! — произнес Бернар, садясь и со стуком ставя бутылку на стол. — Оставьте мне ее, ведь кто знает, подадите ли вы мне еще когда-нибудь другую.
Изумление мамаши Теллье все нарастало; забыв о других клиентах, она занялась только молодым человеком.
— Но что же у вас стряслось, дорогой господин Бернар? — упорствовала она.
— Ничего. Подайте только мне перо, чернила и бумагу!
— Перо, чернила и бумагу?
— Да, и поскорее.
Мамаша Теллье отправилась выполнять его просьбу.
— Перо, чернила и бумагу, — повторил совершенно опьяневший Моликар, приканчивая третью бутылку Молодого и Бобино. — Но простите, господин нотариус, разве ходят в кабачок, чтобы заказать перья, чернила и бумагу? Нет! В кабачок приходят, чтобы заказать вина.
И, словно подавая пример, он потребовал:
— Эй, вина! Мамаша Теллье, еще вина!
Хозяйка поручила Бабетте обслужить Моликара, а сама, подойдя к Бернару, выложила перед ним на стол все три необходимых ему предмета.
Бернар поднял на нее глаза и заметил, что она одета в черное.
— Почему вы в трауре? — спросил он.
Женщина побледнела в свою очередь и произнесла прерывающимся голосом:
— О мой Бог! Разве вы не помните, какое великое горе на меня обрушилось?
— Я сейчас ничего не помню, — сказал Бернар, — так почему же вы в трауре?
— Вы же знаете, дорогой господин Бернар, ведь вы же присутствовали на похоронах, что я ношу траур по моему бедному сыну Антуану, скончавшемуся месяц назад!
— Ах, бедная женщина!
— У меня никого не было, кроме него, господин Бернар, он был моим единственным сыном, и, тем не менее, Господь взял его у меня. О, как мне его не хватает! В течение двадцати лет мать была неразлучна с сыном, и вдруг его больше нет!.. Что делать? Плакать! И я плачу, что же вы хотите? Что потеряно, то потеряно!
И несчастная женщина разрыдалась.
Именно эту минуту выбрал Моликар, чтобы затянуть песню; то была его излюбленная песня, своеобразный показатель того, сколько жидкости может вместить человек.
Было известно, что, когда наступала последняя стадия его опьянения, он начинал петь:
Если у меня в саду Рос бы виноград…
Эта песня, которая оскорбляла горе мамаши Теллье, — горе, столь тронувшее Бернара, несмотря на напускное его равнодушие, — заставила парня встрепенуться, словно его сердце уязвило новое и неожиданное страдание.
— Замолчи! — крикнул он.
Но Моликар, не обратив на запрет Бернара никакого внимания, запел снова:
Если у меня в саду…
— Замолчи, тебе говорят! — крикнул молодой человек, сделав угрожающий жест.
— А почему это я должен молчать? — спросил Моликар.
— Ты разве не слышал, что сказала эта женщина? Не видишь, что перед тобой мать, оплакивающая потерю сына?
— Это верно, — согласился Моликар, — я буду петь совсем тихо.
И он продолжал вполголоса:
Если у меня в саду…
— Ни тихо, ни громко! — закричал Бернар. — Замолчи или уходи!
— О! — ответил Моликар. — Хорошо, я уйду… Я люблю кабачки, где смеются, а не такие, где плачут. Мамаша Теллье, мамаша Теллье! — позвал он, ударив кулаком по столу. — Получите плату.
— Ладно, — сказал Бернар, — я сам заплачу, только оставь нас.
— Прекрасно! — восхитился Моликар. — Это меня радует.
И он ушел, хватаясь за деревья и распевая все громче по мере удаления от кабачка:
Если у меня в саду Рос бы виноград…
Бернар с глубоким возмущением поглядел ему вслед. Затем он повернулся к продолжавшей плакать хозяйке.
— Да, вы правы, мамаша Теллье, что потеряно, то потеряно, — сказал он. — Знаете, мамаша Теллье, я хотел бы поменяться местами с вашим сыном: чтобы он был жив, а я — нет.
— О! Храни вас Господь! — воскликнула добрая женщина. — Вы, господин Бернар?!
— Да, я, клянусь честью!
— У вас такие хорошие родители! Ах, если бы вы только знали, какое горе для матери потерять своего ребенка, то не стали бы выражать такое желание!
Все это время Бернар пытался что-то писать, но бесполезно: рука его дрожала и он не смог написать ни одной буквы.
— Нет, я не могу, не могу! — воскликнул он, ломая перо.
— И в самом деле, — заметила женщина, — вы дрожите как в лихорадке.
— Знаете что, — продолжал Бернар, — окажите мне одну услугу, мамаша Теллье!
— Охотно, господин Бернар! — воскликнула хозяйка. — Какую?
— Отсюда до Нового дома, что на дороге в Суасон, рукой подать, не так ли?
— Да Господи, за четверть часа можно дойти, если идти быстро.
— Тогда окажите мне дружескую услугу… простите, что я затрудняю вас…
— Говорите, говорите!
— Окажите мне услугу: сходите туда и попросите Катрин…
— Так она вернулась?
— Да, сегодня утром… и скажите, что я вскоре ей напишу.
— Сказать, что вы вскоре ей напишете?
— Может быть, даже завтра, как только руки перестанут дрожать…
— Вы уезжаете?
— Говорят, мы собираемся воевать с алжирцами.
— А вам-то что до этой войны? Ведь вы уже прошли рекрутский набор и вытянули счастливый номер?
— Так вы сходите туда, куда я вас прошу, не так ли, мамаша Теллье?
— Прямо сейчас, дорогой господин Бернар; но…
— Что "но"?
— А вашим родителям?
— Что моим родителям?
— Им что должна я сказать?
— Им?
— Да.
— Ничего.
— Как ничего?
— Вот так, ничего, кроме того, что я заходил к вам, что они больше не увидят меня и что я говорю им: "Прощайте!"
— "Прощайте"? — повторила мамаша Теллье.
— Скажите им еще, чтобы они не отпускали от себя Катрин, что я буду признателен им за доброту к ней… и вот еще что — если случится так, что я умру, как ваш бедный Антуан, я прошу их сделать Катрин своей наследницей…
Измученный своим лихорадочным состоянием, молодой человек бессильно опустил голову на руки со вздохом, похожим на рыдание.
Мамаша Теллье смотрела на него с глубокой жалостью.
— Хорошо, господин Бернар, договорились! Сейчас уже вечер, народу у меня поубавилось, Бабетта справится одна, а я сбегаю в Новый дом.
И, отойдя от Бернара, она прошептала:
— Думаю, хоть этим сумею помочь бедняге!
Вдалеке еще слышался пьяный голос Моликара, распевавшего:
Если у меня в саду Рос бы виноград…
Бернар оставался еще несколько минут в прежней позе, погруженный в глубокую печаль и горестные раздумья. Плечи его время от времени судорожно вздрагивали. Потом он встряхнул головой и вслух сказал сам себе:
— Хватит! Возьми себя в руки! Еще стакан вина и пора в путь.
— О! Конечно, мне все равно, — раздался позади него голос, от которого он вздрогнул, — но я бы так просто не ушел!
Бернар обернулся, хотя, строго говоря, мог бы и не делать этого — он сразу узнал голос.
— Это ты, Матьё? — спросил он.
— Да, это я, — ответил тот.
— Что ты сказал?
— Вы не слышали? Видно, вы стали туги на ухо!
— Я слышал, но не понял.
— Хорошо, я повторю.
— Повтори.
— Я говорю, что на вашем месте я не ушел бы вот так просто.
— Ты не ушел бы?
— Нет, пока я не… хватит, я-то понимаю, что говорю…
— Пока не… чего? Говори!
— Так вот, не ушел бы, не отомстив кому-то из них. Вот я и сказал главное.
— Что? Что? Кому-то из них?
— Да, одному или другой, ему или ей.
— Что ж, по-твоему, я должен мстить отцу и матери? — пожал плечами Бернар.
— Да нет же! При чем здесь отец с матерью? Не о них речь.
— Но о ком же?
— Ха! Речь идет о Парижанине и мадемуазель Катрин.
— О Катрин и господине Шолле? — воскликнул Бернар, вскочив, словно от укуса гадюки.
— Да.
— Матьё! Матьё!
— Вот мне урок — не надо было ничего говорить вам.
— Почему?
— Да потому, что опять все это на меня же и обрушится. Я же буду во всем виноват.
— Нет, нет, Матьё. Клянусь тебе! Говори!
— Так вы еще не догадываетесь? — спросил Матьё.
— О чем я должен догадываться? Повторяю тебе, говори!
— Ей-Богу, — продолжал бродяга, — не стоит иметь и ум, и образование, если остаешься таким глухим и слепым.
— Матьё, — воскликнул Бернар, — ты что-то видел и слышал!
— Сова хорошо видит ночью, — сказал Матьё. — У нее открыты глаза, когда у других закрыты; она не спит, когда другие спят.
— Погоди, — произнес Бернар, пытаясь смягчить свой голос, — что ты видел и слышал? Не тяни, рассказывай, Матьё!
— Ну что ж, — ответил тот, — поскольку возникло препятствие вашему браку, — а ведь есть препятствие, не так ли?
— Да, есть, и дальше что?
— Известно ли вам, отчего оно возникло?
Пот градом катился по лицу Бернара.
— Не от чего, а от кого — от моего отца.
— От вашего отца? Да вовсе нет. Ведь он хочет вам счастья. Он, бедняга, вас любит!
— Хорошо… Значит, препятствие исходит от кого-то, кто меня не любит, так?
— Конечно, — вскричал Матьё, настороженно следя своими косыми глазами за сменой чувств на лице Бернара, — конечно! Знаете, бывают иногда люди, делающие вид, что вас любят; они тут и там говорят "Мой дорогой Бернар", а на самом деле вас обманывают.
— Ну, так кто же все-таки препятствует моему браку, любезный Матьё? Кто именно? Скажи!
— Да, я вам скажу, а вы схватите меня за горло и задушите.
— Нет, нет, даю слово, клянусь!
— И все же, — сказал Матьё, — позвольте, я от вас отойду пока чуть подальше.
И он отступил на два шага.
Потом, чувствуя себя на этом расстоянии в чуть большей безопасности, он сказал:
— Так вот, неужели вы не видите, что это препятствие исходит от мадемуазель Катрин?
Бернар покрылся мертвенной бледностью, но не пошевельнулся.
— От Катрин? — переспросил он. — Ты тут говорил, что кто-то меня не любит. Так ты утверждаешь, что меня не любит Катрин?
— Я утверждаю, — заявил Матьё, осмелев при виде напускного спокойствия Бернара, — что некоторые девушки, особенно если они отведали парижской жизни, предпочтут быть любовницей богатого молодого человека в столице, чем стать женой бедного молодого человека в деревне.
— Не говоришь же ты о Катрин и о Парижанине, надеюсь?
— О! — ответил Матьё. — Как знать!
— Ах ты мерзавец! — крикнул Бернар, одним прыжком настигая Матьё и схватив его обеими руками за горло.
— Ну, что я говорил?.. — задыхался Матьё, пытаясь вырваться из этого железного объятия. — Вы меня совсем задушите, господин Бернар!.. Черт возьми, я больше ничего вам не скажу.
Бернар хотел все узнать. Пригубивший горькую чашу ревности допивает ее до дна.
Поэтому он отпустил Матьё и его руки бессильно повисли.
— Матьё, — сказал он, — я прошу прощения, продолжай, говори. Но если ты врешь…
И кулаки его сжались, мышцы рук напряглись.
— Что ж, если я вру, — ответил Матьё, — то вы еще успеете разозлиться, но вы начали с того, что рассердились, и я замолкаю.
— Да нет, я не прав, — взял себя в руки Бернар, силясь придать лицу спокойное выражение, в то время как змеи ревности терзали его сердце.
— Ну вот, теперь вы вроде здраво рассуждаете, — заметил Матьё.
— Да, да.
— Но все равно… — тянул бродяга.
— Что все равно?
— Да я хочу, чтобы вы все сами увидели, чтобы, так сказать, сами потрогали руками. Ведь вы из того же теста, что и святой Фома…
— Да, — согласился Бернар, — ты прав, покажи мне то, о чем ты говоришь.
— Я и сам хочу это сделать.
— Ты хочешь?
— Но при одном условии…
— При каком?
— Вы мне дадите слово, что досмотрите все до конца.
— До конца — даю слово. Но как же я узнаю, что уже увидел все целиком?
— Черт побери! Да когда вы увидите мадемуазель Катрин и господина Шолле у Принцева источника!
— Катрин и господин Шолле у Принцева источника?!
— Да.
— И когда я это увижу?
— Сейчас восемь часов… Восемь и сколько? Посмотрите на ваших часах, господин Бернар.
Бернар вытащил часы рукой, которая снова обрела твердость — так атлет ощущает прилив сил с приближением борьбы.
— Восемь часов сорок пять минут, — сказал он.
— Через четверть часа, — уточнил Матьё. — Недолго осталось ждать, не так ли?
— Значит, ровно в девять? — спросил Бернар, проведя рукой по вспотевшему лбу.
— Да, в девять.
— Катрин и Парижанин у Принцева источника! — пробормотал Бернар, все еще окончательно не поверив этому, несмотря на убежденный тон Матьё. — Но что они там будут делать?
— Откуда мне знать? — отвечал Матьё, не упуская ни одного слова, ни одного жеста Бернара и угадывая каждое его душевное движение. — Наверное, встречаются для того, чтобы устроить свой отъезд.
— Свой отъезд?! — повторил Бернар, сжимая голову руками: казалось, он сходит с ума.
— Да, — продолжал Матьё, — сегодня вечером в Виллер-Котре Парижанин спешно занимал деньги.
— Деньги?
— Да, у кого только мог.
— Матьё, — прошептал Бернар, — ты заставляешь меня страдать… Если это только для того, чтобы надо мной посмеяться, то берегись!
— Тише! — окликнул его Матьё.
— Кто-то скачет на лошади, — произнес, прислушиваясь, Бернар.
Матьё дернул Бернара за рукав, указывая другой рукой в сторону, откуда слышался стук копыт:
— Смотрите!
И Бернар увидел, как в полумраке за деревьями мелькает всадник, в котором он узнал ненавистного соперника.
Ни секунды не раздумывая, он резко бросился вперед и спрятался за ближайшим деревом.
Назад: XIII СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК
Дальше: XV ВОРА ДЕЛАЕТ СЛУЧАЙ
