VI
РЕВНОСТЬ
Но Бернар даже не взглянул вслед убегавшему Матьё и не обратил внимания на его угрозу: он был вновь поглощен письмом.
— То, что этот Парижанин написал письмо, это я прекрасно понимаю, — прошептал он. — Ведь он же в себе так уверен! Но в то, что она возвращается той дорогой, о которой он ей пишет, и что она соглашается сесть в его тильбюри, в это я не могу поверить!.. А, черт! Это ты, Франсуа! Добро пожаловать!
Эти слова были обращены к тому молодому леснику, кого папаша Гийом впустил в свой дом, а мы — в первую главу нашего повествования.
— Это я, — ответил тот. — Признаться, я пришел взглянуть, не хватил ли тебя вдруг апоплексический удар!
— Пока нет, — проговорил Бернар, криво усмехнувшись.
— Ну, тогда в дорогу! Бобино, Листок, Молодой и Бертелей уже у Прыжка Оленя, и если наш ворчун застанет нас здесь, когда вернется, то несдобровать нам, а не кабану!
— А пока подойди-ка сюда! — сказал Бернар.
Эти слова были сказаны таким суровым, властным голосом, совсем не свойственным Бернару, что Франсуа посмотрел на него с удивлением. Но, увидев исказившиеся черты, побледневшее лицо и письмо в руке, которое, по-видимому, и стало причиной этих изменений в лице и поведении молодого человека, он шагнул к нему с улыбкой (в ней сквозила обеспокоенность) и, поднеся руку к фуражке подобно военному, приветствующему начальника, сказал:
— Вот и я, мой командир!
Бернар, поймав взгляд Франсуа, спрятал руку с письмом за спину и, положив другую на плечо Франсуа, спросил его:
— Что ты скажешь о Парижанине?
— О молодом человеке, работающем у господина Руазена, торговца лесом?
— Да.
Франсуа кивнул и прищелкнул языком:
— Скажу, что он здорово одевается, всегда по самой последней моде.
— Да не об одежде речь!
— Тогда, значит, каков он собой? Ну что ж, красивый парень, спорить не буду, — снова одобрительно кивнул Франсуа.
— Да я не о внешности спрашиваю, — начал терять терпение Бернар. — Я тебя спрашиваю о том, что он за человек, о его моральных качествах.
— О моральных качествах? — воскликнул Франсуа так, что стало ясно: насчет моральных качеств Шолле у него совсем иное мнение.
— Да, о моральных качествах, — повторил Бернар.
— Ну что ж, тогда можно сказать, что он из тех людей, которые не сумеют, пожалуй, отыскать следы коровы мамаши Ватрен, если корова забредет в поле Ментар. Хотя уж коровий-то след попробуй не заметить!
— Да, но ему вполне по силам выследить лань, догнать ее и затравить, особенно если эта лань носит чепец и юбку?
Лицо Франсуа приняло выражение одобрительной насмешки, в котором уж никак нельзя было ошибиться:
— Ну, в этом-то у него репутация славного охотника!
— Пусть так! — вскричал Бернар, сжимая кулаки. — Но только не следует ему охотиться на моих землях, а иначе — берегись, браконьер!
В голосе Бернара была слышна такая угроза, что Франсуа спросил испуганно:
— Что это с тобой?
— Иди сюда! — сказал Бернар.
Франсуа подошел.
Бернар обхватил его за шею правой рукой, а левой поднес к его лицу письмо Шолле:
— Что ты скажешь об этом письме?
Франсуа посмотрел сначала на Бернара, потом на письмо и наконец начал читать:
"Дорогая Катрин…"
— О-о! — прервал он чтение, — твоя кузина?
— Да, — ответил Бернар.
— Мне, однако, кажется, что ему не помешало бы обратиться к ней "мадемуазель Катрин", как это делают все.
— Да, во-первых… но погоди, ты дочитай до конца! Франсуа возобновил чтение, начиная понимать, в чем дело:
"Дорогая Катрин, я узнал, что Вы возвращаетесь после полутора лет отсутствия, во время которого я так редко мог видеть Вас при моих кратких приездах в Париж и совсем не имел возможности поговорить с Вами. В течение всех этих долгих месяцев Ваше очаровательное личико не выходило у меня из головы, я день и ночь думал только о Вас. Поскольку я спешу высказать Вам вслух то, о чем пишу, я поеду Вам навстречу до Гондревиля. Надеюсь, что по возвращении Вы станете более разумной, чем были до отъезда, и что воздух Парижа заставил Вас забыть этого мужлана Бернара Ватрена.
Ваш поклонник на всю жизнь
Луи Шолле".
— О, это написал Парижанин?
— И весьма удачно!.. Ты же понимаешь: "этого мужлана Бернара Ватрена"!
— Да, но… а как мадемуазель Катрин?
— Вот именно, Франсуа, как мадемуазель Катрин?
— Ты думаешь, он поехал к ней навстречу?
— Почему бы нет? Эти городские так в себе уверены! И потом, чего ради стесняться из-за такого мужлана, как я?
— Ну, а ты?
— Я? Что я?
— Слушай, ты-то, наверное, знаешь, как к тебе относится мадемуазель Катрин.
— Я знал это до ее отъезда. Но за те полтора года, что она в Париже, как знать?
— Но ты ведь ездил ее повидать?
— Два раза, и в последний раз восемь месяцев назад… А за восемь месяцев молоденькой девушке чего только не придет в голову!
— Да полно, что за дурные мысли! — воскликнул Франсуа. — Нет, я знаю мадемуазель Катрин и могу за нее поручиться.
— Франсуа, Франсуа, самая лучшая женщина если не обманщица, то, по меньшей мере, кокетка… Эти полтора года в Париже!.. О!
— А я тебе говорю, что, когда мадемуазель Катрин вернется, она будет такой же, какой ты ее знал, доброй и милой!
— О, если только она поднимется в его тильбюри!.. — вскричал Бернар с угрожающим жестом.
— Что же тогда? — испуганно спросил Франсуа.
— Вот две пули, — проговорил Бернар, доставая из кармана две пули, на которых он ножом Матьё нацарапал крест, — две пули с моей отметкой: я нанес ее для стрельбы в кабана…
— Ну, и что?
— Так вот, одна из них достанется ему, а другая — мне!
И он вогнал обе пули в стволы ружья.
— Пойдем, Франсуа! — сказал он.
— Э, Бернар, Бернар, — упираясь, сказал Франсуа.
— Я тебе говорю, идем! — яростно закричал Бернар. — Иди же!
И он потянул Франсуа за собой, но вдруг остановился: перед ним стояла его мать.
— Матушка!.. — прошептал Бернар.
— Вот хорошо! — Франсуа довольно потер руки, надеясь, что присутствие матери что-нибудь изменит в ужасных намерениях Бернара.
Добрая женщина вошла, улыбаясь, держа в руке на тарелке чашку кофе с двумя непременными гренками.
Ей достаточно было взглянуть на сына, чтобы понять материнским чутьем, что с ним творилось что-то неладное.
Однако она не подала виду и с обычной улыбкой сказала:
— Добрый день, сынок!
— Спасибо, матушка, — ответил Бернар.
Он направился было к выходу, но она удержала его:
— Как ты спал, мальчик?
— Прекрасно!
Потом, видя, что Бернар идет к двери, она спросила:
— Ты что, уже уходишь?
— Они ждут возле Прыжка Оленя, Франсуа зашел за мной.
— О, это не спешно, — сказал Франсуа, — они подождут. Десять минут позже или раньше ничего не значат.
Но Бернар не остановился.
— Подожди минутку! — вновь заговорила мамаша Ватрен. — Я с тобой едва поздоровалась и даже не обняла!
Взглянув на него, она продолжала:
— Кажется, сегодня пасмурно!
— Ничего, разгуляется… Прощайте, матушка.
— Погоди!..
— Что?
— Съешь что-нибудь перед уходом.
И она протянута молодому человеку чашку кофе, которую только что приготовила для себя.
— Спасибо, матушка, я не хочу есть, — сказал Бернар.
— Это такой кофе, какой и ты любишь, и Катрин тоже, — настаивала мать. — Выпей!
Бернар покачал головой.
— Нет? Ну хотя бы губами дотронься. Если ты его попробуешь, он мне покажется вкуснее.
— Бедная моя матушка! — прошептал Бернар.
И, взяв чашку, он поднес ее к губам и вновь поставил на тарелку.
— Спасибо!
— Кажется, тебя дрожь пробирает, Бернар? — спросила мать, которую охватывало все большее беспокойство.
— Нет, наоборот, у меня сегодня как никогда верная рука… Посмотрите.
И привычным для охотников жестом Бернар перебросил ружье из правой руки в левую, затем, словно желая порвать ту цепь, что, как он чувствовал, начинала удерживать его, сказал:
— Все, матушка, теперь прощайте! Мне надо идти.
— Что же, иди, раз уж тебе непременно хочется. Но возвращайся побыстрее, ты ведь знаешь, что сегодня утром приезжает Катрин.
— Да, я это знаю, — сказал молодой человек с непередаваемым выражением в голосе. — Пошли, Франсуа!
И Бернар устремился к выходу. Однако на самом пороге он столкнулся с Гийомом.
— А, отец, как раз вовремя! — сказал он, отступая на шаг.
Папаша Гийом возвращался, по-прежнему, как и перед уходом, держа в зубах трубку. Только теперь в его небольших серых глазах поблескивало явное удовольствие.
Он даже не заметил Бернара или не показал вида, что заметил, и обратился к Франсуа:
— Молодец, парень! Браво! Знаешь, я не любитель раздавать похвалы…
— Это уж точно! — отвечал Франсуа, несмотря на свою озабоченность не сумевший сдержать довольной улыбки.
— Ну так вот, браво! — повторил старый лесничий.
— Ага! — воскликнул Франсуа. — Значит, все, как я вам описал?
— Все!
Бернар снова сделал движение к выходу, пользуясь тем, что отец, казалось, не обращает на нею внимания, но Франсуа остановил его:
— Да послушай же немного, Бернар. Речь-то о кабане.
— Ты хочешь сказать — о кабанах! — поправил Гийом. — Да. Лежат они, как ты и сказал, в зарослях Тет-де-Сальмон… бок о бок, рядышком. Кабаниха вот-вот опоросится, кабан ранен в лопатку. Шесть лет ему… ты просто как взвесил его. Видел я их обоих совсем как вас сейчас, тебя и Бернара. Если бы я не боялся, что другие мне скажут: "Так чего ради вы нас побеспокоили, папаша Гийом?" — вот честное слово, я бы не стал откладывать!
— Что же, — сказал Бернар, — вы видите, нельзя терять время… Прощайте, отец!
— Сынок, не рискуй понапрасну! — сказала мать.
Старый лесничий посмотрел на жену, беззвучно смеясь сквозь сжатые зубы:
— Ну, если ты хочешь вместо него пойти поохотиться на кабана, мать, то он заменит тебя на кухне.
Потом, отвернувшись, чтобы поставить ружье в угол у камина, он пробормотал, пожимая плечами в присущей только ему манере:
— Разве эта женщина может оставить кого-нибудь в покое?
Тем временем Бернар подошел к Франсуа:
— Франсуа, извинись там за меня перед всеми, ладно?
— Почему?
— Потому что после первого поворота мы с тобой расходимся в разные стороны.
— Вот как?
— Вы все ведь пойдете в урочище Тет-де-Сальмон?
— Да.
— Ну а я — к вересковым зарослям Гондревиля… У каждого своя дичь.
— Бернар! — воскликнул Франсуа, хватая молодого человека за руку.
— Ну, хватит! Я совершеннолетний и волен делать что хочу.
Вдруг Бернар, почувствовав на плече чью-то руку, обернулся и увидел Гийома.
— Что, отец? — спросил он.
— Ты зарядил ружье?
— Да!
— Настоящими пулями, как положено хорошему стрелку?
— Настоящими пулями.
— Ну, тогда помни, целься под лопатку!
— Я знаю, спасибо! — ответил Бернар.
Потом он протянул руку старому лесничему:
— Давайте руку, отец!
Затем он повернулся к Марианне:
— И вы, матушка, обнимите меня!
Обняв мать, Бернар воскликнул:
— Прощайте, прощайте!
И он выбежал из дома.
Гийом, взглянув на жену, обеспокоенно спросил:
— Скажи, жена, что это сегодня с твоим сыном? Он вроде бы не в себе!
— Мне тоже так показалось! — воскликнула жена. — Тебе надо бы вернуть его, отец!
— Зачем это? — откликнулся Гийом. — Чтобы спросить, не приснился ли ему дурной сон?
И, подойдя к порогу, держа трубку в зубах и руки в карманах, он прокричал:
— Эй, Бернар, слышишь? Пониже лопатки!
Но Франсуа один шел к Прыжку Оленя: Бернар уже свернул на свою дорогу.
Тем не менее голос молодого человека донесся до отца, и старый лесничий вздрогнул, услышав:
— Да, отец! Слава Богу, я знаю, куда всадить пулю, будьте спокойны!
— Да сохранит Господь бедного мальчика! — прошептала Марианна, перекрестившись.
