XVII
ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ
Пропито семь или восемь месяцев. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что изменилось. Но тем не менее назревали грозные события. Чтобы ознакомиться и разобраться в них, мысленно перенесемся в некое учреждение, где собираются воедино все последние новости, а именно — в кабинет начальника полиции.
Итак, вечером 25 февраля 1560 года г-н де Бражелон, начальник полиции, небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей по имени Арпион.
Тот читал:
— "Сегодняшнего числа известный вор Жиль Роз был задержан в большом дворцовом зале в тот момент, коща срезал золотую цепь у каноника Священной капеллы…"
— У каноника Священной капеллы! Вы только подумайте! — воскликнул г-н де Бражелон.
— Какое кощунство! — сказал мэтр Арпион.
— А какая ловкость! — заметил начальник полиции. — Какая ловкость! Ведь каноник сам малый не промах. Попозже я вам скажу, мэтр Арпион, как мы разделаемся с этим прохвостом. Дальше.
Мэтр Арпион продолжал:
— "Господа уполномоченные от Сорбонны, явившиеся к принцессе Конде с предложением отказаться от вкушения мясной пищи на время великого поста, были приняты господином де Сешелем, каковой встретил их с великим глумлением и заявил, что они ему нужны, как прыщ под носом".
— А вот это посерьезней, — поднялся с кресла начальник полиции. — Отказаться от поста и оскорбить представителей Сорбонны! Это значительно отягчит ваш счет, госпожа де Конде, коща мы начнем подводить итоги! Арпион, это все?
— На сегодня, слава Богу, все. Но вы, ваша милость, еще не сказали, как быть с Жилем Розом.
— Отберите в тюрьме еще несколько ловких мошенников, и пусть они во главе с ним отправятся в Блуа; там предстоит большой праздник, и, может быть, им удастся потешить короля своими уловками и проделками.
— Но если они по-настоящему своруют?
— Тоща их повесят!
В этот момент явился привратник и доложил:
— Его милость Великий инквизитор веры!
Мэтр Арпион не стал дожидаться, коща ему прикажут удалиться. Он поклонился и вышел. Вошедший был особой поистине важной и устрашающей.
К обычному званию доктора Сорбонны и каноника Нуайонского он присовокупил звание Великого инквизитора по вопросам веры всей Франции. Для того чтобы имя его было столь же выразительно, как титул, он велел себя называть Демошаресом, хотя звали его попросту Антуаном де Муши. С тех пор в народе и стали звать шпионов мушарами.
— Ну и как, господин начальник полиции? — спросил Великий инквизитор.
— Ну и как, господин Великий инквизитор? — отозвался начальник полиции.
— Что новенького в Париже?
— Я как раз хотел у вас спросить то же самое.
— Это значит, что новостей нет, — тяжко вздохнул де Муши. — Трудные пришли времена! Ничего нет: ни заговоров, ни покушений. А эти гугеноты — они просто жалкие трусы! Мельчает ныне ваше ремесло, господин де Бражелон!
— Ну нет! Правительства меняются, полиция остается.
— Однако, — горестно возразил г-н де Муши, — посудите сами, чего мы достигли в результате вооруженного налета на этих протестантов на улице Марэ. Мы ведь были уверены, что во время вечерней трапезы они вместо пасхального барашка едят окорок — так, по крайней мере, явствовало из ваших донесений. И в итоге мы имели всего лишь одну несчастную фаршированную индейку! Много ли чести от этого вашего учреждения?
— Всякое бывает, — ответил задетый за живое де Бражелон. — Вам не больше нашего повезло в деле Трульяра, что жил на площади Мобер. Вы ведь собирались доказать, что оный Трульяр после омерзительной оргии отдал двух своих дочерей на позор своим единоверцам, а ваши свидетели, которым мы здорово заплатили — ай-ай-ай!.. — отрекаются и вас же уличают во лжи!
— Изменники! — пробормотал де Муши.
— Чистая неудача, господин Великий инквизитор, чистая неудача! — не без удовольствия поддел его г-н де Бражелон.
— Но неудача эта произошла только по вашей вине! — вспылил де Муши.
— Как вы говорите? По моей вине? — переспросил ошарашенный начальник полиции.
— Несомненно! Вы слишком много обращаете внимания на всякие там донесения свидетелей и прочие пустяки! Что нам за дело до их вранья и отговорок? Надо было продолжать как ни в чем не бывало и в конце концов обвинить этих изуверов!
— Как так? Без доказательств?
— Конечно! Обвинить и осудить!
— Без состава преступления?
— Конечно! Осудить и всех повесить!
— Без суда?
— Подумаешь, без суда! Вам непременно подай суд, преступление, доказательства! Велика ли заслуга — повесить того, кого стоит повесить!
— Но это же вызовет к нам жгучую ненависть!
— Вот этих именно слов от вас я и ждал! — радостно вскинулся де Муши. — В этом-то и кроется суть моей системы! Запомните, милостивый государь: для того чтобы пожинать преступления, должно сперва их посеять. Недаром гонения — это сила!
— Мне кажется, — заметил начальник полиции, — что с начала нынешнего царствования мы только и делаем, что занимаемся всякого рода гонениями. При желании вся эта почтенная публика могла бы давным-давно возмутиться!
— Неужели? Отчего же? — иронически спросил Великий инквизитор.
— А вы подсчитайте, сколько обысков, налетов и грабежей было каждый день в домах ни в чем не повинных гугенотов!
— А, все это я знаю, и все это ерунда! — усмехнулся де Муши. — Полюбуйтесь, с каким стоическим терпением они выносят эти неприятности.
— А то, что Анн Дюбур, племянник канцлера, два месяца назад был сожжен на Гревской площади, — это тоже ерунда?
— Не Бог весть что! Да и к чему привела эта казнь? Убили одного из судей, кокнули президента Минара, затеяли какой-то, с позволения сказать, заговор, от которого и следов не осталось. Стоило из-за этого поднимать такой шум!
— А последний указ? — спросил г-н де Бражелон. — Ведь он направлен не только против гугенотов, но и против всего высшего сословия Франции!
— Вы имеете в виду указ об отмене пенсий?
— Да нет же! О том, что всем просителям любых рангов велено покинуть двор в двадцать четыре часа, а не то их повесят! Ну, знаете, коща веревкой грозят и знати, и черни, — это уж слишком. Бунта не миновать!
— Да, мера довольно крутая, — самодовольно улыбнулся де Муши. — Подумать только, лет пятьдесят назад от такого указа возмутилось бы все дворянство страны, а ныне, сами видите: пошуметь пошумели, но за дело не взялись. Ни один не пошевелился!
— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — Де Бражелон понизил голос. — Если в Париже не шевелятся, то в провинции понемногу раскачиваются.
Де Муши оживился:
— Ба! Есть сведения?
— Пока еще нет, но жду с минуты на минуту.
— А откуда?
— С Луары!
— У вас там есть осведомители?
— Есть только один, но основательный.
— Только один! Это ненадежно!
— Но лучше иметь одного хорошего и хорошо ему платить, нежели оплачивать двадцать туполобых мошенников.
— Но кто вам ручается за него?
— Во-первых, его голова, а потом — его немалые прежние заслуги.
— Все равно это рискованно, — повторил де Муши.
Мэтр Арпион, только что вошедший в комнату, подошел к своему начальнику и что-то прошептал ему на ухо.
Де Бражелон возликовал:
— Вот, вот, оно самое! Арпион, немедленно ведите сюда Линьера!
Арпион поклонился и вышел.
— Вот об этом Линьере я и говорил вам, — сказал Бражелон, потирая руки. — Вы его сейчас услышите! Он только что приехал из Нанта. У нас с вами нет секретов друг от друга, так что я буду рад вам доказать, что мой способ лучше всякого другого.
Мэтр Арпион впустил г-на Линьера.
Это был маленький, тщедушный чернявый человечек, с которым мы уже встречались на собрании протестантов в доме на площади Мобер, тот самый, что потрясал республиканской медалью и говорил о подкошенных лилиях и низложенных монархах.
XVIII
ШПИОН
Линьер, войдя в кабинет, сначала бросил холодный и недоверчивый взгляд на де Муши, потом поклонился г-ну де Бражелону и застыл на месте, ожидая вопросов.
— Рад вас видеть, господин Линьер, — так начал де Бражелон. — В присутствии Великого инквизитора вы можете говорить без всякой опаски.
— О, конечно! — воскликнул Линьер. — Если бы я знал, что стою перед достославным Демошаресом, я бы не выказал никакого колебания.
Тонкая лесть шпиона была приятна де Муши, он одобрительно кивнул головой и произнес:
— Прекрасно!
— Итак, рассказывайте, господин Линьер! И поскорей! — приказал начальник полиции.
— Разве вам еще не известно, что случилось на предпоследнем собрании протестантов в Ла Ферже? — осторожно спросил Линьер.
— Я кое-что слышал, но не знаю подробностей, — отозвался де Муши.
— Тогда, если позволите, я изложу в двух словах все, что мне удалось разузнать о важных событиях за последние дни.
Г-н де Бражелон поощрительно кивнул. Эта маленькая непредвиденная задержка, хотя и тормозила собственное его нетерпение, в то же время давала ему возможность блеснуть перед Великим инквизитором редкими способностями, а также и необычным красноречием своего агента.
Линьер же, понимая, что держит своеобразный экзамен, постарался быть на высоте и был действительно великолепен. Он сказал:
— Первое собрание в Ла Ферже особенной важности не представляло. Говорили по большей части сущую чепуху, и, когда я предложил низложить его величество и установить конституцию на манер швейцарских кантонов, мне в ответ раздалась оскорбительная брань. Единственное, до чего договорились, так это обратиться к королю с просьбой прекратить гонения на протестантов, дать отставку Гизам, поставить министрами принцев крови и немедленно созвать Генеральные штаты. Простая петиция — жалкий результат! Затем стали намечать руководителей. Пока речь шла о второстепенных вожаках на отдельных участках, все шло гладко. Затруднения возникли лишь тогда, когда нужно было выбрать руководителя всего заговора. Господин Колнньи и принц Конде прислали сказать, что отказываются от опасной чести, которую им предлагают. По их мнению, лучше использовать для этой цели менее знатного гугенота. Тоща, видите ли, легче будет придать всей этой затее характер народного движения! Хорошенький предлог для глупцов! Но для них этого было достаточно, и после долгих препирательств они наконец выбрали Ла Реноди.
— Ла Реноди! — повторил де Муши. — Он действительно один из ярых вожаков этих изуверов! Я его знаю, он человек крепкий и решительный.
— Так вот он-то и будет Катил иной!
— Ну-ну, вы несколько преувеличиваете! — усмехнулся де Бражелон,
— Вот увидите, как я преувеличиваю, — ответил шпион. — Теперь перейдем ко второму собранию, что имело место в Нанте пятого февраля.
— Ага! — одновременно вскрикнули де Муши и Бражелон и с жадным любопытством придвинулись к Линьеру.
— На этот раз дело не ограничилось разговорами, — с важным видом заявил Линьер. — Теперь слушайте. Но, может быть, опустить подробности и сразу перейти к выводам?
Негодяй хотел всецело овладеть вниманием этих двух высокопоставленных особ и нарочно медлил.
— Факты, факты! — нетерпеливо выкрикнул начальник полиции.
— Вот они. После нескольких малоинтересных выступлений взял слово Л а Реноди и сказал следующее: "В прошлом году, когда королева Шотландская повелела предать священнослужителей суду в Стерлинге, все прихожане поехали вслед за ними в этот город; несмотря на то, что они были совершенно безоружны, их грозный марш испугал правительницу, и она отменила суд. Я предлагаю сделать то же самое и во Франции! Все верующие пусть направятся в Блуа, где пребывает король, и представят ему петицию, в которой они просят отменить эдикты о гонениях и разрешить свободу вероисповедания…"
— Все одно и то же! — разочарованно прервал его де Муши. — Почтительно-благочестивые изъявления, от которых уже тошнит! Петиция! Возражения! И это устрашающие новости, которые вы нам обещали, мэтр Линьер?
— Погодите, погодите, — осклабился Линьер. — Вы сами понимаете, что эти безобидные предложения Ла Реноди возмутили меня не меньше, а пожалуй, и больше, чем вас. "Чего можно добиться такими ничтожными начинаниями?" — спросил я его. Прочие еретики высказывались в том же духе. Тоща Ла Реноди пришел в сильное возбуждение, раскрыл свои карты и разъяснил гугенотам, какой дерзкий план сокрыт под видимостью смиренных предложений.
— Посмотрим, что за план, — заметил де Муши тоном человека, который заранее ничему не удивляется.
— Полагаю, он стоит того, чтобы его пресечь! — ответил Линьер. — Толпа жалких и безоружных просителей отвлечет внимание короля, а в это время пятьсот всадников и тысяча пеших знатных еретиков под командой тридцати лучших военачальников обложат со всех сторон дороги к Блуа, ворвутся в город, похитят короля, королеву-мать и герцога де Гиза, предадут их суду, а власть передадут в руки принцев крови, с тем чтобы предложить Генеральным штатам определить подходящую форму правления… Вот вам и заговор, господа! Что вы скажете о нем?
Он остановился, ликуя. Великий инквизитор и начальник полиции с тревогой переглянулись.
Наконец де Муши воскликнул:
— Клянусь обедней, это здорово! Все, что затеяли эти несчастные еретики, обернется против них самих, и они попадут в яму, которую вырыли другому. Бьюсь об заклад, кардинал будет в восторге! Дорого дал бы он за то, чтобы одним ударом покончить со всеми своими врагами!
— Так пусть Господь ниспошлет ему такой восторг! — пожелал г-н де Бражелон.
Линьер в его глазах становился человеком почтенным, человеком ценным и просто незаменимым. И он обратился к нему так:
— Вы, господин маркиз (негодяй и в самом деле был маркизом), действительно оказали государю и государству величайшую услугу. Вы будете достойно вознаграждены, не сомневайтесь!
— О да, — подтвердил де Муши, — вы заслужили большую свечу и мое глубокое уважение. И вы тоже, господин де Бражелон, примите мои поздравления, вы умеете выбирать людей для работы! Ах, господин Линьер, вы вправе рассчитывать на наилучшее мое отношение к вам!
— Как приятна такая награда за подобную малость! — скромно поклонился Линьер.
— Вы же знаете, что неблагодарность нам несвойственна, — заметил начальник полиции. — Но, однако, вы еще не все сказали. Какой назначен срок? Где состоится встреча?
— Встреча назначена на пятнадцатое марта в Блуа.
— Пятнадцатое марта! У нас и двадцати дней не наберется! А кардинал как раз в Блуа! В нашем распоряжении всего двое суток, чтобы предупредить его и получить необходимые указания. Какая ответственность!
— А какой триумф! — прибавил де Муши.
— А не известны ли вам, дорогой господин Линьер, имена главарей? — спросил начальник полиции.
— Все записаны, — ответил Линьер.
— Вы единственный человек в своем роде! — с восторгом взревел де Муши. — Такие люди мирят меня с человечеством!
Линьер распорол подкладку своего камзола, вытащил оттуда бумажку, развернул ее и внятно прочитал:
Список главарей и названия провинций, коими они должны руководить:
Кастельно де Шалосс — Гасконь
Дюмениль — Перигор
Коквиль — Пикардия
Де Феррьер-Малиньи — Иль-де-Франс и Шампань
Шатовье — Прованс…"
— И так далее. Вы прочтете и разметите этот список на досуге, — сказал Линьер, вручая начальнику полиции прейскурант измены.
— Да ведь это же заранее обдуманная гражданская война, — изумился де Бражелон.
А Линьер добавил:
— И притом учтите, что в то время, как их шайки пойдут на Блуа, другие главари в каждой провинции будут подавлять малейшее волнение в пользу Гизов.
Де Муши злорадно потирал руки:
— Вот это здорово! Мы их всех поймаем в одну сеть!.. Почему у вас, господин де Бражелон, такой растерянный вид?
— Но посудите сами, времени у нас в обрез, — заволновался начальник полиции. — Нет, дорогой мой Линьер, мне совсем не хочется вас упрекать, но вы могли предупредить меня и пораньше!
— Как же я мог? Ла Реноди надавал мне кучу поручений от Нанта до Парижа. Если бы я пренебрег ими, я бы навлек на себя подозрения.
— Все правильно! — согласился де Бражелон. — И вообще не к чему говорить о том, что сделано, поговорим лучше о том, что нужно сделать. Вы нам ничего не сказали о принце Конде. Разве его не было в Нанте?
— Был. Но перед принятием решения он захотел повидать Шодье и английского посла и якобы с этой целью направился в Париж вместе с Ла Реноди.
— Он едет в Париж? И Ла Реноди тоже?
— Конечно. Они, должно быть, уже прибыли.
— И где остановились?
— Вот этого я не знаю. Я спрашивал ненароком, где можно найти вождя, если он вдруг мне понадобится, но получил какой-то неопределенный ответ.
— Досадно, что и говорить! — огорчился де Бражелон.
В эту минуту с таинственным видом в кабинет снова прошмыгнул мэтр Арпион.
— Что там еще, Арпион? — рассердился де Бражелон. — Ведь вы же знаете, черт возьми, что мы заняты важным делом!
— Я бы не посмел войти, если бы не другое такое же важное дело!
— Ну говори же, да поскорее! Тут все свои.
— Некто по имени Пьер Дезавенель… — начал было Арпион.
Но тут все трое — де Бражелон, де Муши и Линьер —
выпалили в один голос:
— Пьер Дезавенель?!
— Это тот самый адвокат с улицы Мармузе, у которого вечно останавливаются заезжие протестанты, — заметил де Муши.
— И за домом которого я давненько слежу! — подхватил де Бражелон. — Однако адвокатишко осторожен и всегда вывертывается. Что ему нужно, Арпион?
— Немедленно поговорить с вами. У него очень испуганный вид.
— Хм!.. Что он может знать? — пренебрежительно хмыкнул честолюбивый Линьер. — Ведь он же порядочный человек!
— Надо убедиться, надо убедиться, — протянул Великий инквизитор.
— Арпион, — приказал де Бражелон, — впустите этого человека.
— Сию минуту, ваша милость, — отозвался Арпион.
— Прошу простить, дорогой маркиз, — обратился де Бражелон к Линьеру, — Дезавенель вас знает, и нет никакой необходимости, чтобы он знал о наших взаимоотношениях. Сделайте одолжение, пройдите на время в комнату Арпиона. Когда мы окончим, я вас позову. Ну, а вас, господин Великий инквизитор, я прошу остаться. Ваше присутствие пойдет только на пользу.
— Пусть так, я останусь, — удовлетворенно кивнул головой де Муши.
— Между прочим, учтите, — заметил Линьер, — невелик вам прок от этого Дезавенеля. Тупая башка! Честная запуганная душонка! Он ничего не стоит, ничего не стоит!
— Посмотрим… Но идите, идите, милейший Линьер…
Едва Линьер скрылся за дверью, как в комнату вошел бледный, трясущийся человек.
То был адвокат Пьер Дезавенель, которого мы видели на том же тайном собрании на площади Мобер и помним, каким успехом сопровождалось его мужественно-осторожное выступление.
XIX
ДОНОСЧИК
Дезавенель чуть ли не до земли поклонился де Муши и де Бражелону и спросил дрожащим голосом:
— Если не ошибаюсь, господин начальник полиции?
— А также и господин Великий инквизитор веры, — прибавил де Бражелон, указывая на де Муши.
Дезавенель побледнел еще больше.
— Господи Иисусе, — воскликнул он, — перед вами, господа, стоит великий, величайший грешник! Могу ли я рассчитывать на пощаду? Может ли чистосердечное признание облегчить мои преступления?
Г-н де Бражелон сразу понял, с кем имеет дело.
— Мало признаться, — сурово сказал он, — надо еще и искупить свои грехи!
— Я сделаю все, что в моих силах, ваша милость!
— Для этого нужно оказать нам какую-либо услугу, сообщить нам какие-нибудь ценные сведения…
— Я постараюсь… сообщить… — сдавленным голосом произнес адвокат.
— Это будет трудновато, поскольку мы знаем все, — небрежно заметил де Бражелон.
— Как! Что вы знаете?
— Все! Я должен вас предупредить: в вашем положении нельзя быть уверенным, что запоздалое раскаяние спасет вашу голову.
— Мою голову! Боже мой! Но если я пришел сам…
— Поздно! — де Бражелон был непреклонен. — Все, что вы можете нам поведать, наперед известно.
— Вполне возможно, но все-таки позвольте спросить, что именно вы знаете?
Но тут раздался громыхающий голос де Муши:
— Прежде всего то, что вы один из заклятых еретиков!
— Увы, такова истина! — захныкал Дезавенель. — Я принял эту веру, а зачем, сам не знаю. Но я отрекусь, ваша милость, если вы меня пощадите!
Де Муши продолжал:
— Это еще не все. Вы у себя скрываете гугенотов!
— Но пока у меня не нашли никого! — сказал адвокат.
— Конечно, — заметил де Бражелон, — потому что в вашем доме есть какой-нибудь чулан, подземелье или просто тайный выход на улицу. Но в один прекрасный день мы разрушим ваш дом до основания, и уж тогда-то все ваши тайники сразу обнаружатся.
— Я вам сам все покажу. Я действительно иной раз принимал и держал у себя этих проклятых протестантов. Они хорошо платят за постой, а судебные дела дают очень мало. Жить-то ведь надо! Но этого больше не будет, клянусь!
— Кроме того, — продолжал де Муши, — вы неоднократно выступали на протестанских сборищах.
— В качестве адвоката, — жалобно простонал Дезавенель. — И притом всегда призывал к умеренности. Это вы должны знать, если знаете все.
И наконец, подняв глаза на зловещих собеседников, он добавил:
— Но в то же время я замечаю, что вы знаете далеко не все…
— Ошибаетесь, любезнейший, — произнес начальник полиции, — и сейчас мы вам докажем обратное!
Де Муши хотел было остановить его, но тот возразил ему:
— Я вас понимаю, господин Великий инквизитор, но какой смысл скрывать наши карты перед этим человеком? Ведь он все равно не скоро отсюда выйдет!
— Как! Я отсюда не выйду? — ужаснулся Пьер Дезавенель.
— Уж не думаете ли вы, — преспокойно объяснил ему де Бражелон, — что, побывав здесь и кое-что пронюхав о наших делах, вы поспешите обратно к своим друзьям с доносом? Так не будет, любезнейший, с этого момента вы арестованы.
— Арестован?! — переспросил Дезавенель.
Сначала он был совершенно убит, но, поразмыслив, примирился со своей участью. В самой его подлости крылась какая-то отчаянность.
— Ну что ж, может быть, это и к лучшему, — покорно вздохнул Дезавенель. — Здесь я в большей безопасности, нежели у себя дома. И если уж вы меня, господин начальник полиции, оставляете тут, не сочтите за труд ответить мне на некоторые почтительнейшие вопросы. Мне все-таки думается, что я смогу проявить свое благочестие и благонамеренность каким-нибудь достойным разоблачением.
— Гм… сомневаюсь! — буркнул де Бражелон.
— Известно ли вам, ваша милость, о последних собраниях гугенотов?
— Это вы насчет Нанта?
— А, это вам уже известно! Хорошо… Но что же там происходило?
— Вы намекаете на состряпанный заговор?
— Да. Этот заговор…
— …заключается в том, чтобы похитить короля, заменить братьев Гизов бурбонскими принцами, созвать Генеральные штаты и так далее. Все это старая песня, милейший господин Дезавенель, и тянется она с пятого февраля.
— А заговорщики думают, что все хранится в тайне! — вскричал адвокат. — Они пропали! И я тоже! Вам, конечно, известны имена главарей?
— Вот, посмотрите, в этом списке все имена…
— Господи Боже мой! До чего же ловка полиция, до чего безумны заговорщики! — снова завопил адвокат. — Неужели я все-таки вам ничего не поведаю? Насчет принца Конде и Ла Реноди?.. Известно ли вам, где они?
— В Париже.
— Ужасно! Еще одно слово, сделайте милость! Если в Париже, то где именно?
Г-н де Бражелон ответил не сразу и пронизывающим взглядом впился в глаза Дезавенелю.
Тот, с трудом переводя дыхание, повторил вопрос:
— Известно ли вам, где именно находятся принц Конде и Ла Реноди?
— Мы найдем их без труда.
— Но вы еще не нашли их! — возликовал Дезавенель. — Слава тебе, Господи! Я еще могу заслужить прощение! Я один знаю, где они, ваша милость!
В глазах у де Муши вспыхнул жадный огонек, начальник же полиции казался равнодушным.
— Где же они? — спросил он.
— У меня, господа, у меня, — с гордостью заявил адвокат.
— Я это знал, — спокойно заметил де Бражелон.
— Как, знали? — побледнел Дезавенель.
— Конечно! Я просто хотел вас испытать, проверить вашу порядочность. А теперь я вами доволен! Но все-таки ваш случай крайне серьезен. Ведь вы давали приют таким закоренелым преступникам!
— Вы так же преступны, как и они, — поучительно изрек де Муши.
— Ох, и не говорите, ваша милость! — заохал Дезавенель. — Когда принц Конде и господин Ла Реноди явились ко мне в начале недели, я знал, что имею дело с протестантами, но не с заговорщиками. Заговоры и заговорщики мне ненавистны. Они мне тогда ничего не сказали, но коща я узнал об их страшных планах, то перестал спать и есть. А если ночью удается иногда задремать, то снятся всякие трибуналы, эшафоты, палачи… Я просыпаюсь в холодном поту и начинаю гадать, что со мной может случиться.
— Что с вами может случиться? — переспросил г-н де Бражелон. — Первым делом — тюрьма…
— Затем пытка, — подхватил де Муши.
— А там, возможно, и виселица, — продолжил начальник полиции.
— Может быть, и костер, — допустил Великий инквизитор.
— Не исключается и колесование, — для вящего эффекта присовокупил г-н де Бражелон.
— Тюрьма! Пытка! Виселица! Костер! Колесование!.. — то и дело восклицал мэтр Дезавенель с таким видом, будто уже испытывает обещанную ему муку.
— А как же? Вы адвокат, вам ли не знать законов! — заметил де Бражелон.
— Мне ли не знать! — возопил Дезавенель. — Вот потому-то я и пришел к вам, господин начальник полиции.
— Так-то оно верней, — ответил тот. — И хоть от ваших признаний толку мало, мы все-таки учтем вашу добрую волю.
Он о чем-то посоветовался с де Муши, который, видимо, согласился с каким-то его предложением.
— Но прежде всего я прошу вас об одной милости, — взмолился Дезавенель, — не выдавайте меня моим бывшим… сообщникам… Если они угробили президента Минара, то и со мной могут сыграть такую же шутку.
— Мы сохраним вашу тайну, — заверил его де Бражелон.
— Вы будете меня держать в тюрьме? — жалобно и покорно спросил адвокат.
— Нет, вы можете вернуться к себе домой.
— Домой? Ага… понимаю… Значит, вы арестуете моих постояльцев!
— Ни в коей мере. Они будут на свободе, как и вы.
— Даже так? — растерянно протянул Дезавенель.
— Слушайте и хорошенько запоминайте, что я вам скажу, — внушительно заговорил де Бражелон. — Сейчас вы вернетесь домой, чтобы не возбуждать лишних подозрений, и ни слова не скажете своим постояльцам ни о своих страхах, ни об их тайнах. Ведите себя так, будто вы никогда не бывали в этом кабинете. Вы меня поняли? Ничему не противиться, ничему не удивляться. Так и поступайте.
— Это дело нехитрое, — заметил Дезавенель.
— Если же нам понадобятся дополнительные сведения, — добавил де Бражелон, — мы пошлем к вам или пригласим вас сюда. Если будут обыскивать ваш дом, вы нам поможете.
— Уж коли я начал, то доведу до конца, — вздохнул Дезавенель.
— Вот и прекрасно! И последнее. Если по ходу событий нам станет ясно, что вы действительно точно повиновались нашим указаниям, вас пощадят. В противном же случае вас постигнет скорая и жестокая кара.
— Вас сожгут на медленном огне, клянусь Богоматерью! — зловеще отозвался де Муши.
— Но все-таки… — попытался возразить трясущийся адвокат.
— Довольно! — остановил его де Бражелон. — Вы слышали все. Запомните, и до свиданья.
И он отпустил его повелительным жестом. Воспрянувший духом и вместе с тем озабоченный, адвокат ушел.
Начальник полиции и Великий инквизитор промолчали.
— Я поступил так, как вы предложили, — начал де Бражелон, — но, признаться, не уверен, что это лучший выход.
— Что вы! Вы поступили именно так, как нужно! — воскликнул де Муши. — Ведь если события пойдут своим чередом, заговорщики ни о чем не догадаются. Пусть они думают, что шествуют в кромешной тьме, а мы тут как тут! Великолепно! За двадцать лет нам ни разу не представился такой удобный случай, чтобы одним ударом покончить с ересью. Я знаю, каких взглядов на этот счет придерживается кардинал Лотарингский!
— Вы правы, — согласился де Бражелон. — Но что нам предстоит сейчас сделать?
— Вы останетесь в Париже и следите с помощью Линьера и Дезавенеля за двумя вожаками заговора. Я же ровно через час еду в Блуа, дабы предупредить братьев Гизов. Они потихоньку сплотят вокруг короля все наличные силы. Гугеноты же тем временем, ни о чем не догадываясь, попадут, как глупые скворцы, в расставленные нами силки. И вот мы держим их в руках! Всеобщая резня!
Великий инквизитор большими шагами мерил комнату и радостно потирал руки.
— Дай только Боже, — сказал де Бражелон, — чтобы никакая случайность не провалила столь великолепный план.
— Это невозможно! — отвечал де Муши. — Всеобщая резня! Они у нас в руках! Я считаю, что с ересью на сей раз покончено. Всеобщая резня!
XX
КОРОНОВАННЫЕ ДЕТИ
А теперь перенесемся в Блуа, в великолепный королевский замок.
Прошло два дня. Наступило 27 февраля.
Накануне в замке состоялось многолюдное веселое празднество с играми, танцами и аллегориями.
Вот почему в это утро юный король и его супруга встали позже обычного. По счастью, никаких приемов не предстояло, и на досуге они обменялись впечатлениями о вчерашнем празднике.
— Мне кажется, — говорила Мария Стюарт, — он удался на славу.
— Ну конечно, — согласился Франциск II, — особенно хороши были балет и сцены. А вот сонеты и мадригалы показались мне чуточку длинноватыми.
— Ничуть! — воскликнула Мария Стюарт. — Они были так остроумны и изящны!
— Но очень уж льстивые. Невелика радость слушать, как тебя превозносят с утра до ночи. Притом все эти господа начинают свои выступления латынью, в которой я не слишком-то силен. Не то что мой братец Карл!..
— Да, кстати о братце Карле, — перебила его Мария. — Вы обратили внимание, как он вчера исполнил свою роль в аллегории "Защита веры тремя богословскими добродетелями"?
— Если не ошибаюсь, он изображал одну из Рыцарских Добродетелей, так?
— Вот-вот!.. — подхватила Мария. — А вы видели, как он стукнул по голове изображение Ереси!
— Еще бы! Когда Ересь вышла на середину сцены, Карл просто взбесился.
— А вам не показалось, что голова Ереси кого-то напоминает?
— Ив самом деле… я сначала думал, что ошибаюсь, но ведь она сильно смахивала на Колиньи!
— Ну конечно! Вылитый Колиньи!
— И его-то дьяволы уволокли!
— А как обрадовался при этом дядюшка кардинал!
— А заметили, как улыбалась матушка?
— Да, улыбка у нее была страшная! — согласилась королева и тут же перескочила на другое: — Ноя совсем забыла, что нам нужно заняться одним серьезным делом… его поручил нам дядюшка кардинал.
— Ого! — воскликнул король. — С ним это не часто случается!
— Он нам поручает, — торжественно изрекла Мария, — выбрать расцветку нашей швейцарской гвардии.
— Такое доверие — великая честь для нас! Приступим к обсуждению. Я думаю, что форму оставим прежнюю: широкий камзол с пышными рукавами и три цветных разреза. Верно?
— Так, государь, но на каких цветах мы остановимся?
— Тут есть над чем подумать. Но вы не хотите мне помочь, мой маленький советник? Какой первый цвет?
— Полагаю, белый. Цвет Франции!
— Тоща второй — в честь Шотландии, голубой.
— Хорошо! А третий?
— Может быть, желтый?
— Нет, это цвет Испании. Лучше уж зеленый.
— Но ведь это цвет дома Гизов! — сказал король.
— Идея! — воскликнула Мария. — Возьмем красный — это цвет Щвейцарии. Пусть он напоминает этим бедным людям об их родине.
Король согласился.
— Вот мы и справились с таким трудным заданием. К счастью, более серьезные дела мне даются гораздо легче, — насмешливо протянул он. — Наши милые дядюшки, Мари, по возможности, облегчают мне тяготы правления. Это просто очаровательно! Они пишут, а мне остается только подписывать, иной раз даже не прочитав.
— Но разве вы не знаете, государь, — спросила Мария, — что дядюшки мои служат вам и Франции в поте своего лица?
— Как не знать! — усмехнулся король. — Мне об этом так часто напоминают, что забыть просто невозможно. Сегодня как раз день Совета, и мы непременно увидим кардинала Лотарингского с его смиренной речью и преувеличенным почтением. Он будет то и дело кланяться и все приговаривать этаким елейным голоском: "Ваше величество не должны сомневаться в том усердии, которое нас воодушевляет во имя славы вашего царствования и благоденствия народа… Ваше величество, расцвет вашего блага и государства — вот Наша конечная цель…" И так далее и тому подобное…
— Как хорошо вы его представляете! — засмеялась Мария, хлопая в ладоши, а потом серьезно добавила: — Все-таки надо быть снисходительным и великодушным. Вы думаете, что я радуюсь, коща ваша матушка читает мне бесконечные нравоучения о моих нарядах, слугах, выездах и прочей чепухе?.. Ведь она то и дело цедит сквозь зубы: " Дочь моя, вы королева! На вашем месте я следила бы за тем, чтобы мои дамы не пропускали обедню, а также и вечерню… На вашем месте я бы не носила этот красноватый бархат, он недостаточно солиден для вас… На вашем месте я бы никогда не танцевала, а только смотрела…"
Король закричал, заливаясь смехом:
— Ну точь-в-точь моя матушка! Но, видишь ли, она ведь моя мать, а помимо прочего, я и так обидел ее, отстранив от участия в некоторых государственных делах, которые целиком доверил твоим дядюшкам. Надо ей уступать в чем-нибудь другом и почтительно принимать ее воркотню. Мирюсь же я с приторной опекой кардинала… и все потому, что ты его племянница!..
— Спасибо за жертву! — поцеловала его Мария.
— Но, по правде говоря, — продолжал Франциск, — бывают минуты, коща мне хочется отказаться даже от трона.
— Не может быть!
— Я говорю, то, что чувствую, Мари. Ах, если бы можно было быть твоим мужем, не будучи королем Франции! Ведь даже последний из моих верноподданных свободнее меня… Знаешь, о чем я мечтаю последнее время?
— Нет.
— Я мечтаю убежать, улететь, забыть хоть на время о троне, о Париже, о Блуа, даже о Франции и уехать… Сам не знаю куда, но подальше отсюда… Чтобы побыть на свободе, как все другие люди!.. Скажи, Мари, разве не хочется тебе попутешествовать?
— О, государь, я была бы в восторге! Особенно рада была бы за вас. Ведь у вас слабое здоровье. Перемена климата, новая обстановка — все это пойдет вам на пользу. Конечно, поедем, поедем! Но позволят ли нам кардинал и ваша матушка?
— Э! Я все-таки король. Они справятся с делами и без меня. Мы уедем, Мари, еще до наступления зимы… Но куда тебе хочется? Что, если мы начнем с Шотландии?
— Плыть морем? Окунуться в туманы, которые так опасны для ваших легких? Нет! Но почему бы нам не нанести ответный визит нашей сестрице Елизавете в Испании?
— О Мари, воздух Мадрида не слишком-то полезен для французских королей!
— Тоща остается Италия, — решила Мари. — Там всегда хорошо, всегда ясно. Синее небо, синее море! Апельсины в цвету, вечно музыка, вечно праздник!
— Принимаю Италию! — весело воскликнул король.
В тот момент дверь распахнулась, и кардинал Лотарингский, бледный и задыхающийся, опережая привратника, ворвался в королевские покои. А из передней донесся четкий шаг его брата, герцога де Гиза.
XXI
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПОЕЗДКА В ИТАЛИЮ
— Что случилось, господин кардинал? — возмутился король.
— Неужели даже здесь я не могу принадлежать самому себе?
— Государь, — ответил Карл Лотарингский, — простите, что я нарушаю запрет вашего величества, но нас, меня и моего брата, привели к вам неотложные дела.
В ту же минуту в комнату вошел герцог де Гиз, молча поклонился королю и королеве и остановился за спиною кардинала, строгай, молчаливый, неподвижный.
— Тоща говорите, — обратился Франциск к кардиналу.
— Государь, только что обнаружен заговор против вашего величества… Здесь, в Блуа, вам нельзя оставаться… вам нужно его покинуть немедленно!
— Заговор! Покинуть Блуа! Что все это значит?
— Это значит, что злодеи покушаются на жизнь и корону вашего величества.
— Покушаться на меня! За что? Я только что занял трон и никому, по крайней мере сознательно, не причинил никакого зла!.. Кто же эти люди, господин кардинал?
— Кто же еще, как не проклятые еретики — гугеноты!
— Опять еретики! — вскричал король. — А вы не ошибаетесь?
— Увы! На сей раз никаких сомнений.
Король, видимо, был раздосадован — ведь беспощадная действительность оборвала его радостные грезы. Его дурное настроение сразу же отразилось на Марии. Один только герцог де Гиз был совершенно спокоен и невозмутим.
— Но почему меня так возненавидел мой народ? — обиженно проговорил Франциск.
— Я же вам доложил, государь, что мятежники — сплошь гугеноты.
— Но от этого они не перестают быть французами. Господин кардинал, я передал вам в руки власть, чтобы вы сделали ее действительно благословенной, а теперь я вижу вокруг себя только жалобы и недовольство!
— О, государь! — с упреком воскликнула Мария.
— Однако, государь, несправедливо возлагать на нас ответственность за то, в чем повинно наше время, — сухо отозвался кардинал.
— Но я бы хотел, — вспыхнул молодой король, — на время отказаться от вашего содействия, чтобы понять, наконец, кого так не любят — вас или меня!
— О, ваше величество! — снова упрекнула его Мария Стюарт.
Король замолчал, понт, что зашел слишком далеко.
После ледяного молчания опять заговорил Карл Лотарингский, и в тоне его, полном достоинства, прозвучала незаслуженная обида:
— Государь, поскольку наши усилия не признаны, мы, как верноподданные и преданные ваши родичи, считаем необходимым уступить свои посты более достойным и более удачливым лицам.
Смущенный король молчал, а кардинал, выдержав паузу, продолжал:
— Вашему величеству остается только сообщить нам, кому именно нужно сдать наши дела. Что касается меня лично, то заменить меня несложно. Вы можете остановиться на канцлере Оливье, или на кардинале де Турноне, или на господине д’Опитале…
Мария Стюарт в отчаянии закрыла лицо руками, а Франциск уже готов был раскаяться в своей ребяческой выходке.
— Но должность великого магистра и руководителя военными делами, — не унимался Карл Лотарингский, — требует столь удачного сочетания выдающихся способностей и блестящей известности, что, помимо брата, я могу назвать лишь двух особ, достойных этого поста. Тут возможен господин де Бриссак…
— Бриссак! Он вечно ворчит, вечно недоволен! — заметил король.
— А затем — господин де Монморанси. Он не столь даровит, но все же известен.
— Э, — снова возразил Франциск, — коннетабль слишком стар и слишком пренебрегал мною, когда я был дофином. Но почему, господин кардинал, вы не вспоминаете о моих прочих родных, о принцах крови, в частности о принце Конде?
— Государь, я с горечью должен сообщить, что в списке главарей заговора на первом месте имя Конде!
— Не может быть! — поразился король.
— Государь, так оно и есть!
— Значит, это настоящий заговор против государства?
— Государь, это почти мятеж! И ныне, когда вы освобождаете нас от столь тяжелой ответственности, мой долг — просить вас назначить нам преемников как можно скорее, ибо протестанты будут под стенами Блуа через несколько дней.
— Дядя, что вы говорите! — ужаснулась Мария.
— Сущую правду, государыня!
— Много ли их, мятежников? — спросил король.
— По слухам, около двух тысяч… Ну, а теперь мы оба, герцог де Гизия…
— Как, — перебил Франциск, — ив такой опасности вы оба хотите меня покинуть?
— Но, если я не ошибаюсь, именно такова была воля вашего величества…
— Чего же вы хотите? Мне было действительно досадно, что из-за вас… что у меня столько врагов!.. Но, милый дядя, довольно об этом, расскажите мне подробней о сем дерзком мятеже… Как вы намерены его предотвратить?
— Нет уж, увольте, государь, — все еще с обидой ответил кардинал, — после того, что мне довелось услышать от вашего величества, пусть лучше другие…
— Дорогой дядюшка, я вас прошу забыть о мимолетной вспышке, о которой я сам сожалею, — сказал Франциск II. — Или мне надобно извиниться? Просить прощения?
— О государь, после того как вы вернули нам свое драгоценное доверие… — начал было кардинал.
Но король, не дав договорить, воскликнул:
— Полностью! И от всего сердца!
— Мы только теряем время, — веско произнес герцог де Гиз.
Это были первые слова, сказанные им с начала разговора.
Он выступил вперед, как бы считая все ранее происходившее своего рода скучным прологом, в котором он снисходительно предоставил кардиналу играть ведущую роль. Теперь же, коща с болтовней покончено, он брал инициативу в свои руки.
— Государь, — объявил он королю, — вот каковы обстоятельства: на днях две тысячи мятежников под начальством барона Ла Реноди и при поддержке принца Конде должны ринуться из Пуату, Беарна и прочих провинций к Блуа, дабы завладеть Блуа и похитить ваше величество!
У пораженного Франциска вырвался гневный жест. Мария Стюарт охнула:
— Похитить короля!
— И вас вместе с ним, государыня, — продолжал герцог. — Но не извольте беспокоиться, мы не дремлем.
— Что же вы намерены предпринять? — спросил король.
— Мы получили сведения час назад, — ответил герцог. — Чтобы быть в полной безопасности, вы должны нынче же покинуть беззащитный Блуа и направиться в хорошо укрепленный Амбуаз.
— Куда? В Амбуаз? В эту мрачную крепость? — спросила королева.
— Ребенок! — гневно взглянул герцог на свою племянницу и добавил: — Так нужно, государыня.
Тоща возмутился король:
— Значит, нам бежать от мятежников?
— Государь, — возразил герцог, — нельзя бежать от врага, который даже еще и не объявил войну. Пока мы ничего толком не знаем о преступных замыслах бунтовщиков. Но так или иначе, мы не избегаем сражения, только меняем его место. И я буду просто счастлив, если мятежники последуют за нами до Амбуаза.
— Но почему? — спросил король.
— Почему? — высокомерно улыбнулся герцог. — Потому, что таким образом мы можем раз и навсегда покончить с еретиками и ересью, потому, что настало время разить уже не на театральных подмостках, потому что я отдал бы два пальца на руке… на левой руке за то, чтобы довести до конца эту решительную борьбу, которую безумцы затевают против нас.
— И эта борьба, — вздохнул король, — есть не что иное, как междоусобная война.
— Мы примем ее, государь, с тем, чтобы с нею покончить. Вот мой план в двух словах: ваше величество, помните, что мы имеем дело с бунтовщиками, и только. Уезжая из Блуа, мы должны вести себя так, будто ничего не знаем, ничего не ведаем. Когда же бунтовщики подойдут к нам, дабы предательски захватить нас, они попадут в ими же расставленные силки! Итак, никаких волнений, никакой тревоги… это относится в особенности к вам, государыня. Я сам распоряжусь обо всем, но, повторяю, никто не должен догадываться ни о том, что мы готовы, ни о том, что мы что-то знаем.
— На какое время назначен отъезд? — покорно спросил Франциск.
— На три часа дня, государь. Причем к отъезду все готово, я позаботился заранее.
— Как это — заранее?
— Да, государь, заранее. Я заранее знал, что вы, ваше величество, воспользуетесь советами чести и здравого смысла.
— В добрый час, — со слабой улыбкой кивнул король, — к трем часам мы будем готовы.
— Благодарю, государь, за доверие, сейчас дорога каждая минута, и поэтому мы, мой брат и я, вынуждены откланяться.
И, довольно небрежно поклонившись королю и королеве, он вышел из королевских покоев вместе с кардиналом.
Удрученные Франциск и Мария молча смотрели друг на друга.
— А как же наша мечта о поездке в Рим? — грустно улыбнулся король.
— Она сведена к бегству в Амбуаз! — ответила Мария Стюарт и тяжело вздохнула.
XXII
ДВА ПРИГЛАШЕНИЯ
После рокового турнира Габриэль жил уединенно, уйдя в свои невеселые, тягучие мысли. Человек действия и вдохновенного порыва, жизнь которого насыщена была до той поры бурной деятельностью, оказался вдруг обреченным на бездействие и одиночество.
Он не показывался ни при дворе, ни у друзей и редко выходил из своего особняка; при нем не было никого, кроме его кормилицы Алоизы и пажа Андре, который к нему возвратился после неожиданного отъезда Дианы де Кастро в бенедиктинский монастырь.
Габриэль, в сущности совсем еще молодой человек, чувствовал себя опустошенным, исстрадавшимся стариком. Он помнил все, он ни на что больше не надеялся.
Сколько раз в течение этих долгих месяцев он жалел, что не погиб в бою, сколько раз он спрашивал себя, зачем герцог де Гиз и Мария Стюарт укротили ярость Екатерины Медичи, сохранив тем самым ненужную ему теперь жизнь! Да и в самом деле: что ему делать в этом мире? На что он годен?
Но бывали и такие минуты, когда молодость и сила брали свое. Тогда он расправлял плечи, поднимал голову, поглядывал на шпагу, смутно ощущая, что еще не все потеряно в жизни, что есть у него и будущее, что жестокая борьба, а может, и победа когда-нибудь решат его судьбу.
Но, оглядываясь на свое прошлое, он видел перед собой лишь два выхода, дающих возможность вновь приобщиться к настоящей трепетной жизни: это либо война, либо борьба за веру.
Если во Франции грянет новая война, то в его душе — он был в этом уверен — возродится былой боевой задор и он с радостью сложит свою голову в бою! Этим он возместит свой невольный долг герцогу де Гизу или юному королю.
Однако думал он и о том, что был бы не прочь пожертвовать своей жизнью ради новых идей, недавно озаривших его душу. Дело Реформации, по его мнению, — это святое дело, в основе которого заложены истоки справедливости и свободы.
Итак, война или религия! Только посвятив себя одной из этих целей, он сможет вырваться из заколдованного круга и разрешить наконец свою судьбу.
6 марта, в дождливое утро, Габриэль угрюмо сидел в кресле перед камином, когда Алоиза ввела к нему гонца. Сапоги со шпорами и весь его костюм были забрызганы дорожной грязью.
Это был нарочный из Амбуаза, прискакавший с большим эскортом. У него было несколько писем от герцога де Гиза. Одно из них предназначалось Габриэлю. Вот что в нем было:
"Дорогой и доблестный соратник! Я пишу Вам на ходу, рассказывать более подробно нет ни времени, ни возможности. Вы говорили нам, королю и мне, что явитесь по первому зову. Так вот: сегодня мы Вас зовем.
Выезжайте немедленно в Амбуаз, куда только что прибыли король с королевой. Когда приедете, я объясню Вам, чем Вы можете нам помочь.
При этом, как мы и говорили, Вы совершенно свободны в своем выборе и в своих действиях. Ваше усердие мне слишком дорого, чтобы я мог злоупотреблять им. Итак, приезжайте как можно скорее. Вы будете, как всегда, желанным гостем.
Любящий Вас Франциск Лотарингский.
Амбуаз, 4 марта 1560 года.
При сем прилагаю пропуск на тот случай, если на дороге Вас остановит королевский дозор".
Прочитав письмо, Габриэль встал и, раздумывая, обратился к кормилице:
— Алоиза, позови ко мне Андре, и пусть седлают пегого, а заодно приготовят и дорожную сумку.
— Вы снова уезжаете?
— Да, Алоиза, через два часа отправляюсь в Амбуаз.
Спорить было излишне, и, опечалившись, Алоиза пошла исполнять приказания Габриэля.
Но едва она занялась сборами, как явился другой гонец и пожелал поговорить с глазу на глаз с графом де Монтгомери.
Этот гонец, не в пример первому, вошел скромно и бесшумно и молча подал Габриэлю запечатанное письмо.
Габриэль вздрогнул: он узнал в гонце того человека, который когда-то принес ему от Ла Реноди приглашение на собрание гугенотов на площади Мобер.
Да, да, это был тот человек, да и печать на письме была та же.
Вот его содержание:
"Друг и брат,
мне не хотелось покидать Париж, не повидавшись с Вами, но для этого у меня не хватило времени.
Срочные дела вынуждают меня уехать, не пожавши Вам руки.
Но мы уверены, что Вы с нами, и я знаю, что Вы за человек. Таких не нужно ни подготавливать, ни убеждать. Достаточно слова. А слово таково: Вы можете нам помочь. Приезжайте.
Будьте между 10-м и 12-м сего месяца в Нуазэ близ Амбуаза. Там Вы найдете нашего доброго и благородного друга де Кастельно. Он Вам расскажет о том, чего я не могу доверить бумаге.
Заранее оговариваю, что все это Вас ни к чему не 445 обязывает и Вы имеете полное право остаться в стороне от событий.
Итак, приезжайте в Нуазэ. Там мы свидимся. И даже если Вы не примкнете к нам, Ваши советы наверняка пригодятся.
Итак, до скорой встречи. Мы рассчитываем на Ваше присутствие.
Л.Р.
Если Вам на пути встретятся наши дозоры, запомните: наш пароль по-прежнему "Женева", но отзыв — "Жизнь и жертва".
— Я выеду через час, — сказал Габриэль молчаливому посланцу.
Тот поклонился и вышел.
"Что же все это значит? — задумался Габриэль. — Что это значит? Два посланца от двух столь противоположных партий назначают мне свидание чуть ли не в одном и том же месте? Но все равно, все равно! Герцог всемогущ, протестанты гонимы, у меня связи и тут, и там. Я должен ехать, а там что будет, то будет. Но как бы то ни было, предателем я не стану никогда!"
И через час Габриэль в сопровождении Андре пустился в путь.
XXIII
УБИЙСТВЕННОЕ ДОВЕРИЕ
В замке Амбуаз, в своих покоях, герцог де Гиз оживленно беседовал с высоким, крепко сбитым и энергичным человеком, одетым в мундир капитана стрелков.
— Маршал де Бриссак меня заверил, что я могу положиться на вас, капитан Ришелье.
— Я готов на все, ваша светлость, — ответил Ришелье.
— Тогда я вам поручаю охрану главных ворот замка. Это не значит, конечно, что господа протестанты начнут приступ именно в этом месте. Однако этот пункт имеет важнейшее значение. А посему мы не должны ни впускать, ни выпускать никого без мандата за моей подписью.
— Будет исполнено, ваша светлость. Кстати, какой-то молодой дворянин, назвавшись графом де Монтгомери, только что явился ко мне. У него нет мандата, но есть пропуск, подписанный вами. Он заявил, что прибыл из Парижа. Проводить ли его к вам, как он того просит?
— Да, и незамедлительно! — оживился герцог. — Но погодите, это еще не все. Сегодня в полдень к вашим воротам должен явиться принц Конде, которого мы пригласили сюда. Вы пропустите лишь его одного, но не тех, кого он приведет с собой. Под видом военных почестей постройте ваших солдат. Пусть они зажгут фитили и держат наготове свои аркебузы.
— Будет исполнено, ваша светлость, — отчеканил Ришелье.
— Затем, — продолжал герцог де Гиз, — когда протестанты рванутся вперед и начнется свалка, зорко следите за принцем и, если он сделает хоть движение или на миг поколеблется обнажить против них шпагу, убейте ею!
— Сделать это нетрудно. Вот только нелегко простому капитану быть рядом с принцем.
Герцог задумался, потом сказал:
— Великий приор и герцог Омальский будут не спуская глаз следить за ним, и они вам подадут сигнал — тоща вы повинуйтесь.
— Слушаюсь, ваша светлость.
— Вот и хорошо, капитан. Можете идти. Скажите, чтобы графа де Монтгомери немедленно пропустили ко мне.
Капитан Ришелье низко поклонился и вышел. Через минуту герцогу доложили о Габриэле. Тот предстал перед ним бледный, угрюмый, и даже радушный прием первого министра не рассеял его мрачной сосредоточенности.
Недаром, сопоставив зародившиеся у него подозрения с некоторыми высказываниями, которые вырвались у королевских патрулей, Габриэль был близок к истине.
Король, который его помиловал, и партия, к которой он примыкал, вступили в открытую войну.
— Знаете, Габриэль, — обратился к нему герцог, — зачем я вас вызвал?
— Я могу лишь догадываться, но точно не знаю, ваша светлость.
— Протестанты решились на мятеж. Они намереваются напасть на нас здесь, в Амбуазе!
— Это прискорбная и пагубная крайность!
— Нет, друг мой, вы ошибаетесь. Это же великолепный повод, — возразил ему герцог.
— Что вы хотите этим сказать, ваша светлость? — удивился Габриэль.
— Я хочу сказать, что протестанты собираются застать нас врасплох, а мы-то их уже поджидаем! Я хочу сказать, что их замыслы раскрыты, их планы сорваны. И самое главное — что они первые обнажили шпаги и тем самым выдали себя с головой. Они погибли — вот то, что я хотел вам сказать.
— Не может быть! — воскликнул пораженный граф де Монтгомери.
— Теперь судите сами, — продолжал герцог, — знаем ли мы все подробности этой нелепой затеи. Вот послушайте. Шестнадцатого марта они должны соединиться под городом и начать нападение. В карауле у них были свои люди, теперь весь караул сменен. Их друзья должны были им открыть восточные ворота, теперь эти ворота заколочены. Их отряды должны были тайком пробраться по лесным тропам через леса Шато-Реньо, но королевские солдаты захватят их врасплох, и до Амбуаза не дойдет и половины. Мы превосходно осведомлены и подготовились на славу.
— Н-да… замечательно, — повторил потрясенный Габриэль и, не зная, о чем говорить, спросил: — Но кто же вам так точно все рассказал?
— Вот то-то и оно! — засмеялся герцог. — Двое из их стана раскрыли нам их планы — один за плату, другой со страху. Могу признаться: шпионом был тот, кого, может быть, вы знаете, и зовут его маркиз де…
— Молчите! — вскричал Габриэль. — Не называйте мне его имени… Я не должен был спрашивать, вы и так мне слишком много открыли! А честному человеку очень трудно не изобличить предателя!
Удивившись, герцог де Гиз возразил:
— Но мы же питаем к вам, Габриэль, полное доверие!..
— А зачем вы меня, собственно, вызвали? Об этом вы мне еще не сказали.
— Зачем? — переспросил герцог. — У короля так мало надежных и преданных слуг. Вы из самых надежнейших. Вы поведете отряд на мятежников.
— На мятежников? Невозможно!
— Невозможно? Почему так? — поразился герцог. — Мне непривычно слышать это слово из ваших уст, Габриэль.
— Ваша светлость, — твердо ответил Габриэль, — я приобщился к их учению.
Герцог де Гиз вскочил с места и посмотрел на графа чуть ли не со страхом.
— Да, это так, — с грустной улыбкой подтвердил Габриэль. — Если вам, ваша светлость, будет угодно отправить меня на испанцев или англичан, я не дрогну, не отступлю ни на шаг и с радостью отдам за вас свою жизнь! Но здесь налицо междоусобная война, религиозная война, война против братьев и соотечественников, и тут я отказываюсь, ваша светлость. Я хочу сохранить за собой ту свободу, которую вы когда-то мне обещали!
— Вы гугенот! — наконец вырвалось у герцога.
— И притом убежденный. Я принял новое учение и отдал ему свою душу.
— А заодно и шпагу? — с горечью спросил герцог.
— Нет, ваша светлость.
— Полноте, — возразил герцог, — не станете же вы меня уверять, что ничего не знали о заговоре против короля, который затеяли ваши так называемые братья!
— Именно так, не знал, — резко ответил граф.
— Тоща вам придется им изменить, ибо вы поставлены перед выбором: или — или!
— О герцог! — с упреком отозвался Габриэль Герцог с досадой швырнул свой берет на кресло:
— Но как же вы тоща выпутаетесь?
— Как? — холодно, почти сурово переспросил Габриэль. — Очень просто. Я считаю, что ложное положение требует от человека предельной искренности. Когда я примкнул к протестантам, я открыто объявил их вождям, что мои обязательства перед королем, королевой и герцогом де Гизом не позволяют мне сражаться в рядах протестантов. Они знают, что Реформация для меня — лишь вероучение, но не партия. И я оговорил с ними, так же, как и с вами, свое полное право на свободу действий. Вот потому, не склоняясь ни на ту, ни на другую сторону, я надеюсь сохранить собственное достоинство и уважение.
Габриэль высказал все это с гордостью и воодушевлением. Герцог, тем временем успокоившись, не мог не подивиться откровенности и благородству своего давнего боевого товарища.
— Странный вы человек, Габриэль, — задумчиво произнес он.
— Почему странный, ваша светлость? Разве только потому, что мои слова никогда не расходятся с делом? О заговоре гугенотов я не подозревал, в этом клянусь. Но могу признаться, что в Париже я получил письмо от одного из них. В нем, так же как и в вашем, не было никаких объяснений, кроме одного пожелания: "Приезжайте". Я предвидел, что могу оказаться перед жестоким выбором, и все-таки явился, ибо не хотел пренебрегать своими обязательствами. Я приехал, чтобы сказать вам: я не могу сражаться против тех, чью веру я разделяю. Я приехал, чтобы сказать им: я не могу сражаться против тех, кто спас мою жизнь.
Герцог де Гиз порывисто протянул руку Габриэлю:
— Я был неправ. Впрочем, в этом нет ничего удивительного — ведь мне было страшно досадно, что вы, на кого я так рассчитывал, оказались моим противником.
— Противником? Я никогда им не был и никогда не буду. Я говорил с вами начистоту, но от этого не стал вашим противником. А теперь скажите мне: верите ли вы по-прежнему в мою честность и преданность, хоть я и гугенот?
— Да, Габриэль, несмотря ни на что, я доверяю вам и всегда буду доверять, а в доказательство я даю вам вот это…
Он подошел к столу и подписал какую-то бумагу:
— Вот вам пропуск на выход из Амбуаза в любом направлении. Такого доверия и уважения я бы не оказал, например, принцу Конде.
— Но именно от подобного доверия я, ваша светлость, отказываюсь.
— Но почему? — удивился герцог де Гиз.
— Известно ли вам, ваша светлость, куда я направлюсь после Амбуаза?
— Это ваше личное дело, и я ни о чем вас не спрашиваю.
— Но я-то должен вам сказать об этом, — настаивал Габриэль. — Расставшись с вами, ваша светлость, я пойду к мятежникам и встречусь с одним из них в Нуазэ…
— В Нуазэ? — прервал его герцог. — Там штаб-квартира Кастельно.
— Да! Вы, ваша светлость, прекрасно осведомлены обо всем.
— Но что вы будете делать в Нуазэ, несчастный?
— Ах, вот оно что! Что я буду там делать? Я скажу им: "Вы меня звали — вот я. Но не ждите от меня ничего". Если они меня спросят, что я знаю, что видел в пути, буду молчать; я не смогу даже их предупредить о подстроенной вами ловушке — ваша откровенность лишает меня этого права!.. Поэтому я прошу у вас одной величайшей милости.
— А именно?
— Задержите меня здесь как пленника и спасите меня от страшного тупика. Ведь, выйдя отсюда, я должен буду явиться к обреченным на гибель и в то же время не смогу их спасти…
Герцог де Гиз на мгновение задумался, потом сказал:
— Я не могу вам не доверять. Вот вам пропуск.
Габриэль был совершенно подавлен:
— Тоща окажите мне хоть последнюю милость. Я заклинаю вас всем, что сделал для вашей славы под Мецем, в Италии, в Кале!
— В чем дело? Я сделаю для вас, друг мой, все, что смогу!
— Вы можете это сделать, это ваш долг, ваша светлость, потому что вам предстоит биться с французами… Позвольте мне, не разглашая доверенной вами тайны, отговорить их от рокового предприятия…
— Габриэль, остерегайтесь! — торжественно сказал герцог де Гиз. — Если вы хоть заикнетесь о наших намерениях и бунтовщики смогут добиться того же результата другим способом, тогда все мы — король, Мария Стюарт и я — погибнем. Учтите это. Можете ли вы честью дворянина поручиться, что ни словом, ни намеком, ни жестом не дадите им знать, что здесь происходит?
— Честью дворянина ручаюсь!
— Тогда идите, — сказал герцог де Гиз. — Уговорите их отказаться от преступного нападения. Я тоже буду счастлив не проливать кровь. Но, если я не ошибаюсь, они слишком слепы и слишком упорны в своей затее, а посему у вас вряд ли что получится. Но пусть так! Идите и сделайте последнюю попытку.
— Благодарю вас, ваша светлость! — поклонившись, ответил Габриэль.
Через четверть часа он уже скакал в Нуазэ.
XXIV
ЧЕСТЬ — В БЕСЧЕСТЬЕ!
Барон Кастельно де Шалосс, человек храбрый и поистине благородный, получил от протестантов ответственное поручение: ему предстояло явиться к 16 марта в Нуазэ, к месту сбора всех отрядов. Зная пароль, Габриэль без труда добрался до барона Кастельно.
Было 15 марта. Вечерело. Не позже чем через восемнадцать часов протестанты все будут в сборе, и не позже чем через сутки они ударят на Амбуаз. Ясно было одно: для того чтобы отговорить их от этой затеи, нужно было действовать незамедлительно.
Барон Кастельно прекрасно знал графа де Монтгомери, он неоднократно видел его в Лувре и не раз слышал, как вожди Реформации говорили о нем.
Он вышел ему навстречу и принял его как друга и союзника:
— Вот и вы, граф. По правде говоря, я хоть и надеялся на вас, но не очень-то ждал. Ла Реноди получил от адмирала выговор за свое письмо к вам. Адмирал сказал ему, что он, Ла Реноди, мог поставить вас в известность о наших планах, но уж никак не привлекать к участию в них. Тоща Ла Реноди ответил, что его письмо ни к чему вас не обязывает и предоставляет вам полную независимость.
— Совершенно верно, — подтвердил Габриэль.
— Но тем не менее мы думали, что вы приедете, — продолжал Кастельно, — потому что в послании нашего одержимого барона толком ничего не сказано, и мне придется поведать о наших планах и наших упованиях.
И Кастельно рассказал Габриэлю то, что тому уже было известно во всех подробностях от герцога де Гиза. Слушая его, Габриэль с ужасом убеждался, что герцог де Гиз в курсе всех деталей заговора: предатели ничего не забыли, ничего не упустили.
Заговорщики были обречены на гибель.
— Теперь вы знаете все, — закончил Кастельно, — и мне остается задать вам один-единственный вопрос: намерены ли вы выступать вместе с нами?
— Нет, не могу, — грустно покачал головой Габриэль.
— Прекрасно, — ответил Кастельно, — это не помешает нам быть прежними добрыми друзьями. Я знаю, что вы себе выговорили право не вмешиваться в предстоящие события. Впрочем, это ничего не меняет, ибо мы и без того уверены в победе.
— Уверены? — подчеркнуто спросил Габриэль.
— Совершенно уверены! — ответил барон. — Враг ни о чем не догадывается, и мы захватим его врасплох. Герцог де Гиз убаюкал себя мнимой безопасностью, а у нас, дорогой граф, есть свои люди в Амбуазе, и они-то откроют нам восточные ворота. О, успех обеспечен, поверьте мне!
— Иной раз развязка опрокидывает самые блестящие ожидания, — многозначительно произнес Габриэль.
— Но в данном случае не может быть никаких случайностей, — уверенно заявил Кастельно. — Завтрашний день принесет торжество нашей партии!..
— А… измена? — выдавил из себя Габриэль.
— Измена здесь исключается, — убежденно возразил Кастельно. — В тайну посвящены только руководители… Однако, — перебил он сам себя, — сдается мне, что вы, не имея возможности участвовать в нашем предприятии, просто заведуете нам! Ах вы, завистник!
— Так и есть, я вам завидую, — глухо отозвался Габриэль.
— Вот и я говорю, — рассмеялся барон.
— Скажите, вы хоть мне-то доверяете? — спросил Габриэль.
— Еще бы!
— Тоща хотите получить добрый совет, совет друга?
— Какой именно?
— Откажитесь от намерения завтра захватить Амбуаз. Отправьте немедленно встречных гонцов к тем, кто едет на соединение с вами, и пусть они оповестят их, что план сорван или, во всяком случае, отложен…
— Но почему, почему? — встревожился Кастельно. — Какие у вас основания для этого?
— Боже мой, никаких! — простонал Габриэль. — Можете ли вы мне верить на слово? Я и так сказал больше, чем должен… Окажите мне услугу, друг мой, поверьте мне на слово!
— Послушайте, граф, если я самовольно отменю эту операцию, мне придется отвечать перед Ла Реноди и другими руководителями. Могу ли я сослаться на вас?
— Можете!
— И вы им откроете, почему дали такой совет?
— Увы, этого сделать я не могу.
— И вы хотите, чтобы я уступил вашим настояниям? Ведь меня сурово покарают, если я по одному вашему слову разрушу столь заманчивые надежды. Вы, господин де Монтгомери, заслуженно пользуетесь огромным доверием среди нас, но человек — это только человек, он может ошибаться, как бы ни были благородны его намерения. Вы не можете ни раскрыть, ни обосновать свои доводы, а поэтому я должен их оставить без внимания.
— Тоща берегитесь! — сурово молвил Габриэль. — Вы берете на себя всю ответственность за непоправимое!
Тон, которым граф произнес эти слова, поразил Кастельно. Его как-будто внезапно осенило:
— Граф де Монтгомери, я, кажется, уловил, в чем истина!
Вам доверили, или, может, вы сами узнали тайну, не подлежащую разглашению!.. Вы что-то знаете об исходе нашего предприятия, например что нас предали? Верно?
— Я этого не говорил! — воскликнул Габриэль.
— Или, возможно, вы видели герцога де Гиза, который, будучи вашим другом, раскрыл перед вами истинное положение вещей?
— В моих словах не было и намека на это, — возразил Габриэль.
— Или, может быть, — заключил Кастельно, — по дороге в Амбуаз вы видели какие-нибудь приготовления, получили какие-либо важные сведения? Очевидно, наш заговор раскрыт!
Габриэль пришел в ужас:
— Неужели я заронил в вас эту мысль?
— Нет, граф, вы связаны тайной, я это вижу. Я не прошу у вас точного подтверждения. Но, если я не ошибаюсь, одним движением, взглядом, даже самим молчанием вы все сразу осветите…
В полном смятении Габриэль ничего не ответил. Барон де Кастельно впился глазами в Габриэля:
— Вы и впредь намерены молчать? Что ж, молчите, я все равно все понимаю и буду действовать сообразно!..
— Как же вы намерены поступить?
— Так, как вы мне и советовали: предупредить Ла Реноди и прочих руководителей, приостановить движение отрядов и объявить всем нашим, что некое лицо, достойное величайшего доверия, объявило мне… мне объявило, что возможно предательство.
Габриэль его перебил:
— Нет, не так! Я ничего вам не объявлял, господин де Кастельно!
Кастельно крепко пожал ему руку и сказал:
— Разве в молчании не может быть и совет, и спасение? Если мы сейчас примем меры, это значит…
— Это значит? — переспросил Габриэль.
— Что все обернется хорошо для нас и плохо для них… Мы отложим свое предприятие до более благоприятных времен, разоблачим во что бы то ни стало предателей в нашем стане, удвоим предосторожности и в один прекрасный день, коща все будет готово, дерзнем на новую попытку, и уж тоща мы ни за что не провалимся, а восторжествуем! И все это благодаря вам!
— Именно этого я и хотел избежать! — вскричал Габриэль, видя, что он на грани невольного предательства. — Господин де Кастельно, вот вам истинная причина моего совета. Я нахожу ваше предприятие порочным и опасным. Нападая первыми на католиков, вы берете на себя всю вину. Из гонимых вы превращаетесь в бунтовщиков. Если вам не по вкусу министры, зачем вам поднимать руку на юного короля? Меня берет смертная тоска, когда я думаю об этом! Разве вы не видите, что во имя блага лучше всего отказаться от нечестивой распри! Пусть ваши идеи бьются за вас — истине не нужна кровь! Вот что я хотел вам сказать. Вот почему я молю вас и всех наших братьев воздержаться от этих кровавых междоусобных войн, которые только отдаляют торжество наших идей!
— И вы руководствовались только этим? — спросил Кастельно.
— Только этим, — глухо ответил Габриэль.
— Благодарю вас, граф, за доброе намерение, — холодно произнес Кастельно, — но я тем не менее должен действовать так, как мне указано вождями Реформации.
Габриэль был бледен и угрюм.
— Итак, вы намерены дать ход роковым событиям?
— Да, граф, — твердо ответил Кастельно, — а сейчас, с вашего позволения, я откланяюсь, чтобы отдать необходимые распоряжения для предстоящего боя.
Он поклонился Габриэлю и вышел, не ожидая его ответа.
XXV
НАЧАЛО КОНЦА
Несмотря ни на что, Габриэль все-таки решил переночевать в замке Нуазэ: пусть гугеноты знают, что он с ними! А кроме того, может быть, утром ему удастся поговорить с каким-нибудь другим начальником, не столь ослепленным в своем упорстве, как Кастельно. Вот бы вернулся Ла Реноди!
Кастельно предоставил ему полную свободу и теперь не обращал на него ни малейшего внимания. Вечером Габриэль несколько раз сталкивался с ним в коридорах и залах замка, но они не обменялись ни единым словом.
Мучительная ночь длилась бесконечно. Встревоженный Габриэль так и не сомкнул глаз и провел все это время на валу.
Наступило утро. К замку стали подходить небольшие отряды протестантов. К одиннадцати часам подоспел последний отряд. Теперь Кастельно располагал значительными силами.
Но Габриэль не был знаком ни с одним из вновь прибывших начальников.
Ла Реноди дал знать, что пойдет со своими людьми на Амбуаз через леса Шато-Реньо.
Все было готово к выступлению. Капитаны Мазьер и Ронэ, коим надлежало быть в авангарде, уже спускались на площадку перед замком, чтобы построить свои отряды в боевые порядки. Кастельно был доволен.
— Так что же? — обратился он к Габриэлю, прощая ему на радостях вчерашнюю размолвку. — Видите, граф, вы были неправы, все идет как нельзя лучше!
— Подождем! — покачал головой Габриэль.
— Чего же вам еще нужно, недоверчивый вы человек! — улыбнулся Кастельно. — Ведь все явились в указанный срок и привели с собой больше людей, чем обещали. Когда они проходили через все провинции, их никто не беспокоил, да и сами они не внушали никому ни малейшего беспокойства. Разве это не удача?..
Но речь барона была прервана звуком труб, звоном оружия и какими-то непонятными возгласами, доносившимися со двора. Однако барон был настолько уверен в предстоящем успехе, что даже и не встревожился.
— Извольте, — обратился он к Габриэлю, — бьюсь об заклад, что к нам прибыли новые друзья!
— Точно ли друзья? — переспросил побледневший Габриэль.
— А кому же еще быть? — отвечал Кастельно. — Пойдемте, граф, на галерею и из бойниц взглянем на площадку… Но что это за шум?..
Он увлек Габриэля за собой, но, подойдя к краю стены, испустил какой-то странный сдавленный крик. Оказалось, что шумели не протестанты, а невесть откуда взявшиеся королевские стрелки. И командовал ими не кто иной, как сам Иаков Савойский, герцог Немур!
Пробравшись лесными тропами, королевская кавалерия скрытно подошла к площадке у замка Нуазэ, где строился в боевые порядки авангард мятежников, и без всякого труда завладела их ружьями в козлах.
Мазьеру и Ронэ пришлось сдаться без боя, и, когда Кастельно посмотрел со стены вниз, его солдаты уже протягивали победителям свои шпаги.
Он не поверил своим глазам. Такой поворот событий был для него настолько неожидан, что он с трудом сознавал происходящее.
Непредвиденный ход герцога Немура, не слишком удививший Габриэля, поверг его тем не менее в такое же отчаяние, что и Кастельно. Так они и стояли, бледные, потрясенные, глядя друг на друга, пока к Кастельно не подскочил какой-то молоденький офицер.
— Ну, что там? — с трудом выговорил барон.
— Господин барон, они овладели подъемным мостом. Мы еле-еле успели закрыть ворота, но они ненадежны, через четверть часа противник будет уже во дворе. Что нам делать: сопротивляться… или начнутся переговоры?.. Мы ждем ваших приказаний.
— Я сейчас к вам приду, — сказал Кастельно.
Он пошел в соседнюю залу, надел кирасу и перевязь со шпагой.
— Что вы будете теперь делать? — грустно спросил у него Габриэль.
— Не знаю, не знаю, — растерянно повторил Кастельно. — Умереть никогда не поздно!
— Это так, — вздохнул Габриэль. — Но почему же вы вчера не поверили мне?
— Да, вы были правы. Вы предвидели то, что случилось. А может, знали наперед?
— Может, и так… — отозвался Габриэль. — Это-то меня и терзает! Поймите, Кастельно, в жизни создаются положения небывалые и ужасные. Ведь я не мог по-настоящему открыться, я связан был рыцарским словом…
— Тогда вам действительно подобало молчать. Я на вашем месте поступил бы так же. Это я, безумец, не сумел вас понять, не догадался, что такой воин, как вы, не стал бы нас уводить от боя без достаточных причин… Но свою ошибку я искуплю, я иду на смерть!
— И я с вами на смерть! — с полным спокойствием произнес Габриэль.
— Вы? Но почему? — воскликнул Кастельно.
— Почему? — переспросил Габриэль. — Да потому, что мне опостылела жизнь, мне стала омерзительна та двойная игра, которую я веду. Но я пойду в бой без оружия, я не буду убивать, но дам убить себя.
— Нет, останьтесь! Я не могу обрекать вас на гибель!
— Э, ведь вы уже обрекли меня вместе с теми, кто укрылся в этом замке. Моя жизнь бесполезней, чем их жизнь.
— Могу ли я поступить иначе, если во славу своей партии обрекаю их на жертву?
— Но разве ваш долг начальника, — перебил его Габриэль,
— не в том, чтобы прежде всего спасти людей, которые вам доверены? Погибнуть вместе с ними вы всегда успеете, если спасение несовместимо с честью.
— Что же вы теперь мне советуете?
— Попробуйте мирно договориться. Если вы будете сопротивляться, вам не избежать разгрома и избиения. Если же вы уступите необходимости, то никто не сможет покарать вас за невыполнимое намерение. За намерения не судят и уж никак не карают. Если вы разоружитесь, вы тем самым обезоружите своего противника.
— Ужасно жаль, что я не послушался вашего первого совета… Но и сейчас я все же колеблюсь… Я не привык отступать.
— Отступает тот, кто продвинулся, — возразил Габриэль.
— Из чего это явствует, что вы восстали? Для того чтобы стать преступником, вам нужно сперва обнажить шпагу… Кстати, не могу ли я принести вам пользу? Я не сумел вас спасти вчера, не попытаться ли мне спасти вас сегодня?
— А что вы намерены сделать? — изумился Кастельно.
— Только то, что достойно вас, можете быть спокойны. Я отправлюсь к герцогу Немуру и объявлю ему, что никакого сопротивления не будет, что ворота ему откроют и что вы сможете лично вручить королю свои просьбы, после чего вам вернут свободу.
— А если он откажет?
— Тоща вина будет уж на его стороне, и пусть ответственность за пролитую кровь падет на его голову.
— Как по-вашему, — спросил Кастельно, — если бы Ла Реноди был на моем месте, согласился бы он на ваше предложение?
— Всякий рассудительный человек согласился бы на это! — ответил Габриэль.
— Тоща идите!
— Хорошо! — воскликнул Габриэль. — Я надеюсь, что с Божьей помощью мне удастся сохранить столько достойных и благородных жизней!
И он бегом спустился вниз, велел открыть ворота и с белым флагом в руке приблизился к герцогу Немуру, который, верхом на коне, окруженный своими солдатами, ждал, что будет — война или мир.
— Я не знаю, узнает ли меня ваша светлость, — обратился к нему Габриэль, — я граф де Монтгомери.
— Да, господин де Монтгомери, я узнаю вас, — ответил Иаков Савойский. — Герцог де Гиз предупредил меня, что вы здесь находитесь с его ведома, и просил обращаться с вами по-дружески.
— Такая оговорка могла бы очернить меня в глазах моих несчастных друзей! — горестно покачал головой Габриэль. — Но, как бы то ни было, ваша светлость, я осмелюсь просить вас поговорить со мной наедине.
— Я слушаю вас.
Кастельно, с тревогой следивший из решетчатого окна замка за встречей герцога с Габриэлем, увидел, что они отошли в сторону и о чем-то оживленно беседуют.
Потом Иаков Савойский потребовал письменные принадлежности, положил лист бумаги на барабан, быстро набросал несколько строк и передал этот лист Габриэлю. Было видно, что Габриэль горячо благодарит герцога.
Значит, можно было надеяться. Габриэль стремительно бросился обратно в замок и минуту спустя, не говоря ни слова, не успев даже отдышаться, протянул Кастельно следующий документ:
"Я, нижеподписавшийся Иаков Савойский, свидетельствую, что барон де Кастельно и его отряд в замке Нуазэ тотчас после моего прибытия сюда сложили оружие и сдались мне, а посему клянусь своим герцогским словом, честью и спасением своей души, что никакого зла им не учинится, что пятнадцать из них во главе с г-ном де Кастельно будут мною доставлены целые и невредимые в Амбуаз, где они смогут лично вручить нашему миролюбивому государю свои миролюбивые требования.
Составлено в замке Нуазэ 16 марта 1560 года.
Иаков Савойский".
— Спасибо, друг! — поблагодарил Кастельно Габриэля, прочитав написанное. — Вы спасли нам жизнь и честь, что дороже жизни! На этих условиях я готов следовать за герцогом в Амбуаз. Еще раз благодарю!
Но, пожав руку своему освободителю, Кастельно заметил, что Габриэль снова стал мрачен.
— Что же вас опять тревожит? — спросил он.
— Я думаю о Ла Реноди и об остальных протестантах, которые должны напасть на Амбуаз этой ночью. Спасти их уже невозможно. Слишком поздно! Но все-таки я попробую. Ведь Ла Реноди держит путь через лес Шато-Реньо?
— Да, — поспешно отозвался Кастельно, — вы его можете там разыскать и спасти так же, как и нас.
— Попытаюсь, по крайней мере… Думаю, герцог Немур меня отпустит. Прощайте, друг! До встречи в Амбуазе!
Как и предвидел Габриэль, герцог Немур не воспротивился его желанию, и вскоре он уже мчался к лесу Шато-Реньо.
Что касается Кастельно, то он вместе с остальными начальниками отрядов спокойно последовал за Иаковом Савойским к замку Амбуаз. Но по приезде их тут же препроводили в тюрьму, заявив, что они пробудут там до тех пор, пока не будет подавлена смута, и только тоща их допустят к королю с полной безопасностью.
