ХVIII
Вопреки обыкновению, эта дуэль наделала мало шума.
Даже газеты, эти громогласные и лживые общественные рупоры, промолчали.
Всего лишь несколько самых близких друзей провожали тело несчастного молодого человека на Пер-Лашез. Однако г-н де Шато-Рено, несмотря на неоднократные настоятельные просьбы к нему, отказался покинуть Париж.
Был момент, когда я следом за письмом Луи к семье хотел отослать свое письмо, но, хотя цель и была возвышенной, ложь по отношению к смерти сына и брата мне претила. Я был убежден, что и сам Луи долго боролся с собой, но у него были важные причины, о которых он мне рассказал, чтобы решиться на такое.
Сохраняя молчание, я рисковал быть обвиненным в безразличии или даже в неблагодарности. Я был убежден, что и барон Джордано испытывал то же самое.
Через пять дней после случившегося, около одиннадцати часов вечера, я работал за столом у камина, один, в довольно мрачном расположении духа, когда вошел мой слуга, быстро закрыл за собой дверь и весьма взволнованным голосом сказал, что г-н де Франки хочет со мной поговорить.
Я повернулся и пристально на него посмотрел: он был очень бледен.
— Что вы сказали, Виктор? — переспросил я.
— О сударь, — ответил он, — правда, я сам ничего не понимаю.
— Какой еще господин де Франки хочет со мной поговорить? Ну!
— Ваш друг… я видел как он приходил к вам один или два раза…
— Вы с ума сошли, мой дорогой! Вы разве не знаете, что пять дней назад мы имели несчастье его потерять?
— Да, сударь, и вот из-за этого я так взволнован. Он позвонил, я был в прихожей и открыл дверь. Я сразу же отскочил, когда увидел его. Он вошел и спросил, дома ли вы. Я был так взволнован, что ответил утвердительно. И он мне сказал: "Ступайте сообщите ему, что господин де Франки просит разрешения с ним поговорить"; вот почему я пришел.
— Вы сошли с ума, мой дорогой! Прихожая была слабо освещена, и вы, конечно, плохо видели, вы все еще не проснулись и не расслышали. Вернитесь и спросите еще раз имя.
— О, это совершенно ни к чему, и уверяю, сударь, что не ошибаюсь: я хорошо видел и хорошо слышал.
— Тогда пусть войдет.
Виктор, дрожа, вернулся к двери, открыл ее и потом, оставаясь внутри комнаты, сказал:
— Сударь, соблаговолите войти.
И я услышал, несмотря на то, что ковер их приглушал, шаги, которые пересекли прихожую и приблизились к моей комнате, затем почти сразу же я увидел, как на пороге двери действительно появился г-н де Франки.
Признаюсь, что первым охватившим меня чувством был ужас. Я поднялся и сделал шаг назад.
— Извините, что беспокою вас в подобный час, — сказал мне г-н де Франки, — но я приехал всего лишь десять минут назад, и вы понимаете, что я не хотел ждать до завтра, чтобы прийти поговорить с вами.
— О, мой дорогой Люсьен, — воскликнул я, бросившись к нему и обняв, — это вы, это ведь вы!
И помимо воли я прослезился.
— Да, — сказал он, — это я.
Я подсчитал, сколько времени прошло: едва ли письмо должно было дойти, не говоря уже о Соллакаро, но даже и до Аяччо.
— О Боже мой, — воскликнул я, — так вы ничего не знаете!
— Я знаю все, — сказал он.
— Как это все?
— Да, все.
— Виктор, — сказал я, поворачиваясь к слуге, все еще не пришедшему в себя, — оставьте нас или лучше вернитесь через четверть часа с сервированным подносом; вы поужинаете со мной, Люсьен, и останетесь здесь ночевать, не так ли?
— Я согласен на все, — сказал он, — я не ел с самого Осера. Кроме того, поскольку меня никто не знает, или, скорее, — добавил он с очень печальной улыбкой, — поскольку все принимают меня за бедного брата, меня не впустили в его дом, и я ушел оттуда, оставив всех в сильном смятении.
— Это и понятно, мой дорогой Люсьен, ваше сходство с Луи так велико, что я и сам был поражен.
— Как! — воскликнул Виктор, который все еще не мог собраться с силами и уйти. — Этот господин — брат?..
— Да, но идите и принесите нам поесть.
Виктор ушел, мы остались одни.
Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел радом с ним.
— Но, — начал я, все больше поражаясь тому, что вижу его, — вы, должно быть, были уже в дороге, когда узнали эту ужасную новость?
— Нет, я был в Соллакаро.
— Невозможно! Письмо вашего брата едва ли еще пришло.
— Вы забыли балладу Бюргера, мой дорогой Александр. "Гладка дорога мертвецам!"
Я содрогнулся.
— Что вы хотите сказать? Объясните, не понимаю.
— А вы не забыли, что я вам рассказывал о видениях в нашей семье?
— Вы видели вашего брата? — воскликнул я.
— Да.
— Когда же?
— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое.
— И он вам все сказал?
— Все.
— Он вам сказал, что он умер?
— Он мне сказал, что убит: мертвые не лгут.
— А он вам сказал, как это произошло?
— На дуэли.
— С кем?
— С господином де Шато-Рено.
— Не может быть! — воскликнул я. — Нет, вы узнали об этом каким-то другим путем!
— Вы думаете, что я расположен шутить?
— Извините! Но то, что вы говорите, в самом деле так необычно. И все, что происходит с вами и вашим братом, настолько выходит за рамки законов природы…
— … что вы не хотите в это верить, не так ли? Я понимаю! Но посмотрите, — сказал он и распахнул рубаху, показывая мне синюю отметину на коже над шестым правым ребром, — в это вы верите?
— Действительно, — воскликнул я, — именно на этом месте была рана у вашего брата.
— И пуля вышла вот здесь, не так ли?.. — продолжал Люсьен, показывая пальцем место над левым бедром.
— Это какое-то чудо! — воскликнул я.
— А теперь, — сказал он, — хотите я вам скажу, в котором часу он умер?
— Говорите!
— В девять часов десять минут.
— Послушайте, Люсьен, расскажите мне все по порядку: я ума не приложу, о чем вас спросить, чтобы услышать ваши невероятные ответы. Мне больше по душе связный рассказ.
