Капитан Марион
I
БУХТА УБИЙЦ
По другую сторону земного шара, как раз напротив Парижа, затерявшись среди огромного Южного океана, простирается земля, вытянутая с севера на юг, по размерам сравнимая с Францией, а по форме похожая на Италию; пролив разделяет ее на два острова — один вдвое больше другого.
Это Новая Зеландия, открытая в 1642 году Абелем Янсзоном Тасманом, названная им Землей Штатов; впоследствии наименование это было забыто и заменено другим — Новая Зеландия.
Тасман никогда не ступал на эту землю.
Он пересек пролив, разделяющий оба острова, и бросил якорь в бухте; атакованный два часа спустя туземцами, он назвал это место бухтой Убийц, и такое название сохранилось.
В продолжение более ста лет земля эта оставалась призрачной. Называли ее "Terra australis incognita".
Для моряков она была чем-то вроде Атлантиды, описанной Платоном… Она напоминала землю феи Морганы, исчезающую по мере приближения к ней.
Седьмого октября 1769 года Кук заново открыл ее и опознал по оставленным Тасманом зарисовкам ее обитателей.
Отношения его с туземцами были точно такими же, какие завязал с ними за сто двадцать шесть лет до него голландский мореплаватель.
Зеландцы пытались обокрасть матросов с "Endeavour", а те в ответ перебили выстрелами из ружей дюжину туземцев; когда же Кук остановился у берегов Дика-На-Мари, того из двух островов, что наименее удален к югу, и не сумел ни мирным путем, ни силой добыть то, что было ему необходимо, он назвал место, где им был брошен якорь, бухтой Нищеты.
Названия этих двух бухт звучали для других путешественников не слишком заманчиво.
Приблизительно через месяц после капитана Кука другой мореплаватель, на этот раз француз, капитан Сюрвиль, тоже имел дело с новозеландцами.
Застигнутый страшной бурей у берегов Новой Зеландии, он потерял шлюпку, привязанную сзади к его судну.
Когда буря утихла, он в подзорную трубу разглядел, что потерянная шлюпка пришвартована в бухте Убежища, и немедленно спустил на море корабельную лодку, чтобы вернуть пропажу.
Но дикари, догадавшись, с какой целью была отправлена экспедиция, так тщательно спрятали шлюпку, что матросам Сюрвиля не удалось ее отыскать.
Придя в ярость от этой потери, Сюрвиль подал знак нескольким дикарям, державшимся поблизости на своей пироге, приблизиться к нему.
Один из них принял приглашение и поднялся на судно; к несчастью, это был их верховный вождь по имени Нанки-Нуи, и, хотя за несколько дней до того он оказал французам громадную услугу, приняв больных с корабля и ухаживая за ними с поразительным человеколюбием и бескорыстием, Сюрвиль объявил его пленником.
Но это было еще не все: Сюрвиль потопил все пироги, которые он смог захватить, и сжег все прибрежные деревни.
После этого Сюрвиль покинул Новую Зеландию, увозя, как он и угрожал, своего пленника Нанки-Нуи; в пути несчастный умер с горя: это произошло 12 марта 1700 года, спустя четыре месяца после того, как его захватили.
Новозеландцы поклялись жестоко отомстить первым же мореплавателям, которые пристанут к их берегу, за соплеменников: как расстрелянных Куком, так и потопленных и сожженных Сюрвилем.
Этими мореплавателями оказались моряки с судов "Маскарен" и "Кастри". Они шли от Ван-Дименовой земли под командой капитана Мариона, находившегося на службе французской Ост-Индской компании.
Капитан ничего не знал о том, что здесь происходило во время пребывания Сюрвиля; впрочем, весь этот берег, который за три года до того исследовал Кук, был еще почти неизведан.
Шестнадцатого апреля 1772 года Марион бросил якорь на неблагоприятном рейде у острова Дика-На-Мари, то есть в северной части Новой Зеландии.
Но ночью, когда море чуть было не выбросило суда на берег, моряки столь поспешно подняли паруса, что были вынуждены оставить свои якоря, дав себе слово вернуться за ними позднее.
И действительно, они вернулись 26 апреля и 3 мая стали в бухте Островов, близ мыса Бретт-де-Кук.
Едва бросив якорь, они увидели три пироги, идущие на веслах к кораблю. Дул легкий ветерок; море было великолепно.
Все матросы собрались на палубе и с любопытством следили за туземцами и за новым миром, лишь три года как явившимся из мрака неизвестности.
На одной из пирог было девять человек.
Они подплыли к кораблю.
С борта дикарям сейчас же бросили несколько безделушек, приглашая подняться на корабль.
Те сначала колебались, потом решились.
Через несколько секунд девять человек были уже на палубе.
Капитан принял их, повел к себе в каюту, предложил хлеба и спиртные напитки.
Они с немалым удовольствием стали есть хлеб, но только после того, как капитан Марион на их глазах сам попробовал его.
Что же касается спиртных напитков, то — в противоположность другим дикарям Южного океана — одни пробовали их с отвращением, а некоторые даже выплевывали их не глотая.
Затем стали искать, какие предметы могли бы заинтересовать туземцев.
Им предлагали рубахи и нижние штаны, но гости брали их, вероятно, только для того, чтобы не обидеть капитана.
Потом им показали топоры, ножи и тёсла.
Из всех этих предметов больше всего, по-видимому, их прельстили тёсла.
Тотчас взяв два или три инструмента и начав изображать, будто они работают ими, дикари показывали, что им известен способ их употребления.
Туземцев одарили всем.
После этого, одетые в рубахи и нижние штаны, они сели в пироги, направились к двум другим лодкам и, вероятно, принялись рассказывать о том, как их хорошо приняли, показывая полученные от чужестранцев подарки и советуя своим соплеменникам в свою очередь подняться на корабль.
Те после короткого обсуждения согласились и, в то время как первые посетители стали грести к берегу, направились к судам; подобно своим соплеменникам, они поднялись на "Маскарен".
Пока эти туземцы взбирались на палубу, капитан Марион бросил последний взгляд на тех, кто уже удалялся: они остановились на несколько минут, чтобы снять с себя рубахи и штаны, спрятали их на носу пироги и после этого продолжали путь к берегу.
Более капитана Мариона они не занимали, и он обратил все свое внимание на новых гостей.
Их было человек десять или двенадцать; с ними был их вождь, ростом примерно пяти футов и пяти дюймов, лет тридцати — тридцати двух, достаточно хорошо сложенный.
Все лицо у него было татуировано рисунками, которые довольно точно напоминали переплетающиеся между собой линии, одним взмахом пера начертанные учителем каллиграфии; в ушах в него болтались костяные серьги, а черные волосы, уложенные на макушке головы, как у китайцев, были украшены двумя белыми перьями.
На нем было что-то вроде юбки, не доходившей до пояса в верхней своей части и не закрывающей колен — в нижней.
Эта юбка, а также плащ, наброшенный на плечи, были из какой-то неизвестной во Франции материи, одновременно гибкой и крепкой; оба предмета одежды были обшиты полосами другого цвета, образующими кайму, и украшены рисунками, похожими нате, которыми расписаны этрусские туники.
Оружие его составляли великолепная палица из нефрита, привязанная к поясу, и длинное копье в руках.
В качестве украшений на нем были серьги, о чем мы уже упоминали, и ожерелье из зубов морских рыб.
Редкая бородка из жестких волос удлиняла его подбородок, заканчивающийся благодаря ей острием почти столь же тонким, как острие в кисти художника.
Вступив на палубу, он, не ожидая вопросов, сразу назвал свое имя, словно оно должно было преодолеть моря и стать известно капитану Мариону.
Его звали Такури, что значит "Собака".
Капитану очень хотелось обменяться несколькими словами с туземцами, но никто не знал языка этой страны, ведь хотя и прошло более ста лет с тех пор, как она была открыта, изучать ее начали примерно три года назад.
К счастью, лейтенанту Крозе пришла в голову мысль взять в библиотеке капитана словарь языка жителей Таити, составленный г-ном де Бугенвилем.
При первых произнесенных им словах дикари с удивлением подняли головы: наречия совпадали!
Теперь стало возможным понимать друг друга, и капитан Марион решил завязать с туземцами дружеские отношения.
И словно для того чтобы оправдать эту надежду, пироги, едва только ветер посвежел, удалились, увозя с собой гостей и полученные ими подарки.
Однако пятеро или шестеро дикарей по собственному почину, не получив приглашения, остались на борту.
Среди них был и вождь Такури.
Когда представляешь себе, какие планы уже вынашивал в это время Такури, начинаешь понимать, какой чудовищной силой воли ему следовало обладать, чтобы довериться таким образом людям, на которых он, особенно после того, что произошло три года назад с Сюрвилем, смотрел как на своих врагов и которым он выказывал доверие только для того, чтобы внушить подобные же чувства к себе, а при удобном случае отомстить.
Дикари ужинали вечером за столом капитана; они с охотой ели все предлагаемые им кушанья, отказываясь лишь от вина и крепких напитков, а потом спали (или делали вид, что спят) на постелях, приготовленных для них в кают-компании.
На следующее утро корабль стал лавировать.
Этот маневр, непонятный туземцам, по-видимому, очень обеспокоил их.
Каждый раз, когда корабль удалялся от берега, лицо Такури при всем самообладании дикаря омрачалось; однако, видя, что судно доходило только до определенного места, а затем поворачивало на другой галс и приближалось к берегу, он, казалось, успокаивался.
Четвертого мая в проливе между островами был брошен якорь.
Такури сел в пирогу, чтобы возвратиться на берег, дав обещание вернуться снова.
Ему дали кое-какие подарки, и он отбыл.
На этом рейде корабль оставался до 11 мая; однако то л и эта якорная стоянка была недостаточно удобна, то ли рифы здесь не давали капитану Мариону возможность расположиться так, как ему требовалось, — паруса были подняты снова.
Вскоре корабль вошел в гавань Островов, открытую капитаном Куком, и бросил в ней якорь.
На следующий день, в ясную погоду, капитан Марион исследовал остров, расположенный в акватории гавани, и, поскольку там нашлись вода, лес и очень удобная бухта, распорядился поставить палатки, перенести в них больных и устроить там караульное помещение. На противоположном конце того места, где было устроено караульное помещение, находилась деревня.
Это был тот самый остров, который в донесениях Крозе, где описывалось все, что произошло там с французскими моряками, назывался Моту-Аро, ауДюмонд’Юрвиля, исправившего, без сомнения, ошибку в произношении этого слова, впоследствии значился под названием Моту-Руа.
Молва о гостеприимстве, оказанном туземцам на французских кораблях, распространилась по всему побережью.
Поэтому, лишь только корабли бросили якорь, как со всех сторон к ним направились пироги, груженные рыбой.
Дикари давали понять, что столько рыбы наловлено исключительно для того, чтобы угодить белым.
Поскольку они проявили столь доброе намерение, их приняли на борту еще более радушно, чем первых посетителей.
С наступлением ночи новозеландцы возвратились на берег, но, как и в первый раз, человек шесть или восемь остались на борту.
Ночь прошла в дружеском общении между дикарями и матросами.
На следующий день наплыв туземцев лишь увеличился.
Десять или двенадцать пирог, груженных рыбой, окружили оба судна; дикари на этот раз были без оружия и захватили с собой жен и дочерей.
Между моряками и туземцами завязались своеобразные торговые отношения.
Новозеландцы привозили рыбу, матросы давали им за это стеклянные украшения и гвозди.
Довольствовавшиеся первое время старыми гвоздями длиной в два-три дюйма, туземцы вскоре стали более привередливыми, и их приходилось одаривать новыми гвоздями длиной в четыре-пять дюймов.
После того как у них побывал Кук, дикари научились находить применение железу, до этого им совершенно незнакомому. Получив гвоздь определенной длины, они несли его корабельному слесарю или к оружейному мастеру, чтобы те сплющили его ударом молотка или наточили на камне.
Обработанный таким образом гвоздь служил им резцом. Чтобы оплатить эту работу, туземцы всегда имели с собой мелкую рыбу и дарили ее слесарю или оружейнику, а то и простым матросам, которые, покушаясь на чужие права, оказывали дикарям те же самые услуги.
Вскоре туземцы заполнили оба корабля. На борту каждого из судов иной раз их бывало свыше ста человек.
Они хватались за все, однако, поскольку капитан распорядился усилить бдительность, украсть им что-либо было невозможно.
С особым вниманием они смотрели на ружья и пушки, хотя делали все возможное, чтобы скрыть свой интерес к ним.
Капитан отдал строгий приказ не применять при них это оружие, чтобы в случае необходимости его действие произвело более сильное впечатление.
Но так как за три года до этого много островитян было убито сначала Куком, а затем Сюрвилем, причем убито ружейными и пушечными выстрелами, то именно эти ставшие немыми громы, страшное действие которых туземцы видели, не понимая его причины, особенно привлекали их внимание.
Хорошо усвоив и успешно применяя по отношению к экипажам обоих кораблей приемы притворства и хитрости своего вождя Такури, еще два или три раза побывавшего на борту кораблей, туземцы всячески старались казаться доверчивыми, кроткими и ласковыми.
Замужние дикарки носили на голове камышовый обруч, в то время как у молодых девушек волосы свободно рассыпались по плечам.
Кроме того, жен и дочерей предводителей можно было узнать по птичьим перьям, воткнутым в волосы, так же как у их мужей и отцов.
II
ТАКУРИ
Отношения между новозеландцами и матросами обоих кораблей с каждым днем становились все более тесными, и капитан Марион мало-помалу стал вполне доверять дикарям, вопреки предостережениям, на которые время от времени отваживались Крозе, его лейтенант, и Дюклемёр, капитан корабля "Кастри".
И в самом деле, как тут было сохранить подозрительность?
Такури, вождь всех деревень, расположенных в той части острова, где на якоре стояли корабли, сам привез к Мариону сына, красивого юношу лет пятнадцати-шестнадцати, и даже позволил ему провести ночь на борту "Маскарена".
Когда три невольника Мариона бежали в пироге, опрокинувшейся по пути, и один утонул, а двое других невредимыми добрались до берега, Такури поймал обоих и лично привел их к Мариону.
Однажды один дикарь пробрался через бортовой люк в констапельскую и украл там саблю; похищение было замечено, вора задержали и сообщили об этом случае Такури; вождь приказал заковать вора в кандалы: он видел, что так поступали с провинившимися матросами экипажа. Такое удовлетворение показалось Мариону вполне достаточным, и он отпустил дикаря, посчитав, что тот натерпелся довольно страха, когда ему выносили приговор, и никакого другого наказания уже не нужно.
Вот почему капитан Марион, суда которого нуждались в замене мачт и которого Такури горячо убеждал сойти на берег, решил, что с его стороны было бы трусостью не воспользоваться таким расположением туземцев к нему.
И вот однажды утром по приглашению Такури они отправились на берег.
Однако были приняты все меры предосторожности; в хорошо оснащенной оружием шлюпке находился отряд солдат. Командовали им капитан Марион и лейтенант Крозе.
Во время этой первой поездки французы обследовали всю бухту и насчитали поблизости примерно двадцать деревень с двумя-четырьмя сотнями жителей в каждой.
Едва только отряд ступил на землю, все окрестное население — женщины и дети, воины и старики — высыпало из хижин и сбежалось посмотреть на белых.
И на берегу, точно так же как на борту судов, начали с раздачи подарков.
Затем французы дали понять островитянам, что им нужен лес, и сейчас же Такури и другие вожди, предложив Мариону и Крозе следовать за собой, пошли впереди отряда и повели его приблизительно на два льё в глубь острова, к опушке великолепного кедрового леса, где офицеры немедленно выбрали нужные им деревья.
В тот же день две трети экипажей начали работы не только по рубке деревьев, но и по прокладке дорог через три холма и болото, которые необходимо было пересечь, чтобы доставить мачты к берегу.
Кроме того, на берегу моря, вблизи того места, где производились плотницкие работы, были сооружены бараки.
Они представляли собой нечто вроде запасных складов, куда с кораблей ежедневно посылались шлюпки с провизией для работающих.
На суше были установлены три поста, один — на острове у гавани.
На этом посту находились больные, и там же размещалась кузница, где делали железные кольца, предназначавшиеся для рангоута, и стояли бочки, подготовленные для починки.
Десять человек, прекрасно вооруженных, под командой офицера защищали этот пост. Они были усилены судовыми хирургами, лечившими больных.
Второй пост находился, как мы уже говорили, на большой земле, где стояли двадцать деревень, о которых речь шла выше.
Он был расположен в полутора льё от кораблей и служил связующим звеном между ними и работающими.
Наконец, третий помещался еще двумя льё дальше, на опушке кедрового леса — здесь была плотницкая мастерская.
Каждый из этих двух постов, как и первый, защищала дюжина хорошо вооруженных матросов во главе с офицером.
Туземцы все время посещали французов и так же спокойно заходили на посты, как и на корабли.
Впрочем, их присутствие не досаждало французам, наоборот, дикари развлекали их и помогали им; благодаря гостям у матросов всегда были в изобилии рыба, перепелки, голуби и дикие утки.
Дикари всегда были готовы помочь в работе, а так как они были очень сильные и ловкие, то матросы, не ожидая, когда те сами предложат свои услуги, порой обращались к ним за помощью, прибегая к их ловкости и силе.
Успокоенные добрыми отношениями, установившимися между французами и туземцами, молодые люди из экипажа каждый день совершали экскурсии вдали от берега.
Охота, а подчас и простое любопытство влекли моряков в эти походы. Охотники стреляли голубей, перепелок и уток, к великому изумлению туземцев, которые слышали выстрелы, заставлявшие их вздрагивать, и видели убитых птиц, но не могли понять, какой невидимый летящий предмет их поражает.
Когда на дороге туда или обратно попадались ручей или болото, преграждавшие путь, островитяне, как детей, сажали французов к себе на спину и переносили через преграду самым удобным образом.
Вечером, иногда очень поздно, моряки в сопровождении туземцев возвращались через лес.
И тем не менее, несмотря на все эти изъявления дружбы, некоторые из офицеров, и главным образом Крозе, питали к дикарям изначальное недоверие.
У этих офицеров не было никаких сведений о том, что произошло с Куком и Сюрвилем, и они должны были ссылаться лишь на свидетельства Тасмана.
Мореплаватель же предупреждал, что островитяне жестоки, вероломны и мстительны.
Он даже добавлял, что считает их людоедами, однако это последнее сообщение французы теперь склонны были считать одной из тех нянюшкиных сказок, которыми укачивают и убаюкивают детей.
И все же, когда Марион, уверенный в полнейшей безопасности, вдруг отдал распоряжение разоружить лодки и шлюпку, поддерживавшие сношения с берегом, Крозе приложил все усилия к тому, чтобы этот приказ, который он считал опрометчивым, был отменен, но капитан ничего и слышать не хотел: он находился полностью под магическим воздействием этой обманчивой дружбы.
Убедив себя, что он находится в полнейшей безопасности, капитан считал для себя удовольствием жить среди туземцев; когда же они являлись на корабль, то все время проводили в его каюте, смеясь и болтая с ним: с помощью словаря Бугенвиля он прекрасно объяснялся с дикарями.
Дикари же отлично знали, что Марион был начальником белых.
Они ежедневно доставляли ему превосходных тюрбо, поскольку им было известно, что капитан любил эту рыбу.
Каждый раз, когда он прибывал на берег, слышались нескончаемые крики радости; в этих бесконечных изъявлениях восторга принимало участие все население, вплоть до женщин и детей.
Восьмого июня капитан, по обыкновению, отбыл на берег.
Его сопровождал отряд туземцев: одни находились в его лодке вместе с гребцами, другие — в своих пирогах, окружавших ее со всех сторон.
В этот день радостные крики туземцев были еще громче, чем обычно, а изъявление дружеских чувств — еще сильнее.
На берегу собрались все вожди во главе с Такури, и с общего согласия они провозгласили Мариона верховным вождем страны.
Затем они переодели его по-своему (разумеется, оставив без татуировки), завязали ему волосы на макушке головы и воткнули в них четыре пера — знак верховенства и свидетельство его высокого положения.
Вечером, возвратившись на корабль, Марион чувствовал себя еще более счастливым и довольным, чем когда-либо прежде.
Крозе, лейтенант "Маскарена", тоже подружился с одним из тех туземцев, что бывали на корабле или встречались ему на берегу, — юным дикарем лет семнадцати или восемнадцати, очень симпатичным и чрезвычайно толковым.
Он ежедневно посещал лейтенанта.
Одиннадцатого июня он пришел как обычно, но на этот раз казался печальным, а вернее крайне удрученным.
Крозе выразил желание иметь оружие и инструменты, изготавливаемые новозеландцами из превосходного нефрита.
Юноша принес ему эти предметы и вручил их со слезами на глазах.
Крозе, как это было принято, хотел дать ему в обмен железные инструменты и красные платки (он видел раньше, что юноша их страстно домогался), но тот, грустно улыбаясь и с печальным видом качая головой, отстранил их от себя.
Тогда лейтенант хотел возвратить новозеландцу принесенные им вещи, но тот их не взял; Крозе предложил ему есть, но юный дикарь отказался и на этот раз, сопровождая свой отказ все тем же медленным и грустным покачиванием головы, которое уже вызвало беспокойство француза. Затем, бросив на него последний взгляд, полный нескончаемой грусти и выражавший, казалось, последнее прости, туземец выбежал из каюты, поднялся на палубу, бросился в свою пирогу и скрылся.
Крозе, озабоченный унылостью своего юного друга, совершенно тому несвойственной, перебирал в уме всевозможные причины подобной печали дикаря, но, сколько ни ломал себе голову, об истинной, реальной причине ее так и не догадался.
На другой день, 12 июня, около часа дня, капитан Марион приказал приготовить себе шлюпку и сел в нее, взяв с собой молодых офицеров Летту и де Водрикура, а также волонтёра и корабельного каптенармуса.
Их сопровождало несколько вооруженных матросов.
В целом образовался небольшой отряд из семнадцати человек.
Такури, еще один вождь и пять или шесть туземцев, на этот раз еще более предупредительные, чем всегда, пригласили Мариона полакомиться устрицами у Такури и половить сетями рыбу в другой части бухты, расположенной неподалеку от деревни, где он жил.
И они отплыли.
Лодка капитана увозила одновременно и французов и дикарей.
Вечером Марион не возвратился.
Казалось бы, такое событие, случившееся впервые, должно было бы напугать всех, но это не произвело на экипажи почти никакого впечатления.
Отношения с туземцами были настолько хороши, гостеприимство дикарей было настолько известно, что никто не встревожился отсутствием товарищей.
Полагали, и это казалось очень вероятным, что капитан Марион, желая ознакомиться на следующий день с ходом работ в мастерской, которые заметно продвинулись, заночевал на берегу, чтобы ему было ближе с утра идти в кедровый лес, где находился, как мы уже говорили, третий пост.
На следующий день, 13 июня, Дюклемёр, капитан "Кастри", совершенно не обеспокоенный, отправил свою шлюпку за водой и дровами для ежедневного потребления.
По установившемуся обычаю, суда поочередно выполняли эту обязанность, и на этот раз очередь была за "Кастри".
Шлюпка отправилась в пять часов утра.
В девять часов, когда некоторые начали беспокоиться, поскольку шлюпка уже должна была вернуться, причем часа полтора тому назад, одному из матросов показалось, что он заметил в море какую-то быстро движущуюся черную точку.
Он обратил на нее внимание товарищей; позвали Крозе; тот пришел с подзорной трубой и увидел в море белого человека — стало быть, француза: матроса, вольнонаемного или офицера.
Он немедленно приказал спустить на воду лодку и изо всех сил грести к пловцу; того вытащили как раз в ту минуту, когда, выбившись из сил, он скрылся под водой.
Это был матрос со шлюпки, отправленной с "Кастри".
Он получил две раны, нанесенные копьем в бок, и потерял так много крови и сил, что в течение пятнадцати минут после того, как его подобрали, не мог произнести ни слова, хотя старался дать понять знаками, что необходимо как можно скорее отправиться на берег, так как остальные товарищи подвергаются там страшной опасности.
Его перевезли на корабль (он принадлежал, как уже было сказано, к экипажу "Кастри"), и там он рассказал, что произошло в это утро. Когда он и его товарищи достигли берега около половины седьмого, дикари, как всегда, были уже на берегу без оружия и приняли их с обычными и уже привычными для всех изъявлениями дружбы.
На этот раз их приветствия звучали горячее, чем когда-либо до этого.
Не давая матросам самим сойти на землю, дикари посадили их на плечи и перенесли на берег.
Но когда матросы, рассеявшись далеко друг от друга, занялись рубкой, колкой и очисткой деревьев от сучьев и были всецело поглощены этой работой, дикари возвратились с копьями и палицами и вероломно напали на них.
Туземцы так хорошо все рассчитали, что каждому матросу пришлось иметь дело с семью или восемью противниками именно тогда, когда он менее всего ожидал нападения.
Поэтому за несколько минут десять матросов были убиты на глазах у тех, кого захватили в плен.
Что касается его, то, по счастью, на него напали только трое.
Это позволило ему защищаться и на минуту отбить их нападение.
Воспользовавшись этой минутой, он бросился бежать, и бегство его было тем более поспешным, что он увидел, как четверо дикарей, прикончив его товарищей, спешат на помощь туземцам, сражающимся с ним, с тем чтобы добить и его.
Хотя у него были две раны, нанесенные ему копьем, он все же успел добраться до густого кустарника на берегу.
Он скользнул туда как змея, забрался в самую глубь и, не двигаясь, почти не дыша, стал ждать и смотреть.
То, что он увидел, было чудовищно: дикари потащили тела его несчастных товарищей на прогалину; там они раздели их, вскрыли им животы и, вытащив внутренности, разрезали их на мелкие части.
Женщины и дети присутствовали при этой ужасной операции, собирали кровь на листья и пили ее сами или давали мужчинам, и эти дикари, отказывавшиеся от вина и выплевывавшие его, с наслаждением пили кровь!
Не будучи в состоянии выносить дальше это страшное зрелище и видя, что дикари увлечены своим делом, он пополз дальше к берегу, бросился в море и попытался вплавь добраться до кораблей.
Он не проплыл и четверти всего расстояния, как его заметили с "Маскарена" и выслали лодку на помощь.
Рассказ этот был тем более ужасен, что неизбежно заставлял предположить: капитан Марион и сопровождавшие его шестнадцать человек не возвратятся на корабль, ибо они убиты так же, как и экипаж шлюпки.
III
МЩЕНИЕ
Офицеры обоих судов сейчас же собрались на совещание.
Речь шла о том, чтобы, если еще не было поздно, не только оказать помощь капитану Мариону, но и спасти три поста, располагавшиеся на берегу.
Крозе, лейтенант "Маскарена", провел ночь на посту в мастерской, что давало тем, кто оставался на борту, еще один повод беспокоиться.
С "Маскарена" по решению совещания офицеров была немедленно отправлена шлюпка под командованием офицера; в ней находился отряд солдат во главе с сержантом.
Офицер получил приказание осмотреть берег и узнать, что сталось с лодкой Мариона и шлюпкой с занятыми на работах матросами.
Кроме того, ему приказали предупредить все посты и, в первую очередь направившись к месту высадки, находящемуся ближе всего к мастерской, где изготавливались мачты, доставить необходимую помощь на этот пост, самый удаленный от берега.
Все смотрели за отправлением офицера, снабженного этими инструкциями.
Приближаясь к берегу, он подал несколько сигналов.
Немного ниже деревни Такури он увидел рядом севшие на мель шлюпку Мариона и лодку, в которой переправлялись те матросы, что были заняты на работах.
И шлюпка, и лодка были окружены дикарями, вооруженными топорами, саблями и ружьями, взятыми ими, очевидно, из этих двух судов.
К счастью, они не умели обращаться с наиболее опасным оружием — с ружьем; в их руках это было просто "штыковище", как говаривал за какое-то время до этого маршал Саксонский.
Офицер, опасаясь сорвать выполнение данного ему поручения, не остановился ни на минуту, хотя ему было бы очень легко одним залпом из ружей обратить в бегство всю толпу дикарей; наоборот, он приказал налечь на весла, чтобы успеть вовремя добраться до поста, где находилась мастерская по ремонту рангоута.
На этом посту, как мы уже говорили, находился при исполнении служебных обязанностей Крозе.
Он скверно провел ночь: его мучили те смутные предчувствия, что словно носятся в воздухе перед наступлением страшного несчастья или после него.
Вследствие этого он расставил повсюду надежную охрану, и то ли дикари не собирались ничего предпринимать с этой стороны, то ли собирались, но, увидев бодрствующих людей, а также часовых на постах, не решились на открытое нападение, — как бы то ни было, Крозе и его люди пребывали в полнейшем неведении относительно того, что произошло.
Молодой офицер, охваченный непонятной ему тревогой, прохаживался чуть поодаль от мастерской, когда около двух часов пополудни он заметил приближающийся походным порядком отряд и по примкнутым к ружьям штыкам понял, что этот отряд идет в полной боевой готовности.
В тот же миг у него в голове мелькнула мысль о несчастье.
Только что это за несчастье?
Так или иначе, важно было, чтобы люди из экипажа ничего не узнали о том, что случилось, иначе это подорвет их дух.
Это Крозе понимал.
А потому он направился прямо к отряду и за пятьдесят шагов до него крикнул:
— Стой!
Отряд повиновался.
Затем он кивком подозвал к себе сержанта.
— Что нового? — спросил его Крозе на полдороге.
Тогда сержант вполголоса рассказал ему о чудовищной катастрофе — другими словами, то, что было известно о судьбе шлюпки, и то, что подозревали относительно судьбы капитана Мариона.
— Ни слова об этом моим людям, — сказал Крозе сержанту, когда тот закончил свое сообщение. — Будьте немы сами и прикажите молчать вашим солдатам!
Повернувшись затем к своим матросам, он приказал им:
— Прекращайте работу, ребята: нас зовут на корабль!
В один миг все работы были прекращены.
— Прекрасно, — сказал Крозе, — соберите все инструменты!
Инструменты были собраны.
— Теперь зарядите ружья!
Матросы с недоумением взглянули друг на друга, а старый боцман, повернувшись в сторону Крозе, заметил:
— Похоже, будет жарко?
— Заряжайте ружья! — повторил Крозе.
Все молча повиновались.
Когда ружья были заряжены, лейтенант отдал приказ захватить с собой как можно больше инструментов.
Все, что нельзя было взять, положили в яму, вырытую в середине сарая, и на этом месте зажгли большой костер, чтобы, насколько это было возможно, замаскировать ценности, которые приходилось оставлять.
Как мы уже сказали, матросы не знали о том, что случилось, но по дороге на корабль они легко могли убедиться, что все окрестные возвышенности были заняты дикарями.
Но такова была дисциплина, что никто из матросов не позволил себе ни одного вопроса.
Один лишь старый боцман отважился что-то глухо проворчать про себя, и это, по мнению знавших его, служило серьезным знаком.
Усилив отряд солдат матросами, Крозе разделил его на два взвода.
Матросы, как и солдаты, были вооружены ружьями.
Один взвод, под командой сержанта, шел во главе, другой, под начальством самого Крозе, — в арьергарде.
В середине находились матросы, нагруженные инструментами и вещевым имуществом.
Таким образом они вышли из кедрового леса; их было примерно шестьдесят человек.
Мало-помалу к ним стали приближаться толпы дикарей; они двигались молча, с угрожающим видом, однако не осмеливались напасть.
Вскоре они оказались на расстоянии человеческого голоса.
И тогда вожди стали вызывающе кричать Крозе:
— Такури усмирил Мариона!
Это означало: "Такури убил Мариона".
Так как вследствие общения с дикарями матросам почти что удалось усвоить их язык, они отлично поняли эти слова.
— Друзья мои, — обратился к морякам Крозе, — зная, какую любовь вы питаете к капитану, я как можно дольше, не хотел говорить вам о его смерти. Теперь не обращайте внимания на то, о чем кричат дикари. Цель их ясна: запугать нас, разъединить с помощью страха и умертвить поодиночке. Так не бывать же этому! Вперед! Не останавливаясь, сомкнув ряды! Как только доберемся до шлюпки, мы спасены!
— А капитан? — угрюмо проворчал старый боцман.
— Не беспокойтесь, — отвечал Крозе, — капитан будет отомщен, обещаю вам!
И отряд продолжал свой путь, не подавая дикарям вида, будто ему стало известно что-то новое.
Так, в молчании, прошли два льё, зорко наблюдая за противником, готовые отразить нападение в любую минуту.
Но, к великому удивлению лейтенанта, дикари довольствовались лишь преследованием его отряда, время от времени торжествующе повторяя ужасные слова, погребальным колоколом звучавшие в ушах матросов:
— Такури усмирил Мариона!
Крозе знал, что его люди боготворили капитана Мариона.
Среди них были превосходные стрелки, на расстоянии ста шагов уверенно попадавшие в шляпу.
Нетерпеливо кусая дрожащие губы, они просили Крозе позволения открыть огонь.
Но, не обращая внимания на их просьбы, он повторил свой приказ — продолжать путь, не отвечать на крики, не проявлять беспокойства, не выказывать ни малейших враждебных намерений.
В самом деле, вокруг этих шестидесяти человек собралось по крайней мере около тысячи туземцев.
Несмотря на все превосходство своего оружия, эти шестьдесят человек могли быть раздавлены численным превосходством дикарей, и тогда, по всей вероятности, ни один из двух французских кораблей не вышел бы из бухты Островов.
Кроме того, был еще третий пост, где содержались больные: его надо было спасать прежде всего.
Вот почему, не останавливаясь, Крозе вполголоса снова обратился к матросам:
— Друзья, потерпите и не стреляйте! Идите в походном порядке, как подобает цивилизованным солдатам перед этой сворой негодяев. Скоро, будьте покойны, мы отомстим дикарям!
Но Крозе напрасно их уговаривал: гневные взгляды, бросаемые ими по сторонам, и глухой ропот, несущий дикарям угрозу за угрозой, предупреждали их, что в час мщения французы будут так же беспощадны к ним, как те были беспощадны к их товарищам.
По мере того как матросы и солдаты приближались к шлюпкам, туземцы явно все больше теснили их.
Выйдя на берег, французы нашли его усеянным дикарями.
Было очевидно, что если с их стороны и будут предприняты враждебные действия, то это произойдет во время посадки на суда.
Тем не менее туземцы расступились перед небольшим отрядом.
Крозе отдал приказание матросам, у которых были инструменты и вещевое имущество, садиться в шлюпки первыми.
Затем, когда дикари стали проявлять явное намерение воспрепятствовать этой посадке, Крозе схватил кол, направился с ним прямо к самому могущественному по виду вождю, воткнул кол в землю на расстоянии десяти шагов от него и шагах в тридцати от своего отряда и дал ему понять, что, если хоть один из туземцев осмелится перейти эту границу, он убьет его из своего карабина.
Подобная смелость, которая могла оказаться роковой для Крозе, напротив, произвела на дикарей очень сильное впечатление.
Вождь повторил своим людям требование лейтенанта, и новозеландцы, в знак повиновения, уселись на землю.
Крозе начал верить, что посадка пройдет успешнее, чем можно было полагать.
Как мы уже говорили, он приказал садиться в шлюпку сначала матросам, нагруженным инструментами, потом матросам с ружьями, потом солдатам; последним шел он сам.
Наибольшая опасность состояла в том, что шлюпка, чрезмерно нагруженная, имела очень большую осадку и не могла поэтому пристать к берегу, так что солдаты и матросы, чтобы добраться до нее, вынуждены были заходить в воду. Поэтому, лишь только островитяне увидели, что Крозе тоже вошел в воду, они всем скопом вскочили на ноги, испуская воинственные крики.
Перейдя поставленную Крозе границу, они осыпали французов градом дротиков и камней, к счастью никого не ранив.
Потом с громкими криками они подожгли постройки, сооруженные матросами берегового поста.
Все это проделывала одна группа дикарей, а вторая, по-видимому стремившаяся подбодрить первую, стучала оружием и вопила песню, зовущую к убийствам.
Забрав всех, лейтенант велел поднять якорь шлюпки и рассадил своих людей таким образом, чтобы ничем не мешать движениям гребцов.
Впрочем, шлюпка была так переполнена, что Крозе был вынужден стоять на корме, над румпелем.
Несмотря на данное матросам обещание отомстить во что бы то ни стало, лейтенант намеревался, если это окажется возможным, как можно скорее, не стреляя, добраться до корабля и немедленно же выслать шлюпку, чтобы снять пост на острове Малу-Рокка, где помещались больные, кузница и склад бочек.
Однако, по мере того как шлюпка, уже несколько более свободная в своих движениях, удалялась от берега, крики и угрозы дикарей усиливались, тем более что отступление моряков было весьма похоже на бегство; к тому же матросы едва слышно ворчали, повторяя про себя слова вождя: "Такури усмирил Мариона!"
Кроме того, было бы, наверно, опасно для судов, стоявших в гавани Новой Зеландии, а в особенности для тех, которые, возможно, появятся там в будущем, удалиться таким образом, не оставив убийцам страшной памяти о том, как умеют мстить европейцы, когда они хотят это делать.
Взвесив все это, лейтенант отдал приказ поднять весла, который был выполнен с быстротой, свидетельствующей о полном его одобрении командой.
Затем он приказал четырем из своих лучших стрелков приготовить оружие и открыть огонь, целясь главным образом в вождей, легко узнаваемых, во-первых, по их одежде, а во-вторых, по тому, как они метались, подбадривая остальных.
Четыре выстрела грянули одновременно.
Ни один из них не пропал даром. Четыре вождя упали.
Четверо стрелков отдали товарищам разряженные ружья и получили от них в обмен четыре заряженных.
От второго залпа упало столько же человек, как и от первого.
В течение десяти минут продолжался этот ужасный расстрел.
По прошествии этих десяти минут берег был усеян трупами, а в воде агонизировали около дюжины раненых.
Оставшиеся в живых невероятно тупо смотрели, как падают их товарищи.
Хотя дикари уже видели действие ружья при охоте на уток, голубей и перепелок, было очевидно, что они не отдавали себе отчета в том, как оно убивает; может быть, вначале они думали, что достаточно было лишь звучания так пугавшего их грома, чтобы принести смерть.
Вот почему при каждом ружейном залпе, без сомнения полагая, что упавшие на землю поднимутся вновь, они усиливали свои угрожающие крики, но не делали никаких попыток бежать.
Их истребили бы таким образом всех, а они не двинулись бы с места и не могли бы причинить ни малейшего урона тем, кто поражал их смертоносными выстрелами, если бы лейтенант не отдал решительный приказ прекратить стрельбу, хотя ее результат, в противоположность его собственным ощущениям, вызывал видимое удовлетворение у солдат и матросов.
Однако военная дисциплина взяла верх: ружья опустились, весла упали на воду, и шлюпка, рассекая волны, по-15*неслась по направлению к кораблю с той быстротой, какую допускала ее чрезмерная перегрузка.
По прибытии на "Маскарен" Крозе немедленно отправил шлюпку, чтобы снять пост, где помещались больные; со смертью капитана Мариона командование "Маскареном" переходило к нему и на него ложилась вся ответственность за жизнь экипажа.
И он твердой рукой принял бразды правления. Положение было критическое и не допускало ни промедления, ни колебаний.
Согласно первому из отданных им приказов надлежало, как уже было сказано, снять пост, где находились больные.
На берег послали свежий отряд во главе с офицером, которому был дан приказ вернуть на корабль всех больных, ибо их прежде всего надо было избавить от опасности.
Затем нужно было заняться спасением фельдшеров и вывезти больничные принадлежности.
Чтобы выполнить эту перевозку людей и имущества, необходимо было время, ведь французы расположились на острове как дома, предполагая оставаться там столько времени, сколько понадобится, и поэтому окружили себя всевозможными удобствами.
Поскольку кузницу нельзя было перевезти за одну ночь, Крозе велел разбить палатки и возвести вокруг нее укрепления, устроенные из наполненных водой бочек.
Помимо этих укреплений, охраняемых двадцатью солдатами, в сторону деревни были выдвинуты часовые.
Понятно, что нападения опасались именно с этой стороны, и опасение это было тем более основательно, что в кузнице хранилось много как необработанного железа, так и изделий из него, а дикари научились ценить этот металл за пользу, которую он им приносил, и при обмене старались получить именно его.
Вождя этой деревни звали Малу.
Помимо четких инструкций, офицер, отправленный на берег, получил ночные сигнальные фонари, с помощью которых он мог в темноте держать связь с судном.
На корабле половина солдат и экипажа должны были спать одетыми и при оружии, чтобы в случае необходимости немедленно прийти на выручку высадившемуся на берег отряду. Около одиннадцати часов вечера больные были без всяких происшествий доставлены на суда.
Всю ночь дикари бродили вокруг поста.
Их присутствие проявлялось только в завываниях, напоминавших вой диких зверей, но, поскольку в предыдущие ночи таких звуков не было, защитники поста сразу распознали голоса дикарей.
Однако в продолжение всей ночи часовые зорко глядели вокруг, перекликаясь друг с другом, и туземцы не посмели напасть на пост.
На следующий день, 14-го числа, лейтенант Крозе отправил на остров новый отряд и с ним двух офицеров.
Рассчитывая на продолжительность хороших отношений с туземцами, на обоих кораблях не запаслись ни водой, ни дровами.
Поскольку это были предметы первой необходимости, а достать их теперь на большой земле ввиду враждебного настроения туземцев было очень трудно, решили добыть их на острове — дров и воды было там в изобилии.
Вот почему туда отправился новый отряд с двумя офицерами.
Приказано же им было следующее: набрать дров и воды, не трогая туземцев, если они будут держаться спокойно, но при малейшем проявлении враждебности с их стороны соединенными силами двинуться на деревню, взять ее приступом, сжечь, истребить как можно больше дикарей, а оставшихся в живых загнать в море.
В течение утра все было относительно спокойно, но около полудня появились дикари с оружием в руках.
Приблизившись шагов на сто к посту, они стали угрожать морякам, явно стремясь вызвать их на бой.
Дикарей было человек триста, и, кроме Малу, с ними находилось еще пятеро других вождей.
Приказы лейтенанта Крозе были вполне определенны.
Кроме того, люди, ожесточенные из-за смерти капитана, не желали ничего иного, как схватиться с дикарями и отомстить за него и за его несчастных спутников.
Но вот барабанщик дал сигнал к бою и отряд направился прямо на туземцев, без выстрелов, с примкнутыми к ружьям штыками.
При виде этих тридцати человек, в боевом порядке двигавшихся на них, дикари стали отступать к деревне; здесь они остановились, полагая, что так им будет легко удержаться.
Французы преследовали их. Однако, не доходя на расстояние пистолетного выстрела до деревни, офицер отдал приказ остановиться, с тем чтобы у дикарей, пытающихся защититься, прибавилось самонадеянности.
Действительно, видя, что неприятель остановился, островитяне набрались храбрости.
Малу и другие вожди всеми силами старались ободрить их, и, если они не могли заставить туземцев броситься на врагов, им, видимо, удалось хотя бы заставить их мужественно защищать свои жилища.
Убедившись, что они напрасно ждут нападения, офицеры решили сами атаковать дикарей.
Они скомандовали открыть огонь, приказав лучше целиться; пятнадцать человек из первой шеренги выстрелили, причем так метко, что четырнадцать туземцев упали, и среди них Малу и пятеро других вождей.
При виде такого страшного опустошения в своих рядах, а также уверившись, что смерть, казалось, сознательно избирала среди них свои жертвы, островитяне изо всех сил бросились бежать из деревни к своим пирогам.
Солдаты преследовали их и, достигнув берега почти одновременно с ними, убили больше пятидесяти человек, а других опрокинули в море.
Оставшиеся — примерно человек двести тридцать — бежали на пирогах; но, убегая, они видели, как горит их деревня.
От первой до последней хижины все было предано огню, и солдаты покинули это место, только когда все было уничтожено пожаром.
В отряде лишь один человек был довольно тяжело ранен дротиком, вонзившимся ему в лицо, около глаза.
Теперь остров, очищенный от туземцев, был в полном распоряжении экипажа "Маскарена".
Французы воспользовались этим, чтобы снести кузницу, забрать железо, емкости для воды и полностью оставить пост.
После этого они возвратились на корабль.
Однако Крозе полагал, что необходимо еще усилить меры предосторожности.
Он отправил двадцать человек на тот же остров, чтобы срубить там все папоротники, поскольку их высота достигала шести футов и они вполне могли быть использованы для засады.
Затем он приказал зарыть убитых дикарей таким образом, чтобы одна рука выступала поверх земли, и тогда оставшиеся в живых, найдя тела своих соплеменников, смогут убедиться, что белые не людоеды, как они.
Накануне Крозе отдал приказ, который не мог быть исполнен.
Он велел захватить, если это будет возможным, пленных — несколько юношей или девушек из деревни Малу.
Но еще до нападения новозеландцы благоразумно отправили на большую землю жен и детей.
Тем не менее матросы и солдаты, которым лейтенант Крозе пообещал по пятьдесят пиастров за каждого пленного — мужчину или женщину, — взятого живым, пытались было связать и захватить с собой раненых, неспособных убежать.
Но и это оказалось невозможным.
Раненые кусались, как дикие звери, и, связанные, рвали веревки, как будто это были нити.
Поэтому французы убивали всех.
Однако на "Кастри", для ремонта которого в основном и велись работы в кедровом лесу, не было ни утлегаря, ни фок-мачты, и в таком виде, потеряв управление, он не мог отправляться в плавание.
На острове не было достаточно высоких деревьев, чтобы из них изготовить мачты. Рисковать же, пытаясь добыть их на большой земле, было невозможно.
Пришлось сделать составные мачты, из небольших кусков дерева, которые нашлись на корабле, и через две недели "Кастри" был более или менее оснащен.
Но больше всего потребовалось времени для того, чтобы сделать необходимые запасы воды и дров.
Для обоих кораблей нужны были семьсот бочек воды и семьдесят веревочных саженей дров, а так как для выполнения такой работы имелась только одна шлюпка, то на это ушел целый месяц.
Само собой разумеется, этот месяц не прошел без тревог.
Каждый день шлюпка с тридцатью матросами, назначенными на работы, отправлялась на берег.
На обратном пути она привозила то воду, то дрова, и каждый вечер солдаты и матросы возвращались ночевать на корабль, где круглые сутки дежурили караулы из четырех человек.
Однажды ночью дикари незаметно перебрались с большой земли на остров.
Как раз в этот вечер французы задержались на работах дольше обычного.
Незадолго до наступления ночи одному из часовых показалось, что к нему подходит кто-то из матросов со шлюпки.
Он подумал, что, может быть, это кто-нибудь из экипажа, спасшийся от общей резни, перебрался с большой земли на остров, пытаясь таким образом попасть на корабль.
Такое предположение казалось тем более вероятным, что человек этот прятался за каждой неровностью почвы, за каждым уступом скал, за каждым кустом.
Однако, когда он находился всего в каких-нибудь пятидесяти шагах от поста, часовой решил, что ничего не будет дурного, если он его окликнет, ведь спасшийся из экипажа Мариона не замедлит ответить.
Поэтому часовой крикнул: "Кто идет?" Но вместо того, чтобы ответить, человек, казалось, распластался между двух скал.
Минуту спустя он появился снова, отважившись на несколько новых движений.
Часовой тотчас же повторил свой вопрос, но человек и на этот раз замер.
Часовой крикнул третий раз и, не получив ответа, выстрелил.
Человек упал мертвым.
Тотчас же показался многочисленный отряд дикарей, потрясавших оружием и издававших громкие вопли: убитый, несомненно, был их проводником.
При звуке выстрела отряд мгновенно построился к бою. Обернувшись, часовой увидел его в двадцати шагах за своей спиной.
Французам было известно, как надо действовать с новозеландцами. Они бросились в атаку; туземцы обратились в бегство; их преследовали, не переставая стрелять, снова перебили больше полусотни человек и, как и в первый раз, прогнали дикарей с острова, куда те больше ступить не осмелились.
Однако дикари тоже были начеку.
С кораблей при помощи подзорных труб можно было следить за их действиями.
Они собирались на возвышенностях, подавали оттуда сигналы в деревню, сообщая, могут ли люди там заниматься своими обычными делами или должны присоединиться к ним.
По ночам они сигнализировали кострами.
Каждый раз, когда на берегу появлялся сколько-нибудь значительный отряд туземцев, даже если он и был вне досягаемости выстрела, с судна стреляли из пушки холостыми, чтобы показать дикарям, что корабли охраняются, но, слыша звук выстрела и не видя нигде его действия, дикари внушили себе, что этот гром совершенно безобиден.
В результате такой их убежденности одна пирога с восемью или десятью туземцами однажды рискнула подойти к "Маскарену" ближе чем на расстояние выстрела.
Крозе вызвал лучшего наводчика и приказал выстрелить в пирогу из пушки.
Ядро перерезало пирогу пополам и убило двух дикарей, остальные спаслись вплавь.
Между тем о капитане Марионе по-прежнему не было никаких сведений.
Хотя уверенность французов в его смерти была почти полная, нельзя было покинуть остров, не убедившись в этом окончательно.
Решено было поэтому за два или три дня до отплытия предпринять экспедицию в деревню Такури; по признанию самих туземцев, именно там исчез капитан, следовательно, там и надо было искать его.
Кроме того, там же видели и обе лодки с корабля, севшие на мель и окруженные туземцами.
Отъезд назначили на 14 июля 1772 года. 12 июля утром лейтенант Крозе распорядился спустить шлюпку, посадил туда сильный отряд под командой опытных офицеров, приказав им не возвращаться без достоверных известий о судьбе несчастного Мариона и его спутников.
Чтобы добиться этого и оставить в сознании туземцев память о могуществе французов, предписано было высадиться поблизости оттого места, где были замечены лодки, подняться в деревню, взять ее в случае обороны силой, истребить там всех жителей, тщательно обыскать все дома, собрать все вещи, какие сохранились после капитана или его товарищей по несчастью, чтобы иметь возможность удостоверить их смерть с помощью засвидетельствованного протокола, и, наконец, в довершение всего предать деревню огню; после этого экспедиция должна была возвратиться на корабль, захватив с собой на буксире как можно больше боевых пирог, и сжечь их на море, чтобы новозеландцы с тех высот, на которых они укрылись, могли наблюдать гибель своей флотилии.
Шлюпка, оснащенная Фальконетами и мушкетонами, отплыла, увозя с собой пятьдесят человек, вооруженных ружьями и саблями.
Офицер, командующий отрядом, приказал высадиться в том месте, где ему было указано, но лодки исчезли. Дикари сожгли их, чтобы извлечь из них железные части.
Тогда французы приступили к выполнению второй части экспедиции: отряд, с ружьями наперевес, с примкнутыми штыками, поднялся к деревне Такури.
Но деревня оказалась покинутой; единственными ее обитателями были пятеро или шестеро стариков, слишком старых и слабых, чтобы следовать за остальными.
Сидя на чем-то вроде деревянных кресел, они, как древние римляне в Капитолии, ожидали современных галлов, приближавшихся к ним с не менее враждебными намерениями, чем их предки — к сенаторам.
Сначала их хотели взять в плен живыми, но первый же туземец, к кому протянули руку, схватил лежавший около него дротик и ударил им солдата, который его коснулся.
Раненый солдат отступил на шаг назад и проткнул старика штыком.
Остальных пощадили.
В то время как солдаты входили в деревню с одного конца, они увидели, что с противоположной ее стороны, вне досягаемости ружейного огня, поспешно спасается бегством Такури с двадцатью туземцами; на злодее был плащ капитана Мариона (плащ нетрудно было узнать по двум его цветам — алому и синему).
Наблюдая за ними, французы видели, как они поднялись на холм и затем присоединились к другим туземцам, которые занимали ближайшие к деревне высоты и оттуда, громко вопя, следили за тем, что творилось в деревне.
Тем временем проводились тщательные розыски во всех хижинах дикарей.
В хижине Такури нашли человеческий череп: он был сварен несколько дней назад.
Все мясо с головы было съедено, а на самом черепе еще виднелись следы зубов людоедов.
В другом углу хижины на деревянном вертеле было найдено человеческое бедро, зажаренное и наполовину съеденное.
Поиски продолжались, поскольку нельзя было установить, кому принадлежали эти человеческие останки.
В другой хижине нашлась рубашка, принадлежавшая, как показало опознание, капитану Мариону.
Ворот ее был окровавлен, и в трех или четырех местах она была разорвана и тоже испачкана кровью.
В других двух хижинах были обнаружены часть одежды и пистолеты молодого мичмана Водрикура, сопровождавшего, как уже говорилось, капитана.
Наконец, еще в одном месте нашли оружие, снятое с лодок, и груду окровавленных лохмотьев.
То было платье несчастных матросов.
Собрав все эти вещественные доказательства преступления туземцев, французы составили протокол о смерти Мариона, после чего подожгли все хижины, а чтобы жители не возвратились тушить пожар, остались в деревне, пока она не обратилась в дымящиеся развалины.
Около деревни Такури находилась еще одна деревня, укрепленная намного лучше других; ее вождя подозревали в сообщничестве с Такури; звали его Пики-Оре.
Пока производились розыски в первой деревне, отряд заметил, что жители уже покинули другую.
Это бегство дикарей подтвердило все подозрения отряда, и, уничтожив деревню Такури, он направился к деревне Пики-Оре.
Хотя она была укреплена лучше других, жители не решились ее защищать.
Отряд без помех обыскал все хижины, и повсюду, так же как и в деревне Такури, нашлось много предметов, взятых с лодок, а также платье, снятое с матросов.
Следы крови на одежде свидетельствовали о том, что те, кто ее носил, умерли насильственной смертью.
Вторая деревня как и первая, была обращена в пепел.
Затем, чтобы в полном объеме закончить свою карательную экспедицию, отряд на обратном пути спустил на воду две боевые пироги и, взяв их на буксир, привел с собой в воды, где на якоре стоял "Маскарен".
Сняв с пирог все, что могло пригодиться, предали огню их каркасы, имевшие в длину около шестидесяти футов.
При зареве этого последнего пожара 14 июля 1772 года оба корабля, "Кастри" и "Маскарен", покинули бухту Убийц.
