Одна из самых примечательных черт современного нам общества — это тот внешний лоск, при помощи которого каждый скрывает от другого истинные чувства своего сердца; благодаря невыразительности языка, пронизанного до тончайших интонаций привычной благовоспитанностью, каждый может обмануть окружающих, запрятав поглубже свою мысль; так, в нашей социальной среде драма существует лишь в сокровенных тайниках души или перед лицом суда присяжных.

В самом деле, при виде живописной группы, собравшейся под сенью благоухающих ветвей сирени, кленов и акаций, даже самый проницательный наблюдатель не углядел бы ничего другого, кроме внутренней повседневной жизни этого семейства. Лица у всех спокойные, улыбки на устах радостные. Но если вы заглянете в глубь сердец, то найдете там бушующие страсти, которые современные сочинители положили в основу своих самых нашумевших пьес, — любовь, ревность, измену. Но если придет еще один визитер, если слуги будут сновать взад-вперед, все равно ничто не выдаст личной озабоченности каждого, скрывающейся под маской общепринятых внешних приличий, и визитер решит, что побывал на самом обычном, невиннейшем собрании друзей, а слуги скажут, что их хозяева — счастливейшие люди на земле.

Как символ запутанных тайн человеческого сердца греки придумали легенду о лабиринте. Тот, у кого не будет нити Ариадны, неизбежно заблудится там.

Между тем тьма постепенно окутала горизонт, и посвежевший ветерок шелестел листвой. Доктор счел более разумным отправить Мориса в дом; он высказал свое пожелание, и каждый с облегчением воспринял начавшееся передвижение. После возвращения в замок было решено, что все снова соберутся в комнате больного после того, как он ляжет в постель, ибо такая рискованная прогулка имела смысл лишь при ее благополучном исходе. Наступило одно из тех мгновений всеобщей передышки, когда каждый чувствует необходимость хоть ненадолго освободиться от бремени приличий. Госпожа де Бартель и Клотильда проводили Мориса до дверей его комнаты. Фабьен с Леоном, достав из кармана сигары, углубились в сад. И наконец в тот миг, когда г-жа де Нёйи повела Фернанду в будуар, г-н де Монжиру, улучив долгожданную минуту, прошептал ей на ухо:

— Сударыня, могу я надеяться, что вы соблаговолите прийти под деревья, где мы пили кофе? Через полчаса я буду ждать вас там.

— Я приду, сударь, — ответила Фернанда.

— Что такое? — спросила, обернувшись, г-жа де Нёйи.

— Ничего, сударыня, — отвечал граф. — Я только спросил госпожу Дюкудре, собирается ли она вернуться сегодня вечером в Париж.

И, поклонившись женщинам, он удалился, чтобы присоединиться в саду к Фабьену и Леону, но у двери в гостиную встретил г-жу де Бартель.

— Куда вы, граф? — спросила она.

— В сад, сударыня, — ответил г-н де Монжиру.

— В сад! Вы с ума сошли, дорогой граф, разве вы не слышали, что сказал доктор относительно прохлады первых весенних вечеров?

— То, что он сказал, дорогая баронесса, — отвечал г-н де Монжиру, — касалось больного.

— Вовсе нет, сударь, вовсе нет, это касалось всех. И мой долг как хозяйки дома взять вас за руку и как женщины, озабоченной вашим здоровьем, попросить вас проводить меня к дамам. Где они? В бильярдной или в оранжерее?

— В оранжерее, мне думается.

— Пойдемте их разыщем.

Отказаться от сделанного таким образом приглашения нечего было и думать. С большой неохотой пэр Франции повиновался, отправившись вместе с г-жой де Бартель на поиски г-жи де Нёйи и Фернанды.

Тем временем Клотильда, оставив мужа на попечение камердинера, вышла из своих покоев и с сердце’м, исполненным смутной печали, спустилась по лестнице. Оставшись с ней наедине, Морис взял ее за руки и, нежно сжав их, стал заботливо расспрашивать ее о здоровье, хотя вот уже неделю, как он, молчаливый и ко всему безучастный, не обращал к ней ни единого слова, а теперь опять разговаривал с ней все с тем же добрым вниманием, какое раньше она принимала за любовь и какое так долго обманывало ее, заставляя верить в незыблемость семейного рая. Хотел ли он своими заботами снова ввести ее в заблуждение? Или присутствие чужой женщины способствовало такой перемене? Вполне возможно. Стало быть, до сих пор незнание человеческих страстей позволяло ей тешить себя иллюзиями. То, что в сердце мужа да и в своем собственном она принимала за любовь, было всего лишь проявлением дружеских чувств, предполагающих чуть большую близость, чем обычная дружба. Под влиянием своей соперницы она наконец поняла, что такое истинная страсть, ведь Морису она внушала ничуть не больше любви, чем испытывала к нему сама. Оказалось, любовь — это вовсе не та спокойная, тихая и нежная привязанность, что объединяла их: это чувство, от которого зависит и жизнь и смерть, это огромное, жгучее, пугающее счастье, и, спрашивая себя, в чем же заключается это неведомое счастье, Клотильда впервые задумалась, странные, небывалые, ослепительные мысли пронзили ей сердце, оставив в нем огненный след.

Легко понять, почему, вся во власти подобных мыслей и устав за целый день от напряжения, молодая женщина, оставшись наедине с собой, на свободе, вместо того чтобы присоединиться в гостиной к остальным, спустилась в сад, а оказавшись в саду и дав себе волю шагать наугад, она, сама того не подозревая, очутилась вскоре под сенью акаций и кленов, там, где час назад она сидела рядом с Фернандой напротив мужа. Это было неудачное место для воспоминаний, если учесть то расположение духа, в каком она пребывала. Тут каждый взгляд, которым обменивались Морис с Фернандой, снова, казалось, сверкал в темноте; тут каждая мелочь, случившаяся за этот день, еще далеко не кончившийся, хотя уже был переполнен событиями, приходила ей на ум. Глубокая душевная печаль, порожденная раной, нанесенной ее гордости любовью Мориса к другой, постепенно освобождала ее воображение от пут долга. Смутная идея о праве, неотъемлемом праве всего человечества, — смутная идея о праве наказания, зародилась в ее сознании. Образ, сначала как будто неясный, неуловимый, мелькнул у нее перед глазами, потом стал возникать снова и снова, вырисовываясь с каждым разом все отчетливее, пока она наконец не узнала в этой тени человека, к кому, по мере того как сердце ее отрывалось от Мориса, устремлялась ее мысль, то есть — Фабьена де Рьёля.

Если вспомнить наше описание Фабьена и Мориса, то станет ясно, что любая утонченная женщина в нормальном состоянии, безусловно, предпочла бы второго первому; но Клотильда была не в том состоянии, когда ум судит здраво; стоит разуму пошатнуться вследствие сердечных волнений, и уже трудно бывает понять причины возникновения тех или иных страстей. В ее глазах Фабьен был человек, влюбленный в нее, а Морис — человек, никогда ее не любивший. И то чувство, о каком она теперь мечтала после того, как Фернанда с Морисом дали ей возможность понять, что такое истинная любовь, — это чувство сердце Фабьена ей обещало. Во власти Фабьена было приобщить ее к тем трепетным волнениям, без которых нет жизни, ибо только с их помощью можно почувствовать, что живешь.

Вот что творилось в душе Клотильды, когда сзади нее послышался легкий шум; она вздрогнула: шум этот возвещал о том, что ее видение воплотилось в жизнь. Ей не надо было оборачиваться, чтобы посмотреть, она и так чувствовала, что к ней приближается какой-то мужчина, и по громкому стуку своего сердца поняла, что это был Фабьен. Первым ее движением было встать и бежать, но ей вдруг показалось, что ноги ее приросли к земле и если она сделает хоть один шаг, то непременно упадет. Впрочем, голос Фабьена остановил ее.

— Сударыня, — сказал он, — бывают обстоятельства, когда случай становится Провидением, я не осмеливаюсь сказать — проявлением симпатии; представьте себе: я чувствую, как неодолимая сила влечет меня вновь к тому месту, где я только что видел вас, и вот я нахожу вас здесь. Неужели нами руководит одна и та же мысль? В таком случае мне, еще недавно считавшему себя несчастнейшим из людей, напротив, надлежит вознести благодарение небесам.

— Сударь, — отвечала взволнованная Клотильда, — я оставила мужа и пришла сюда, чтобы побыть минутку одной, мне это необходимо; позвольте мне уйти.

— Ах, сударыня, — возразил Фабьен, — одиночество существует и для двоих точно так же, как для одного. Что ему нужно? Чтобы два сердца объединяла одна-единствен-ная мысль, вот и все. Поэтому, если мое сердце стало отражением вашего, вы все еще здесь одна, хотя нас двое.

— Чтобы это было так, — сказала Клотильда, — вам следовало бы знать, что происходит в моем сердце.

— Вы полагаете, сударыня, что достигли того возраста в жизни, когда можно скрыть свои чувства от глаз человека, горящего желанием узнать их? О нет! К счастью, вы еще слишком целомудренны и чисты для этого, и я читаю в вашем сердце как в открытой книге, прекрасной книге.

— И что же вы там видите, сударь, кроме глубокой печали?

— Да, разумеется, на все есть причина, и я возвращаюсь к этой причине.

Клотильда вздрогнула, ибо почувствовала, что Фабьен вот-вот коснется той жгучей, кровоточащей раны, которую она только что обнаружила в своем сердце.

— Вы опечалены, сударыня, — продолжал Фабьен, — так как первейшая потребность всякой молодой и красивой женщины — это любить и быть любимой; вы опечалены, ибо заметили, что вас любили далеко не так, как вы думали, да и сами вы вовсе не любите так, как думали, ибо, увидев сегодня перед собой Фернанду и Мориса, увидев их страдание и радость, вы поняли смысл истинной любви.

Клотильда смотрела на Фабьена с нескрываемым ужасом; нельзя было более глубоко и правильно прочитать ее мысли, чем это сделал г-н де Рьёль.

— Сударь, — сказала она, не в силах скрыть обуревавшие ее чувства, — кто наделил вас такой странной способностью?

— Читать ваши мысли, сударыня? Глубокая, подлинная любовь, любовь, какой вы воистину достойны.

— О сударь, пожалейте, прошу вас! — воскликнула молодая женщина, собрав все силы и сделав движение, чтобы уйти.

— Пожалеть, — повторил Фабьен, понизив голос, чтобы таинственностью придать больше жара своим словам, — пожалеть! А он вас разве жалел? Муж пленительной женщины, которую он перед лицом Всевышнего поклялся сделать счастливой, бросает ее — и ради кого? Ради другой женщины, которую никак нельзя сравнить с той, какую он потерял, ведь второй Клотильды не существует; он бросает ее ради какой-то куртизанки и в течение трех месяцев находит отдохновение, счастье, радость лишь возле нее; и вот она покидает его и вместе с любовью этой женщины уходит его жизнь; вы, всеми узами связанные с его жизнью, вы с того дня ничего в его жизни не значите. Несмотря на преданность жены, несмотря на любовь матери, он готов умереть, он уже распрощался с мирозданием, глаза его уже наполовину закрыты, вы уже наполовину в трауре, но вот появляется его обожаемая любовница, и только ради нее он снова соглашается жить, только на нее одну и смотрит, и сердце его полно только ею. Почему же в таком случае вы, о которой он и не вспоминает, должны помнить о нем? Почему узы, что он разрывает, все еще удерживают вас? И почему, когда вам стоит лишь протянуть руку, чтобы найти любовь, о чем ваше сердце напрасно просило его, когда я предлагаю вам со своей беззаветной преданностью то, что он отнял у вас, почему вы пугаетесь, почему боитесь, почему отталкиваете меня?

— О сударь, сударь, — прошептала Клотильда еще более приглушенным голосом, чем Фабьен, — сударь, не говорите так, заклинаю вас, Морис ваш друг, а я его жена.

— А разве я не соблюдал обязанности друга, сударыня, пока Морис соблюдал свои обязанности супруга по отношению к вам? Вы думаете, что я люблю вас всего три месяца? Вы думаете, что эта любовь обрушилась на меня при виде ваших слез, чтобы еще прибавить вам печали? Нет, сударыня, ошибаетесь, я люблю вас с тех пор, как впервые увидел, но думал, что вы счастливы, как того заслуживаете. Я знал о связи Мориса с Фернандой, но разве я хоть единым словом, хоть намеком дал вам заподозрить измену Мориса? Нет, сударыня, будьте справедливы ко мне: лишь узнав, что нарушены все границы дозволенного, я тоже нарушил молчание; лишь когда вы получили неопровержимое доказательство того, что любовь Мориса больше не принадлежит вам, я посмел заговорить о своей любви; да и то, чего я у вас прошу даже сейчас? Верить мне, как поверили бы брату, положиться на меня, как положились бы на друга, позволить мне любить вас, позволить говорить вам об этом — вот и все. Можете не отвечать на это чувство, если не хотите, но знайте, по крайней мере, что взамен неблагодарного сердца вы нашли безраздельно преданное сердце.

— Позвольте мне уйти, сударь, — сказала Клотильда, пытаясь высвободить руку из рук молодого человека. — Позвольте пойти к нему. Я чувствую, что если буду и далее слушать вас, то мы оба станем виновными.

— Виновными? — откликнулся Фабьен. — Да, безусловно мы были бы таковыми, если бы любовь вашего мужа, делая вас счастливой, отнимала всякую другую надежду. Но к счастью, этого нет. Его безумная страсть к этой женщине возвращает вам полную свободу. Уделите же мне еще несколько минут. Ах, Боже мой! Кто знает, когда я увижу вас вновь, когда застану одну, когда представится благословенный случай сказать вам все, что я сейчас говорю?

— Сударь, сударь, — взмолилась молодая женщина, — во имя Неба! Оставьте меня, уже совсем темно, неприлично нам находиться здесь одним. Позвольте мне пойти к Морису, умоляю вас.

— К Морису! Вы думаете, он вас ждет? Пойти к Морису! Зачем? Чтобы мешать ему, стеснять его? Нет, нет. Другая возле Мориса в этот час, другая его утешает, другая возвращает его к жизни.

— Ошибаетесь, сударь, — послышался за спиной Фабьена суровый, спокойный голос. — Эта другая здесь.

Фабьен с Клотильдой вскрикнули от удивления.

— Фернанда! — воскликнула Клотильда.

— Вы слушали наш разговор, сударыня? — спросил Фабьен.

— Скажем так: я слушала, сама того не желая, — ответила Фернанда с тем непреклонным достоинством, что внушало уважение даже светской женщине, — и потому я здесь.

— Фернанда, — сказал Фабьен насмешливым тоном, — ваше место не здесь, и вы это прекрасно знаете, ваше место возле Мориса.

— Мое место всюду, где я могу быть полезна, и в эту минуту мое место здесь.

— Вас позвали ради Мориса, — заметил Фабьен, — и ни за чем другим.

— Я охраняю Мориса. Сегодня утром я спасла ему жизнь, а вечером спасу его честь.

— Я не понимаю вас, сударыня, — нетерпеливо сказал Фабьен, — госпожа де Бартель, впрочем, тоже.

— То, что вы меня не понимаете, господин де Рьёль, это вполне допустимо, — сказала Фернанда, — но госпожа де Бартель меня поймет, я в этом уверена, ибо я буду говорить с ней именем всего самого святого на земле.

— Фернанда — и моралистка!

— А почему бы и нет, господин де Рьёль? Истина, от кого бы она ни исходила, всегда остается истиной. Послушайте меня, госпожа де Бартель. Женщина, давшая слово в присутствии представителя власти, женщина, взявшая Господа Бога и людей в свидетели своей верности, — эта женщина, нарушая клятву, опускается ниже куртизанки, ибо совершает супружескую измену.

— О да, да, вы правы, Фернанда! — воскликнула Клотильда. — Да, да, вы правы, моя совесть говорила мне то, что сказали ваши уста.

— Фернанда, вы сошли с ума, — прошептал тихонько Фабьен, схватив куртизанку за руку.

Однако та, не испугавшись ни жеста, ни слов, хотя и то, и другое таило угрозу, продолжала, повернувшись к нему:

— А разве вы забыли, что если соблазнитель юной девушки может иногда исправить свою вину, то совратитель замужней женщины не имеет права искупить свое преступление? Девушка, попавшая в ловушку, всего лишь обесчещенная девушка, а женщина, скатившаяся в пропасть, это падшая женщина.

— О сударыня, сударыня! — воскликнула Клотильда, сложив руки. — Вы говорите это мне? Боже мой!

— Вы ошибаетесь, сударыня, — сказала Фернанда, с глубоким состраданием и лаской в голосе. — Ни одно мое слово не касается лично вас, и, если в каком-то выражении из тех, что я употребила, вы не расслышали почтения, что я питаю к честной женщине, прошу великодушно простить меня. Я обращаюсь к господину де Рьёлю, и вы видите, сударыня, господин де Рьёль не решается ответить мне.

— Потому что ваша дерзость заставила меня онеметь от изумления, — сказал Фабьен.

— Моя дерзость! Да, я знаю, не каждый отважится на подобное. Однако большой заслуги тут нет, сударь. Вас удивляет, что я говорю с вами таким образом? А что вы можете сделать, какое зло можете мне причинить? Сказать, что вы были моим любовником? Конечно, это будет ложь, но такая ложь могла бы обесчестить любую другую женщину, а для меня какое же это зло? Прибавит известности, и только. Нет, вы страшны лишь светским женщинам: у каждой из них есть муж, мать, семья — им они обязаны давать отчет в своих поступках, а надо мною вы не властны, у меня никого нет, я одинока и должна отчитываться за свое поведение лишь перед Господом Богом. Вот почему я не боюсь встать между вами и госпожой де Бартель, вот почему я говорю ей: "Слушая этого человека, вы губите себя; идемте со мной, и я вас спасу".

С этими словами Фернанда схватила Клотильду за руку и увлекла ее за собой, а Фабьен, застыв от удивления и досады, остался на том же месте.

Но не прошли они и пятидесяти шагов, как Фернанда почувствовала, что силы оставляют Клотильду; тогда она обвила рукой талию г-жи де Бартель, а так как в этот момент луна вышла из-за облаков, обе женщины смогли еще лучше увидеть и понять одна другую, взглянув на осунувшиеся лица их со следами пережитого волнения. Клотильда дрожала от страха, Фернанда — от восторга, ибо чувствовала, что Господь выбрал ее, падшую, чтобы она отдала этому семейству больше, чем могла отнять.

— Во имя вашего мужа, сударыня, во имя его матери, возьмите себя в руки, — говорила Фернанда, — а главное, доверьтесь мне. Я тоже вняла когда-то речам, подобным тем, которые вы только что слышали, и теперь стала той, кого называют падшей женщиной. Нельзя допускать, чтобы с вами сделали то, что сделали со мной, ведь вы замужем, у вас нет оправдания, что вы одна. Ах, только не верьте, сударыня, роковому изречению, готовому оправдать вас, если вы оступитесь из-за того, что ваш муж оступился. Ваш долг, долг светской женщины, которая носит прекрасное, громкое имя — оно ведь не ваше, а вашего мужа, кому вы отдали свою жизнь, — плакать молча, найти прибежище в чистоте вашего существования и молиться, надеяться и ждать.

— Ах, сударыня, вы ангел, посланный направлять и поддерживать меня! О! Как мне отблагодарить вас за все, что вы сделали для Мориса, за то, что делаете для меня?

— Это очень просто: оставайтесь верной тому, кого я вам вернула, постарайтесь понять, что он выше других мужчин, точно так же как вы, сударыня, выше других женщин. Будьте покойны: раз оступившись, Морис вернется к вам. В чем он упрекал вас? Что вы не умеете любить? Ну что ж, вы докажете ему, что ваше сердце способно понять и почувствовать все то, что Господь вложил в него.

— Ах, сударыня! — воскликнула Клотильда. — Кто дал вам такую власть надо мной, что я готова повиноваться вам? Боже мой! Боже мой! Что вы за женщина?

— Вы хотите это знать? — с глубокой печалью спросила Фернанда.

— О да! — воскликнула Клотильда. — Да! Из того, что вы скажете мне, я несомненно извлеку урок для себя.

— А для меня это будет утешением, потому что вы сможете пожалеть меня: в первый раз за пять лет я готова просить чьих-то слез, взываю к состраданию, а ведь один Бог знает, как я в этом нуждалась все пять лет.

— О, значит, я могу что-то дать вам взамен того, что вы делаете для меня, сударыня! — воскликнула Клотильда. — Пойдемте, пойдемте скорее, мне не терпится в свою очередь утешить вас.

И теперь Клотильда схватила Фернанду за руку, увлекая ее в другое крыло замка, противоположное тому, где находились г-жа де Нёйи, г-жа де Бартель и г-н де Монжиру.

Они вошли в будуар, слабо освещенный алебастровой лампой. Клотильда заперла дверь, чтобы никто не помешал исповеди, какую она собиралась выслушать, и, вернувшись, села рядом с Фернандой.

— Говорите, — сказала она, — я слушаю.