Госпоже де Нёйи было примерно двадцать четыре — двадцать пять лет; но она выглядела на все тридцать: высокая, худая, светловолосая, краснолицая, еще более неприятная по своим моральным качествам, чем на вид; это было одно из тех созданий, к которым инстинктивно чувствуют отвращение и которых, однако, встречают повсюду, а встретив, никак не могут от них отделаться. Она была совершенно лишена обаяния молодости и женской привлекательности; основной ее чертой была зависть, определявшая любой из ее поступков и каждое сказанное ею слово; она любила роскошь и представительность; но, хотя узы высокого родства связывали ее с самыми знатными семействами, более чем скромное состояние не позволяло ей удовлетворять свои наклонности. Поэтому, всегда настроенная враждебно, но сама неподвластная ударам, она, чувствуя свою полную безнаказанность, строго следила за соблюдением светских приличий. Не подвергаясь опасности соблазна, она была безжалостна к любому, кто осмеливался бросить вызов предрассудкам и преступить барьеры, установленные во имя общественных запретов. Афишируя величайшее презрение к богатству и красоте — двум предметам, каким она завидовала больше всего на свете, — она благоволила удостоить своей обременительной дружбы лишь в том случае, если дворянские титулы подтверждались не иначе как в родословных д’Озье или Шерена. К тому же г-жа де Нёйи обладала поразительным нюхом, направлявшим ее в нужное мгновение куда следует, и с редким везением умела определять кровоточащие раны. Наконец, это было существо, чьему появлению всегда сопутствовала боль.

Ее прибытие в Фонтене при тех обстоятельствах, в которых оказалось семейство г-жи де Бартель, было сущим бедствием. Тем не менее, следовало сохранять самообладание и стараться ничем не выдать своей озабоченности в сложившейся ситуации. И хотя г-жа де Бартель и на этот раз направилась навстречу гостье с тем радушным видом, который ей удалось принять благодаря своему сложившемуся годами опыту великосветской дамы — опыту, позволявшему принимать посетителей в любых обстоятельствах, г-жа де Нёйи с первого взгляда уловила на ее лице плохо скрытую досаду, ибо, оставаясь всегда настороже, чтобы никто не мог застать ее врасплох, она с редкостной проницательностью угадывала тайные мысли, обладая при этом особым даром выбирать из двух возможных предположений единственно верное.

— Ах, дорогая кузина, — заявила она, поцеловав г-жу де Бартель, — я, как видно, приехала в неподходящий момент. Судя по всему, мое присутствие обременяет вас. И хотя я собиралась остаться на обед, умоляю вас, гоните меня, если я лишняя.

— Вы никогда не лишняя, особенно здесь, и вам это прекрасно известно, моя дорогая, — ответила баронесса. — Прошу вас не менять своих планов и остаться с нами.

Войдя в гостиную, г-жа де Нёйи одним взглядом охватила всех, кто там находился, и мотив, более всего побуждавший ее остаться, был как раз тот, что она выдвинула, притворно собравшись уезжать.

— Ну, конечно, — сказала она, — я уезжаю. У вас господин де Рьёль с господином де Во. Я думала, вы одни, судя по тому, что о вас говорят в Париже.

— Ах, Боже мой, — с живостью отозвалась г-жа де Бартель, — и что же там говорят, расскажите мне скорее, дорогой друг!

Одного тона, каким г-жа де Бартель задала этот вопрос, оказалось достаточно, чтобы г-жа де Нёйи поняла: в Фонтене и в самом деле творится что-то неладное. Поэтому, решив разобраться в ситуации, страшно заинтриговавшей ее своей таинственностью, она сказала:

— И господин де Монжиру не обращает на меня внимания, настолько он озабочен; нет, правда, баронесса, я приехала явно не вовремя…

С этими словами она кивнула трем мужчинам, стоявшим вместе, и упала в кресло, словно изнемогая от усталости. Граф с важным видом извинился, а молодые люди отвесили сдержанный, чопорный поклон, однако г-жу де Нёйи это не испугало; она отличалась той самой неколебимой уверенностью, что обычно является следствием неоспоримого превосходства или бесспорной глупости, а у нее, в виде исключения, соответствовало природному естеству, причину которого трудно было установить.

— Расскажите же, дорогой друг, что говорят о нас в Париже? — во второй раз спросила г-жа де Бартель.

— Говорят, что Морис болен и даже как будто бы в опасности. Вчера уверяли, что он не проживет и дня; поэтому, дорогая кузина, я сразу же поспешила сюда, чтобы утешить вас с искренним дружеским участием. К счастью, ваш вид меня успокоил. Что же это все-таки за болезнь, праведный Боже!

Сентиментальные ужимки, с какими г-жа де Нёйи задала этот вопрос, так мало соответствовали обычному выражению ее лица, что молодые люди невольно улыбнулись, а пэр Франции, несмотря на всю свою важность, не мог сдержать нетерпеливого движения. К тому же одно воспоминание придавало этой немой сцене еще более комический характер: молодым людям, так же как и графу, было известно, что находившаяся у них перед глазами прелестная особа воспылала в свое время жгучей страстью к Морису и делала все возможное, чтобы стать его женой. А потерпев на этом поприще поражение, мадемуазель де Морсер — таково было родовое имя г-жи де Нёйи — решилась выйти замуж за шестидесятилетнего старика, которого все считали очень богатым и жизнь которого ей удалось сократить своими неустанными заботами и вниманием. К несчастью, бедной женщине и на этот раз суждено было, видно, обмануться в своих ожиданиях: она обнаружила, что наследство, на какое она возлагала столько надежд, состояло из поместья, переданного какому-то племяннику, и пожизненной ренты.

— Неужели у бедного Мориса и в самом деле воспаление мозга? В таком случае ваш врач попросту осел, если не мог с этим справиться сразу. Кто ваш врач? Как его зовут? Вам, конечно, известно, что я прекрасно разбираюсь в медицине; в течение двух лет я самолично ухаживала за господином де Нёйи, полагавшим, что он болен всеми болезнями, и потому, как вы знаете, обратившим часть своего состояния в пожизненную ренту; на этот брак я решилась не по расчету, нет: мною руководило желание носить прекрасное имя. Вам известно, господа, что мой муж принадлежал к старинному дворянскому роду Нёйи, его предки принимали участие в крестовых походах. К тому же я испытывала потребность в самоотверженном служении, заложенном в сердце каждой женщины, благодаря чему мы всегда жертвуем собой во имя кого-то или чего-то, ради человека или какой-нибудь идеи. Ну что же, дорогая кузина, — продолжала г-жа де Нёйи, — проводите меня без промедления к Морису, и я сразу же скажу вам, что с ним.

— Вы очень добры, дорогая Корнелия, — отвечала г-жа де Бартель, — и я благодарю вас за то участие, которое вы проявляете по отношению к Морису, ведь это самое дорогое, что есть у меня на свете; но сейчас наш бедный больной задремал и доктор всех нас отослал.

— Если он спит, это уже добрый знак, — заметила г-жа де Нёйи, — при воспалительных процессах сон — первый признак выздоровления. О, я бесконечно рада и сегодня же вечером расскажу об этой прекрасной новости у маркизы де Монфор. Как вы знаете или, может быть, не знаете, там подписывают брачный контракт ее внука Тристана с мадемуазель Анриеттой Фижер, очень богатой девушкой; она, как известно, должна была бы прибыть к нам из колоний, а приехала из Англии, где ее мать составила себе огромное состояние неизвестно каким образом или, вернее, слишком хорошо известно. Это самый настоящий скандал: один из Монфоров женится на дочери танцовщицы или что-то в этом роде! Какой позор для всего предместья! Но что вы хотите: положение так долго нас обязывало, что теперь уже никого не может обязать; вот увидите, вот увидите, до чего нас доведут все эти денежные махинации. Несчастная Франция! Ее ждет новая революция! Такого мнения придерживался и господин де Нёйи и, опасаясь этого, поместил все свое состояние в пожизненную ренту.

Горькие воспоминания, пришедшие на ум г-же де Нёйи, заставили ее закончить свою тираду тихим вздохом.

Уклониться от этого инквизиторского визита не было никакой возможности, оставалось лишь терпеть его. Госпожа де Бартель и граф де Монжиру обменялись соответствующим взглядом, смирившись со всеми неудобствами, какие могло повлечь присутствие мнимой г-жи Дюкудре, ибо так или иначе за одним столом должны были оказаться две женщины, столь разные и по своему характеру, и по занимаемому ими положению; однако граф, которого по-прежнему терзала ревность, главным образом досадовал на возникновение нового препятствия на пути к его объяснению с Фернандой; что же касается г-жи де Бартель, то она мысленно пыталась отыскать выход из затруднительного положения и предотвратить опасность, которая могла возникнуть в любой момент при появлении куртизанки; за их радушными улыбками г-жа де Нёйи без всякого труда распознала некоторую натянутость и в результате еще больше укрепилась в своем намерении остаться.

В самом деле, положение, в особенности у г-жи де Бартель, было, прямо скажем, не из легких. Надо ли посвящать в секрет г-жу де Нёйи? Или оставить ее в заблуждении, притворившись, будто самой баронессе неизвестно, что собой представляет в действительности женщина, которую друзья Мориса привезли в Фонтене, и переложив таким образом на молодых людей всю ответственность за этот неблаговидный поступок? Если баронесса все скажет, гостья, разыгрывая из себя неприступную добродетель, поднимет громкий крик, а если промолчит, то что будет, если г-жа де Нёйи сама обнаружит роковой секрет? Вдруг она, такая неугомонная и любопытная, так много вращавшаяся в свете и знавшая подноготную всех интриг, находившаяся всегда в курсе всего, что можно разведать и о чем следует молчать, — вдруг она встречала Фернанду на спектакле, в лесу, на бегах, да мало ли где и, конечно, не преминула спросить, кто такая Фернанда, а следовательно, знала ее в лицо? Встреча с ней у г-жи де Бартель означала скандал на весь Париж в тот же день.

Но прежде чем г-жа де Бартель сумела отыскать способ примирить свои опасения светской женщины с той настоятельной необходимостью, которую она испытывала в помощи женщины падшей, вошла Клотильда.

— Сударыня, — сказала она, обращаясь к баронессе, — обед готов, я уже предупредила госпожу Дюкудре.

Заметив в эту минуту г-жу де Нёйи, Клотильда внезапно умолкла… Она все поняла; воцарилось молчание.

Легко догадаться, до какой степени было возбуждено любопытство г-жи де Нёйи этим сообщением и последовавшим затем сдержанным молчанием. Тут же устремив столь свойственный ей испытующий взгляд поочередно на всех безмолвных актеров этой тягостной сцены и даже не обратившись к своей юной кузине с лицемерными уверениями в дружеских чувствах, какими у женщин принято обычно обмениваться, она воскликнула:

— Госпожа Дюкудре! Баронесса, кто такая госпожа Дю-кудре? Приехав сюда, я сразу заметила весьма элегантную коляску, запряженную двумя великолепными серыми лошадьми в яблоках. Так этот экипаж принадлежит госпоже Дюкудре? Сначала я подумала, что его владелец один из этих двух господ, но в таком случае, сказала я себе, экипаж был бы украшен вензелями или гербами. Госпожа Дюкудре! Странно, но мне незнакомо это имя, и если экипаж, что стоит во дворе, принадлежит ей, то эта дама живет на широкую ногу!

Затем, сообразив, сколь неуместно задавать такие вопросы, не поздоровавшись с Клотильдой, она сказала, повернувшись к молодой женщине:

— Добрый день, Клотильда; я приехала повидать нашего бедного Мориса. Не у него ли сейчас госпожа Дюкудре?

Все это было сказано с такой поспешностью, что ни графу, ни г-же де Бартель, ни молодым людям не удалось вставить ни слова. И потому отвечать пришлось Клотильде, ведь ей и был задан вопрос.

— Нет, сударыня, — сказала она, — госпожа Дюкудре не у Мориса, а в отведенный ей покоях.

— В отведенных ей покоях! — снова воскликнула г-жа де Нёйи. — Стало быть, эта госпожа Дюкудре у вас обедает? А может быть, снимает часть виллы? Надеюсь, во всяком случае, что вы мне ее представите; раз уж вы обращаетесь с ней по-дружески, я тоже хочу познакомиться с ней, если, конечно, по своему происхождению она… Надеюсь, однако, дорогая кузина, что вы не станете принимать у себя неизвестно кого.

— Сударыня, — поспешил вмешаться Фабьен, понимая затруднительное положение г-жи де Бартель и муки Клотильды, — госпожу Дюкудре привезли сюда мы с господином де Во в интересах здоровья Мориса.

— В интересах здоровья Мориса? — переспросила г-жа де Нёйи, Фабьен же тем временем успокоил взглядом г-жу де Бартель и Клотильду, встревоженных непредвиденным оборотом разговора. — Значит, госпожа Дюкудре — жена какого-нибудь гомеопата? Говорят, будто жены этих господ занимаются врачеванием наравне со своими мужьями.

— Нет, сударыня, — отвечал Фабьен, — госпожа Дюкудре специализируется на магнетизме.

— Правда? — с восторгом воскликнула г-жа де Нёйи. — Какая удача! Мне всегда так хотелось вступить в контакт с какой-нибудь сомнамбулой. Господин де Нёйи, хорошо знавший прославленного господина де Пюисегюра, немного разбирался в магнетическом внушении и уверял, будто я обладаю большими способностями в этой области. Однако эта сомнамбула должна быть в моде, если у нее такие лошади и такой экипаж, как те, что я видела: может, это знаменитая мадемуазель Пижер, что вышла замуж… Будьте осторожны, баронесса, при воспалительных процессах нервы играют первостепенную роль, а магнетизм страшно возбуждает нервы. Поэтому прошу вас, дорогая баронесса, скорее ради вашей безопасности, чем для удовлетворения моего собственного любопытства, допустить меня на сеанс магнетизма с Морисом.

Пораженные внезапным нагромождением новой лжи, которая, приобретая видимость правды, еще больше осложняла положение, все участники этой сцены молча переглядывались, и тут Фабьен, умеющий при любых обстоятельствах извлекать для себя пользу, обратился к Клотильде:

— Сударыня, не могли бы вы проводить меня к даме, занимающейся магнетизмом? Подобно всем нервным людям, она очень обидчива, и, если эту особу заранее не предупредить о чести, какой ее собирается удостоить госпожа де Нёйи, может возникнуть опасность, что она окажет ей не тот прием, какого следует ожидать.

Госпожа де Бартель вздохнула с облегчением, поняв, что собирается предпринять молодой человек.

— Да, да, Клотильда, — сказала она, — возьмите за руку господина де Рьёля и отведите его к нашей любезной гостье; надеюсь, он, пользуясь своим влиянием, сумеет уговорить ее спуститься к обеду, хотя у нас появилась еще одна гостья. Ступайте, Клотильда, ступайте.

Клотильда с трепетом взяла Фабьена за руку, но едва они направились к выходу из гостиной, как дверь отворилась и появилась Фернанда.

Увидев ее, г-жа де Нёйи вскрикнула от удивления, и крик этот отозвался в сердце каждого из присутствующих, породив смутные опасения, неизбежно сопутствующие любому новому и неожиданному событию.