XLVIII
В предыдущей главе, насколько помнится, мы воздали должное всегда ровному настроению Антуанетты.
То ли похвала была преждевременной, то ли прибытие новых гостей нарушило спокойствие и безмятежность ее духа, о которых мы говорили, но эти свойства девушки вскоре заменились, или казалось заменились, кокетством, легкомысленностью и капризностью.
Во всяком случае, взяв на себя роль простого повествователя, мы отмечаем тот факт, что в течение одного месяца внимание, предупредительность и любезность Антуанетты обращалась к трем разным объектам.
Амори, Рауль и Филипп имели каждый свою очередь и были подобны императорам времен Поздней Римской империи, чья история делится на периоды взлета, упадка и невзгод.
Амори, появившийся первым, царствовал с первого числа месяца по десятое. Рауль — с одиннадцатого по двадцатое, Филипп — с двадцать первого по тридцатое.
Расскажем подробно об этих странных поворотах судьбы и удивительных переменах: пусть более проницательные, чем мы, например глубокомысленные читатели и сообразительные читательницы, попробуют объяснить их; мы же в простоте душевной расскажем о происходящих событиях.
Амори имел полный успех первые четыре вечера, последовавшие за тем, о котором только что было рассказано. Рауль, очень воспитанный молодой человек, оставался, однако, неизменно вежлив и остроумен. Филипп же выглядел совершенно бесцветным рядом с этими блестящими кавалерами.
Антуанетта была очаровательна с первым, любезна со вторым, вежлива, но холодна с третьим.
Когда партии для игры были составлены, а любители поговорить усаживались по местам, Амори всегда занимал кресло рядом с Антуанеттой, и часто во время общего разговора они вели свою тихую задушевную беседу.
И это еще не все. Однажды Антуанетта случайно упомянула итальянскую книгу "Последние письма Якопо Ортиса", которую она хотела бы почитать. У Амори была эта книга и он очень ею дорожил, однако на следующий день он приехал, чтобы передать книгу миссис Браун. Но так получилось, что, войдя в прихожую, он увидел там Антуанетту.
Разумеется, пришлось обменяться несколькими словами.
Потом дело коснулось альбома, который следовало украсить автографами знаменитостей. Затем Амори забрал у Фромана Мёриса, кропотливого резчика, этого Бенвенуто девятнадцатого века, браслет, который тот никак не мог закончить, и с триумфом принес его девушке.
Наконец, однажды вечером Амори вертел в руках железный ключик и машинально положил его в карман. На следующий день он был вынужден как можно раньше ехать чтобы возвратить его. Разве не мог ключ потребоваться Антуанетте?
И это, однако, еще не все.
Во время своего путешествия по Германии Амори не завел ни одного знакомства в тех местах, где он проезжал, и ему не представилось случая сесть на лошадь, вернее, сесть на хорошую лошадь. А он был одним из самых замечательных наездников Парижа и любил верховую езду, как любят всякое упражнение, в котором преуспевают.
И каждое утро Амори выезжал на своем верном Стурме. Так как он уже привык к этой дороге (Амори или Стурм — кто знает?), ему было достаточно отпустить поводья, и Стурм выбирал знакомый путь.
Антуанетта вставала раньше, чем бедная Мадлен.
Поэтому почти каждое утро Амори видел Антуанетту у того самого окна, из которого она наблюдала его отъезд с г-ном д’Авриньи.
Амори обменивался с ней взглядом, улыбкой или приветственным жестом, потом Стурм, давно выучивший свой урок, шел шагом до конца Ангулемской улицы.
Затем, не ожидая ни хлыста, ни шпор, он сам пускался в галоп, и то же самое повторялось на обратном пути; Амори даже не трогал поводья: Стурм был необычайно умной лошадью!
Дело в том, что Амори после долгой зимы, проведенной в Германии, чувствовал, что его сердце оттаивает и оживает, а сам он словно заново рождается на свет.
Амори не мог бы точно назвать причину своей радости, но он был счастлив, он начинал поднимать голову, так долго склонявшуюся от горя и отвращения к жизни. Он относился теперь к жизни со странной снисходительностью, а ко всем людям — с безграничной доброжелательностью.
Но в последний день его опьянение рассеялось.
В этот вечер Амори был более любезен и более сердечен с Антуанеттой, чем когда-либо. Их уединенные беседы возобновлялись чаще и продолжались дольше, чем обычно.
Граф де Менжи, казалось бы поглощенный игрой, ничего не упускал из виду, и когда игра закончилась, он увлек Антуанетту в угол гостиной и тихо сказал, целуя ее в лоб:
— Почему вы скрыли от нас, маленькая лицемерка, что безутешный Амори, с его повадками опекуна, влюблен в свою воспитанницу и что под видом брата в нем прячется влюбленный?
Черт побери! Он не настолько стар, чтобы опасаться быть принятым за Бартоло, а я не настолько глуп, чтобы играть роль Жеронта… Ну хорошо, хорошо, вот вы и заволновались! Но, черт побери, он прав, если любит вас!
— Он будет не прав, господин граф, если только вы не ошибаетесь, — заверила его Антуанетта твердо, хотя бледность внезапно покрыла ее лицо, — он будет не прав, потому что я не люблю его.
Господин де Менжи жестом выразил удивление и сомнение, но к ним подходили, и он должен был удалиться, не сказав и не узнав больше ничего.
С этого дня для Амори начался период упадка, а для Рауля — время триумфа.
Так как виконт де Менжи был после Амори самым близким и самым усидчивым соседом Антуанетты, ему теперь были адресованы ее слова, ему предназначались ее улыбки и взгляды.
Амори удивился. На следующий день он принес романс, который Антуанетта у него просила на прошлой неделе; его приняла миссис Браун. Он приходил и в другие дни под разными предлогами и в разное время, но каждый раз вместо очаровательной девушки он видел высохшее лицо гувернантки.
Более того: напрасно он проезжал утром перед особняком в обычное время. Окно, в котором раньше появлялась Антуанетта, оставалось неумолимо закрыто, шторы опущены, что указывало на принятое решение не позволять нескромному взгляду проникнуть в комнату.
Амори был в отчаянии.
Филипп же оставался по-прежнему немым, вялым и бесцветным.
Амори подошел к нему с менее холодным выражением лица, чем обычно, и бедный юноша с готовностью принял эти знаки участия. Разговаривая с Амори, он имел виноватый вид, словно в чем-то упрекал себя; он слушал его чрезвычайно внимательно и одобрял все, что Амори делал и говорил; казалось, он все время готов был признаться в каком-то проступке и в угрызениях совести.
Амори не обращал внимания на эту любезность, его в это время беспокоили упорные ухаживания и очевидный успех Рауля де Менжи.
Антуанетта занималась почти исключительно Раулем, уделяла ему внимания больше, чем остальным, и была чуть вежливее с Филиппом, чем прежде, определяя ему второе место в своих милостях.
Амори же, изучая свое положение, мог похвастаться, самое большое, третьим местом.
Важный опекун нашел такое положение дел совершенно нестерпимым и не смог сдержаться.
К концу пятого вечера своей пытки он воспользовался минутой суеты при отъезде гостей, когда Антуанетта вернулась, отдав какие-то распоряжения, и тихо с горечью сказал ей:
— Скажите, Антуанетта, вы больше не доверяете мне, вашему другу, вашему брату? Вы знаете намерения графа де Менжи относительно вашего брака с его племянником, вы согласны…
Антуанетта хотела что-то сказать.
— Ну и слава Богу! Я вас одобряю: виконт — чудесный молодой человек, элегантный, с великолепными манерами, он подходит вам во всех отношениях, хотя, мне кажется, он старше вас на двенадцать лет.
Но если вы, наконец, встретили мужчину, которого вы считаете достойным вашего сердца, зачем вы относитесь ко мне так отчужденно и прячетесь от меня, как от назойливого гостя. Я полностью согласен с вами, моя дорогая Антуанетта, во всем, что касается виконта де Менжи, и повторяю: вы не могли бы найти мужа более знатного, богатого и умного.
Антуанетта слушала Амори с глубоким изумлением, не находя слов, чтобы остановить его.
Однако, когда он замолчал, надо было что-то отвечать.
— Господин Рауль — мой муж? — пробормотала она.
— Да, конечно, — заговорил Амори, — не делайте удивленные глаза, ничего нет странного в том, что граф де Менжи, сказав вам о своем плане, не оставил меня в неведении? И если планы находятся в полном согласии с вашей склонностью…
— Но, Амори, клянусь вам…
— Зачем вы клянетесь и защищаетесь, если я нахожу, что вы правы и не могли бы сделать лучшего выбора?
Антуанетта хотела заговорить, но их прервали, потом она попрощалась с гостями, и Амори, вынужденный следовать за ними, не смог добавить ни слова.
