В это время дверь кабинета открылась и вошла девушка. Она на цыпочках подошла к г-ну д’Авриньи и, взглянув на него с выражением грусти, какую трудно было представить на ее обычно улыбающемся лице, мягко положила руку ему на плечо.

Господин д’Авриньи вздрогнул и поднял голову.

— А, это ты, моя дорогая Антуанетта, — сказал он. — Добро пожаловать!

— Повторите ли вы эти добрые слова через минуту, дядюшка?

— И почему же я должен изменить свое отношение к тебе, дитя мое?

— Да ведь я пришла, чтобы вас бранить.

— Ты меня собираешься бранить?

— Да.

— И чем я это заслужил? Говори.

— Дядюшка, то, что я собираюсь вам сказать, очень серьезно.

— Действительно?

— Да, так серьезно, что я не осмеливаюсь…

— Антуанетта, моя дорогая племянница, не осмеливается мне что-то сказать! О чем же тогда она собирается со мной говорить?

— Увы, дядюшка, о таком, о чем не говорят в моем возрасте и в моем положении.

— Говори, Антуанетта. Под твоей веселостью скрывается задумчивость, под твоим легкомыслием я давно заметил глубокую рассудительность, говори… Особенно, если ты собираешься говорить о моей дочери.

— Да, дядя, я как раз собираюсь говорить о ней.

— Ну, что ты собираешься мне сказать?

— Я хочу вам сказать, мой добрый дядюшка… О, извините меня… Я осмелюсь вам сказать, что вы слишком любите Мадлен… Вы ее убьете!..

— Я! Ее убить! Боже, что ты хочешь этим сказать?

— Я говорю, дядя, что ваша лилия… ведь вы так ее называете, не правда ли? Я говорю, что ваша лилия, бледная и хрупкая, оказавшись между вашей любовью и любовью Амори, сломается.

— Я не понимаю тебя, Антуанетта, — сказал г-н д’Ав-риньи.

— О нет, вы меня понимаете, — возразила девушка, обнимая обеими руками шею доктора, — о, вы меня понимаете, хотя говорите обратное… А я вас хорошо понимаю!..

— Ты меня понимаешь, Антуанетта? — воскликнул г-н д’Авриньи с чувством, похожим на испуг.

— Да.

— Невозможно!

— Мой дорогой дядя, — снова заговорила она с такой грустной улыбкой, что трудно было понять, как столь розовые губки могли сложить ее, — мой дорогой дядя, нет сердец, закрытых для взглядов тех, кто любит сам; я прочла в вашем сердце…

— И какое чувство ты там нашла?

Антуанетта посмотрела на дядю, сомневаясь.

— Говори! — приказал он. — Не видишь, что ты мучишь меня?

Антуанетта приблизила губы к уху г-на д’Авриньи и тихо сказала:

— Вы ревнуете!

— Я?! — воскликнул г-н д’Авриньи.

— Да, — продолжала девушка, — и эта ревность делает вас злым.

— О Боже! — воскликнул г-н д’Авриньи, наклонив голову. — О Боже! Я думал, что эту тайну знают только Бог и я.

— Ну и что страшного в этом, дорогой дядя? Ревность — это ужасное чувство, я знаю, но ее можно победить. Я тоже испытываю ревность к Амори.

— Ты испытываешь ревность к Амори?

— Да, — ответила Антуанетта, в свою очередь опустив голову, — да, за то, что он похищает у меня сестру, за то, что, когда он рядом, Мадлен не смотрит на меня.

— Значит, ты испытала то же, что и я?

— Да, почти то же. И я победила себя, потому что говорю вам: "Дядя, они любят друг друга безумно — нужно их поженить, поскольку, если их разлучить, они умрут".

Господин д’Авриньи покачал головой и, не произнося ни слова, пальцем показал Антуанетте последние строчки, которые он только что написал, и Антуанетта прочитала вслух:

— Дядя, — сказала Антуанетта, — успокойтесь, она ни разу не кашлянула.

— О Боже! — воскликнул г-н д’Авриньи, глядя на племянницу с чувством глубокого удивления. — О Боже, она обо всем догадалась, все поняла!

— Да, дядя, мой добрый, мой дорогой дядя, да, все сокровища нежности, любви вашего сердца я поняла. Но послушайте, ведь если Мадлен выйдет замуж и нас покинет, разве не лучше будет, что, вместо того чтобы полюбить кого-нибудь другого, она будет любить Амори? Разве ее счастье может стать несчастьем для нас и должны ли мы вменять ей в преступление ее радость? Нет, наоборот, примем ее судьбу, пусть они будут счастливы друг с другом. Вы не будете в одиночестве, дорогой отец, с вами останется Антуанетта, дочь вашей несчастной сестры, — она вас очень любит, она любит только вас, она вас никогда не покинет. Я не заменю вам Мадлен, я это знаю, но я буду вам почти как дочь, и дочь не такая богатая, как Мадлен, не такая красивая, как Мадлен; я буду дочерью, которую никто не полюбит, будьте спокойны; и даже если меня полюбят, будь я изящна, будь я красива, как Мадлен, я не полюблю никого, я посвящу свою жизнь вам, я утешу вас… и вы утешите меня.

— Но разве Филипп Овре, — спросил г-н д’Авриньи, — не влюблен в тебя, а ты в него?

— О дядюшка, дядюшка! — воскликнула Антуанетта с укором. — Ах! Как вы можете думать…

— Ну, ладно, дитя, не будем говорить больше об этом. Да, я сделаю так, как ты говоришь, поскольку ничего не остается, лишь сделать так, как я решил, но пусть Амори, по крайней мере, объяснится. Если мы ошиблись, если он не любит Мадлен…

— О, вы не ошиблись, отец, увы! Он ее любит… вы ведь в этом уверены, и я тоже…

Господин д’Авриньи замолчал, ибо в глубине души он был в этом уверен, как и Антуанетта.

В это время дверь кабинета отворилась и Жозеф, доверенный слуга г-на д’Авриньи, объявил ему, что камердинер графа Амори де Леовиля попросил передать письмо от его хозяина.

Господин д’Авриньи и Антуанетта обменялись взглядами, означающими, что они заранее знают о содержании этого послания.

Затем с усилием, более заметным из-за печальной улыбки Антуанетты, следившей за ним, г-н д’Авриньи распорядился:

— Жозеф, принесите это письмо и скажите Жермену, чтобы он подождал ответа.

Минуту спустя письмо было в руках г-на д’Авриньи; он молча разглядывал конверт, не в силах распечатать его.

— Давайте посмотрим. Смелее, дядя, — промолвила Антуанетта. — Откройте и прочтите.

Господин д’Авриньи машинально подчинился, распечатал письмо, быстро прочитал его, перечитал вторично, затем передал Антуанетте, но та отстранила его, прошептав:

— О дядя, я прекрасно знаю, что он может сказать.

— Да, не правда ли? — с горечью сказал г-н д’Авриньи, отвечая Антуанетте, как Гамлет Полонию: "Words, words, words" — "Слова, слова, слова".

— Разве вы ничего не увидели, кроме слов, в этом письме? — живо воскликнула Антуанетта, взяв из рук дяди письмо и с жадностью прочитав его.

— Да, слова, — продолжал г-н д’Авриньи, — но словами эти юнцы, эти отменные фразеры и превосходные сочинители метафор, вытесняют нас из сердца наших дочерей, нас, кто удовлетворяется тем, что просто их любят; наши же дочери предпочитают эту риторику нам, отцам.

— Но, дядюшка! — серьезным тоном возразила Антуанетта, возвращая письмо г-ну д’Авриньи. — Вы ошибаетесь, Амори любит Мадлен настоящей любовью, искренней и честной. Я тоже, как и вы, прочитала письмо и говорю вам: оно написано не разумом, а сердцем.

— Итак, Антуанетта?..

Антуанетта подала перо дяде.

Господин д’Авриньи взял перо и коротко написал:

— А почему не сегодня вечером? — спросила Антуанетта, читая послание д’Авриньи по мере того, как он его писал.

— Потому что слишком много волнений для одного дня. Ты только скажешь ей, Антуанетта, что я ему написал сегодня вечером, и думаешь, что он должен прийти завтра утром.

И, позвав Жермена, которому было приказано ждать, г-н д’Авриньи передал ответ.