Минут десять Фернанда пребывала в задумчивости, застыв неподвижно, но вдруг дверь ее комнаты отворилась и на пороге появился г-н де Монжиру.

Она никак не ожидала этого визита и, вздрогнув, в ужасе отпрянула.

— Вы, сударь! — воскликнула она, устремив на графа удивленный взгляд. — Зачем вы здесь и чего вы хотите от меня в такой час?

А между тем Фернанда, чей возглас, о каком мы упомянули, выражал невольный ужас, не знала, что в ту минуту, когда граф де Монжиру, вооружившись свечой, рискнул осторожно выйти в коридор, г-жа де Бартель, открыв потихоньку дверь, решила без всякого света отправиться к пэру Франции, собираясь выставить ему свой брачный ультиматум; она ничуть не удивилась, увидев, что он сам выходит из своей комнаты, соблюдая все необходимые меры предосторожности, как человек, желающий скрыть рискованный поступок. На мгновение ей почудилось, будто он собирается направиться в ее апартаменты; однако, с тревогой бросив вокруг испытующий взгляд, пэр Франции двинулся в противоположную сторону. Госпожа де Бартель тотчас поняла, что граф идет к Фернанде. Тогда она вернулась к себе и, выйдя через другую дверь на потайную лестницу, спустилась по этой лестнице и вошла в туалетную комнату, примыкавшую к комнате Фернанды. Спрятавшись там и приложив ухо к двери, чтобы можно было все слышать, г-жа де Бартель, содрогаясь от ревности, стала прислушиваться к разговору, которого граф безуспешно добивался весь день. Фернанда же начала беседу с заявления, что предпочла бы вести этот разговор в другое время и в ином месте.

— Тише, сударыня, — сказал граф, — или, по крайней мере, не так громко, прошу вас; раз вы не поняли за весь день, с каким нетерпением я ожидал объяснения с вами, раз вы заставили меня напрасно ждать свидания с вами, о чем я так просил, не удивляйтесь, что я воспользовался временем, когда никого нет, чтобы поговорить с вами наедине и попросить вас прояснить странную тайну: с самого утра она окружает меня, но я не могу в ней разобраться.

— Сударь, — ответила Фернанда, — вероятно, вам следовало дождаться другого времени, а главное, выбрать не этот дом, чтобы попросить у меня объяснения, на которое я пошла бы сама, сейчас же мне не остается ничего другого, как смириться с неизбежным. Спрашивайте, я готова ответить на все ваши вопросы. Говорите, я слушаю.

С этими словами Фернанда, проникнувшись жалостью к волнению, отражавшемуся на лице старика, сердце которого испытывало такие же муки, как и сердце молодого человека, и который, несмотря на все свое умение сдерживать чувства, не мог управлять ни глазами, ни голосом, — Фернанда, повторяем, встала и, указав ему на кресло рядом с собой, пригласила его сесть.

Поставив свечу на круглый столик, г-н де Монжиру сел, сразу оказавшись во власти странной женщины, в чьем обществе он находился, ощущая в глубине души такое же волнение, как если бы ему предстояло подняться на трибуну для собственной защиты, хотя он пришел, чтобы обвинять.

Поэтому на несколько минут воцарилось молчание.

— Я сказала, что слушаю вас, сударь, — повторила Фернанда.

— Сударыня, — начал граф, сам чувствуя, что дальнейшее молчание выглядело бы смешным, — вы приехали в этот дом…

— Скажите лучше, что меня сюда привезли, сударь; надеюсь, вам не надо объяснять, что я понятия не имела, куда меня везут.

— Да, сударыня, я вам верю и вовсе не за это собираюсь вас упрекать.

— Упрекать меня? — промолвила Фернанда. — Сударь, вам есть в чем меня упрекнуть?

— Да, сударыня; я могу вам поставить в упрек общество тех, с кем вы приехали.

— Сударь, вы упрекаете меня в том, что я встречаюсь с теми же людьми, кого изволят принимать госпожа баронесса и госпожа Морис де Бартель? А мне казалось, что для куртизанки весьма почетно общество тех, с кем встречаются две светские женщины.

— Я ничего не имею против этих двух господ, хотя, на мой взгляд, один из них — фат, другой — ветреник. Я только хотел спросить вас, считаете ли вы, что я могу с одобрением относиться к тому вниманию, какое они вам оказывают?

— Мне кажется, сударь, — возразила Фернанда тоном недосягаемого превосходства, — что в такого рода вопросах никто не может быть мне судьей, кроме меня самой.

— И все-таки, сударыня, возможно, я тоже имею право…

— Вы забыли о нашей договоренности, сударь: я предоставила вам полную независимость, сохранив за собой право на абсолютную свободу. Вспомните хорошенько, сударь, лишь на этих условиях мы заключили сделку…

— Сделку! Сударыня, что за слово вы употребили!

— Вполне подходящее слово, сударь. Светская женщина уступает, куртизанка заключает сделку; я куртизанка, не ставьте меня выше того, что я заслуживаю, а главное, не делайте меня лучше, чем я есть.

— Сударыня, — сказал граф, — по правде говоря, я никогда не видел вас такой; что же я сделал, чтобы не угодить вам?

— Ничего, сударь. Однако вы должны понять, что ваш визит кажется мне неуместным.

— И все-таки, сударыня, мне думается, что при том положении дел…

— Мне следует предупредить вас, сударь, — прервала его Фернанда, — что, пока я нахожусь в этом доме, я не потерплю ни единого слова, ни малейшего намека на наши с вами отношения.

— Говорите тише, сударыня, прошу вас, нас могут услышать.

— В таком случае, зачем вы вынуждаете меня говорить такое, что никто не должен слышать?

— Говорите потише, заклинаю вас, сударыня; вы же видите, я спокоен. Я пришел к вам…

— Не для того ли, чтобы помочь мне найти выход из ложного положения, в какое вы меня поставили? В таком случае, сударь, добро пожаловать. Я принимаю ваши услуги и даже умоляю оказать их мне.

— Но я ничего не могу поделать в такой ситуации.

— А если вы ничего не можете поделать, сударь, то я не могу допустить, чтобы мое ложное положение стало достойным презрения, принимая вас одного в столь поздний час. Неужели вы не понимаете, что прием, оказанный мне в этом доме, должен определять мое поведение здесь: баронесса и госпожа де Бартель были очень милы и любезны со мной, и я не имею права забывать, что одна — ваша подруга двадцатипятилетней давности, а другая — ваша племянница.

— Хорошо! Именно потому, что Клотильда моя племянница, — воскликнул пэр Франции, ухватившись за это слово, позволявшее ему остаться, дав другой поворот разговору, — именно потому, что Клотильда моя племянница, меня тревожит пагубная страсть моего племянника к вам!

— Вы не можете обвинить меня в этом. Когда я встретилась с господином де Бартелем, он представился как человек, свободный от всяких обязательств. Узнав, что он женат, я порвала с ним, и вы сами, сударь, могли убедиться в том, что я ни разу не видела его с тех пор, как имела честь встретиться с вами у госпожи д’Ольне.

— Но по какой дьявольской уловке вы сюда попали? — продолжал пэр Франции. — Что вы собираетесь здесь делать? Каковы ваши планы на будущее?

— Уехать отсюда этой же ночью, сударь, никогда сюда более не возвращаться, и, после того как я вернула жизнь господину де Бартелю, вернуть, по возможности, счастье его жене.

— Стало быть, вы в самом деле отступаетесь от Мориса?

— О да, в самом деле, — сказала Фернанда, кивнув с едва уловимой грустью.

— И навсегда?

— Навсегда.

— Послушайте, Фернанда, вы ангел.

— Господин граф…

— О! Говорите что хотите, но дайте мне высказать все, что у меня на сердце.

— Господин граф…

— Вы спрашиваете, зачем я пришел сюда в такой час, посреди ночи, почему не дождался завтрашнего дня, чтобы поговорить в другом месте, в другом доме, — да потому что сердце мое переполнено, Фернанда. Потому что за этот день, когда мне довелось видеть вас попеременно такой естественной, такой величественной, достойной, спокойной, сочувствующей, оказавшейся, наконец, выше всего, что вас окружало, я сумел по-настоящему оценить вас. Да, Фернанда, да, этот день позволил мне узнать ваше сердце больше, чем я узнал его за предыдущие три месяца, и повторяю, у вас не женское, у вас ангельское сердце.

Фернанда невольно улыбнулась этому восторженному порыву души: ей подобное чувство, казалось, было совершенно чуждо; но она тотчас заставила себя принять холодный, достойный вид.

— Ну что ж, сударь, все это, однако, не объясняет мне, с какой целью вы нанесли мне этот визит, который, как я с прискорбием должна признаться вам, чрезмерно затянулся.

— Как, — возразил граф, — после данного вами обещания навсегда отступиться от Мориса, после всего, что я сказал вам, вы ни о чем не догадываетесь?

— Нет.

— Вы не догадываетесь, что я люблю вас так, как никто никогда вас не любил, ибо в этой любви сосредоточены все чувства, какие только есть в сердце человека моего возраста; вы не догадываетесь, что стали необходимы для счастья моей жизни, что теперь, когда я знаю благородство вашего сердца, у меня только одно стремление, одно желание, одна надежда, на какую я уповаю, Фернанда, — это привязать вас к себе вечными, нерасторжимыми узами, ибо всякие иные отношения между нами, кроме отношений, освященных законом и религией, заставляют меня поминутно опасаться потерять вас?

С минуту Фернанда с ласковым состраданием молча смотрела на г-на де Монжиру.

— Как, сударь?! — сказала она, наконец. — И для этого вы пришли?

— Да, для этого. Я не мог оставаться долее в неизвестности; я понимал, что сегодняшние события должны разлучить нас, если не соединят. Фернанда, разделите со мной мое положение; Фернанда, разделите со мной мое состояние; Фернанда, возьмите мое имя.

— Увы! — подняв глаза к небу, промолвила Фернанда таким тоном, секрет которого известен одному Богу.

— Фернанда, — сказал граф, — вы мне не отвечаете?

— Надеюсь, вы не думаете всерьез того, что предлагаете мне, — ответила Фернанда, пытаясь заставить графа поверить, что его предложение она считает шуткой.

— В моем возрасте, сударыня, — возразил граф, — легкомысленных решений не принимают; взвешивают каждый свой шаг и каждое слово. Примите же мое предложение как выражение самых искренних и преданных чувств.

— Но в вашем возрасте, господин граф, женитьба, даже при условии равенства происхождения, состояния и общественного положения, считается безумием.

— Напротив, сударыня, именно в моем возрасте нуждаются в покойном и чистом счастье, даруемом женитьбой, и это счастье, мечту моих последних дней, можете мне дать только вы.

— А ваше положение в обществе?

— Одно из преимуществ мужчины — дать возможность разделить занимаемое им положение женщине, с которой он соединяется.

— И вы лишите наследства племянницу и… племянника, любя их как собственных детей!

— Морис с Клотильдой получат в свое время три миллиона на двоих.

— Я обращаю к вам не вопрос, сударь, а упрек.

— Вот как? В моем брачном контракте я заявлю, что им должен отойти один миллион.

— Но вы забываете еще об одном обстоятельстве, сударь: сегодня мне стало известно, что у госпожи де Бартель более давние права, чем у меня.

— Сравните свой возраст с ее, сравните вашу цветущую красоту с ее поблекшей красотой, прелесть новых отношений со скукой потускневшей связи.

— Ваша честь, ваш покой, ваше положение станут ценой жертвы, что вы хотите принести мне.

— Я люблю вас! Вот мой ответ на все.

— Вы думаете лишь о себе, подумайте об обществе.

— А разве общество может дать мне счастье, заключающееся в вас одной и не существующее для меня без вас?

— И вы не видите ничего, что сделало бы этот союз… невозможным?

— Ничего, кроме вашего отказа.

— Подумайте хорошенько, господин граф.

— Я уже обо всем подумал.

— Господин граф, я благодарю вас за сделанное мне предложение.

— Но вы принимаете его, Фернанда, скажите, вы принимаете его?

— Завтра, господин граф, вы узнаете мой ответ. Но сегодня вечером, этой ночью мне необходимо побыть одной; оставьте меня, умоляю вас.

— Вы гоните меня?

— Завтра в два часа пополудни вы можете прийти ко мне. Прощайте, господин граф.

В этом прощании прозвучало столь явное предписание удалиться, что граф не посмел более задерживаться: он поклонился и вышел.

Госпожа де Бартель не пропустила ни слова из их беседы; она тотчас поняла необходимость изменить свой план. Если пэр Франции до того ослеплен своей страстью, что готов пойти на скандал, который неизбежно вызовет его брак с Фернандой, то, как она тут же сообразила, обращаться к нему было делом бесполезным. И тогда она решила обратиться к сердцу женщины, к сердцу той, чью самоотверженность она успела оценить, обратиться во имя сына, используя все средства, все свое знание жизни, соблюдая осторожность, какую требовала от нее необычайная странность обстоятельств. Как только эта мысль пришла в голову г-же де Бартель, она, повинуясь, по своему обыкновению, первому порыву чувств, решила тут же привести ее в исполнение; чтобы ее не заподозрили в том, что она услышала разговор графа с Фернандой, г-жа де Бартель снова воспользовалась черной лестницей, затем пересекла гостиную и, поднявшись по потайной лестнице, вернулась к себе в комнату, с тем чтобы сразу выйти оттуда.

Решение, принятое г-жой де Бартель, отличалось обычной для нее непоследовательностью; но среди светских женщин способностью размышлять, похоже, наделены лишь те, кто хочет творить зло, не причиняя ущерба своей репутации. Госпожа де Бартель была, по сути, слишком порядочна и, хотя ей было сорок пять лет, чересчур легкомысленна. Ей тоже г-н де Монжиру стал необходим, и во имя этой необходимости она жертвовала всем. Впрочем, главное было помешать браку, предложенному ее неверным возлюбленным молодой и красивой куртизанке, а так как ни один из услышанных ею ответов Фернанды не указывал на то, что та в восторге от этого плана, г-жа де Бартель льстила себя надеждой найти в ней помощницу, а не соперницу.

"Ее тронуло положение Мориса, — говорила себе г-жа де Бартель, — она любит его по-настоящему, это бесспорно. Значит, она поймет, что любви без ревности не бывает и что новость о ее браке с графом убьет моего мальчика. Я попробую подобраться к ней с этой стороны; это девушка благородного происхождения, она сознает свои ошибки. Судя по всему, во всех своих поступках она руководствуется чувством и соблюдением приличий; она поймет, что не следует вносить смуту в почтенное семейство. Она не может питать любви к графу, я это прекрасно поняла из ее разговора с ним. Впрочем, если она любила Мориса, ей уже не полюбить кого-нибудь другого. Остается лишь желание получить титул… Ну это желание свойственно теперь лишь вульгарным людям… к тому же ей этого не нужно, раз она отказалась от родового имени. Нет, у Фернанды доброе и благородное сердце; я буду взывать к ее чувствам, буду просить, умолять; мать обладает особой силой, когда заботится о своем сыне".

Как видите, несмотря на легкомыслие, г-жа де Бартель нашла окольный путь, позволявший ей остаться в стороне; правда, эта хитрость сильно напоминала старую историю про страуса, который прячет голову в песок и думает, что его не видно. Словом, г-же де Бартель требовался предлог, чтобы войти к Фернанде посреди ночи, и она выбрала его.

Один из главных недостатков светских людей заключается в том, что они считают себя вправе требовать самоотверженности от тех, кто, по их мнению или в действительности, занимает более низкое общественное положение, чем они, самоотверженности, на какую сами они, возможно, и неспособны. Их уверенность на этот счет тем более замечательна, что формулировка обычно бывает на редкость наивной, например, они говорят: "Сделайте это для меня, умоляю вас" — и пользуются этим приемом как в мелочах, так и в более серьезных случаях, требующих тягостных жертв; потом, когда то, о чем они просят, сделано и незаинтересованные лица удивляются, как такое могло случиться, они отвечают: "Ах, ему (или ей) было приятно сделать это для меня!" И этим все сказано, за принесенную жертву вроде бы расплатились. Простаки с самоотверженными сердцами, большего и не требуйте, ибо в ответ только удивятся тому, что вы недовольны выпавшей на вашу долю честью оказать услугу тем, кто занимает более высокое положение, чем вы!

Итак, подходя к двери Фернанды, г-жа де Бартель нисколько не сомневалась, что молодая женщина согласится выполнить все, что она от нее потребует, и вдруг, к величайшему своему удивлению, увидела дверь открытой, а в комнате вместо Фернанды обнаружила одну Клотильду, всем своим видом выражавшую изумление и подавленность.

— Клотильда! — воскликнула она. — Клотильда, ты здесь! Боже, зачем ты пришла в эту комнату?

И тут, почувствовав необходимость объяснить собственное поведение той, от кого она требовала объяснений, г-жа де Бартель продолжала:

— Я проходила мимо и увидела, что дверь полуоткрыта; испугавшись, что госпоже Дюкудре стало плохо, я вошла.

— Почему ее нет в комнате? — прошептала Клотильда с застывшим взглядом, отвечая скорее своим собственным мыслям, чем словам, обращенным к ней. — Где она может быть, если не у Мориса?

— У Мориса! — воскликнула г-жа де Бартель. — Что ей делать в такой час у Мориса?

— Ах, сударыня, — сказала Клотильда тоном, в котором впервые прорывались ревнивые ноты, искажавшие ее голос, — разве вы не знаете, что они любят друг друга?

Госпожа де Бартель была слишком озабочена собственным положением, чтобы заметить застывший взгляд, бледность лица и дрожащий, пронзительный голос Клотильды.

— Это маловероятно, — холодно ответила она.

— А я говорю вам, сударыня, — возразила Клотильда, схватив руку свекрови и с силой сжимая ее, — я говорю вам, что она у Мориса.

Госпожа де Бартель с удивлением взглянула на Клотильду, дрожавшую в порыве неведомой ей дотоле страсти.

— Ну хорошо! — сказала она. — Даже если она у Мориса, что тут такого, чтобы так волноваться?

— Неужели вы не понимаете, что я люблю Мориса? Неужели не понимаете, что я ревную? Неужели не понимаете, что я не хочу, чтобы он любил другую женщину и чтобы другая женщина любила его?

Все это Клотильда высказала с такой сдержанной силой, которая не может не убедить тех, к кому бывает обращена.

— Ревнуешь! — воскликнула г-жа де Бартель. — Ревнуешь! Ты, Клотильда, ревнуешь?

Госпожа де Бартель, по опыту зная, что такое ревность, ибо сама терзалась ею на протяжении целого дня, произнесла эти слова с невольным ужасом.

— Что ж тут удивительного, сударыня, — спросила Клотильда, устремив на свекровь простодушный и в то же время пылающий взор, — что ж тут удивительного, что я ревную?

— Но я не знала…

— Я тоже, — сказала Клотильда, — я тоже не знала, что эта женщина занимает все его помыслы, завладела всем его сердцем; я не знала, что разлука с ней может убить его, не знала, что ее возвращение может вернуть ему жизнь. Так вот, теперь я все это знаю, а они вместе!

— Ну нет, моя бедная девочка, — возразила г-жа де Бартель, — ты преувеличиваешь серьезность положения. Еще вчера ты понимала, как необходимо принять госпожу Дю-кудре; она приехала с твоего согласия; тебе следовало ожидать этого, ведь ты знала, что они любят друг друга.

— Да, конечно, но сама я не любила, я не знала, что наступит время, когда его любовь станет для меня дороже жизни. О сударыня, все это по моей вине. Я не любила Мориса так, как должна была его любить, не любила так, как любила его она. Матушка, надо пойти в комнату Мориса, чтобы они не оставались там вместе.

— Подожди! — сказала г-жа де Бартель, схватив Клотильду за руку. — Подожди, дитя мое, вспомни, что Морис еще в опасности.

— Теперь все переменилось, говорю вам, нам угрожает еще большая опасность. Поэтому прошу вас, сударыня, пойдемте со мной, пускай они нас увидят.

— Боже мой! Подумай, что ты предлагаешь, это значит нарушить все приличия.

— А то, что чужая женщина находится в моем доме и в такой час наедине с моим мужем, это соответствует приличиям?

— Дитя мое, поверь мне, у меня больше опыта, чем у тебя, — возразила г-жа де Бартель, — более всего тебе следует опасаться открытого разрыва с мужем, это полностью изменит твое положение; первая ссора в семье — это та лазейка, что открывает путь всем последующим раздорам. На эту женщину до сих пор мы не могли пожаловаться, и теперь нам не в чем ее упрекнуть; однако, оскорбленная нашим недоверием, она может в свою очередь пожелать отомстить. Подумай, ведь она не по собственной воле приехала сюда, ее заманили; вспомни то страшное волнение, какое ее охватило, когда она узнала, где находится, ее просьбы, ее стремление уехать. Это мы вызвали ее, это мы ее удержали. Еще сегодня вечером она собиралась уехать, а я лишила ее такой возможности, отослав ее экипаж.

— Они любят друг друга, матушка! Любят друг друга! — настаивала Клотильда, топнув ногой. — Они любят друг друга и сейчас вместе!

— И все-таки, — сказала г-жа де Бартель, — надо соблюдать осторожность. Хорошо, пускай они вместе, но, возможно, цель этого свидания вполне невинна и даже похвальна.

Лицо Клотильды исказила вымученная улыбка, выражавшая недоверие.

— О, я понимаю, — продолжала г-жа де Бартель, — но давай внесем ясность в отношении этого свидания.

— Каким образом? — спросила Клотильда.

— Проникнем в их секрет, чтобы знать, как нам вести себя с ней.

Клотильда поняла.

— Следить за моим мужем? Следить за Морисом? — с сомнением спросила она.

— Ну, конечно, — ответила г-жа де Бартель: для нее это невинное замечание прозвучало упреком, напомнив о ее собственном недавнем поведении. — Конечно, разве это не лучше, чем скандал?

— А если я удостоверюсь, что они меня обманывают, матушка? Если я услышу их планы на будущее? Я просто умру — уж лучше сомневаться.

— Послушай, — сказала г-жа де Бартель, — я другого мнения о госпоже Дюкудре, чем ты; пойдем, следуй за мной, я за все в ответе.

— А если они обманывают меня, матушка?! Если они обманывают?!

— Что ж! Вот тогда и будешь предаваться отчаянию.

— О! Он никогда меня не любил! — воскликнула Клотильда, разразившись рыданиями.

— Иди, дитя мое, иди, — сказала г-жа де Бартель, которая, с присущей ее характеру добротой, забыла, возможно, о-собственных интересах, охваченная состраданием к истинной боли, истинной страсти. — Иди, ты ведь знаешь, мы можем все услышать, проскользнув в альков, и даже все увидеть через дверь. Но, по правде говоря, — продолжала она, увлекая за собой молодую женщину чуть ли не против ее воли, — я не узнаю тебя, Клотильда. Идем, идем, бывают обстоятельства, когда надо иметь мужество и силы.

И вскоре обе женщины, держась за руки, стараясь не дышать и ступая на цыпочках, проникли в альков, откуда, как сказала г-жа де Бартель, они могли видеть и слышать все, что происходило в комнате Мориса.