Королеве не пришлось поговорить до обеда с генерал-капитаном Актоном, ибо он явился, когда уже садились за стол; но как только король уехал, увозя с собою Андреа Беккера, она встала, сделала Актону знак следовать за нею, поручила Эмме и сэру Уильяму принять гостей, если кто-нибудь приедет до ее возвращения, и отправилась в свой кабинет.

Актон последовал за нею.

Она села и знаком предложила ему стул.

— Как дела? — спросила королева.

— Вы, вероятно, спрашиваете о письме, ваше величество?

— Разумеется. Ведь вы получили две мои записки, в которых я просила вас провести испытание? Я чувствую, что окружена кинжалами и заговорами, и мне не терпится разобраться во всех этих кознях.

— Как я и обещал вашему величеству, мне удалось смыть кровь.

— Не о том речь; требовалось выяснить, сохранится ли написанное, после того, как кровь будет смыта. Так вот, можно ли еще прочесть слова?

— Они сохранились в такой степени, что я с помощью лупы смог разобрать их.

— Так вы их прочли?

— Прочел, государыня.

— Значит, задача была очень трудная, раз вы потратили на нее столько времени?

— Осмелюсь напомнить вашему величеству, что у меня было не одно это дело. Кроме того, признаюсь, что, поскольку вы придавали ему большое значение, мне пришлось действовать с сугубой осторожностью: я сделал пять или шесть проб — не на этом, а на других письмах, создав для них такие же условия. Я испробовал щавелевую кислоту, виннокаменную, соляную, но все эти вещества вместе с кровью удаляли и чернила. Лишь вчера, когда я вспомнил, что человеческая кровь в обычных условиях содержит шестьдесят пять — семьдесят процентов воды и свертывается лишь после того, как вода испарится, мне пришло в голову обработать письмо паром, чтобы вернуть в свернувшуюся кровь достаточное количество влаги для ее разжижения, и тут-то, промокая кровь батистовым платком и поливая наклонно положенное письмо водою, я добился результата, о котором немедленно доложил бы вашему величеству, если бы не знал, что, в отличие от других женщин, вашему величеству не чужды никакие науки, так что вам будет интересен не только результат, но и средства, при помощи которых удалось его достичь.

Королева улыбнулась: такого рода похвалы особенно льстили ее самолюбию.

— Посмотрим результат, — сказала она.

Актон подал Каролине письмо, полученное из ее рук в ночь с 22 на 23 сентября, с тем чтобы он удалил с бумаги пятна крови.

Кровь действительно исчезла, но всюду, где она была, чернила оставили такой слабый след, что, взглянув на письмо, королева воскликнула:

— Тут ничего не видно, сударь!

— Конечно, государыня, — кивнул Актон. — Но с помощью лупы и небольшой доли воображения мы сейчас восстановим письмо от начала до самого конца.

— У вас есть лупа?

— Вот она.

— Дайте.

С первого взгляда могло показаться, что королева права, ибо за исключением трех-четырех строк, сохранившихся почти в неприкосновенности, при свете двух свечей простым глазом можно было разобрать лишь следующее:

прости свою несчаст подругу, что она не ла прийти на котор радо Я тут не ви клянусь тебе; уже после того как мы с тобой королева с мне, что с другими придворными должна участвовать Нельсона. Его будут чествовать, и королева желает предстать перед ним своем великолепии мне честь одним из лучей, которыми Нильского героя моя будет не так уж раз у него глаз.

Королева сразу же попыталась, хотя и держала лупу в руке, связать разорванные слова, но, будучи по натуре нетерпеливой, скоро устала от этого бесплодного занятия; приложив лупу к глазу, она с трудом начала читать отдельные строки и в конце концов разобрала письмо в целом:

— Гм! — проронила королева, прочитав записку. — Знаете ли, генерал, все это ничего нам не говорит; создается впечатление, будто писавшая предвидела, что она будет прочитана не только тем, кому адресована. Что и говорить, осторожная дама!

— Вашему величеству известно, что если и можно в чем-то упрекнуть придворных дам, то отнюдь не в излишнем простодушии. Но писавшая эти строки все-таки не приняла должных мер предосторожности, ибо мы сегодня же вечером узнаем, что нам думать на ее счет.

, — Каким образом?

— Не соблаговолит ли ваше величество пригласить сегодня вечером в Казерту всех придворных дам, имена которых начинаются на "Э" и которые имели честь сопровождать вас во время встречи адмирала Нельсона?

— Конечно, их было всего семь.

— Кто же это, государыня?

— Княгиня де Кариати по имени Эмилия; графиня де Сан Марко по имени Элеонора; маркиза де Сан Клементе по имени Элена; герцогиня де Термоли по имени Элизабета; герцогиня де Турси по имени Элиза; маркиза д’Альтавилла по имени Эвфрасия; графиня де Поликастро по имени Эуджения. Я не считаю леди Гамильтон, которую зовут Эммой, она тут не может быть замешана. Итак, как видите, под подозрением семь дам.

— Да, но среди этих семи две достигли такого возраста, когда уже не подписывают письма одним инициалом, — заметил Актон, смеясь.

— Вы правы. Остаются пять. Что же дальше?

— А дальше все очень просто, государыня, и я даже не понимаю, зачем ваше величество утруждает себя, выслушивая мой план до конца.

— Что же поделать, дорогой мой Актон, иной раз я действительно бываю глупа, и, по-видимому, сегодня как раз такой день.

— Вашему величеству угодно обратить на меня тот жестокий упрек, который вы только что сделали самой себе?

— Да, потому что вы выводите меня из терпения своими бесконечными недомолвками.

— Увы, государыня, недаром ведь я дипломат.

— Говорите же.

— Достаточно двух слов.

— Вот вы их и скажите! — раздраженно произнесла королева.

— Придумайте, ваше величество, какой-нибудь предлог, чтобы эти дамы взялись за перо, и тогда, сравнив почерки…

— Вы правы, — сказала королева, кладя свою руку на руку Актона. — Если узнаем любовницу, нетрудно будет установить и любовника. Пойдемте.

Она встала.

— Позвольте, ваше величество, просить у вас еще десять минут аудиенции.

— Для чего-то важного?

— Чрезвычайно.

— Говорите, — согласилась королева, вновь садясь в кресло.

— Помните ли вы, ваше величество, что в ту ночь, когда вы доверили мне эту записку, в три часа в спальне короля был свет?

— Помню, я ведь ему писала…

— А известно ли вашему величеству, с кем в столь поздний час беседовал король?

— С кардиналом Руффо. Так сказал мне мой камердинер.

— Так вот, после разговор с Руффо король отправил курьера.

— Действительно, я слышала, как в воротах проскакала лошадь. Так кто же это был?

— Доверенный короля — Феррари.

— Откуда вам это известно?

— Мой конюх, англичанин Том, ночует при конюшнях; в три часа ночи он видел, как Феррари в дорожном снаряжении вошел в конюшню, сам оседлал лошадь и ускакал. Конюх сказал мне это на другой день, помогая мне сесть в седло.

— И что же?

— И вот, государыня, я подумал, к кому же после разговора с кардиналом король мог послать курьера, и решил, что не иначе как к своему племяннику, австрийскому императору.

— Неужели король так поступил, ничего мне не сказав?

— Не король! Кардинал! — ответил Актон.

— Ну-ну! — нахмурилась королева. — Я не Анна Австрийская, а господин Руффо не Ришелье; пусть поостережется!

— Я подумал, что дело немаловажное.

— Вы уверены, что Феррари поехал в Вену?

— У меня были некоторые сомнения, но вскоре они рассеялись. Я послал Тома на дорогу, чтобы проверить, воспользовался ли Феррари почтовой службой.

— И что же?

— Он воспользовался ею в Капуа, оставив там свою лошадь, и наказал почтмейстеру заботиться о ней, потому что эта лошадь из королевских конюшен и он возьмет ее на обратном пути, то есть в ночь на третье октября или утром четвертого.

— Через одиннадцать или двенадцать дней…

— Как раз столько времени требуется, чтобы съездить в Вену и возвратиться.

— И что же вы решили предпринять после всех этих открытий?

— Прежде всего осведомить ваше величество, что я сейчас и сделал; затем мне кажется, что ради наших военных планов… ведь ваше величество по-прежнему желает войны?..

— Да, по-прежнему. Собирается коалиция, которая изгонит французов из Италии, а когда они будут изгнаны, мой племянник, австрийский император, займет не только провинции, которыми он владел до Кампоформийского договора, но и Романью. В такого рода войнах каждый удерживает то, что ему удалось захватить, в крайнем случае возвращает небольшую часть. Нам следует, всех опередив, занять Папскую область и возвратить его святейшеству Рим — конечно, его-то мы присвоить не сможем, а об остальном поговорим.

— В таком случае, раз королева по-прежнему за войну, ей важно знать, что король, менее склонный к решительным действиям, мог, посоветовавшись с кардиналом Руффо, написать австрийскому императору и какой он получил ответ.

— А известно ли вам некое обстоятельство?

— Что именно?

— Что от Феррари не следует ждать ни малейшей уступки. Это человек, всецело преданный королю и, говорят, совершенно неподкупный.

— Допустим. Но Филипп, отец Александра, говорил, что крепость, которую нельзя взять, существует лишь до тех пор, пока в нее не войдет мул, нагруженный золотом. Посмотрим же, во что ценит курьер Феррари свою неподкупность.

— А если он все-таки откажется, какова бы ни была сумма? Если он пожалуется королю, что мы с вами пытались его подкупить? Что подумает тогда король, который и без того становится все более подозрительным?

— Вашему величеству известно, что ко мне король всегда относился с недоверием, однако, по-моему, есть способ отвести его подозрения и от вашего величества, и от меня.

— Какой способ?

— Надо постараться, чтобы предложения были сделаны сэром Уильямом. Если Феррари вообще можно подкупить, то он пойдет на сделку с лордом Гамильтоном так же легко, как с нами, тем более что сэр Уильям, будучи английским послом, может сослаться на то, что хочет сообщить своему правительству об истинных намерениях австрийского императора. Тут Феррари ничем не рискует, ибо его попросят всего лишь прочитать письмо, затем вложить его в тот же конверт и вновь запечатать, итак, если он согласится, тогда все в порядке. Если же он настолько сам себе враг, что откажется, сэр Гамильтон просто даст ему сотню луидоров, чтобы он хранил сделанное ему предложение в тайне. Наконец, самый худший вариант: он отвергает сотню луидоров и разглашает тайну. В подобном случае сэр Уильям эту… как бы сказать… дерзкую попытку объяснит ем, что безгранично расположен к своему молочному брату королю Георгу; если это оправдание покажется недостаточным, сэр Уильям спросит короля, может ли он дать честное слово, что в подобных обстоятельствах не станет действовать так же, как поступил он, сэр Уильям. Король рассмеется и честного слова не даст. В общем, король сейчас слишком нуждается в лорде-Гамильтоне, чтобы долго гневаться на него.

— А сэр Уильям, думаете вы, согласится?

— Я с ним потолкую, а если этого окажется мало, ваше величество попросит поговорить с ним его супругу.

— Скажите, вы не опасаетесь, что нас не уведомят о приезде Феррари?

— Такую опасность легко предупредить; я ждал только одобрения вашего величества, ибо без него не хочу ничего предпринимать.

— Что же надо предпринять?

— Феррари сегодня ночью или завтра утром вернется в почтовую контору в Капуа, где он оставил лошадь; я посылаю туда своего секретаря сказать ему, что король находится в Казерте и ждет там его донесений; мы остаемся здесь всю ночь и весь завтрашний день; вместо того чтобы проехать мимо замка, Феррари является сюда, просит пропустить его к королю, а встречается с сэром Уильямом.

— Все это действительно может удаться, но может и провалиться, — усомнилась Каролина.

— Это уже немало, государыня, когда шансы равны и вам как женщине и королеве улыбается счастье.

— Вы правы, Актон. Конечно, во всяком деле приходится чем-то жертвовать, чтобы не проиграть всего. Если нас ждет успех, тем лучше; если все провалится, что ж, постараемся выйти из положения. Посылайте вашего секретаря в Капуа и предупредите сэра Уильяма Гамильтона.

Королева покачала своею еще прекрасной, но полной забот головою, словно хотела стряхнуть их бремя, и легким шагом, с улыбкой на устах вернулась в гостиную.