XLVII
ЭРОТОМАНИЯ
Ничего примечательного за время пути не произошло, вот только Баньер оставался немым, чем чрезвычайно изумлял стражников, слышавших, с каким неистовым азартом он недавно кричал "Да здравствует король!".
Как уже было сказано, Баньера препроводили в Фор-л’Эвек и после обычных формальностей упрятали за решетку.
Во все это время он не проронил ни слова, держась точно так же, как перед приставом и по дороге сюда.
Потом, едва лишь его заперли, он перевел дух, вынул изо рта рубин и упрятал его в маленькую щель на своей стене, вернее стене короля; затем он подтащил свое убогое ложе поближе к этой щели и улегся на него, чтобы не терять перстня из виду даже во время сна, как сказал бы г-н де Ла Палис, умевший столь красноречиво выражаться.
Действуя подобным образом, наш герой проявил дальновидность, ибо вскоре был подвергнут самому тщательному обыску, что не составляло труда, поскольку он был голым более чем наполовину.
Особенно внимательно стражники разглядывали ладанку, признав ее пустой, невинной и даже выказав к ней известное почтение, что было в обычае тех лет, когда священнослужители, пожалуй, уже ни во что не верили, зато солдаты еще хранили веру в догмы религии, и им было поручено внушать уважение к ним.
На этот раз допрашивать Баньера явился уже не пристав, а судья из Шатле и вся церемония была обставлена весьма внушительно.
Если до сих пор Баньер говорил слишком мало, то теперь он стал не в меру многословен.
— Ваше имя?
— Баньер.
— Возраст?
— Двадцать пять лет.
— Род ваших занятий?
— У меня их нет.
— Где вы живете?
— Пока нигде, я прибыл в Париж только сегодня утром.
— Ваши средства к существованию?
Баньер показал свои руки. То были замечательные средства к существованию, стражники уже кое-что знали об их выдающихся свойствах и в случае надобности могли бы это засвидетельствовать.
Тогда судья стал вдаваться в подробности жалоб, что поступили на Баньера.
— Почему вы избили стражу? — спросил он.
— Потому что она мешала мне пройти в театр.
— А для чего вы хотели туда пройти?
— Черт возьми! Да чтобы посмотреть представление.
— Однако когда вы были обысканы, никаких денег при вас не оказалось.
Тут Баньер впал в замешательство еще большее, чем тогда, когда он говорил с г-жой де Майи, ибо на этот раз не смог найти никакого ответа, даже неудачного, а ведь между тем, будь у него хоть немного находчивости, ответить было бы нетрудно — ему следовало только продемонстрировать многочисленные прорехи своего одеяния и сказать:
"Посудите сами, мог ли кошелек не выпасть из кармана камзола, который мне так изодрали?"
Таким образом, можно было бы еще и потребовать возмещения убытков.
Но как ни проста была бы подобная ложь, Баньер до нее не додумался.
Итак, он застыл, ошеломленный вопросом судьи.
Здесь нам самое время высказать всю правду, чтобы читатель не посчитал нашего героя большим простофилей, чем он был на самом деле.
Пока судья составлял акт, Баньер думал лишь об одном: как бы выйти из тюрьмы.
Это его желание обнаружилось внезапно, когда судья меньше всего мог ожидать подобного.
— Который час? — вдруг спросил он у судьи, посмотревшего на него с немалым удивлением.
— А вам зачем? — не без насмешки спросил судья.
— Зачем? Да черт возьми, чтобы вернуться в театр! — вскричал Баньер.
Судья переглянулся со стражниками.
— Ну, живо, живо! — повторил Баньер. — Я еще вполне могу успеть к тому моменту, когда Юния произносит: "О принц!" Я главным образом именно эту сцену и хочу увидеть. Олимпия в ней так прекрасна! Так полна страсти! Так трогательна!
— Э-э, — протянул судья.
— Да поторопитесь же! — продолжал Баньер. — Ведь если вы и дальше будете так копаться, мне ни за что не успеть к той сцене, когда она говорит Агриппине: "О госпожа, прости порыв невольный!"
— Проклятье! — пробурчал судья. — Чертов малый, да что с ним такое?
— Ну же! Это когда-нибудь кончится? — продолжал Баньер голосом, в котором уже слышался гнев: пока сдерживаемый, он в любое мгновение угрожал взрывом.
— Дьявольщина! — закричал судья, глядя на Баньера с некоторым испугом. — Вы что, с ума сошли? Как вы себя ведете?! И это в то время, когда я готов признать вас почти что невиновным, собираюсь проявить к вам снисходительность…
— Черт побери! — сказал Баньер. — Не хватало еще, чтобы со мной обошлись сурово! Да разве я что-нибудь сделал? А вот меня побили, изорвали мой совсем новый камзол, попортили канифасовые юолоты, которые я всего только два раза надел, и все только за то, что я хотел посмотреть представление и кричал "Да здравствует король!".
— И надо отдать ему должное, — вставил стражник, кричал он это от всего сердца.
— Он неплохой парень, да и говорит гладко, — признал судья.
— Тогда пошевеливайтесь, ну! Откройте мне двери! — закричал Баньер. — Ведь я совершенно невиновен!…
— Однако же, — продолжал судья, — он не в своем уме.
— Не в своем уме? Я? Вот еще!
— Успокойтесь, тогда посмотрим.
— И я еще должен успокоиться!
— Да.
— Но я же вам говорю, она вот-вот уйдет со сцены!
— Кто?
— Юния.
— Что еще за Юния?
— Юния, тысяча чертей! Вы хотите мне помешать встретить ее у выхода!
— О-о! Вот опять припадок начинается, — вздохнул судья и глянул на стражников, как бы заранее проверяя, хватит ли у них отваги, если придется позвать их на помощь.
— Ну же, мой миленький судья, — продолжал Баньер, — вот сейчас она раздевается.
— О ком вы толкуете?
— Да о Юнии же!
— Юния раздевается? — негодующе произнес судья.
— Естественно! Или вы полагаете, что она отправится домой как была — в тунике и пеплуме?
— Ладно! А мне до этого что за дело?
— Зато мне есть дело, и еще какое; у меня едва хватит времени добежать до театра к той минуте, когда она выйдет оттуда. Отпустите меня!
— Положительно бедняга спятил, — сказал судья.
— Спятил, верно, спятил! — закивали стражники, обрадованные возможностью сойтись во мнении с судьей.
— И это помешательство непристойного свойства, — продолжал судья.
— А все ж таки, — решился заметить один из стражников, — я, кажется, видел, как он пытался прикрыть прорехи в своих драных штанах, да так старательно.
— Это потому, что у него случаются минуты просветления, — объяснил судья.
Баньер рванулся к выходу.
По знаку судьи стражники удержали его.
Наш герой возобновил борьбу.
Стражники уложили Баньера на каменные плиты пола. Когда он оказался таким образом распластан и три пары могучих рук прижали его к полу, судья обошел вокруг, разглядывая пленника со вниманием, к которому примешивалось любопытство.
— Господа, — объявил он, — у этого человека припадок опасного недуга, который врачи именуют эротоманией. Это весьма неприятно. Подобное зрелище не для юных девушек.
Стражники зарделись.
Произнеся свое заключение, судья пробурчал несколько слов себе под нос, еще несколько других набросал на листке бумаги, который тут же вручил предводителю стражников, а затем исчез, не преминув прежде дать четверым стражникам, державшим Баньера, указание оставить его в прежнем положении до той минуты, когда он, то есть судья, удалится.
Баньер, не спускавший с него глаз, вместо того чтобы успокоиться, разозлился, стал выкрикивать угрозы и даже пытался драться. Хотя диагноз, поставленный судьей, не соответствовал истине, безумие у нашего героя все же было, однако это было безумие любовное.
Когда судья ушел, стража оставила в покое ноги Баньера, однако за руки его по-прежнему держали.
— Ну, мой мальчик, вставайте, сделайте одолжение, — сказал ему предводитель стражников.
— Встать? И мы пойдем?..
— Пойдем поглядим на твою Юлию, — ухмыльнулся стражник, расслышавший французское имя вместо латинского имени героини господина Расина, автора "Британика".
Баньер вскочил, подумав, что ему и в самом деле сейчас возвратят свободу.
Однако он не забыл подцепить перстень Олимпии кончиками пальцев и затолкать его в ладанку — убежище, ставшее отныне неприкосновенным, с тех самых пор как его столь основательно проверили.
Он был прав, наш бедный Баньер, когда так ловко припрятал кольцо, потому что, успев столько проблуждать по Парижу, он теперь, насколько мог судить, двигался в сторону, противоположную Французской комедии; стражники заставили его сесть в фиакр и сказали вознице:
— Гони в Шарантон.
Час спустя Баньер со своим эскортом вышел из фиакра напротив большого здания; внутри дома его подвели к окошечку регистратора, и, коль скоро наш герой, не понимая, что происходит, отказался отвечать на вопросы, со слов стражников записали: "Помешанный эротоман!"
Стражники удалились, он остался в одиночестве. Сообразно донесению судьи, который его допрашивал, Баньера поместили в сумасшедший дом.
А поскольку он еще и пытался бунтовать против такой ужасной несправедливости судьбы, явились какие-то люди богатырского сложения, связали ему руки и ноги, бросили в холодную камеру и оставили наедине с отчаянием, смягчаемым лишь тем, что кольцо Олимпии все еще оставалось при нем.
