Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4
Назад: XXIX ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОЖА КАМИЛЛ ДЕ РОЗАН ВЫБИРАЕТ ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО МЕСТИ ЗА ПОРУГАННУЮ ЧЕСТЬ
Дальше: КОММЕНТАРИИ
XXXIV
СЛАВА МУЖЕСТВУ НЕСЧАСТЛИВЫХ!
Шант-Лила узнала о смерти г-жи Камилл де Розан и аресте американского джентльмена от г-на де Маранда.
Принцесса Ванврская пролила слезу при воспоминании о своем бывшем возлюбленном и поспешила перевести разговор на другую тему.
Наши бедные парижские гризетки славятся тем, что готовы снять с себя последнюю рубашку ради первой своей любви, зато едва удостоят слезой последующих любовников. — Он должен был именно так и кончить! — заметила она, когда г-н де Маранд сообщил ей, что Камилл в лучшем случае будет осужден на многие годы галер.
— Почему же, дорогая, вы думаете, — спросил г-н де Маранд, — что все, кто имели честь вас любить, кончают плохо? Это жестокая развязка!
— Они всего-навсего меняют одни кандалы на другие, — улыбнулась гризетка. — Кроме того, — прибавила она, насмешливо поглядывая на новоиспеченного министра финансов, — я не говорю, что все кончают именно так! Вот, например, ты, ненаглядный мой, не так уж много грешил на земле, и для тебя наверняка найдется отдельная ложа в раю. Кстати, о ложе и о рае: когда дебютирует синьора Кармелита?
— Послезавтра, — отвечал г-н де Маранд.
— Ты заказал мне открытую ложу, как я просила?
— Разумеется, — откликнулся галантный банкир.
— Покажи! — ласково пропела она, обвивая обеими руками шею г-на де Маранда.
— Вот, прошу, — отвечал тот, доставая из кармана билет.
Шант-Лила выхватила его и стала рассматривать, пунцовая от удовольствия.
— Я буду сидеть напротив принцесс?! — воскликнула она.
— Разве ты сама не принцесса?
— Ладно, смейтесь, — надула губки принцесса Ванврская. — А я вот была три месяца назад у Броканты, и она мне поклялась, что я дочь принца и принцессы.
— Это еще не все, малышка, она скрыла от тебя правду! Ты не просто принцесса, а королева, потому что найденыши — это короли всей земли.
— А пропащие люди служат у них министрами! — лукаво взглянув на банкира, вставила Шант-Лила. — Итак, я, наконец, увижу принцесс вблизи. Честно говоря, позавчера у меня было неудобное место в театре Порт-Сен-Мартен, где давали премьеру по пьесе вашего друга Жана Робера. Никак не могу вспомнить названия…
— "Гвельфы и гибеллины", — улыбнулся г-н де Маранд.
— Да, да, похоже на "Грелки и гобелены", — подхватила принцесса Ванврская. — Теперь уж я запомню. Куда ты пропал к концу пьесы, любимый?
— Я зашел в ложу к г-же де Маранд поздравить ее с успехом нашего друга Жана Робера.
— Или изменить мне, противный бабник, — перебила его Шант-Лила. — Кстати, о бабниках: это правда, что вы бегаете за всеми женщинами подряд?
— Так говорят! — самодовольно подтвердил г-н де Маранд и выпятил грудь. — Но если я и позволяю себе бегать за всеми женщинами, то останавливаюсь только возле одной.
— Она светская дама?
— Самая светская из всех мне известных.
— Принцесса?
— Принцесса крови.
— Я ее знаю?
— Разумеется, ведь это ты и есть, принцесса.
— А еще говорите, что вы у моих ног!
— Смотри! — сказал г-н де Маранд, опускаясь перед Шант-Лила на колени.
— Правильно, — покачала та головой. — Так и оставайтесь, вы заслужили наказания.
— Это награда, принцесса. Не ты ли сама только что говорила, что за свои добродетели я попаду прямо в рай?
— Я не так выразилась, — возразила гризетка. — Добродетели бывают разные, как, впрочем, и грехи. Иными словами, добродетели иногда оказываются грехами, а грехи — добродетелями.
— Например, принцесса?
— Грех любить женщину только наполовину, а добродетель — в полную силу.
— Я и не подозревал, что ты так сильна в казуистике, прелесть моя.
— Я некоторое время носила белье к иезуитам Монружа, они-то меня и наставили… — проговорила принцесса Ванврская, опустив глаза и покраснев.
— На путь истинный! — подхватил банкир.
— Да, — шепотом сказала Шант-Лила. — Да, — повторила она, с трудом подавив вздох.
— Ты не могла обратиться, красавица моя, к более образованным людям. Чему же такому тебя научили иезуиты, чего ты не знала?
— Тысяче разных вещей, которые я… не запомнила, — зарделась гризетка, хотя ее не так-то легко было вогнать в краску.
— Дьявольщина! — вскричал министр, поднимаясь. — Я вас оставлю, принцесса, из опасения напомнить вам нечто такое, что вы старательно забывали.
— Чертовски иезуитское бегство! — закусила губку Шант-Лила. — Но этим грехов все равно не искупить, — прибавила она и пристально посмотрела на г-на де Маранда.
— Назначьте сами сумму выкупа, — предложил банкир.
— Для начала встаньте на колени.
— Пожалуйста.
— Просите прощения за то, что оскорбили меня.
— Нижайше прошу меня извинить за оскорбления, хотя и не знаю, чем я провинился.
— Не знаете?
— Ну, конечно, раз говорю.
— Вы самый извращенный человек из всех мне известных.
— Исправьте меня, принцесса, и обратите в свою веру.
— Каким образом? — вздохнула Шант-Лила.
— Дай мне веру, девочка.
— Боюсь, что вера вас не спасет.
— Попытайся! — сказал г-н де Маранд, смутившись тем, какой оборот принимал разговор.
— Взгляни на меня! — приказала Шант-Лила, не сводя с банкира сладострастного взгляда своих больших глаз.
Под огнем этого взгляда г-н де Маранд потупился.
— Что с вами? — удивилась гризетка. — Уж не мальтийский ли вы рыцарь? Может, вы поклялись сохранять целомудрие?
Господин де Маранд принужденно усмехнулся.
— Дитя! — молвил он, беря руки принцессы в свои и целуя их. — Сущее дитя! — повторил он, не находя других слов.
— Признайтесь, что не любите меня! — проговорила Шант-Лила.
— Никогда я этого не скажу, — возразил банкир.
— Тогда скажите, что любите.
— Вот это уже лучше!
— Теперь… докажите мне это.
Господин де Маранд поморщился, словно давая понять: "Вот это уже хуже".
— Разве вы никого не ждете? — спросил он, то ли желая сменить тему разговора, то ли надеясь избежать нависшей над ним опасности, которая с каждой минутой становилась все более ощутимой из-за томных взглядов принцессы.
— Я жду только вас, — отвечала Шант-Лила.
Она была в этот день поистине восхитительна, наша принцесса Ванврская: алые розы щек, белые розы в прическе, жаркие губы, горящие глаза. Ее белая, немного длинная шея томно склонялась, как у лебедя; пышная грудь вздымалась от волнения.
Девушка была достаточно хороша и достаточно декольтирована, чтобы пробудить желание; окутанная голубой газовой вуалью, падавшей до самых пят, она невыразимо манила к себе, словно лазурный грот, в голубой эфир которого бросаешься очертя голову, не думая о возвращении.
Господин де Маранд был далек от того, чтобы недооценивать прелести этого зрелища, но еще дальше он был от того, чтобы их вкушать. Для него главное заключалось не в том — выйдет или не выйдет он из лазурного грота; главным было вступить на этот путь. Однако он решил не подавать виду и изо всех сил старался изобразить страсть.
Принцесса Ванврская — а она была женщиной до кончиков ногтей — на какое-то время впала в заблуждение. В душе она винила себя в холодности г-на де Маранда, относя его сдержанность на счет презрения, с каким банкир, должно быть, относился к ней.
Она попыталась ему помочь, обвиняя себя в легкомыслии, исповедуясь в собственных грехах, обещая исправиться и в будущем жить достойно, чтобы заслужить уважение благородного человека. Тщетная попытка, пустые усилия.
Господин де Маранд в страстном порыве сжал ее в объятиях и воскликнул:
— До чего же ты хороша, детка!
— Льстец! — заскромничала Шант-Лила.
— Я знаю не много столь же прелестных созданий, как ты.
— Вы меня не презираете?
— Чтобы я тебя презирал, принцесса?! — проговорил банкир, осыпая поцелуями ее руки от запястий до плеч.
— Значит, вы меня немножко любите?
— Люблю ли я тебя, моя красавица? Даже слишком!
Он приобнял девушку за шею и, любовно (насколько ему это удавалось) на нее поглядывая, сказал:
— Клянусь весной, цвета которой ты носишь! Клянусь цветком, чье имя ты позаимствовала! Я люблю тебя безгранично, принцесса. Я считаю, что ты одно из пленительнейших созданий, которые мне доводилось видеть в жизни. Ты удивительно похожа на одну из очаровательных девушек, украшающих свадебный пир в Кане Галилейской на картине Паоло Веронезе. Но я напрасно ищу, на кого ты похожа. Ты не похожа ни на какую другую женщину, только на себя. Вот почему я отношусь к тебе с такой нежностью; если немного постараешься, ты прочтешь это в моих глазах.
— В ваших глазах!.. Да!.. — невесело усмехнулась Шант-Лила.
Господин де Маранд встал и, прильнув к губам принцессы Ванврской, в утешение поцеловал ее более пылко, чем обыкновенно.
Девушка откинула голову назад и тихо прошептала или, вернее, выдохнула три слова, так много значащие в устах влюбленной:
— О мой друг!.. О мой друг!
Но друг, который в данных обстоятельствах был, несомненно, недостоин этого звания, то ли испугавшись по одному ему известным причинам слишком далеко зайти в этом деле, то ли будучи уверенным в том, что не сможет зайти достаточно далеко, собрался уже отступить, как вдруг случай, этот помощник умных людей, прислал ему подкрепление: в будуаре гризетки вдруг зазвенел звонок.
— Звонят, принцесса, — заметил г-н де Маранд и просиял.
— Да, в самом деле, кажется, звонили, — слегка смутившись, отвечала Шант-Лила.
— Вы кого-нибудь ждали? — спросил банкир, притворяясь недовольным.
— Клянусь, нет, — ответила гризетка, — если хотите, можете прогнать звонившего: вы окажете мне этим настоящую услугу. Я отпустила камеристку и сама не могу сказать, что меня нет дома.
— Это более чем справедливо, принцесса, — улыбнулся г-н де Маранд. — Пойду прогоню докучного гостя.
Он направился к выходу, благословляя существо, кем бы оно ни оказалось, вызволившее его из затруднительного положения.
Спустя мгновение он вернулся.
— Угадайте, кто там, принцесса, — сказал он.
— Графиня дю Баттуар, конечно?
— Нет, принцесса.
— Моя кормилица, может быть?
— Не угадали.
— Моя портниха?
— Тоже нет: молодой человек.
— Кредитор?
— Кредиторы бывают старыми, принцесса! Молодой человек может быть только должником хорошенькой женщины.
— Возможно, это мой кузен Альфонс! — покраснела Шант-Лила.
— Нет, принцесса. Этот приятный молодой человек явился, как он говорит, от господина Жана Робера.
— A-а, понимаю. Это бедный юноша, которому нечем заплатить за билет в театре Порт-Сен-Мартен, и он пришел просить у меня протекции Жана Робера. Они земляки. Но это очень робкий молодой человек, он не смеет обратиться с просьбой к земляку… и…
— …и пришел с просьбой к вам, — закончил г-н де Маранд. — Клянусь честью, юноша абсолютно прав, принцесса. Он просто очарователен. Так вы говорите, он беден?
— Так же беден, как молод.
— Зачем он приехал в Париж?
— Искать удачи.
— Вы хотите сказать, большой удачи, принцесса, потому что он обратился к вам. Он что-нибудь знает… помимо… естественных наук?
— Он умеет читать и писать… как все.
"Как все — это сильно сказано", — подумал г-н де Маранд, знакомый с почерком и стилем гризетки.
— Не умеет ли он, случайно, считать? — продолжал банкир вслух.
— Он получил звание барколавра словесности! — с гордостью проговорила Шант-Лила.
— Ну, если он действительно получил звание барколавра, — я обещаю дать ему подходящую барку.
— Вы готовы сделать это для него, хотя даже не знакомы с ним? — вскричала Шант-Лила.
— Я сделаю это для вас, хотя знаком с вами недостаточно… — галантно проговорил г-н де Маранд. — Можете прислать его ко мне завтра в министерство. Если он так же умен, как приятен, я обещаю устроить его будущее. Кстати, поговорим заодно и о вашем будущем, чтобы впредь избежать такого беспокойства, как сегодня. Боюсь, вы заблуждаетесь, принцесса, относительно роли, которую я просил вас сыграть в моей жизни. Я человек очень занятой, принцесса, и государственные дела, не говоря о моих личных, поглощают меня настолько, что мне непозволительно, как обыкновенному человеку, заниматься пустяками. С другой стороны, я вынужден из политических соображений, которые слишком долго было бы вам объяснять, делать вид, что у меня есть любовница. Вы меня понимаете, принцесса?
— Отлично понимаю, — кивнула Шант-Лила.
— Что ж, дорогая, не в упрек будь сказано, чтобы понять это, вам потребовалось время. Но чтобы вы помнили об этом, я выразил истинный смысл наших отношений в своего рода договоре, который я вам оставляю: вы поразмыслите над ним на досуге. Надеюсь, вы будете довольны суммой, которую я предназначил на оплату наших оригинальных отношений. А теперь, принцесса, позвольте мне поправить завитки ваших волос, которые из-за моей неловкости выбились из вашей прически.
Господин де Маранд достал из бумажника несколько тысячефранковых билетов, свернул их в форме папильоток и намотал на них волосы принцессы Ванврской.
— Прощайте, принцесса, — сказал он, по-отечески поцеловав ее в лоб. — Я пришлю к вам сейчас земляка господина Жана Робера. Уверен, что этот мальчик сделает честь нам обоим. И если его пенье под стать оперенью, то вы, стало быть, поистине нашли феникса, о котором поведал Ювенал.
Господин де Маранд покинул будуар гризетки, довольный тем, что легко отделался.
XXXV
КОЛОМБА
Три года спустя после драмы, о которой мы поведали нашим читателям, а также три дня спустя после визита г-на де Маранда к Шант-Лила, то есть в конце зимы 1830 года, Итальянский театр давал внеочередное представление оперы "Отелло" с дебютом уже два года как ставшей известной в Италии певицы, синьоры Кармелиты, которую прозвали в народе еще более выразительно — "синьора Коломба".
Весь Париж, как принято писать в наши дни, но как лишь говорили в те времена, весь аристократический, интеллектуальный, богатый Париж, наконец, Париж артистический собрался в этот вечер в Итальянском театре.
Как только было объявлено об этом дебюте, все билеты оказались мгновенно раскуплены, а молодые люди, выстроившиеся в очередь у входа в театр, рисковали не попасть на спектакль.
Оживление и энтузиазм публики объяснялись не только признанным талантом дебютантки, но и ее характером, а также интересом, который она внушала всем, кто хоть отчасти был знаком с ее историей.
Самые разные писатели, поэты, романисты, драматурги, журналисты воспевали ее на все лады.
Жан Робер и Петрус тоже способствовали успеху Кармелиты.
Мы знаем, что она вполне заслужила этот успех.
После целого года тяжелых моральных испытаний, когда Кармелита находилась между жизнью и смертью, она советовалась с тремя своими подругами: Региной, Лидией и Фраголой, как ей хотя бы утишить, если не заглушить неизбывную боль.
Госпожа де Маранд посоветовала вести светский образ жизни.
Регина — монастырь.
Фрагола — театр.
Все три подруги были по-своему правы. Действительно, с какой точки зрения ни смотреть, свет, монастырь и театр — это три пропасти, в одну из которых непременно устремляется тот, кто потерял дорогу.
Личность отступает на задний план: человек принадлежит Богу, отдается удовольствию, уходит в искусство — но себе он более не принадлежит.
Мы видели, как Кармелита пробовала свои силы у г-жи де Маранд на вечере, когда она, снова встретившись с Камиллом де Розаном, лишилась чувств.
Как-то к Кармелите пришел старик Мюллер и сказал:
— Следуй за мной.
Не прибавив ни слова, он увлек ее неведомо куда.
Однажды утром она проснулась в Италии. Когда они прибыли в Милан, Мюллер повел ее в Ла Скала. Там исполняли "Семирамиду".
— Вот твой монастырь, — указал он ей на театр.
Затем он показал ей Россини, скрывавшегося в глубине ложи, и прибавил:
— Вот твой бог.
Через две недели она дебютировала в Ла Скала в роли Арзаче в "Семирамиде", и Россини объявил ее итальянской примадонной.
Еще через три месяца, в Венеции, она пела в "La Donna del Lago", и юные благородные венецианцы исполнили на Большом канале под окнами ее дворца серенаду, о которой до сих пор не забыл ни один гондольер.
За два года, которые Кармелита прожила на родине музыки, она, как мы видели, одерживала одну победу за другой. Она перешла в разряд diva; сам Россини поцеловал ее; Беллини сочинял для нее оперу; а Россия, которая уже в те времена пыталась похитить у нас великих артистов, которых мы не признаём или которым мало платим, предлагала Кармелите ангажемент, равный цивильному листу принца крови.
Итальянские маркизы, немецкие бароны, русские князья — словом, сотни претендентов добивались ее руки. Однако Кармелита навечно была обручена с Коломбаном.
Воодушевление толпы, о чем мы уже упомянули в начале этой главы, было вполне оправдано и предопределено.
Зал пестрел цветами, бриллиантами, повсюду сияли огни.
Двор занимал ложи, находившиеся рядом со сценой. Жены послов разместились в ложах балкона, супруги министров — в ложах напротив сцены.
В пятой ложе слева от сцены сидели три человека, красота которых привлекала всеобщее внимание и счастью которых мог позавидовать каждый.
Это были наш друг Петрус Эрбель, год назад женившийся на княжне Регине де Ламот-Удан, сама молодая очаровательная княжна Регина и юная Пчелка, за последние несколько недель превратившаяся в пленительную девушку, в которой заметен был еле уловимый след детства, подобно тому как жаркий весенний день сохраняет в себе последний луч утра.
Напротив этой ложи, в другой стороне зала, справа от сцены сидела счастливая пара, также вызывавшая любопытство зрителей: это были наш друг Людовик и его молодая жена, Рождественская Роза, ставшая миллионершей после смерти г-на Жерара и совершенно выздоровевшая рядом с любящим Людовиком.
В центре зала, напротив сцены, две ложи или, вернее, те, кто их занимал, вызывали особое любопытство зрителей. Заметим, однако, что эти ложи интересовали присутствовавших по-разному.
В левой из двух лож сидела, важно раскинувшись, в сияющем, будто солнце, платье, размах которого превосходил грядущие кринолины, принцесса Ванврская, прелестница Шант-Лила; время от времени она томно поворачивала голову, чтобы ответить г-ну де Маранду, который скрывался или, точнее, делал вид, что скрывается в глубине ложи.
Но более всего внимание зрителей занимали персонажи, занимавшие левую из двух лож.
Вы, может быть, не помните, дорогие читатели (признаться, мы и сами вспоминаем о ней с трудом), восхитительную танцовщицу по имени Розена Энгель, на чьем бенефисе в Венском императорском театре мы с вами присутствовали.
Именно она сидела в середине ложи и была одета в платье из белого газа, переливающееся жемчугом, драгоценными камнями, бриллиантами. Справа от нее (на сей раз в черном фраке) сидел тот самый человек, которого мы видели в венском театре; тогда он был в белом кашемировом одеянии, расшитом золотом и жемчугом, а голову его покрывал парчовый тюрбан, украшенный изумрудными павлиньими перьями; это его, сидевшего в императорском зале, принимали за владельца алмазных копей Паннаха. И был это генерал Лебастар де Премон.
Слева от синьоры Розены Энгель, оттеняя ее наряд — как и генерал, он был одет в черное, — находился суровый г-н Сарранти, словно олицетворявший собой страдание.
Переведя взгляд с этой ложи вниз, можно было без труда заметить, что зрители, занимавшие нижние ложи, с не меньшим интересом ожидают выступление дебютантки.
Это были недавно поженившиеся Жюстен и Мина; они пытались успокоить старого Мюллера, сердце которого билось от страха при мысли, что французская публика не поддержит успех его ученицы.
Рядом с ними — прелестная пара: Сальватор и Фрагола, то есть любовь безмятежная, безоблачная, бесстрашная — счастье двух сердец, свежее, как первая любовь, крепкое и прочное — как любовь на закате дней.
Напротив этих двух лож — два неприметных персонажа, не питавшие ни малейшего желания привлекать к себе внимание; мы говорим о Жане Робере и г-же де Маранд. Если когда-нибудь, читатели, вам доводилось провести в темной ложе два часа в обществе любимой женщины, заглядывая ей в глаза и слушая прекрасную музыку; если когда-нибудь, читательницы, вы, забыв на два часа о целом свете, наслаждались в полной безопасности сокровищами души и разума, присущими вашему возлюбленному, вы должны понять, как проходил вечер для нашего друга Жана Робера и для г-жи де Маранд.
Когда мы скажем, что посреди партера один, как пария, стоял г-н Жакаль, с философским видом набивая нос табаком, дабы утешить себя за отверженность и людскую неблагодарность, — то вниманию читателей будут представлены все актеры, сыгравшие главные роли в настоящей драме.
Успех Кармелиты (или, вернее, Коломбы, поскольку после памятного спектакля это имя так за нею и осталось) превзошел все надежды. Никогда Паста, Пиццарони, Менвьель, Каталани, Малибран, а в наши дни — Гризи, Полина Виардо, Фреццолини, никогда ни одна из этих великих певиц не слышала таких единодушных криков "браво", таких неистовых аплодисментов.
Романс из последнего акта "Аl pie d’un salice" пришлось по требованию публики повторять трижды. Можно было подумать, что зрители не в силах покинуть зал. Голос Коломбы их буквально завораживал.
Ее вызывали десять раз. Мужчины кричали "браво", дамы бросали ей венки и букеты.
Тысяча человек ждала у дверей, чтобы поздравить ее, увидеть поближе, коснуться, если возможно, края ее платья; им казалось, что эта красивая неулыбчивая девушка превращала неопределенное и не всегда понятное искусство музыки в нечто осязаемое, имеющее форму и цвет.
Среди тех, кто ожидал ее у выхода, находился старик Мюллер; он плакал от радости.
Она различила его в толпе и пошла прямо к нему, не обращая внимания на восторженные крики толпы.
— Учитель! Вы мной довольны? — спросила она.
— Ты поешь так, как диктует музыку Бог и пишет ее Вебер, девочка моя, то есть безукоризненно! — снимая шляпу, отвечал старый учитель.
Эта простая и почтительная похвала старика, адресованная девушке, была отлично понята толпой: все сняли шляпы и поклонились певице, пока она проходила мимо них.
А она, взяв старого учителя за руку, исчезла, сказав на прощание:
— Почему, Коломбан, вместо того чтобы умереть, ты не задушил меня, как Отелло Дездемону!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Для тех из наших читателей, кого интересуют эпизодические или второстепенные персонажи настоящей истории, мы не станем закрывать эту книгу, не сообщив вкратце, но исчерпывающе, об их судьбе.
Жан Бык (слава силе!) окончательно отказался от мадемуазель Фифины и ее выходок; он теперь владелец сада в Коломбе и разводит там овощи и цветы.
Фифина получила однажды вечером во время карнавала, выходя из "Ла Куртий", то, что называется предательским ударом. Ее немедленно доставили в госпиталь святого Людовика, и она скончалась там несколько дней спустя.
Фафиу, соперник Жана Быка, женился на Коломбине из театра Галилея Коперника. Они выступают втроем в одном из театров на бульварах, где имеют бешеный успех; один, как нам рассказывали, сьёр Галилей Коперник, известен под именем Бутена, другой, вечно юный Фафиу, — под именем Кольбрена.
Туссен-Лувертюр поступил на один из наших газовых заводов, где спустя пять лет стал мастером.
Кирпич из посредственного каменщика стал подрядчиком. Именно он под началом некоего архитектора возводит эти дурацкие дома, похожие на казармы, которыми застроены в наши дни парижские предместья.
Тряпичник Багор окончательно подружился с кошкодавом по прозвищу папаша Фрикасе. Они стали компаньонами по отлову кошек в двенадцати округах.
Багор стал владельцем кабаре "Синий кролик" в окрестностях Парижа.
Папаша Фрикасе открыл на улице Сен-Дени лавочку под привлекательной вывеской "Белая кошка".
Что касается монсеньера Колетти, он был назначен кардиналом в Риме. Не мы его назначали!
Наконец Брезиль-Ролан, один из интереснейших персонажей этой истории, доживал свои дни то у Сальватора, то у Рождественской Розы, где его всячески нежили, в благодарность за его верную и добросовестную службу.
Тридцать первого июля 1830 года герцог Орлеанский, назначенный наместником королевства, вызвал Сальватора, одного из тех, кто вместе с Жубером, Годфруа Кавеньяком, Бастидом, Тома, Гинаром и двумя десятками других водрузил после сражения 29 июля трехцветное знамя над Тюильри.
— Если нация выскажется за то, чтобы я занял трон, — спросил герцог, — по вашему мнению, республиканцы ко мне примкнут?
— Ни за что, — ответил Сальватор от имени своих товарищей.
— Что же они сделают?
— То же, чем вы, ваше высочество, занимались вместе с нами: они организуют заговор.
— Это упрямство! — промолвил будущий король.
— Нет, это настойчивость, — с поклоном возразил Сальватор.
Назад: XXIX ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОЖА КАМИЛЛ ДЕ РОЗАН ВЫБИРАЕТ ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО МЕСТИ ЗА ПОРУГАННУЮ ЧЕСТЬ
Дальше: КОММЕНТАРИИ
