Роже столь мастерски играл свою рольку, как говаривал достопамятный король-католик Карл IX, что ко дню отъезда шевалье из Парижа все только и говорили о его любви к жене. Все принимали эту любовь всерьез, даже д’Эрбиньи, даже Кло-Рено, даже Шастелю: они везде и всюду повторяли, что если королю с помощью Бастилии так и не удалось превратить герцога Ришелье в примерного супруга, то замок в Шалоне-сюр-Сон куда более споспешествовал желанию великого монарха внести мир и покой в супружескую жизнь шевалье д’Ангилема.

Кретте и тот был обманут поведением своего друга и поверил всеобщей молве; маркиз понимал, на что способна красивая женщина, решившая настоять на своем, и всякий раз, когда он виделся с мадемуазель Пуссет, он советовал актрисе учиться у Сильвандир, которую именовал величайшей кокеткой столицы.

— Чего стоили все эти громкие разговоры о мести! — говорил маркиз. — Они, увы, только сотрясали воздух. Бедный Роже! Он грозился истребить всех вокруг, а теперь впал в другую крайность. Впрочем, он, пожалуй, поступил очень умно, и все же, клянусь, пример шевалье д’Ангилема еще больше укрепляет меня в решимости не отказываться от свободы и оставаться холостяком!

Так или приблизительно так рассуждали в парижских салонах.

Между тем шевалье и его супруга были уже на пути в Прованс; через два дня после отъезда из столицы они прибыли в Шалон. Роже хотел посмотреть, какое впечатление произведет на его жену вид тюрьмы, где он был заточен. В потому он повез ее прямо к замку.

— Зачем, — спросила Сильвандир, два или три раза взглянув на крепостные стены, — зачем вы показываете мне это отвратительное сооружение?

— Именно здесь, душа моя, я пробыл целых одиннадцать месяцев, покамест вы искали меня по всему свету, — отвечал шевалье.

Сильвандир состроила прелестную гримаску, словно желая сказать:

"Черт побери! Как бы ни был любезен комендант, сидеть в этом каменном мешке, должно быть, не слишком весело".

— О да, — продолжал Роже, словно угадывая мысли жены, — о да, я тут очень страдал, и не столько оттого, что был в заточении, сколько оттого, что был вдали от вас.

— А мы-то и не подозревали, что вы томитесь здесь! — воскликнула Сильвандир.

Это "м ы" показалось шевалье просто очаровательным.

На следующий день супруги д’Ангилем прибыли в Лион, где задержались дня на два или на три. Шевалье, неизменно внимательный к жене, не мог допустить, чтобы она чересчур уставала в дороге.

За эти дни Роже и Сильвандир побывали в церкви Богоматери Фурвьерской, куда они ездили на поклонение к одной из самых прославленных французских мадонн, чье предназначение — поддерживать любовь и согласие между супругами, ежели таковые царят между ними, и возрождать согласие и любовь, ежели их больше нет.

Читатель, разумеется, понимает, что то была ненужная предосторожность, поскольку дело касалось Роже и Сильвандир: ведь они страстно любили друг друга и могли не опасаться, что их взаимная привязанность внезапно ослабеет.

После своего пребывания в Лионе, которое ничем не отличалось от их пребывания в Шалоне, супруги покинули вторую столицу Франции; они продолжали свое путешествие и ненадолго останавливались в Балансе, Оранже, а затем в Авиньоне.

Как было не заехать в Авиньон?! Как было, попав туда, не посетить источник в Воклюзе?! Да это было бы кощунственным преступлением против поэзии!

А ведь в те времена любовь была как нельзя более поэтичной и весьма пасторальной, влюбленные той поры восторженно любовались холмами, долинами, источниками… Читайте "Астрею" и "Клеопатру"!

Итак, наши супруги совершили паломничество к источнику в Воклюзе, подобно тому как незадолго до того они совершили паломничество к Богоматери Фурвьерской в местный собор; после этого Роже всю дорогу называл Сильвандир своей дорогой Лаурой, а она называла его своим прекрасным Петраркой.

Нищие, которым они подавали милостыню, умилялись при виде этой образцовой супружеской четы.

Продолжая свое путешествие, Сильвандир и Роже прибыли в Арль. Им хотелось осмотреть знаменитые развалины — главную достопримечательность города, который одно время оспаривал у Византии титул владыки мира. Если бы не мистраль, то, по мнению ученых мужей, Арль ни в чем не уступал бы Константинополю.

Однако в это время жителей города куда меньше занимало то, что происходило в древности, нежели то, что случилось всего две недели назад.

Некий почтенный буржуа из Арля, на беду, сочетался в свое время браком с женщиной, чей нрав, судя по всему, сильно отличался от его собственного; он уже не мог долее сносить тяготы, омрачавшие из-за такого несходства темпераментов его семейную жизнь, и надумал сделаться вдовцом. Сделаться вдовцом — дело нехитрое, главная трудность заключалась в том, как придумать для этого такой способ, который уберег бы новоиспеченного вдовца от строгости законов.

И вот какой способ придумал сей достойный житель Арля, чтобы достичь своей цели.

У него был на берегу Роны загородный дом, который очень нравился его супруге, и она имела обыкновение ездить туда каждое воскресенье. Обычно эта дама отправлялась туда не в карете, а верхом на прелестном маленьком муле, украшенном необыкновенно красивой сбруей: о нем, как говорили в округе, все заботились почти так же, как о муле самого папы Римского. Что же сделал убийца? Целых три дня перед воскресной поездкой жены он не давал несчастному животному воды; в воскресенье утром дама пустилась в дорогу в сопровождении мужа, на сей раз также пожелавшего прокатиться за город; она, как всегда, ехала верхом на муле; измученный жестокой жаждой, мул, едва завидев Рону, пустился галопом к воде: он мчался так стремительно, что его невозможно было удержать, и бросился в реку очертя голову — так бросается в озеро загнанный олень, которого преследует свора собак. К несчастью или к счастью — в зависимости от того, на чью сторону станет читатель или читательница: на сторону мужа или жены, — Рона в этом месте течет очень быстро, поэтому мул и сидевшая на нем дама были подхвачены и унесены течением, а так как река здесь — опять же к счастью или несчастью — не только стремительна, но и глубока, то оба почти тотчас де исчезли в волнах, а безутешный муж — горе, видимо, приковало его к берегу — испускал громкие вопли, отчаянно размахивал руками и звал на помощь, втайне надеясь, что никто не придет на его зов.

Его надежда исполнилась. И дама и мул утонули. Муж сильно убивался из-за потери мула, однако в особых обстоятельствах надобно идти на жертвы.

Происшествие это наделало столько шуму, что правосудие заинтересовалось случившимся, и мужа вызвали в суд; однако он, казалось, был так убит горем, проливал столько слез, оплакивая смерть безвременно погибшей жены, что за полным отсутствием улик его отпустили.

Сильвандир очень скорбела об участи несчастной женщины, а Роже пришел в негодование и объявил, что, если бы муж погибшей не был простолюдином, он бы заставил его заплатить за столь гнусный поступок.

Супруги д’Ангилем поспешили покинуть этот город, сулящий несчастье, и уже на следующий день прибыли в Марсель.

Марсель был конечным пунктом их путешествия; Роже и Сильвандир, решившие провести тут некоторое время, остановились в гостинице. С первого же дня по приезде они стали прогуливаться по улице Каннебьер и по Мельянским аллеям; ходили они нежно обнявшись, и прохожие принимали их за новобрачных, которые проводят тут свой медовый месяц, и восхищались тем, как страстно эти молодые люди любят друг друга.

В гостинице, где они жили, в обществе, где они бывали, — словом, везде образцовую чету осыпали похвалами.

— До чего он красив, этот юный дворянин, и как его боготворит жена! — восторгались дамы.

В городе только и говорили что о Роже и о Сильвандир.

Однажды шевалье — он утром уходил куда-то без жены, — возвратившись в гостиницу, сказал Сильвандир, что днем они нанесут визит некоему негоцианту из Сардинии, у которого он, Роже, только что поместил, и весьма выгодно, ненужные ему пока деньги.

Сильвандир спросила у мужа, какое он посоветует ей надеть платье, и шевалье ответил:

— Самое красивое из всех, моя дорогая. Я хочу, чтобы этот чужестранец рассказывал потом у себя дома, что за время своего путешествия не встречал женщины красивее вас.

Таким советам Сильвандир следовала неукоснительно, и это делало честь ее супружеской покорности. Надо сказать, что ее красота в обрамлении тонких кружев и сверкающих бриллиантов была просто ослепительна, и, когда молодая женщина села в портшез, даже носильщики были поражены.

Негоциант из Сардинии жил на Райской улице. Это был высокий старик с седой остроконечною бородкой, которую обычно носили во времена кардинала Ришелье; он походил скорее не на жителя Сардинии, а на еврея, грека или араба и свободно изъяснялся на нескольких языках. Видимо, он с нетерпением ожидал своих гостей, ибо вышел к ним навстречу с лучезарною улыбкой на лице. Отблеск красоты Сильвандир, казалось, падал на всех, кто к ней приближался.

Ничто так не переполняет человека уверенностью в себе, как успех; Сильвандир заметила, какое она произвела впечатление, и была восхитительно мила и любезна.

Шевалье, как и положено галантному мужу, старался как можно лучше оттенить ум своей жены и переводил для него разговор с предметов пустяковых на предметы весьма серьезные.

Молодая женщина с честью выдержала испытание, о котором говорил Буало: она с неизменным успехом переходила от глубокомысленных суждений к остроумным замечаниям, от забавного к серьезному.

Шевалье просто сиял от гордости; время от времени он кивал головой негоцианту, и это движение можно было передать такими словами: "Сами видите, я говорил вам правду".

А сардинец в ответ только подмигивал, словно желая сказать: "Да, таких женщин не часто встретишь!"

Роже попросил жену перейти на итальянский язык, и она не менее получаса вела разговор на тосканском наречии с чисто римским произношением.

Затем шевалье попросил Сильвандир сыграть что-нибудь на клавесине, и она спела арию из оперы "Орфей", аккомпанируя сама себе.

Когда она кончила, мужчины захлопали в ладоши и снова обменялись красноречивыми взглядами и улыбками.

Купец из Сардинии шепнул несколько слов на ухо д’Ангилему.

— О нет, это невозможно, — отвечал шевалье. — Боюсь, что, несмотря на все мои просьбы, госпожа д’Ангилем никогда на это не согласится.

— Друг мой, что вам сказал наш хозяин? — спросила Сильвандир.

— Пустое, — ответил шевалье.

— А все-таки?

— Он просит о невозможном.

— О чем же именно?

— Он говорит, что видел, как танцуют цыганки в Испании, алмеи в Египте, баядерки в Индии…

— Ну и что же?

— И он утверждает…

— Что именно?

— Он убежден, что вы превосходите грацией всех этих женщин, и уверен, что если бы вы только захотели станцевать менуэт или гавот…

— О! — воскликнула Сильвандир.

— Я же говорил вам, моя дорогая, — сказал Роже, — что это невозможно.

— Однако, мой друг, — вдруг объявила Сильвандир, не желавшая покидать стезю кокетства и обольщения, — однако, окажись у меня хоть какой-нибудь партнер, я бы охотно станцевала менуэт.

— А я-то? Я готов! — воскликнул старик-сардинец.

И он принялся напевать мелодию менуэта Эксоде, а Сильвандир со своим комичным партнером старательно исполняла танцевальные па с восхитительной точностью и грацией.

Успех Сильвандир превзошел все ожидания.

— Скажите, сколько лет вашей супруге? — осведомился сардинский купец, и в голосе его прозвучало неприкрытое восхищение.

— Девятнадцать лет, семь месяцев и пятнадцать дней, — ответил Роже, — ей еще не исполнилось и двадцати, любезный сударь мой, еще не исполнилось и двадцати!

— Рассказывая мне о своей супруге, вы ничего не приукрасили, любезный мой дворянин, — в свою очередь, сказал сардинец, — и похвалы, которые вы ей расточали, нисколько не преувеличены.

— Вы очень любезны, сударь! — воскликнула Сильвандир, обращаясь к купцу и бросая при этом на мужа взгляд, полный признательности.

— Нет, клянусь честью, — продолжал сардинец с недобрым смешком, — вы самая очаровательная дама из всех, каких я до сих пор встречал; у вас прямо восточная красота, вы настоящая жемчужина сераля, истинная гурия, женщина, которой нет цены.

— Мне кажется, за мной весьма галантно ухаживают, правда, в вашем присутствии, мой милый Роже, — кокетливо сказала Сильвандир.

— Нет, моя дорогая, — отвечал шевалье, — вас наконец-то оценили по достоинству, и только.

Гости откланялись; но, провожая супругов до дверей, сардинец пригласил их позавтракать с ним на следующий день на борту тартаны, которая стояла на якоре в открытом море. После завтрака они смогут посмотреть рыбную ловлю: в эту пору косяками шла сардина.

Новое для нее развлечение привело в восторг Сильвандир, и она охотно приняла приглашение; заметив, что муж молчит, молодая женщина с легкой тревогой повернулась к нему.

— А почему вы молчите? — спросила она у шевалье. — Вы отказываетесь?

— Нет, моя дорогая, но я боюсь.

— Боитесь?! Чего?

— Боюсь, что вам может повредить морская прогулка.

— Напрасно боитесь.

— Вам так хочется посмотреть, как ловят рыбу?

— До смерти хочется.

— Я готов сделать все, что вам угодно.

— Вы самый чудесный муж на свете!

— Стало быть, любезный хозяин, до завтра, — сказал шевалье.

— До завтра, — повторила Сильвандир.

— До завтра, — откликнулся негоциант.

На следующий день точно в условленный час, они были у сардинского купца. Небольшая изящная лодка, блестевшая чистотой, уже ждала их в порту, чуть повыше здания таможни. Все трое вошли в лодку, и та направилась к тартане, стоявшей на якоре неподалеку от замка Иф.

Это было чудесное судно, казалось предназначенное для гонок, оно летело по волнам, точно морская птица. Командовал тартаной ее владелец, мужчина лет тридцати или тридцати пяти, привлекавший к себе внимание своим восточным обликом и необычным нарядом. Он говорил только по-итальянски, и это дало Сильвандир новую возможность блеснуть своим языковыми познаниями. У него были красивые глаза, греческий нос, а зубы сверкали как жемчуг.

Все с аппетитом позавтракали; потом гости смотрели, как матросы тянут сети, которые едва не лопались от богатого улова, и тут же условились, что завтра вечером супруги д’Ан-гилем снова приедут полюбоваться рыбной ловлей при огнях.

Возвратившись в гостиницу, Сильвандир не уставала восторгаться владельцем судна: он, мол, и хорош собой, и силен, и храбр, и прекрасно говорит! А как радушно он принимал гостей, и как послушен ему экипаж: все понимают его с первого слова, знака, жеста!

— Глядя на этого человека, никак не скажешь, что он простой моряк, — твердила Сильвандир с той самой минуты, как вернулась на сушу.

— Никак не скажешь, — согласился шевалье.

На следующее утро Роже вновь посетил сардинского купца; вернувшись, он увидел, что его жена кружится по комнате и чему-то радостно смеется.

— Отлично, — пробормотал шевалье, — она уже влюбилась во владельца судна.

Они должны были отправиться на прогулку только в шесть вечера; но Сильвандир каждые десять минут поглядывала на часы: казалось, она готова передвинуть стрелки вперед. Роже горестно улыбался и покачивал головой, но молодая женщина ничего вокруг не замечала.

Перед самым отъездом было получено разрешение на морскую прогулку от инспектора порта. Роже спросил у сардинского негоцианта, хорошая ли ожидается погода.

— Превосходная! — воскликнула Сильвандир.

А сардинец только выразительно подмигнул шевалье, словно хотел сказать: "Не беспокойтесь, погода будет именно такая, какая нам нужна".

Они втроем уселись в лодку, но так как ветер дул им в лицо, то плыли очень медленно. Уже совсем стемнело, а они только-только миновали остров Помет.

Тем временем на горизонте появились тяжелые тучи, они неумолимо надвигались, как надвигается прилив; сперва тучи окутали луну, затерявшуюся среди этих клубящихся небесных волн, точно огненный остров, но мало-помалу они так плотно заволокли ее своим густым покровом, что свет луны померк.

Море между тем стало совсем зловещим, валы шумно бились о скалы и о берег.

В темноте видны были только огромные полосы поблескивавшей пены: они, как языки пламени, бежали по поверхности воды.

— Господи Боже! — воскликнула Сильвандир. — Кажется, вот-вот разразится буря.

— А что вы скажете о погоде, любезный хозяин? — спросил шевалье у сардинского купца.

— Отличная погода для рыбной ловли! — ответил тот, насмешливо ухмыляясь. — Отличная погода для рыбной ловли!

Сильвандир с удивлением перехватила его злорадный взгляд и не на шутку испугалась.

— Друг мой, что он хочет этим сказать? — спросила она, наклоняясь к мужу.

Роже вздрогнул, ощутив прикосновение этой женщины: ведь прежде он так ее любил и, быть может, все еще продолжал любить.

Он непроизвольно отодвинулся от жены.

— Мне страшно, — прошептала Сильвандир.

Шевалье ничего не ответил и только закрыл лицо обеими руками.

Сардинский купец зажег факел, поднялся со скамьи и стоя стал размахивать им в воздухе, потом он погасил факел.

Ветер дул, жалобно воя; могло показаться, что стонут люди. В эту минуту молния прорезала небосвод, и при свете молнии они увидели тартану, она неслась по ветру примерно в пятистах шагах от них.

Вскоре они различили в темноте приближавшийся к ним баркас; в нем было пять человек.

Двое сидели на веслах, двое стояли на носу, а пятый устроился на корме.

В человеке на корме Сильвандир узнала владельца тартаны.

На его лице, которое накануне показалось ей таким красивым, сейчас было какое-то мрачное и зловещее выражение.

— Причаливайте! — крикнул он по-итальянски.

Через минуту борт лодки ударился о борт баркаса.

— Господи Боже! — воскликнула Сильвандир, поняв по виду вновь прибывших, что, вопреки ее ожиданиям, речь идет отнюдь не о морской прогулке. — Господи Боже! Что происходит? Что нас ждет?

Не успела она произнести эти слова, как оба гребца и два человека, стоявшие на носу баркаса, пригнули в лодку; и пока гребцы крепко держали шевалье или делали вид, будто крепко его держат, двое других схватили Сильвандир попе* рек туловища и потащили за собой.

— Роже! — закричала молодая женщина. — Роже! На помощь! Ко мне! Роже, спаси меня, спаси меня, спаси свою Сильвандир!

Шевалье непроизвольно, не отдавая себе в этом отчета, попытался вырваться, но двое мужчин удержали его: правда, если бы он очень захотел, то справился бы с каждым одной рукой и оба полетели бы в море.

Однако он, без сомнения, не считал, что настало время применить всю свою силу, и опять сел, испустив тяжкий вздох и проведя ладонью по лбу.

Бледную от ужаса Сильвандир между тем перенесли из лодки на баркас.

— Роже! Роже! — крикнула она в последний раз. — Роже, ко мне! Я умираю!

И она лишилась чувств.

Услышав отчаянный вопль жены, шевалье чуть было не бросился к ней на помощь, чтобы вырвать ее из рук похитителей, но он тут же вспомнил о всех страданиях, которые вытерпел по вине этой женщины, о всех оскорблениях, которым подвергался, и о той чаше позора, которую испил до дна…

Он только на миг поднял голову и тотчас же опять закрыл лицо руками.

— Плывите в открытое море! — крикнул сардинский купец.

Владелец тартаны принял Сильвандир из рук похитивших ее людей, гребцы взялись за весла, и баркас быстро понесся по волнам.

— Addio, padrone! — крикнул владелец тартаны сардинскому купцу.

— Addio! — отозвался тот со своей обычной усмешкой.

Шевалье бросил последний взгляд на баркас; он еще успел увидеть ее белое платье, выделявшееся в ночи; но, так как баркас с сидевшими в нем людьми почти совсем уже скрылся во мраке, ему показалось, будто это лишь бледное пятно, скользящее по поверхности моря.

А через несколько мгновений и это пятно исчезло в тумане, теперь на море больше ничего не было видно.

Старик-сардинец взялся за весла и начал грести, лодка поплыла в противоположную от баркаса сторону, то есть к берегу; старик греб с такой силой, какую никак нельзя было угадать в столь худом и тщедушном человеке.

— Ну вот, — сказал он шевалье, после того как в полном молчании греб минут десять, — ну вот, вы и свободны, господин д’Ангилем. Ведь все произошло именно так, как вам хотелось? Довольны ли вы нами?

— Да, — мрачно отозвался Роже, — да, я свободен, но ценой преступления!

— Ба! Преступления! — воскликнул старик. — Зачем так мрасно смотреть на весси! Это всего лишь ловкая сутка, и только. Ваша дама плывет теперь прямехонько в Тунис; у владельца тартаны был заказ от какого-то индийского князя, тот жаждал получить в жены француженку; вы устали от своей супруги, так что все устроилось как нельзя луссе.

Шевалье в последний раз взглянул на горизонт и при свете луны увидел, как в белесом тумане тартана быстро мчится по направлению к Тунису.

— А теперь нам впору подумать и о себе, — сказал старик, — ибо мы приближаемся к земле; расорвите-ка быстренько свою одежду, нырните несколько раз в море, а я тем временем расобыо одну или две скамейки на нашем селноке.

Роже покорно выполнил все, что потребовал купец; ветер крепчал и стремительно гнал теперь челнок к берегу. Около часа ночи они достигли порта.

Еще издали, когда стала видна Круглая башня, сардинец принялся громко вопить, рыдать, стенать, и это вывело шевалье из того страшного оцепенения, в котором он все еще пребывал.

— О povero! О несчастный! О povero marito! — отчаянно вопил старик. — Ohime! Ohime!..

Эти истошные крики, повторявшиеся на все лады, переполошили таможенников; они вышли на берег из кордегардии, а вокруг столпилось несколько запоздалых прохожих.

— Что случилось? — крикнул старший таможенник.

— Что случилось? Что случилось? Ah! Che sciagure! Подумать только, какая красивая женщина! О! Che peccato!

Старик по-прежнему испускал дикие вопли, а лодка между тем приближалась к берегу.

— Ну что же все-таки произошло? — кричали столпившиеся там люди.

Выбравшись на сушу, сардинец рассказал, что, когда они уже подплыли к тартане, куда супруги д’Ангилем и он сам направлялись, чтобы принять участие в ночной рыбной ловле, какая-то шлюпка, гонимая бурными волнами, врезалась в их лодку с такой силой, что сломала на нем скамейку и руль; все это произошло так неожиданно, что от сильного толчка госпожа д’Ангилем, стоявшая в лодке, покачнулась и упала в море.

— Господин д’Ангилем, — продолжал свой рассказ старик, — не раздумывая, кинулся в воду вслед за зеною, но все было напрасно. Бурные волны взлетали чуть не до самого неба, а оно было черное от туч… Несчастная зенщина так и не появилась на поверхности.

Стоило поглядеть на исступленные жесты сардинца, на яростную мимику его лица! Стоило послушать, как он расцвечивал свой рассказ всеми красотами итальянского красноречия!

По его словам, шевалье д’Ангилем нырял в море шесть раз. Он всякий раз пытался удержать его за полы кафтана, но тщетно; наконец, когда несчастный муж уже собирался нырнуть в седьмой раз, он ухватил его поперек туловища, вцепился в него и силой удержал в лодке, крича ему в самое ухо, что госпожа д’Ангилем подобрана шлюпкой. В конце концов шевалье лишился чувств, а он, несчастный старик, с трудом привел лодку в порт. Ни шлюпку, ни людей, в ней находившихся, он больше не видел и не знает, кто они такие: бурные волны стремительно унесли их в море, и они тотчас же пропали из виду.

Все жалели шевалье д’Ангилема; самые чувствительные даже прослезились. Роже был мрачен, нем, неподвижен. Его подавленное состояние приписали отчаянию, граничившему с помешательством; в городе и прежде питали к нему симпатию, а теперь все глубоко сочувствовали несчастному молодому человеку — до такой степени его отчаяние казалось искренним, а горе беспредельным. Будь он человек бедный, для него стали бы собирать деньги.

Возвратившись в гостиницу, шевалье заперся у себя в комнате. Его отвел туда сам хозяин, он и рассказал всем об ужасном ночном происшествии. Роже попросил оставить его наедине с безысходным горем; поэтому к нему никто не входил, кроме негоцианта: тот явился наутро, в десять часов, чтобы осведомиться, как безутешный супруг провел ночь.

Шевалье запер дверь на задвижку и отсчитал сардинцу пятьсот пистолей, а тот в обмен вручил ему протокол, подписанный четырьмя именитыми горожанами; в этой бумаге во всех подробностях было рассказано об ужасных событиях минувшей ночи, которые привели к гибели госпожи д’Ангилем.

Роже отослал эту бумагу метру Буто, сопроводив ее письмом, полным мрачных размышлений о превратностях судьбы.

Он поставил также в известность о только что понесенной им утрате — о смерти своей обожаемой супруги — маркиза де Кретте, д’Эрбиньи, Кло-Рено, Шастелю.

Затем он отправился в Ангилем, куда и прибыл через двенадцать дней после исчезновения Сильвандир.

А теперь мы должны чистосердечно признаться в том, о чем наши читатели, без сомнения, уже догадались.

Шевалье Роже Танкред д’Ангилем просто-напросто продал свою жену тунисскому корсару, чьи интересы во Франции представлял сардинский купец.

И надо сказать, что для провинциала наш герой действовал весьма изобретательно.